Текст книги "Хрустальный ключ"

Автор книги: Абрам Вулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

5

На челе Снеткова появилась испарина, когда он нас увидел.

– Позвольте, – только и сказал он. Но недосказанное легко домысливалось…

– Не удивляйтесь, пожалуйста, это в самом деле мы, ваши вчерашние посетители. Разрешите войти?

– Прошу, – широким жестом, приводившим на память не то мажордома, не то герольда, зазвал нас к себе в апартаменты Снетков. Чувствовалось, правда, что, будь у него в руках жезл, причитающийся не то мажордому, не то герольду, дрожал бы этот жезл, как одинокая осина на зимнем ветру.

– Мы забыли уточнить у вас, Ардальон Петрович, одну деталь, касающуюся Налимова. По нашим сведениям, Николай Назарович коллекционировал древние рукописи. Естественно было бы предположить, что вы, так сказать, соотносились на этой почве. На ниве единения духовных склонностей.

– Никогда, – почти взвизгнул Ардальон Петрович; его «никогда» было похоже на «ни за что» в сцене, где хорошего человека заставляют сделать что-то плохое под угрозой смертной казни.

– Мне не представлялось нужным… Мне не представлялось возможным… Никогда, – этим «никогда» Снетков как бы вбил последний гвоздь в эшафот, на который ему суждено было взойти.

– Постараюсь объяснить вам, что изменилось со вчерашнего дня, – сыграл я ва-банк, – В институте, где работал Налимов, обнаружена пропажа рукописи… Очень ценная рукопись. А переводил ее Налимов. У Налимова в квартире мы рукопись не нашли, – в этом месте Снетков завел голову вверх и одновременно вбок, как одернутая всадником лошадь. – И вот у нас оставалась надежда, что вы приобрели у него эту рукопись для своей коллекции. Не зная, разумеется, откуда она.

– Видите ли, моя коллекция в настоящий момент насчитывает всего один экспонат. Возможно вы сохранили в памяти: это манускрипт, поднесенный по торжественному поводу моему покойному родителю. Манускрипт прелюбопытнейший. Но посудите сами, уважаемые, мне ли, в прошлом практическому работнику, судить о достоинствах этой уникальной вещи. – Ардальон Петрович говорил выспренне, словно только что огласили королевский указ о его помиловании, доставленный гонцом на взмыленном коне к самому подножию эшафота; теперь, когда справедливость восторжествовала, недавний узник роняет высокие, но смиренные слова со скрипучего помоста в толпу. – Манускрипт вне всякого сомнения будет оценен вами с должной взыскательностью и прямотой, – с этими льстивыми речами Снетков подошел к шкафу и вытащил оттуда том довольно большого формата в кожаном переплете и с медными застежками.

Норцов встрепенулся. По-моему, вчерашний рассказ Акзамова о Маджиде аль-Акбари вызвал в его мыслях именно такой фолиант.

– Налимову оч-чень по душе пришелся ваш манускрипт, – полувопросительно, полуутвердительно произнес он наконец.

– Вы от него сами слышали? – выпалил Снетков. – Ах, да, вы с ним не встречались!

– Он упоминал ваш манускрипт в разговорах со своими сотрудниками, – сымпровизировал Норцов.

– Верно; верно, Николай Назарович любил рассматривать эту вещь. Не правда ли уникальная вещь? Как-то даже взял на пару часов для гостя своего, смуглого такого, с проваленными щеками.

В третий раз в биографию Николая Назаровича впутывался человек со впалыми щеками – впалые щеки упоминала библиотекарша, впалые щеки были у ночного визитера, назвавшегося Арифовым, и вот они снова, впалые щеки.

– Не называл вам Налимов этого человека? – продолжал свои расспросы Норцов.

– Нет, не называл. Хотя и говорил о нем очень почтительно. Большой, мол, знаток языков. И еще чего-то. Биологии или географии.

– Выходит, кое-кого из посетителей Налимова вы все-таки запомнили? – оживился я.

– Ну, запомнил, запомнил, – на Снеткова нынче накатила волна откровенности. – Толстый блондин еще ходил, носатый такой. А был случай, позвонил я в дверь к Николаю Назаровичу – жировочку отдать, а там, в глубине комнаты – не поверите – вроде дервиша кто-то сидит, в чалме, в лохмотьях.

