Текст книги "Хрустальный ключ"

Автор книги: Абрам Вулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Хрустальный ключ

Глава 1

1

Телефон забренчал, едва я вошел в кабинет, точно приветствовал меня или оповещал кого-то о моем появлении. По-видимому, опять-таки меня, ибо в комнате никого больше не было. Дергунов из отпуска еще не вернулся. Телефонный звонок в понедельник утром был не бог весть какая радость. А после ночных раздумий над диссертационной темой – тем более. Но, разумеется, я снял трубку. Низкий бас пророкотал:

– Кадыров говорит. Поручение тут небольшое есть для вас, товарищ Салмин. На время придется отложить всю эту вашу теорию, обобщения все эти. Конечно, был бы Дергунов… – Что было бы, если бы был Дергунов, Кадыров не сказал, а перешел, как можно было понять, к главному. – Там у них паника, в институте рукописного и печатного слова. Прямо ко мне обратились, минуя райотдел. Их сотрудник исчез, полагают, что погиб. Ну вот, надо бы сосредоточиться… – На чем и кому сосредоточиться, Кадыров опять же не сказал, но без того было ясно, что фантазировать на диссертационные темы мне в ближайшее время не придется. Да и вообще фантазировать – на любые темы.

Фантазии у меня было предостаточно, о чем капитан Торосов оповещал весь отдел на еженедельных летучках. Разящий тенор его звенел от сарказма, когда Мстислав Сергеевич произносил: «Докладная Салмина являет собой не более, чем плод досужей фантазии». В черных списках торосовской души фантазия занимала весьма почетное место. Во всяком случае Торосов искоренял ее с таким ражем, точно она была его личным врагом, хотя, честно говоря, личных врагов Торосов не держал.

Не отрывая глаз от пишущей машинки, клавиша которой со значком % без всякого сомнения получила сегодня предельную нагрузку, наша секретарша Света склонила каштановые локоны в сторону двери с табличкой «начальник отдела» и прошелестела:

– Ты вовремя. Мистик… нет, верней, капитан Гаттерас только что велел тебя найти – живого или мертвого…

Капитан Гаттерас? Ну, значит в кабинете Мстислава Сергеевича царила сейчас убийственная для фантазии атмосфера. Ласкательная кличка Торосова – Мистик – была в ходу, когда капитан, добрея, одарял окружающих улыбками. Обычно Торосов отогревался зимой (когда уголовщины было меньше). Заморозки свирепствовали летом, и с их наступлением Мстислав Сергеевич фигурировал в наших разговорах как капитан Гаттерас. Да, встретил меня никак не Мистик, капитан Гаттерас собственной персоной.

– Юлдаш Кадырович оперативное поручение для вас придумал. Проверка дарований полагаю. На что способны и на что не способны. Документацию получите в приемной у секретаря… Задание не освобождает вас, Юрий Александрович, – сухо продолжил он, – от наших текущих дел. Кстати, сегодня в наше распоряжение поступает практикант. И кто, если не вы, молодой специалист, успешно совмещающий работу с диссертацией, окажет ему помощь? – Торосов помолчал и, подумав, финишировал: – Пропуск вашему подшефному выписан на девять сорок пять. – Часы показывали девять сорок. У меня были все основания развернуться на сто восемьдесят градусов.

– Документация? – потребовал я у Светы.

– Какая? – недоуменно спросила она, добивая клавишу со значком %.

– Институт устного и печатного слова… Чье-то там исчезновение.

– Документация? – ядовито повторила Света. – Филькина грамота! Телефонограмма – десяти строчек не наберется. Получай. Погоди, погоди, распишись. А то тебя потом полгода не доищешься.

Текст телефонограммы был скуден:

«Убедительно просим помочь в розыске бесследно исчезнувшего приблизительно две недели назад и. о. старшего научного сотрудника института устного и печатного слова налимова николая подозреваем убийство или самоубийство ждем срочного расследования по возможности сегодня утром пятого августа замдиректора кандидат технических наук церковенко».

Света печатала телефонограммы без знаков препинания и заглавных букв, полагая, видимо, что это придает им тот абстрактный лоск, какой должен быть присущ депешам чрезвычайной важности.

