Текст книги "Долгие сумерки путника"

Автор книги: Абель Поссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Я шла к дяде и вдруг надумала зайти и спросить, как вы поживаете, ваша милость… Мне кажется, вам пригодится вот эта карта, я убедила сеньора каноника ее купить, изготовили ее лейпцигские картографы. Она охватывает всю Флориду, и здесь значится имя этого кабальеро, дона Панфило де Нарваэса, которого ваша милость так часто упоминаете…

Не скупясь на подробности, Лусинда старалась скрыть неловкость истинного положения. А истиной было ее милосердие и наверняка – сострадание. Нет ничего больней, когда ждешь каких-то иных чувств – полных жизни, силы, даже непримиримости. Она это сознавала и ловко выкручивалась, придумывая всяческие детали, – дар, присущий женщине.

– Смотрите, сеньор аделантадо, какой чудесный день. Вставайте, мы накроем стол на крыше. Ветерок такой прохладный, просто прелесть.

Они все приготовили на крыше, дав мне время причесать бороду и волосы, длинные с проседью, как у попа. Лусинда, очевидно, заметила на столе чернильницу и стопку бумаги.

– Значит, дон Альвар работает! Тогда я спокойна! Какое счастье, что сохранится рассказ об удивительных событиях, которые он пережил и снова переживает, описывая их! – Лусинда выражалась туманно, обращаясь к невежественной донье Эуфросии, но так, чтобы я слышал.

– Тебя это действительно интересует?

– Как вы можете спрашивать, ваша милость? Мы все читали реляции о конкисте, видали карты, но то, что рассказываете мне вы, это совершенно иное. Картина получается совсем другая…

Она попрощалась, чтобы я не слишком старался наряжаться. Сослалась на то, что должна срочно быть в типографии дяди, и побежала вниз по лестнице.

Я спокойно поел, глядя на мою подружку Хиральду. Упорная, немая. Мавританка. И когда донья Эуфросия убрала чашки, я стал писать эти страницы, польщенный и ободренный поведением Лусинды, которая, верно, уже повисла на смуглой шее своего грубоватого дружка.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

…

КАСИК РАССУДИЛ, ЧТО НАСТАЛО ВРЕМЯ ПОМОЧЬ МНЕ СБЕЖАТЬ. Мое положение становилось невыносимым. Вожди племени и колдуны уже явно подумывали о том, что пора бы им впитать в свою плоть необычные способности, которые мне приписывали. Они были вполне убеждены, что получат большую пользу, сожрав кисти моих рук, ступни и какую-нибудь другую часть тела или орган, – наверняка на своих тайных сборищах они уже уточнили что именно. Они намеревались причаститься мною с надлежащим почтением и благоговением (как поступаем мы каждое воскресенье с плотью Господа нашего). Их души должны были обогатиться добавкой заморского существа, столь же съедобного, как всякая другая земная тварь.

Я подумал, что мог бы немного отсрочить опасность, сообщив им какой-нибудь потрясающий секрет, способный преобразить всю жизнь этого края. Колесо или порох (я знал, где найти серу и другие минеральные элементы, а мелкий древесный уголь был всегда под рукой – для приличного взрыва вполне достаточно). Но это привело бы лишь к тому, что меня провозгласили бы королем королевства, которое не было и никогда бы не стало моим, где в лучшем случае я мог бы сделаться королем-обманщиком.

Также приходили мне на ум деньги, избавляющие от многих неудобств – погрузки и разгрузки, походов для торгового обмена. Но я все время чувствовал опасность этой затеи. Как будто деньги несли в себе что-то дьявольское – хуже огня, стали или пороха.

Время понуждало принять решение. Я воспользовался одним из моих периодических торговых походов летней поры и сообщил о своем решении немногим выжившим испанцам в других племенах – большинство из них уже обзавелись детьми и стали простыми воинами или носильщиками тяжестей… Кроме негра Эстебанико, которого содержали как талисман в главном племени кевене (это был мавр, черный-пречерный и красиво сложенный, как статуэтка из черного дерева, которые продают в Оране). Удел всех остальных был незавидным, впрочем, как и в Испании. Любопытное обстоятельство, достойное размышления.