– И еще напоследок постарайтесь припомнить: Сусинген – не слышали вы этого слова от Налимова?

– Сусинген, Сусинген, как же-с, как же-с, весьма-весьма знакомое слово… Вот тут где-то вертится, – Снетков очертив окружность в воздухе, прямо над своей макушкой. – Вертится, а на ум нейдет…

– А что это вы не предложили ему в упор: Ардальон Петрович, миленький, расскажите-ка, пожалуйста, что делали прошлой ночью? – спросил Норцов и вдруг подпрыгнул под самый потолок «Победы». Так тряхнуть машину могло только у начала Тополевой улицы, где черная лента разморенного жарой асфальта выгибалась горбом над какими-то трубами.

– Эксперты определят, что за рукопись. Зачем раньше времени пугать человека.

Шофер остановил машину прямо под цифрой двенадцать – черным по белому на эмалированной трафаретке. Я нажал на кнопку звонка и вскоре за массивной, точно бронированной калиткой, зашлепали тапочки, заскрипели задвижки. Потом предупредительный женский голос провозгласил:

– Хто-йтто?

Но вопрос был, видимо, чисто риторическим, потому что пузатая женщина, задавшая этот вопрос, уже стояла перед нами полируя грязноватым фартуком руки.

– Суздальцев Митрофан Анисимович здесь проживает? – спросил я, хотя уже утром выяснил, что по Тополевой, 12, проживает Суздальцев Митрофан Анисимович, бывший снабженец промкомбината, а ныне пенсионер.

– Проживает, отчего же не проживает, – сказала женщина, продолжая протирать фартуком левую руку.

– Можно его сейчас увидеть?

– Отчего же нет, можно и увидеть.

– Разрешите войти? Или вы его сюда пригласите?

– А входить-то зачем, коли его дома-то нету?

– Так вы же сказали: можно увидеть.

– Кому можно, а кому нельзя, – плутовала она.

– А если пояснее, – пробубнил Норцов.

– Так я же говорю: кому можно, тому можно, а кому нельзя, тому нельзя.

– А кому можно? – полюбопытствовал я, чтобы разорвать этот заколдованный круг.

– А пассажирам небось можно.

У Норцова глаза на лоб полезли от удивления.

– Каким-таким пассажирам?

– А таким, что лётают.

– Отбыл, выходит, Митрофан Анисимович? – сказал я.

– Отбыл, отбыл, отправился, – порадовалась она моей понятливости. – Лётает себе да лётает, греха не боится, что твой журавель лётает.

– А когда улетел Митрофан Анисимович?

– Сегодня, пожалуй? – вылез в суфлеры встревоженный Норцов.

– Ноне, ноне! – заутешала его она. – А может, ишшо и сидит, голубь сизый. Может, ишшо самолета нету. Аль билета не достал. Да, нет, достал. У него рази такое бывает, чтоб не достал.

– Лихой Анисимыч-то ваш? – подзадоривал я ее. – Вчера и лететь даже не собирался, а вот – на тебе, нету.

– А ему долго, что ли? – ликовала она. – Он у меня прыткий, раз-два – и в дорогу. Старухе: будь здорова – и тама.

– И далеко ль он у вас летает?

– Да все ж туда же, куда и все.

– А все куда ж?

– Да в Москву, ясное дело.

– Не близкий путь, ох, не близкий.

– Да уж не близкий, – согласилась со мной баба. – И то сказать – расходы, гостинцы да гостинцы.

– Назад когда ждете?

– А когда приедет, тогда и жду.

– Адресок-то он вам хоть оставил, для писем, для телеграмм – мало ли что?

– На что адресок-то мне. Пока письмо туда-сюда иттить будет, мой-то и сам домой завернет.

Но билет на имя Суздальцева ни на один из сегодняшних рейсов в аэропорту зарегистрирован не был. Я на мгновенье застыл в полном бездумье.

– Сбегаю к экспертам, от них можно ждать новостей, – предложил Норцов.

– И от Максудова тоже можно ждать новостей, – добавил я очнувшись. – Загляни к нему по дороге. И передай справочному отделу, окошечко в коридоре, сразу же за криминалистами, вот эту заявочку, – я набросал на листке из отрывного календаря:

«Суздальцев Митрофан Анисимович. Снетков Ардальон Петрович, Арифов (биолог? востоковед?)».