Данная телефонограмма, по-моему, такого отношения не заслуживала. Ишь детективы! П р и б л и з и т е л ь н о  д в е  н е д е л и  хлопают глазами, а потом приходят к убедительному выводу – у б и й с т в о. Со столь же убедительной альтернативой: и л и  с а м о у б и й с т в о.

Пока я пытался приторочить к наименованию высокого научного учреждения частицу «не», получая в итоге институт непечатного слова, набежал практикант. Именно набежал. Маленький такой кругляш, белобрысый, белобровый. Жестикуляция его внушала подозрение, что практикант намерен пройтись на руках прямо у меня перед носом. Но он просто сказал:

– Товарищ Салмин? Я к вам? Юрфак. Пятый курс. Норцов Олег Викторович.

– На какое время рассчитана ваша практика?

– На восемь часов, на полный рабочий день.

– Я не об этом… Общий срок практики.

– Если не выгоните, – осмотрительно ответил кругляш, – значит, полмесяца. А выгоните… – он, кажется, хотел пожать плечами, но я ему помешал.

– Ну коли выгоним, нам лучше знать, когда.

Кругляш кивнул: само собой, мол, разумеется.

Разговор устремился в такое безрадостно-ровное русло, словно сам капитан Гаттерас незримо нанялся к нам в лоцманы.

– Поедете сейчас со мной в институт рукописного и печатного слова, – круто изменил я направление разговора.

– Это еще зачем? – со студенческим вольнодумством спросил Норцов.

– В качестве доктора Уотсона.

2

Он был шикарен, этот Церковенко, он был вальяжен, он ослеплял белозубой улыбкой, ошарашивал поклонами, расшаркиваниями, гостеприимными взмахами рук.

– Мне оч-чень приятно с вами познакомиться, – слегка как бы даже похохатывая, заверял нас Церковенко. – Такое количество следователей на душу научного руководителя!.. Да, да, – продолжал замдиректора, – ситуацию нельзя считать приличествующей шуткам. Вернее, считать шутки подобающими ситуации.

– Согласен. Поэтому перейдем к основному.

– Рассказать, что произошло? – Церковенко помусолил толстой нижней губой верхнюю, не столь толстую. – Понимаете ли, чтобы это вам сразу… За отправную точку примем середину июля. В те дни, числа шестнадцатого, примерно, последний раз видели Николая Назаровича Налимова среди коллектива. Я, правда, находился в командировке. Но это локальный факт. Восемнадцатого выдавалась зарплата, и Налимов за деньгами не пришел. Третьего – такая же картина. Главбух доложил мне обо всем – я как раз вернулся из командировки. Мы всполошились. Прежде отсутствие Налимова нас не волновало. Академическая специфика. В глобальном масштабе. Старший научный сотрудник, ведущий самостоятельную тему, имеет право работать в библиотеке или дома. Разумеется, результаты должны быть доложены к определенному сроку.

– Когда этот срок у Налимова? – спросил я.

– Вы полагаете, что Налимов увлекся работой настолько, что позабыл про зарплату? Ну, нет, он не такой человек.

– И все-таки, когда завершается тема Налимова? И – заодно – что это за тема?

– Тема? Сейчас, одну минутку. Помню, какая-то очень локальная, – Церковенко рванул на себя ящик письменного стола и тотчас нырнул в бумаги. – Наджимов, Накорякова… Вот, пожалуйста, Налимов. Перевод и комментирование средневековой рукописи Маджида аль-Акбари, обнаруженной пятнадцатого мая семидесятого года фольклорной экспедицией Авдара Акзамова в кишлаке Юсуп-хона. Глобальная вещь! Срок сдачи – декабрь семьдесят первого.

– Зафиксируйте для порядка, Олег Викторович, – сказал я солидно. – Но, конечно, значения это не имеет. Итак, третьего августа Налимов не явился в институт. Что вы предприняли?

– Анвар Акзамович, заведующий сектором древних рукописей, направил к нему домой лаборантку. Она, правда, очень не ладила с Налимовым, не питала, так сказать, к нему уважения…

– Фамилия? – ожил вдруг Норцов.