Лопе де Овьедо мне ответил, что предпочитает остаться у агасов. Жил он там вконец изнежившись, этаким меланхолическим производителем, утратившим всякую мужественность, предавшимся похоти.

Паласиос и Дорантес, напротив, приняли мое предложение – они были готовы к приключениям. Это меня даже удивило, потому что я с ними говорил честно. Я предлагал им идти не в направлении Кубы или Испании, а двигаться на запад, то есть в противоположную сторону. Эстебанико согласился примкнуть к нам, как он сказал, просто из любви к переменам и риску. Испания, мол, для него не такое место, чтобы по нему тосковать.

У Дорантеса и Паласиоса еще были особые интересы – они слышали разговоры о Семи Городах и о Кивире и верили в дома из золота (они предполагали, что дома эти разборные и что их можно будет быстро продать в виде слитков).

Я сказал им, что нам придется подождать, чтобы собраться всем во время следующего летнего переселения и, в случае если они решатся, идти от побережья на запад…

…

ДУЛХАН ОБЪЯВИЛ О НАЧАЛЕ СЕЗОНА ОХОТЫ и познал меня сопровождать его до Дороги коров. Он намеревался сбить с пути наших вождей, которые могли отправиться вдогонку за мной, – на самом деле мой путь будет в противоположную сторону: дорога на маисовые заросли, она, говорил Дулхан, приведет меня к окрестностям «верхнего мира».

– На Дороге коров они обязательно тебя застигнут, – сказал касик, – а на другой дороге тебя защитят от них топкие поймы больших рек. Хотя там твоими врагами будут кайманы. Они намного сильнее человека и знают все наши хитрости и слабости. Приручить их невозможно – они никогда не отвечают на вопросы наших колдунов. Плачут, проливая лживые слезы, как женщины. Любят нежиться в иле, едят падаль или нежную свежую рыбу – поэтому от нас не зависят. Ненависти в них много, они остались, словно никому не нужные. Они существуют со времени другого Солнца, другой Земли. Они еще не исключены из цепи жизни…

Шли мы три дня по северной пустыне. Касик вел с собой свиту из вождей и рабов разных племен.

Мы достигли места, где каждый год появляются огромные, лохматые животные – бизоны с короткими кривыми рогами. Тысячные их стада проходят там в более или менее определенную пору, колебания которой знают колдуны. Бизоны крупнее испанских быков, но не так свирепы.

Знатоки дела прикладывают ухо к земле, они способны услышать приближение стада на расстоянии нескольких лиг.

На четвертый день нам дали знать. Наверняка ночью или на рассвете бизоны будут здесь. Неизвестно, отчего они так стремятся на юг. Море им ненадобно. Я полагал, что им нравятся луга с нежной травой у реки, которую называют Миссисипи. Однако, по мнению Дулхана, ими движут странные законы любви. Поэтому они скачут как бешеные, и их красные глаза горят как угли. Из-за любви. Наверно, это та любовь, что приводит в движение Солнце и звезды, о чем говорит Данте (которого Дулхан, разумеется, не читал).

Дулхан сказал, что пятеро молодых вождей войдут в стадо и попытаются заколоть копьем бизонов покрупней. Это равносильно посвящению. Иногда кому-то удается ухватить бизона за рога и повалить его. Кто это сделает, хотя бы он и погиб, затоптанный стадом, ему надежно обеспечено место среди героев племени. Чем-то это похоже на наш бой быков, который, правда, говорят, пришел к нам из Греции и с Кипра и имеет древнее, таинственное происхождение.

Мы проговорили с Дулханом у костра большую часть ночи.

– Прежде чем уходить от нас, – сказал он, – хорошо бы тебе совершить какую-нибудь смелую штуку, какие делают наши воины. Пригодится в твоем странствии. Твое тело уже многое забыло…

Мы с ним расположились на высокой скале, поставили там вигвам. Расстелили на земле коровьи шкуры, чтобы Дулхану было удобней лежать и курить опьяняющие травы, дым которых уносит в «Небесный Дворец», как говорят они на своем живописном, но труднопереводимом языке.