Сбоку пометил, как врачи на рецепте: «Cito!» Ксаверий Аверьяныч, старичок в зелененькой гимнастерке, ведавший у нас справочными службами, закончил в свое время классическую гимназию и страсть как уважал латынь. – А заодно – карты Средней Азии достань из шкафа.

Уф! Наконец-то последняя подшивка – топографические схемы горных районов. Принялся за нее лениво: географическая моя энергия уже иссякала – и вдруг обмер: близ пограничных хребтов Памира вилась пунктирная змейка и под брюшком у нее стояло: Сусинген. Вот так Налимов! Позвонил Торосову: пускай по соответствующим каналам предупредит тамошних людей. Ну вот, а теперь пришла пора переключиться на Максудова, который в этот раз появился и вовсе без стука.

– Одна учительница нас посещала. Говорит, был на заочном отделении Арифов. Преподаватель. Биологический факультет. На общем собрании института его критиковали сильно: вейсманист-менделист-морганист. Больше всех Налимов критиковал: «Не позволим бросать тень на материалистическую науку». Потом заявление об уходе подавал.

– Кто? Налимов?

– Нет, Арифов. Факт нуждается в проверке, – педантично ответил старший лейтенант.

В руках у Норцова, влетевшего в комнату, были карточки с грифом справочного отдела. Нетерпеливо выхватив их у Норцова, я бегло отметил про себя, что о Снеткове и Суздальцеве зелененький старичок знает не больше нас. Уткнулся в третью карточку. Ага, Арифов! Под конвоем вопросительных знаков:

«Саид? Мухамеджанович? 1923 года рождения? Кандидат биологических наук с 1948 года? Лишен ученой степени в 1950 г.? Восстановлен в 1954 г.? С 1950 по 1956 в городе не проживал? С 1956 года восстанавливается на работе в пединституте? В 1963 уволен (или ушел)? С того же года – старший научный сотрудник института биологии Академии. Примечание: сведения получены по телефону от профессора, доктора биологических наук Салихджакова Батыра Алиевича (институт биологии). Нуждаются в строгой проверке». В нижней части карточки стоял адрес: улица Ивовая, дом 171, квартира 8.

Словно прочитав мои мысли, Норцов тотчас позвонил в институт биологии и повел разговор с секретаршей, плавность которого на второй же минуте внезапно нарушилась:

– Когда? Сегодня? Утром?

– Уехал? – вскочил я со своего председательского места. – Спроси, куда? Не в Москву ли?

– Куда? Не в Москву ли? – повторил в трубку Норцов. – Ну, спасибо, спасибо! Извините за беспокойство!.. Неизвестно уехал или не уехал, – сказал Норцов, обращаясь на сей раз ко мне и Максудову. – Но утром оформил отпуск.

Спешка Арифова вынуждала спешить и нас. Снова нетерпеливое ожидание у входа. Дверь отворила высокая красивая женщина с изможденным лицом. Маджид аль-Акбари уподобил бы ее тысяче лун, увы, омраченных тучами печали.

– К Саиду Мухамеджановичу? Вы опоздали. Саид Мухамеджанович уехал, и трудно сказать, когда вернется. Нет, не в Москву. Ледоруб и рюкзак. Значит, в горы, – о ледорубе и рюкзаке женщина говорила с плохо скрываемым раздражением. – Никаких подробностей сообщить не могу! Не интересовалась. «Все? – спрашивали ее подрагивающие губы. – Отстанете вы от меня, наконец?» Мы торопливо поблагодарили ее, оставили номер телефона с просьбой позвонить, если будут вести от мужа, и откланялись.

– Синяя Борода! Вот кто он такой, этот Арифов, – подытожил свои впечатления Олег.

Глава 2

1

Маленький старомодный автобус с вынесенным вперед радиатором покинул город почти на рассвете, и потому я добрался до «Хрустального ключа» сравнительно рано. Под ударами половника в руках у щекастой поварихи только-только прозвонил рельс, висевший на чинаре. И тотчас же по дорожкам, окаймленным зубчатым кирпичным пунктиром, заспешили к белому двухэтажному зданию, похрустывая щебенкой, женщины и мужчины в джинсах, техасах, халатах, пижамах, шортах и тренировочных костюмах. Когда суматоха улеглась и началась трапеза, я зашел во фланг двухэтажного здания и по скрипучей дощатой лестнице безошибочно вознесся в канцелярию.