– Замира Юлдашева. По ее словам, адрес, указанный Налимовым в анкете, оказался несоответствующим действительности. Вернее, действительность оказалась несоответствующей адресу, – опять змеиными кольцами заходили витиеватые фразы, и опять я поспешил Якову Михайловичу на выручку:

– То есть Налимов переехал?

– Вот именно. Тогда мы послали завхоза в милицию за новым адресом. Но и по новому адресу Николая Назаровича не нашли.

– Иначе говоря, он там не проживает?

– По документам домоуправления, проживает. За квартиру аккуратно платит, до пени дело не доводит.

– И какой же месяц у него оплачен?

– О, этого мы не догадались узнать, – Церковенко вежливо восхитился моей детективной изощренностью. – Наш завхоз задавал локальные вопросы. Спросил, есть ли у них такой жилец. Сказали, есть. Спросил, нет ли на него каких жалоб. Сказали, нет. А квартплату, сказали, вносит исправно. Казалось бы, все в порядке. Но Юлдашева вчера трижды ездила к нему – никто на звонки не отзывался.

– Он одинок, этот Налимов?

– Имеет ли семью? Нет, здесь не имеет. Холост. Отец его, лингвист глобального масштаба. Давно живет в Москве. Самого Николая Назаровича, кстати, ради заслуг отца в наш институт и приняли… Директор института принял, – тут же зачем-то уточнил Церковенко.

– А вы-то лично к Налимову ездили?

– Как же, как же! Сам, лично. Вчера же, в десятом часу. Чтобы с соседями поговорить, если Налимова не будет.

– Давайте строго следовать фактам. Вы вошли в квартиру и таким образом установили его отсутствие?

– Ну, разумеется, просто позвонил в дверь, – хохотнул Церковенко, снова отдавая должное моей квалификации. – Возможно, Налимов и отсиживался в санузле. Не утверждаю обратного. Но признаков жизни не подавал. Тогда я постучал в дверь справа. Вышел патлатый пенсионер. Чудаком оказался неимоверным. Открытки собирает, марки, монеты. Древние радиоприемники – главный его конек. Как, говорится, хобби. Скрипка висит на стене. Подумал, скрипач. Так нет же. Бывший товаровед магазина электротоваров. И скрипку держит в память о первой любви. Или о последней зарплате.

Решительно не нравился мне этот атлет Церковенко – несмотря на хорошо отработанные повадки рубахи-парня. Но оборвать его пришлось без учета моих симпатий и антипатий: подпирало время. В вестибюле какое-то там объявление о каком-то заседании висело. Посему я, демонстративно поглядев на часы (признак дурного тона в светском обществе – и высшее проявление корректности – в деловом), заметил:

– Виноват, отвлекаю вас, Яков Михайлович, от сути. Вернемся к Налимову.

– Налимов? – симулируя профессорскую рассеянность, Церковенко сморщил свой беззаботный младенческий лоб. – Не Налимов, пенсионер… Я сразу: давно, мол, видели соседа? Что называется, взял быка за рога…

В конце концов из замдиректора удалось выжать, что старик не столько видел, сколько слышал Налимова шестнадцатого июля. Был жаркий вечер, и старик ковырялся на балконе в своих приемниках. Балкон старика отделен от балкона Налимова тонкой перегородкой. Около двенадцати говор, доносившийся из налимовской комнаты, сначала тихий, внезапно усилился. Старику даже показалось в первый момент, что это сработал старенький СВД-9. Потом он понял, что Налимов и какой-то незнакомый мужчина вышли на балкон. О чем они говорили, старик не слышал, но внезапно в его сознание ворвалось дважды повторенное гостем: «убийство или самоубийство – вот выбор!» А потом раздался демонический хохот и все смолкло.

– Меня ждут товарищи. Небольшое заседание. Локальный вопрос, – говорил между тем Церковенко. – Вы можете пока познакомиться с личным делом Налимова. Во всяком случае, надеюсь, что причины нашей тревоги, пусть и не очень глобальные, вам теперь очевидны.