Он беседовал со мной очень спокойно. Я понял, что поход этот он задумал, чтобы осуществить свой план.

– Мы уже знаем, белый человек, что вы не боги. Вы не лучше нас. Мы думали, что вы те, долгожданные, которые должны явиться с моря. Так верили люди великой мудрости, даже владыки Теночтитлана. Разочарование нас постигло великое. Мы надеялись, что вы принесете новые законы, новые Солнца… Теперь мы знаем, что вы тоже пробные создания, соломенные люди вроде нас, почти что куклы, хотя вам самим потребуется еще много времени, чтобы это узнать… Все же у вас есть сила мнящих себя Настоящими. Но и вы и мы – куклы, пустые создания Подателя Жизни. Нам суждено быть предками Настоящего, жалкими предками человека, который появится при другом Солнце. Вроде мальков, что плавают в заливе, предвещая появление настоящих рыб.

Монолог этот касик произносил обратясь лицом к небу, медленно вдыхая дым листьев. Звездная россыпь сияла во мраке ночи.

– Мы уже хорошо узнали вас, белый человек. Прошло много месяцев и много лет с тех пор, как первые из вас прибыли на наши острова в ваших плавающих дворцах. И о захвате Теночтитлана мы тоже знаем.

Было тяжко слушать такие речи. Посланцы соседних племен, добравшиеся до Мексики или плававшие от одного острова к другому, сообщали о страшных событиях, о которых нам теперь известно. Как в надгробной элегии или при чтении поминального списка, Дулхан перечислял наши злодеяния:

– Вы конопатили свои суда мясом и кожей наших людей. Вы унижали отца на глазах у сына. Хозяева этой земли стали рабами, их заставляли работать как скот, и они лишь жаждут достойно умереть поскорее. Ты знаешь, что целые семьи, целые селенья закрываются в своих хижинах и наполняют их дымом, чтобы задохнуться. Ты знаешь, что ваши собаки приучены пожирать наших детей. И вы, белые люди, еще проповедуете нам веру в доброго и всепрощающего бога, который позволил прибить себя к кресту, чтобы подать пример. Вы противоречите своему собственному богу, и это очень возмущает нас. Вы покоряете людей, деревья, леса. Вы не уважаете беременных женщин. Даже растения, которые вы насаждаете, подчиняются игу рабства – растут унылыми рядами, а не так, как их чудесным образом расположил Податель Жизни… Да, белый человек, мы знаем, что нам суждено исчезнуть, так гласили пророчества, но знаем и то, что вы не боги, что ваш приход – наказание… Мы рассеемся, как пыль на ветру. Вы избавили нас от ложной надежды, теперь мы можем уйти, ибо это Солнце уже не удастся зажечь даже кровью всех людей и животных Земли… Теперь мы знаем, что, нанося нам удары кинжалом, вы стремитесь утвердить самих себя. Знаем, что привел вас сюда не ваш бог, а, скорее всего, вы бежали от собственных демонов…

На рассвете послышался глухой гул, будто исходивший из недр земли. На горизонте появилось огромное облако пыли. То был поток животных, буйная орда бизонов, чудовищное стадо диких быков. Наши вожди, стоя на камнях, с благоговейным чувством глядели на рождающееся в пустыне зрелище мощи, вслушиваясь в громовой топот. Дулхан полагал, что они движутся следуя движению звезд. Они всегда проходят по одному и тому же пути, оставляя глубокую полосу, протоптанную их копытами в твердой почве, подобную пересохшему руслу, заваленному грудами навоза. Еще говорил Дулхан, что их стадо знает или чует потаенное течение воды под землей и умеет находить места, где вода эта выходит на поверхность. Там бизоны-вожаки и могучие самцы затевают жестокие бои за первенство и за самок. Устанавливается новая иерархия старшинства, власть меняется. Избирают лучших – тех, кто лучше знает путь звезд и места, пригодные для жизни.