– Насчет отдыхающего, того, что исчез. Из центра прислали, – обратился я к небритому мужчине, над которым висела табличка «Директор».

– О! – у директора от облегчения щетины на лице даже как бы поубыло. – Насчет Забелина? В самый раз.

Мы перешли в бухгалтерию. Там, задумчиво поглаживая бритую макушку, сидел над бумагами человек, в котором не трудно было узнать представителя районных властей. Он покрякивал, пыхтел, отдувался, сокрушенно покачивал головой, словом, различными способами показывал, сколь сложна стоящая перед ним задача. А задача, как выяснилось после нашей беседы с глазу на глаз, и впрямь была не проста.

С восемнадцатого июля по четвертое августа отдыхающий Иван Иванович Забелин жил в нормальном режиме всех отдыхающих «Хрустального ключа»: завтракал, обедал, ужинал; полдником, правда, иногда пренебрегал, зато вечером исправно съедал пирожок или печенье, оставшиеся от полдника. И вдруг четвертого августа после завтрака Забелин как в воду канул: ни на волейбольной площадке, ни на теннисном корте, ни в биллиардной – нигде и никто Ивана Ивановича в тот день не встречал. Сначала всполошились сотрапезники Забелина: две дамы – путевочницы и курсовочник, молодой человек, давно, впрочем, вышедший из юношеского возраста. Отсутствие Ивана Ивановича за столом в обеденное время дамы как-то перетерпели, вспомнив, что два или три раза он задерживался в горах, а однажды торжественно уведомил окружающих, что целый день проведет в городе. «Столица – все же есть столица, быть у воды да не напиться – так поступать нам не пристало, дабы не стать провинциалом». Эти слова настолько понравились младшей из дам, что она с разрешения Забелина записала их на салфетке. Теперь салфетка была приобщена к материалам дела и лежала перед нами на столе. К полднику тревога сотрапезников Ивана Ивановича возросла, а за ужином достигли своего апогея. В двенадцать ночи молодой человек, поощряемый дамами, забил тревогу. Подняли на ноги директора, директор – сестру-хозяйку, сестра-хозяйка – нянечек. Не оставили в покое, конечно, и сторожа. Но проку от этого никакого не было. Пятого августа в десять утра директор «Хрустального ключа» позвонил в Хандайлык. Представитель района выехал тотчас же, но в пути задержался: близ шоссе третьи сутки подряд велись взрывные работы. Наконец взрывники сочли свое дело сделанным, сняли дозоры, и к вечеру Мирза Эгамбердыев – так звали моего собеседника – смог добраться до дома отдыха. Начал он, естественно, с бумаг. Установил, что путевка Забелина, выданная десятого июля завкомом энского предприятия в городе Ф., действительна с восемнадцатого июля по десятое августа, что двадцать пять процентов ее стоимости оплатил Забелин, а остальные профсоюз, что зовут Забелина Иван Иванович. Запись в регистрационной книге дома отдыха содержала также указания на возраст Забелина (тридцать восьмой год рождения) и на его домашний адрес (Ф., улица Карагач, дом 12, квартира 24). Затем Эгамбердыев занялся вещами. В камере хранения лежал с восемнадцатого июля чемоданчик Забелина. Инспектор обнаружил в нем темно-синий свитер, испещренный перекрещивающимися белыми молниями, спортивные брюки с кожаной нашлепкой на заднем кармане, пару шерстяных носков и пару нейлоновых, старый номер «Огонька» с недостающими страницами. Перечень предметов, найденных в тумбочке у Забелина, состоял из двух пунктов: а) носовой платок и б) шагомер, зафиксировавший цифры 40375. Обозначили ли они шаги или какие-нибудь другие телодвижения, скажем, прыжки в длину, бег на месте, взмахи теннисной ракеткой – этого узнать не удалось, поскольку Забелина видели и бегающим, и прыгающим, и размахивающим ракеткой. Кроме того, он много ходил: вечерами по аллеям «Хрустального ключа», обычно в обществе какой-нибудь дамы (часто это была младшая его соседка), днем – по горным тропинкам, причем, как правило, в одиночку.