Отсутствие Налимова в институте можно было объяснить любым из тысячи непредвиденных обстоятельств, окружающих человека в большом городе. И зловещая фраза, бросившая багровый блик на чело Налимова: «убийство или самоубийство!» допускала опять-таки тысячу толкований. Ультиматум. Декламация. Репетиция. Что угодно! Все эти размышления я суммировал в долгом, на весь мой выдох, «да-а-а». «Да-а-а», – в том же меланхолическом ключе протянул Норцов. Пожалуй, он не подражал мне. Пожалуй, он воспринимал ситуацию так же, как и я. Что ж, хорошо, когда между начальником и подчиненным существует взаимопонимание.

Я перелистывал сугубо безличный документ, именуемый личным делом.

– Ему двадцать восемь, сорок третий год рождения, – огласил я. – Зовут его Назым. Почему-то считает, что Николай – элегантнее. Папа и в самом деле профессор… Ага, вот об учебе. «Ввиду того, что не прошел по конкурсу в 1961 году на очное отделение литфака пединститута, поступил на заочное, совмещая учебу и свое творческое призвание с работой в промкомбинате в качестве учетчика, которую выполнял успешно». В скобках: шестьдесят один тире шестьдесят шесть… А ну-ка, доктор Уотсон, какие у вас суждения по автобиографии?

– Слова у этого Налимова больное скучные. Таким слогом болезни стельной коровы описывать…

– Ишь ты, ишь ты! А еще?

– Бездарь он, по-моему, – брякнул Олег.

– Зачем так лихо? Ну, скажем, он не Байрон, он другой. Выдающийся текстолог, к примеру. Тоже неплохо. Меня, честно говоря, смущает сочетание: литфак – промкомбинат. Связи не улавливаю.

Я еще раз вгляделся в фотографию Налимова. Немигающие глаза, круглые, совиные. Губы – точно к оконному стеклу приплюснуты. Меня точно оскоминой прохватило. Зябко поведя плечами, – а было жарко на улице, все сорок, – я закрыл скоросшиватель.

– Как в детской игре получается, – заговорил Норцов. – Знаете, испорченный телефон: кто-то сказал, кто-то услышал… По-моему, нервишки у этого Церковенко пошаливают – вот он и шпарит во все колокола.

– Себя любит, потому и шпарит. Перестраховывается.

– Бо-о-льшой человек, этот Церковенко. Глобальный. Хотя и локальный.

В сопровождении юной лаборантки мы поднялись по шаткой винтовой лестнице в маленькую комнату, уставленную книжными шкафами и стеллажами. Акзамова, заведующего сектором древних рукописей и величайшего их знатока, еще не было.

Но вскоре в кабинет стремительно ворвался седенький бородатый человечек.

– Ассалам алейкум, – воскликнул Акзамов в точности таким голосом, каким мудрецы со времен Архимеда кричали «Эврика!» – Ленинград?

Мы отрицательно покачали головами.

– Оксфорд?

Мы опять покачали головами.

На лице Акзамова изобразилось страдание воспитанного человека, попавшего впросак. Как должен поступать в подобных случаях другой воспитанный человек? Он должен развеять туман, застивший глаза первому воспитанному человеку.

– Налимов! – энергично пояснил я. – Посоветоваться. – Акзамов быстро-быстро заморгал, вероятно, притормаживая таким образом головокружительный спуск со сверкающих олимпийские высот на грешную землю.

– Налимов отсутствует! – застенчиво проговорил он наконец. – Церковенко знает, – потом, воспрянув духом, пропел: – Замирахон! Чай! – И, стукнув для аккомпанемента кулачком в стенку, проследовал на председательское место.

– Яков Михайлович рассказал нам об исчезновении вашего сотрудника, – разъяснял я. – Мы хотим помочь в поисках.

– А-а-а, хорошо, хорошо. Поиски – всегда хорошо, – дружелюбно закивал Акзамов.

– Но без вашего совета мы не можем взяться за дело, – гнул я свою линию.

– Замира, чай! – вскрикнул Акзамов. – Хорошо, хорошо. Совет, хорошо, хорошо, – нетерпеливо твердил Акзамов и, кажется, уповал на Замиру, как на манну небесную.

– Уточним, если позволите, кое-какие детали. Итак, прежде всего, что за работник Налимов?

– Налимов? Работник? – Акзамов внезапно пришел в крайнее изумление, которое разрешилось вспышкой восторга. – Замечательный! Просто замечательный!