Облако пыли окутало нас так плотно, что день превратился в ночь. Мычанье, глухое громыханье тысяч копыт. Мычанье и густой запах огромного, слитого воедино зверя, многоголового дракона. Спасаясь от пыли, мы прикрыли лица руками. Попробуешь говорить, голос исходит из груди хриплый, дрожащий.

И тогда молодые воины, обуянные жаждой показать свою храбрость, пошли навстречу. Они приблизились к ревущему потоку быков, некоторые рванулись вперед с необычной дерзостью и стали бросать старательно изготовленные копья из обожженного дерева. Один попытался ухватить быка за рога – лишь мгновение продержался он и тут же был сброшен под тысячи копыт. Растерзанный, он исчез в земле, взрыхленной диким стадом. И следа не осталось от этого храбреца.

Женщины и дети под охраной воинов прошли в некотором отдалении от стада. За ними поплелись старики, напрягая последние силы, чтобы прожить последнее свое лето.

Я должен был уйти по длинному пути среди зарослей маиса. Касик палкой начертал на пыльном грунте две дуги – одну против другой. Та, что указывала дорогу среди маиса, изгибалась к югу, к берегу другого бескрайнего моря, потом входила в землю мексиканцев и высоких гор, «таинственных вершин», как говорил касик. Вершин высоты невообразимой, «откуда спускаются Основатели, когда солнце скрывается за облаками».

В течение всего следующего дня воины и рабы собирали кал бизонов. К ночи одна из групп вернулась с кусками туши огромного быка. Он был ранен копьем и после долгой агонии упал в двух лигах от нашего лагеря. Кровь из внутренностей убитого бизона собрали и устроили пиршество, ритуальный смысл которого был мне непонятен. Колоссальную голову бизона поставили посреди импровизированного лагеря как некое божество. Касику в знак почтения поднесли отрезанные веки животного. Жир вокруг глаз, сырой, еще хранящий тепло тела, считается лучшим лакомством. Дулхану вздумалось угостить меня, и я не мог отказаться. Надо сказать, что отвращение тут больше от воображения, чем от самого вкуса. Я подумал, что ведь едал уже муравьев и червей в виде желе, уложенного на кору молодой сосны, и то, что я тогда глотал, не казалось мне слишком гадким. Зато полное удовлетворение я получил от чудесного жаркого, которое изготовили вечером из мяса этого гигантского бизона. Оно действительно было великолепным и напомнило мне лучшие харчевни далекой Андалусии. Желудок тоже способен пробуждать чувства ностальгии и меланхолии.

Касик отобрал несколько человек, и мы отправились на другой край этой пустыни.

– Ты должен пройти выучку, которую в юности проходят все наши воины. Без этого тебе не удастся достигнуть дороги среди маиса и входа в Священные Города.

Он назвал эту выучку чем-то вроде «опыта с землей-кормилицей».

Мы собрали все нужное для шалашей, и он отправил меня в пустыню в сопровождении двух сведущих колдунов.

– Ты должен знать и помнить, что тебе ничего не надо опасаться со стороны земли! Что ты сам есть земля. Хотя кажется, будто ты отпал от нее или тебя изгнали из нее твои близкие, те самые, что учили тебя жить. Но ты можешь вернуться, должен вернуться… – сказал Дулхан на прощанье.

Колдуны-знатоки, не говоря ни слова, как монахи-картезианцы, показывали мне места, где были еще не совсем высохшие корни или останки животных. С помощью двух камней и воды готовилась питательная бурда, и мне приходилось учиться самому трудному – глотать ее. Меня заставляли скрести землю, чтобы различать более съедобные комья. Если приглядеться, обычные горсти земли сильно отличаются и употреблять их можно по-разному. В первый и второй день я испытывал колики от «земли-кормилицы», потом привык к этой спартанской пище.

Дулхан говорил:

– Ты должен терпеть, белый человек. Земля, проходя через твое тело, отдает тебе свою сущность. Твои жилы питаются, и кровь приобретает силу, как от всякой другой пищи. Так человек приучается не бояться голода. Никогда не бояться…

Я научился истирать двумя камнями в порошок сухие корни и кожу игуан, твердую, как подошва. Колдун научил меня находить и ловить змей, изымать у них яд, давая им укусить краешек камня, а затем выпивать из них жидкость и кровь, а потом съедать их белое мясо, которое у иных змей столь же вкусно, как у креветок или у откормленных цыплят.