Эгамбердыеву, естественно, пришлось допросить лиц, соприкасавшихся с Забелиным изо дня в день: прежде всего, конечно, обеих дам и молодого человека не первой молодости. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться, они не рассказали.

Полузадохшийся от сигаретного чада, я вышел на балкон. У моих ног, как, впрочем, и над моей головой, плескалась на легком горном ветру серебристая листва. Где-то в глубине рощи ревела голубая Совук-су, а впереди сизая дымка ближних гор и чернота далей, порыжелая зелень травянистых склонов и пепельные тени скальных громад, напластовываясь друг на друга, открывали взгляду и прятали от него многокилометровое ущелье реки, начинающееся где-то в сердце Западного Тянь-Шаня. Прямо над «Хрустальным ключом» нависала отвесная вершина. Она называлась Бургутхана – обитель орлов – и была только самой первой, самой малой ступенью хребта, замыкавшего ущелье справа. Левый хребет близ «Хрустального ключа» смотрелся менее сурово, но, уходя вверх по течению, все уверенней набирал высоту.

Строения дома отдыха на фоне гор казались невзрачными, непримечательными. Возможно, и на другом фоне они остались бы такими же. Но, пожалуй, быть невзрачными, не заслонять природу, сникнуть перед природой – как раз то, что от них требовалось. До чего же хорошо было раствориться мыслями в природе! И я растворился. На пять минут. А через пять минут опять выкристаллизовался в своем основном качестве – детектива, присланного центром в помощь местным работникам.

Исчезновение Забелина можно было бы объяснить внезапным его отъездом. Ну, вызвали домой срочной телеграммой или даже так: вовсе не вызывали, а просто приспичило ему, он взял да уехал. Но это объяснение начисто отметалось местными обстоятельствами. Взрывные работы, задержавшие следователя, точно так же задержали бы и Забелина. Обходные тропы? Эгамбердыев клятвенно заверил меня, что, минуя шоссейный тракт, из долины не выбраться в Хандайлык даже альпинисту мирового класса: она надежно ограждена со всех сторон неприступными скальными склонами. Оставалось надеяться, что Забелин вот-вот будет найден в горах спасательной командой, которую директор «Хрустального ключа» еще вчера организовал из жителей ближайшего кишлака и которая тотчас отправилась в ущелье. К сожалению, чем дальше задерживались в горах спасатели, тем меньше было надежды на их успех. Да, капитан Гаттерас был близок к истине, когда сравнивал хандайлыкское дело с делом Налимова…

– За какие-нибудь сутки столько новых мужчин, – поощрительно сказала младшая дама, откидываясь на спинку чахлого канцелярского стула. – И таких внимательных. Ах, если бы все это внимание – да мне одной. Так нет же, дели его с Еленой Михайловной. Ну, с моей соседкой по столовой. Шучу, Шучу! Ни я, ни она вас не интересуют. Забелин, Забелин и опять же Забелин. Надо же, повезло человеку. Мои паспортные данные? Зачем вам мои паспортные данные? А без них я плоха? Шучу, шучу… Кольцова Лариса Николаевна. Ну кто же спрашивает у женщины год рождения? Для протокола? Какое вам дело до моих отношений с Иваном Ивановичем? Что ж, если вы требуете. Иван Иванович представительный весь из себя. Брюнету нашему, Ричарду Багдасаровичу, Забелин, правда, не понравился. У Ричарда тоже на меня были виды. Шучу, шучу… Но против Иван Ивановича Ричард не кадр. Иван Иванович отшил его запросто: «А не пойти ли, говорит, вам, дорогое Львиное сердце, баиньки, не то, говорит, еще инфарктик ненароком приключится!». В царское время, наверное, для дуэли достаточно, как вы считаете? Я боялась даже, что Ричард его ночью пристукнет, горячий человек, восточный. Или южный – я в этом слабо разбираюсь. Обошлось. Приняла Елена Михайловна Ричарда на себя, и он пообмяк. Искать его помогал. Хотя… Вы не думаете, что это маскировка? Нет, нет, я не шучу! У вас не возникло подозрения. А то мне показалось, что он мог бы… На почве ревности… Ох, слава богу, что вы так не думаете. У меня отлегло от сердца.