– Знает языки? – осторожно допытывался я. – По образованию ведь он не востоковед.

– Анкету не смотрел. Но утверждаю: Налимов любой текст понимал.

– Так прямо сразу и понимал?

– Зачем сразу. Домой фотокопию брал, там читал, думал. Потом приносил.

– Фотокопию? – легкомысленно уточнил я.

– Перевод! – насупился Акзамов.

Юная лаборантка с чайником и тремя пиалушками, одна в одной, вошла неслышно, сказала:

– Замирахон заболела, не пришла, – и так же неслышно удалилась. Плеснув чаю во все три пиалы, Акзамов взял самую большую из них и жестом пригласил нас последовать его примеру.

– Как шла у Налимова работа над темой?

Более приятных слов, по-моему, Акзамову и не грезилось услышать.

– Трактат Маджида аль-Акбари! И диван Маджида аль-Акбари! О, какая тема! Замечательная тема! – поскольку на наших лицах обозначилось чувство, изображаемое романистами в виде ? и !, Акзамов, воздев руки к облупившемуся потолку, пояснил: – Маджид аль-Акбари – современник Навои. Султан Хусейн Байкара отправил Маджида в изгнание, и в маленьком кишлаке Маджид умер, и никто его не вспоминал, и никто не знал, даже наука не знала, какой это замечательный поэт. И мыслитель! Мыслитель!

Какая-то пружина в груди у Акзамова, отработав свое, расслабилась, и он умолк. Это не входило в мои планы.

– Как прекрасно, что теперь усилиями вашего сектора наука получила его рукопись.

– Замечательную рукопись! Трактат и диван! Британский музей много долларов даст… Тысячу долларов даст! Сто тысяч долларов даст!

– Так-таки уже и даст?

– Когда узнает, обязательно даст! А она – здесь! Всегда будет здесь! Легким взмахом руки Акзамов указал на ближний к нему угол стеллажа.

– Сто тысяч в обычном стеллаже? – возмутился во мне оперативный работник.

– Сигнализация! – хитро воздетый указательный палец Акзамова заходил влево-вправо. – Неправильный шифр – в милиции тревога.

– А шифр знаете только вы? – сказал я успокоенно.

– Почему только я? Юлдашева знает, Налимов знает.

Я даже присвистнул от волнения: пропажа Налимова могла обернуться весьма сложной проблемой.

– Сами-то вы знакомились с текстом рукописи?

– Просматривал, просматривал, – с готовностью сообщил Акзамов. – Читать – нет, не читал, просматривал. Читать – большая подготовка нужна. Диалектизмов много, идиом много! Перевод ждем.

– Откуда же такая уверенность: замечательный поэт, сто тысяч долларов?

Укоризненная улыбка, как луна из-за быстрых туч, показалась на иссушенном лице Акзамова к тотчас скрылась.

– Вы Шекспира знаете? Английский знаете? Слабо? Просмотрите Шекспира – подлинник – все равно поймете: замечательный поэт. А я староузбекский, и персидский, и арабский хорошо знаю.. Только расшифровывать много надо: там древнее выражение, там забытое слово, там рукопись попорчена, там тушь выцвела. – И, словно обращаясь к непонятливому ученику, Акзамов подчеркнуто повторил: – Перевод ждем…

– А когда получите?

– Ноябрь, декабрь, конец года, – апатично ответил Акзамов.

– Долго ждать, – посочувствовал я.

– Недолго, – поднял на меня глаза Акзамов. – Перевод с комментарием! Недолго… Недолго, – еще раз сказал он, еще раз поднял на меня глаза, и стало понятно, что ему очень хочется закончить аудиенцию.

– А хотя бы часть перевода вы видели?

– Отдельные страницы Налимов показывал. Хорошие страницы. Хороший перевод.

– И последнее. Почему же некоторые ваши сотрудники не уважают Налимова?

Акзамов вопросительно посмотрел на стенку: Юлдашева, мол? Я кивнул.

– У них роман, по-моему, – сказал Анвар Акзамович отчужденно, как бы вкладывая в слово «роман» всю нелюбовь знатока древних рукописей к печатной продукции.