Думаю, что я тогда усвоил науку святого Антония в пустыне – наслаждаться месивом из гусениц, высасывать лапки скорпиона, словно высасываешь содержимое морских ракушек. Я приобрел опыт выискивать воду и извлекать ее из стволов и плодов смоквы и всяческих кактусов. Это вовсе не так уж легко. Колдуны же сумели бы добыть воду даже из камней или из книг библиотеки теологической литературы монастыря Санта-Клара.

Действительно, я полагаю, что моя тренировка была весьма полезной. Если ты приучаешься терпеть самое худшее и омерзительное, тогда уж тебе нетрудно выжить в любых неблагоприятных условиях.

…

КОГДА МЫ ВОЗВРАТИЛИСЬ, Я ОБНЯЛ АМАРИЮ И ДЕТЕЙ. У меня было грустное чувство начала неотвратимого конца. Я не мог связать их судьбу со своей, принести их в жертву, привезя в Испанию, которая видит в индейцах скорее занятных животных, чем людей.

Они были детьми земли. Амария рожала своих детей, как рожает их лань, как сейба отдает свои плоды. Я не учил ее испанским словам, потому что язык, знания изменяют человека. В течение тех лет молчание и жест сообщали нам больше, нежели слова. И она могла оставаться собой, частью своего народа.

Чорруко стараются, чтобы женщины их племени не ведали опасностей обширных знаний. В этом они очень сходны с нашими галисийскими горцами и с жестокими арагонцами.

Дети – Амадис и Нубе – бегали, вздымая пыль, по равнине с невероятной быстротой, вместе с другими малышами племени. Они проводили дни сообща, вне зависимости от возраста. Примерно так же, как в Испании, играли в игры, в которые взрослые играют уже всерьез, – они воображали себя воинами, раскрашивая лица глиной, или матерями, качая кукол из прутьев, или колдунами, пугая друг друга.

Их приучают презирать стариков, в которых они швыряют комья земли или олений помет. Даже не пытаясь помочь старикам нести их груз, дети еще и толкают их, чтобы они упали с вязанкой хвороста, которую старики должны доставлять на рассвете, и больно ушиблись. Индейцы считают это неким видом милосердия, что и внушают своим детям, – надо стараться подарить старикам скорую смерть и тем самым заодно избавить общину как можно раньше от этого скорбного бремени, коим становится каждый, проживший более тридцати или тридцати пяти лет.

Конечно, я не мог взять Амарию и детей в свое рискованное странствие. Их нельзя было отрывать от их земли, от их привычной обстановки, от их богов. Семья у индейцев не настолько важна, чтобы ради нее отказываться от долга и основных обязанностей перед общиной. Я не мог поставить выше всего свои чувства и свой эгоизм. Ни в коем случае я не мог претендовать на то, чтобы забрать своих детей: у чорруко племя имеет намного больше прав, чем родители. Помню, что я долго обдумывал эти обстоятельства, и признаюсь, что мне было нетрудно понять резоны чорруко касательно устройства их жизни. Я не находил их образ жизни лучше или хуже нашего. Женщины не страдают, когда мужья отлучаются или умирают. Они скорее привыкли сетовать на мужчин за их слабость, за то, что они не хотят стать героями или приобрести познания колдунов, а предпочитают кое-как прозябать в своих хижинах, быть земледельцами, охотниками или воинами, не отличающимися храбростью. Иногда, коль есть серьезные основания, от этих мужей-трутней избавляются, обычно добавляя яд в напитки, приготовленные здешними матронами при прямом одобрении касика.