Лариса Николаевна осыпала меня ослепительными улыбками, и большие серые глаза ее ласково щурились, словно извиняясь, что их обладательница вынуждена потчевать меня всей этой ерундой, и одновременно как бы извиняя меня, заставляющего ее эту ерунду городить. Подведенные ресницы Ларисы Николаевны опускались и тотчас поднимались вновь. Трудно сказать, в открытом ли ее взгляде было больше кокетства или в потупленном, который застенчиво призывал обратить внимание на точеные смуглые коленки.

– Что это, черт побери, бухгалтерия или полигон для испытания секс-бомб?!

– Говорят, Забелин выезжал однажды в город и даже сказал экспромт по данному поводу.

– И еще какой экспромт! Ну, а поездка была деловая – куда-то звонить по телефону. В другой город. В Москву или еще куда. Если бы в ресторан, я бы тоже поехала. Конечно, шучу, шучу…

– Откуда вы знаете про телефон?

– От самого, от Забелина. Набивалась в попутчицы: возьмите, мол, меня, Иван Иванович… А он: знаете, мол, если меня сегодня что и волнует, так только, говорит, междугородная связь.

– Удалось ему переговорить?

– Не сказал.

– Кроме вас и Ричарда Багдасаровича кто-нибудь еще интересовался Забелиным?

– Все женщины до одной. И журналист вчерашний.

– Какой журналист?

– А вы с ним, верно, разминулись. Прилетал тут один, серафим шестикрылый. Вчера, как движение открылось, с первым же автобусом. Саидовым представился. Тощий, как борзая. Все то же самое: Забелин. Какое выражение лица у Забелина? Да какой рост у Забелина? У других он еще про какого-то Алимова узнавал. А как про Забелина услышал, что пропал, так на него переключился.

– Здесь он Саидов-то? Журналист? – вскинулся я.

– Да нет, вчера вечером рюкзачок на спину – и подался прочь. Небось на пастбища на какие-нибудь к чабанам за интервью, – Лариса Николаевна прыснула.

Елена Михайловна высказывалась о Забелине без надрыва:

– Ловелас провинциальной закваски. Зубоскал и пошляк. Совершенно бессодержательный человек в отличие, например, от Ричарда Багдасаровича. Неудобно отзываться о Забелине дурно при сложившихся обстоятельствах и тем не менее, – она сводила к переносице тонкие выщипанные брови, изображая брезгливость, – от порядочности и скромности, Забелин во всяком случае, не умрет.

– Что он сделал вам плохого, Забелин?

– Мне лично – ничего. А вот обществу в целом такие люди наносят непоправимый ущерб, насаждая среди молодежи цинизм, легкомыслие и пустословие, – надо отдать должное Елене Михайловне, говорила она гладко, как по бумажке.

– Быть может, мы сосредоточимся на Забелине, – попросил я. – У вас нет никаких предположений насчет того, куда он делся.

– Нет, – осеклась Елена Михайловна.

Телеграфные запросы в город Ф., к Забелину домой и на работу, полетели еще вчера – Эгамбердыев об этом позаботился, – и в ожидании ответов я направился в сторону ущелья. Обогнув подножье Бургутханы, тропинка опустилась к речке, размеренными витками провела меня вдоль обрывистого берега, потом неожиданно вздыбилась, шарахнулась в гору и так, по верху, по верху выскользнула из «Хрустального ключа». Незаметный поворот ущелья убрал с глаз долой столбы и тополя – последние признаки цивилизации. Я был один.

Ноги сами отмеряли метр за метром, по телу разливалась крылатая легкость, и мысли прояснились, сверкнули четкими, почти кристаллическими гранями, в которых едва брезжили теперь отражения Ларисы Николаевны, Елена Михайловны и Ричарда Багдасаровича. Забелин… Забелин… Даже Лариса Николаевна, так благоволившая к нему, по существу, и доброго слова о нем не сказала. Истолковывать показания курортников во вред Забелину было проще всего, но это не сдвигало дело с мертвой точки. Потому что не был еще заслушан Забелин.

Тропа вновь повернула к реке, на этот раз, кажется, всерьез, как вдруг у меня за спиной послышался грохот; обернувшись, я увидел, как со скального ребра Бургутханы лавиной устремились вниз валуны и один за другим ударились оземь в двух шагах от меня. Поверни я секундой позже – Эгамбердыеву пришлось бы заводить в «Хрустальном ключе» еще одно дело. Вскинув голову, попытался обнаружить исходную точку камнепада. Склон клубился пылью у основания, повыше было спокойно, и только где-то в самом поднебесье мелькнула на миг быстрая тень и тотчас пропала. Скорее всего, это орел, паривший теперь у самой вершины, запечатлелся на рыжей выгоревшей траве.