Я встал во весь рост – это бестактно по отношению к людям акзамовских габаритов, но ничего не поделаешь – и благодарственно прижал руку к груди. Акзамов еще не успел мне ответить, как послышался голос Норцова.

– Может, рукопись все же покажете, а? В память о встрече.

Насупился Акзамов. Улыбнулся Акзамов. Покладисто махнул рукой: дескать, была не была, дескать, на что ради хорошего человека не пойдешь. Отвел в сторону металлическую заклепку на деревянной створке и принялся колдовать. Потом повернулся к нам лицом и театральным движением распахнул дверцу стеллажа. Я чуть присел, Норцов привстал на цыпочки. Все полки до одной были пусты. Наше удивление заставило Акзамова круто развернуться. Как бы не веря своим глазам, он застучал пальцами по полкам – по одной, по другой, по третьей, – и все быстрей, все испуганней, все судорожней. Оглянулся на нас, как будто мы могли ему что-то объяснить:

– Пропал… Пропал Маджид аль-Акбари…

3

Официантка удалилась, переваливаясь с боку на бок, точно гусыня, и когда лапчатый узор ее платья, не то форменного, не то фирменного, нырнул в темные пучины ресторанного трюма, я водрузил свои локти на стол. Теперь можно было уткнуться щеками в ладони, и я уткнулся щеками в ладони. Ожидание, судя по всему, предстояло долгое. Сиди себе и думай. И подумав, я сказал Норцову, который, мусоля меню, вычислял вероятность коммерческого жульничества в городском тресте ресторанов и столовых:

– Черт его разберет, этого Налимова. Не то хорош, не то плох, не то погулять вышел, не то сквозь землю провалился. После пропажи рукописи напрашивается еще и такая версия: сбежал.

– А откуда мы знаем, что рукопись вообще была… Может, рукописи-то и не было, – Олег смутился. – Это я так для красного словца. Конечно, была: зарегистрировали ее, в разные там талмуды внесли… Была, была. Но… – он беспомощно посмотрел мне в глаза.

– Но, конечно, куда она делась – с ходу решить трудно, – договорил я за него. – Попала в лапы к международному преступнику? Случайно угодила в другой шкаф? Или к другому сотруднику? Мало ли какие манипуляции они с ней производили. Ну, скажем, реставрировали, снимали фотокопии, сопоставляли с другими текстами.

– Что рукопись, что ее переводчик – одного сорта загадки.

Принесли наши супы, и мы умолкли. Потом Норцов не выдержал все-таки:

– Неужели, подлец, удрал за границу? На доллары польстился? Тогда не нам заниматься расследованием… Но каким образом он мог удрать? Через Аму-Дарью?

– Ну и фантазия у тебя! – улыбнулся я и вспомнил капитана Гаттераса.

А Мистик встретил меня наиприветливейшим образом, то есть привстал и указал рукой на кресло с письменным столом, которое, по-моему, мог занимать только Человек – Правая – Рука – Начальника (и, действительно, в этом кресле обычно располагался старший лейтенант Максудов). Я коротко рассказал обо всем, что узнал за полдня.

– Резюмируйте, – потребовал Мистик. Щекотливое это занятие – резюмировать. Ты должен как бы за волосы вытащить самого себя из трясины фактов – с помощью фантазии – и посмотреть на них вверху вниз, на эти факты. Но фантазия возбранялась! И все-таки я попытался резюмировать, предположив, что Налимов а) прогуливается; б) пропал или в) сбежал. П р о г у л и в а е т с я  можно было истолковать в укор Налимову, если он запил, уехал на курорт, к отцу и т. п. Но не исключалось и отсутствие по уважительной причине: скажем, лег в больницу.

– Больницы отпадают. Максудов проверил. Вытрезвители тоже, – сухо заметил Мистик. – Курорты пока не обзванивали. – Насчет отца – Максудов просил Москву проверить. Упредили вас, – добавил Мистик, показывая, что трезвый расчет, конечно же, могущественней вакхической фантазии.

Я взялся за  п р о п а л. Подробно воспроизвел рассказ налимовского соседа.