Я снова пошел вперед и минут через пятнадцать-двадцать очутился у мыска, вдвинутого горой в реку. Вода здесь, в горловине, неистово бурлила, зато справа, перед преградой, образовала тихую бухту, манившую пологими очертаниями берега и тенистыми колючими лозами. Инерция спуска вынесла меня на мостик, переброшенный с мыска на противоположный берег. И тут на отмели, поросшей ивняком, я увидел металлическую табличку, изображавшую череп со скрещенными костями, а чуть подальше – аккуратно сложенную и припечатанную камнем пеструю ткань мужской рубашки. Одежда? Без владельца? Я немедленно повернул обратно, прочел начертанную на камне подпись под оскалившимся черепом: «Пускай тебе, товарищ, будет ясно: купаться здесь – смертельная опасность!!!», а когда, разведя в стороны ветви кустарника, направился к одежде, увидел, что на дальнем краю пляжа уже есть кто-то. Тьфу, чертовщина, конечно же, хозяин одежды загорал где-нибудь под деревцом – вот и все. И однако же я продолжал идти, то и дело оступаясь на зыбком галечнике, туда, где маячила чья-то фигура.

Это был Ричард Багдасарович. Странно, он успел уже одеться. Или, впрочем, нет, кажется, он и не раздевался вовсе. Одежда все так же лежала под камнем, а Ричард Багдасарович бегал вокруг нее, точно где-то здесь землю пронзала невидимая ось, вращение которой магически ему передавалось.

– Вот! – возопил Ричард Багдасарович, увидев меня. – Вы не верили нашим женщинам! А теперь посмотрите, – продолжал он тоном иллюзиониста, срывающего покрывало с сотворенного им чуда, – а-а-адежда Забелина…

Брюки серой немнущейся ткани и клетчатая, багровая в синюю полоску, ковбойка-безрукавка. Карманы пусты. Никаких записок. Владелец вещей, по предварительным данным, Забелин. Вопрос к Ричарду есть? Да, есть!

– Как вы здесь оказались?

– Очень просто оказался! – Ричард простер руки в сторону клубящихся голубизной верховьев Совук-су.

Вон оно что! А я и не заметил, что перед мостом тропа раздвоилась: закинула основной свой маршрут на другой берег, а слабый, едва намеченный, протащила вдоль скалы, под родниковыми брызгами, через галечник дальше в ущелье, вознесла там, вдали, на склон и пустила серпантином в гору. Не мешало бы, конечно, узнать, что происходит с этим ответвлением после взлета. Похоже, оно забирается по осыпям как раз на предвершинное плато, туда, где мне почудилась чуть раньше тень орла. Ладно, отложим разведку на потом. А пока…

– Если не возражаете, вернемся в «Хрустальный ключ»: оприходуем нашу находку.

Ричард не возражал.

В канцелярии мы с Эгамбердыевым и руководящим составом «Хрустального ключа» изучили одежду сызнова. Из-под обшлага левой брючины Эгамбердыев извлек два маленьких зеленых листочка, вроде ряски. Могли они о чем-нибудь рассказать, эти листочки?

Дверь распахнулась, и вошел длиннобородый старик в халате и тюбетейке, но почему-то со школьным ранцем за спиной.

– Почта-телеграф, – единым духом выговорил старик. – Телеграмм Эгамбердыев.

Я счел своим долгом сделать жест, рекомендующий Эгамбердыева, но старик, видимо, и сам отлично разобрался, где кто.

«Муж отдыхает «Хрустальном ключе». Нина Забелина», —

значилось в одной телеграмме.

«Забелин выехал путевкой «Хрустальный ключ». Завком. Дирекция», —

сообщала вторая телеграмма. Обе депеши были отправлены в райцентр:

«Хандайлык, Эгамбердыеву».

Старик продолжал сохранять выжидательную позу, и меня вдруг осенило: знаток местного колорита! Так почему бы, черт возьми, не расспросить его об этом местном колорите.

– Давно здесь живете, отец?

– Шестьдесят восемь лет живу на земле, здесь тоже шестьдесят восемь лет живу, – степенно ответствовал старик.