– Мистика! – пренебрежительно пробормотал Торосов. Это был наиболее ядовитый синоним фантазии в лексиконе капитана. Отсюда, кстати, и шла его кличка. – И здесь упредили! Нераскрытых убийств за последние две недели в городе нет.

– Там еще утрачена ценная рукопись, – приступил я к версии  с б е ж а л. – Это обнаружилось сегодня в моем присутствии. Кстати, над рукописью работал не кто иной, как Налимов. В институте считают, что ее цена на международном рынке – до сотни тысяч долларов. – Факты, одни только факты, излагал я Торосову, но он и в них унюхал фантазию.

– Кто оценивал эти рукописи? Доктор Акзамов? Тот самый, что ее нашел? Тот самый, что ее изучал? Акзамов? Ха! Почему бы ему не оценить эту рукопись в миллион долларов! Вот, видите, бумажка! Предположим, я ее оцениваю в три миллиона. Или в триста миллионов. А вы – так и вовсе в миллиард. Это, между прочим, характеристика для заочной вашей аспирантуры. – Я постарался пропустить мимо ушей намек на аспирантуру, такую сейчас далекую и нереальную, и задекламировал:

– Маджид аль-Акбари – великий поэт средневековья. Его недостаточная известность… – и осекся. Нанимался я, что ли, в адвокаты к этому Маджиду?

– Планчик к концу дня представьте, – вдруг сказал Торосов, – рукопись тоже, по возможности, охватите. Все…

…На клетчатый клочок бумага, церемонно выданный мне Норцовым, легли торопливые строки:

«В первую очередь! Обязательно!!!

1. Когда Налимов платил квартплату в последний раз?

2. Работал ли он в промкомбинате?

3. Откуда знает языки?

4. Библиотеки? Когда там был Налимов?

5. Осмотреть квартиру!

6. Изучить контакты!»

Ничего ли я не упустил. Подумал. На обороте листка написал:

«Не обязательно, но желательно!!!

1. Как Юлдашева относится к Налимову?»

– А рукопись не забыли? – прервал вдруг мои размышления Норцов.

«7. Рукопись, – обозначил я сбоку на лицевой стороне бумажки. – Кто и когда ее видел? Есть ли фотокопии?».

Больше на листочке не оставалось места…

– Популярная фигура! – вскинулась Света мне навстречу. – Мистик снова тебя ищет.

– Планчик составили? – воззрился на меня капитан Гаттерас (вот плутовка, обманула, никакой он уже не Мистик). – Потребный вам срок обозначили?

– План на машинке, – напряженно отчитывался я. – Пятнадцати дней хватит… Если с практикантом.

– Максимум три дня. Даже два, – капитан Гаттерас рубил сплеча, чего никто посторонний и не заподозрил бы – такой спокойной, даже канцелярской была его поза.

– Почему не один?

– В вашем распоряжении машина. Старший лейтенант Максудов получил приказ работать с вами. Итак, два дня, завтра и послезавтра. Затем временно переключитесь на аналогичное дело – исчезновение курортника. Дом отдыха «Хрустальный ключ».

Ключ! Каково! Ты ищешь ключ к психологической (будем надеяться, что психологической!) загадке, а судьба тебе хрустальные ключи подсовывает. Торосов, между тем, продолжал:

– Тамошнее отделение милиции, Хандайлыкское то есть, познакомилось с обстоятельствами – почерк тот же. И значит, есть пища для теоретических обобщений. Ваш профиль.

А пока мы засели за телефоны. Домоуправление квартала три по улице Новой ответило, что Налимов значится у них там как бы в передовиках, поскольку внес деньги сразу за июль и август. Когда? Семнадцатого июля.

Вот так-так! Заплатил деньги вперед за месяц сразу же после разговора об убийстве и самоубийстве.

– Сбежал, наверняка, сбежал, – оповестил я Норцова, едва положив трубку.

– С преступной целью?

– Кто знает! Может, спасался от какого-нибудь шантажиста.

В комнату вошел старший лейтенант Максудов. Старший лейтенант успел составить алфавитный список налимовского курса. Против каждой фамилии стоял еще год рождения, место рождения, национальность и место работы, представлявшее теперь, в 1971 году, не более, чем историческую реликвию: канцелярия заочного пединститута знала, где работали эти люди десять лет назад, но ни сном, ни духом не ведала, где они работают сейчас. Таков уж был наш Максудов, гроссмейстер позиционного стиля: списки, анкетные сведения, фронтальные опросы.

– И дальше что? – полюбопытствовал я.

– Всех приглашать будем через адресный стол, – угрюмо ответил Максудов.

– Срок – завтрашний день, – коварно напомнил я. – Едем, Олег Викторович!

В академической библиотеке мы не нашли не только самого Налимова, но и следов его – пускай хоть в виде абонементной карточки или смутного воспоминания. Толстощекая девушка, выдававшая книги в читальном зале, поглядела на фотографию, как на фальшивую ассигнацию, и равнодушно сказала:

– Этот у нас не бывал.

Зато пожилая остроклювая женщина в публичной библиотеке отреагировала на снимок бурно.

– Что вы! Что вы! Постоянный наш посетитель! Я ему выдавала книги без очереди. Если, конечно, позволяла обстановка. Неужели что-нибудь по женской линии? Он бывал весьма неравнодушен, бывал, бывал. А когда работал, особенно с этим худощавым, со впалыми щеками, не обращал никакого внимания. Но о Дези – моей собачке – не забывал справиться.

Увы! Последний визит Налимова в библиотеку состоялся так давно, что ни чисел, ни месяцев женщина не помнила.

– Кажется, зимой, – сказала она. – Да, да, зимой! Дези тогда очень зябла на улице, и я шила ей, – конечно, в свободные минуты – душегреечку. И он сказал, что такой наряд порадовал бы любую модницу. А этот худощавый, со впалыми щеками – он проходил по разовому пропуску. Дважды или трижды… Обыкновенная фамилия. Юнусов, или Юсупов, или Юлдашев…

Близился вечер. Пора было ехать на Новую.

Правую дверь на лестничной площадке третьего этажа нам отворил преклонных лет мужчина. Пепельная грива, тускловато-вдохновенный взгляд из-под косматых бровей. Да, конечно, это был он, отставной товаровед Ардальон Петрович Снетков. Я представился и объяснил, зачем мы пришли. Пенсионер шаркнул ножкой и изогнулся в полупоклоне, отчего галстук, украшавший выцветшую ковбойку, повис вертикально, точно к нему был подвешен некий грузик, призванный превратить эту принадлежность галантереи в маятник Фуко, при посредстве которого ученые доказывают, что земля вертится. Вертится земля или не вертится, мы с Норцовым в этот момент не установили, зато хозяин после предварительных приветствий сам завертелся волчком, одновременно приглашая нас в комнату и показывая, какие замечательные висят в прихожей оленьи рога. Он приоткрывал дверь в ванную, где по вине домоуправления бездействовал кран, но зато был отличный, просто отличный кафель. Он слегка похваливал антресоли, сооруженные его усилиями над коридором. Он обнажал легким мановением руки передний план этих антресолей, чтобы мы могли воочию убедиться в их вместительности, а заодно оценить по достоинству перепела в клетке, которая была установлена здесь исключительно ввиду жаркой погоды, но с наступлением темноты, безусловно возвратится на балкон.

– На балкон вы часто выходите? – спросил я Ардальона Петровича.

– Помилуйте, да я там днюю и ночую. В жару опущу шторы и коллекции рассматриваю. Я большой антиквар, большой антиквар, – Ардальон Петрович склонил голову, как дирижер, раскланивающийся с публикой после коронного своего выступления. – Пройдемте, однако, в апартаменты, – сказал Ардальон Петрович.

На стенах квартиры, помимо скрипки, висели вперемежку: блюдо, расписанное голубыми пальмами над перламутровой волной, полочка с чучелом попугая, акварель среднего достоинства, на которой красавица, также среднего достоинства, склонившись над колодцем, кого-то высматривала в таинственной глубине. Много там было еще рассовано, раскидано, расклеено всякой всячины – глиняные вазы, кипы альбомов с медными застежками. И всюду – на полу, на тумбочках, на столиках – приемники, приемники, приемники.

– Разрешите присесть, – спросил я.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – прижал руки к галстуку Ардальон Петрович. – Отведайте плодов земли сей!