– Все горы знаете? – уважительно говорил я. – По всем рекам ходили?

– Молодой был – овцы пас, – откликнулся старик и тотчас ожил, как стрелка компаса, освободившаяся от фиксирующего рычажка. – И там был, и там, и там.

– А где такая трава растет, знаете? – я вытряхнул из спичечной коробки на ладонь свою ряску.

– Покажи! – старик забрал листочки себе в горсть, точно нюхательный табак и, насупившись, разглядывал их с полминуты. – Одно место знаю, больше не знаю. Далеко, далеко. Там! – старик резко ткнул пальцем в небо.

– На Бургутхане? – осторожно уточнил я.

– На Бургутхане! – согласился старик. – Трудно туда ходить, ой, трудно. Тысяча шагов, и еще тысяча, и еще тысяча, туда-назад, сорок тысяч будет.

Фольклор? Сорок девушек? Сорок сороков? Сорок тысяч шагов? И на шагомере Забелина те же сорок тысяч шагов.

– Скалы, наверно, мешают? – допытывался я.

– Зачем спрашиваешь? – возмутился старик. – Сам траву рвал, сам принес, сам знаешь.

– Нет, отец. Не я траву принес. Другой человек принес, говорит: угадаешь, где взял, плов тебе сделаю, не угадаешь – мне плов сделаешь.

– Ха-ха-ха, – затрясся старик в хохоте. – Скажи ему: на Бургутхане взял. Сперва, скажи, черный тополь был, хороший черный тополь, там ты отдыхал, скажи. Потом час ходил, два часа ходил, три часа ходил, скажи. Потом старую арчу видел, скажи. К арче пришел, воду слышал, скажи. Долго-долго воду искал. Два камня вот так стоят, – старик прижал запястье к запястью. В камнях вода есть. Потом будет большая яма, темная, темная. Возле ямы такая трава есть, скажи. А вода в землю уйдет.

Удивительное дело! Все, о чем повествовал старик, казалось мне знакомым и в то же время совершенно чужим. Как будто я уже видел этот бесконечно затяжной подъем, и огромное дерево с серебристой листвой, вычерчивающее у своих ног в самую жару овальный заповедник прохлады, и древнюю покореженную арчу, орлиной лапой своего корневища ухватившую скалы, и родник, спрятанный камнями. Как будто я это видел, но видел во сне, в лунном свете, и вода была серебро с чернью, и дерево втянуло в себя свою тень. И приглушенно, сдавленно звенел хрустальный ключ…

– Хрустальный ключ! – на лету поймал я привычное представление.

– Ага, – обрадованно всем корпусом кивнул старик. – Тот родник раньше волшебный был, раньше людей лечил, человек его имя взял, домотдыху давал, домотдых тоже лечит теперь…

– Хрустальный ключ, хрустальный ключ, – у меня возникло вдруг такое ощущение, словно эти слова превратились в будничный металлический предмет, с помощью которого отпираются и запираются замки, и вот я верчу этот предмет на пальце и уже знаю, что существует скважина, на него рассчитанная, и – щелк – передо мной окажется Забелин. Я размышлял и, пожалуй, даже слегка пошевеливал рукой, вращая этот воображаемый ключ, а старик с Эгамбердыевым, прихлебывая чай из пиалушек, вели неторопливую беседу – что-то там о кишлаке, и о дровах, и о ценах. Я лишь клочками улавливал ее смысл: во-первых, голова была занята другим, а во-вторых, говорили-то они по-узбекски, и некоторых слов я попросту не понимал. И вдруг речь старика чем-то меня насторожила. Я еще но сообразил чем, но вздрогнул и заволновался, точно обретенный минуту назад ключик вот-вот соскользнет с пальца и упадет в пропасть глубиною в сорок тысяч шагов. Напряженно прислушался к старику. Он пересказывал Эгамбердыеву наш разговор… Вот пошел по тропе, добрался до черного тополя, увидел арчу и вдруг – оно! – Сусинген! Сусинген! Пропавшая вода. Та самая, которую я безуспешно искал на карте. Зашифрованный адрес Налимова! Петляющая тропа, черный тополь, арча – …У Налимова, кажется, упоминался еще и ручей? Есть ручей! Ивы? Есть ивы! Черный тополь? У Налимова там много тополей…