Амария, племянница касика, имевшая двоих детей, могла рассчитывать выйти замуж за какого-нибудь вождя, или за нескольких, или пойти жить в хижину зрелых женщин, которые сами выбирают себе мужчин на время и предпочитают в основном жить без их скучного и обычно грубого присутствия. Я пытался убедить себя, облегчить прощание. Но часто истина не убеждает и не может победить Вину, которая почти всегда побеждает или убеждает, по крайней мере нас, мужчин более высокой цивилизации.

Однажды теплым румяным утром, озаренным лучами летнего солнца, я сказал Амарии, что должен уйти. В ее взгляде светилась детская веселая нежность. Она показала мне на море, на волны, набегавшие на берег, потом указала на небо, и рука ее медленно описала широкую всеохватную дугу. Затем она улыбнулась и бросилась в воду, чтобы поплавать с детьми.

Я снова пережил радость ухода в неизвестное. Даже ликование. Страх и зов неведомого нового. Этих земель, что простирались на бескрайний запад, земель континента, который генуэзец Колумб до самой своей смерти считал Индиями. Что нас ждет? (Это было вроде ставки за игорным столом. Однако проигрыш мог стоить жизни. И возможно, когда я пишу это, я думаю, что мы были не чем иным, как поколением отчаянных игроков.)

Я провел почти шесть лет в новом мире, в небольшом племени равнинных индейцев. Шесть лет, которые протекли как морская иода между пальцев. (Я не слишком лгал в моих «Кораблекрушениях», когда свел эти годы к полутора страничкам. Как объяснить суть мира, которого не понимаешь, который лишь постигаешь, сам еще твердо не зная, как к нему относишься на самом деле?)

Я покидал семью в стане дикарей, свою нехристианскую семью. Семью моего тела и чувств. Я прощался с одним этапом своей жизни и отправлялся в неизведанный путь. Несколько летя провел рядом с Амарией. Я родил с нею детей. Однако я никогда не чувствовал ее женой в нашем смысле. Я был столь же высокомерен, как британец, или, быть может, так случилось, потому что я лелеял в себе демона свободы. Желание встретиться одному – без Испании, без Христа и без кого бы то ни было – с просторами этого нового, девственного мира. Я ощущал опьянение искателя приключений, слепоту иллюмината [70]70
  Иллюминат – член еретической секты XVI века, не признававшей ортодоксальной церкви, а только озарение верой.


[Закрыть].

Какой восторг! Лежать в сухом русле ручья темной безлунной ночью. Удивительная фосфоресценция морских отмелей. Светлячки, теряющиеся в пространстве как эфемерные кометы, на миг выхватывающие из тьмы лица капитана Дорантеса, Кастильо, негра Эстебанико, которые должны были стать моими товарищами в странствии.

Здесь, на этой плоской крыше, возникал другой Кабеса де Вака рядом с тем, что умирает в долгих сумерках. В один миг он заполнил собою пространство. Я увидел его с четкостью галлюцинации, какие бывают у стариков. Его душа без тени надменности была полна чувствами человека, у которого все еще впереди.

Кажется, он глядел на меня без ощущения превосходства – ведь я его хронист, его умирающая тень. Его могила, его память. (Даже презирай он меня, без меня и моих страничек он бы не существовал.)

Мне показалось, что он выше меня ростом. Его грудь и голова заслоняли Хиральду. Он был голый. Только в набедренной повязке из оленьей шкуры, концы которой он завязывал хитрым морским узлом своего изобретения, – теперь мои руки уже не смогут его повторить. Мышцы его рук и ног были выпуклыми, крепкими. Наше тело со временем теряет четкость линий, очертания его расплываются, упругая плоть становится дряблой, быстрота движений оборачивается неуверенностью.

Тот человек, который на одно мгновение оказался под вечным севильским небом, был тем, кто пережил ночь расставания и ухода в неизвестное. Это он взволнованно прощался с касиком. Они встретились в ночь ухода тайно, чтобы не видели вожди и колдуны племени. Тогда-то Дулхан вручил ему амулет из бирюзы, символ «священного доверия». Амулет должен был помочь на Дороге маиса и на крутых тропах «верхнего мира».

Дорантес и остальные хотели взять с собой ножи, меховую накидку, шерстяные плащи и даже Библию, которой пользовался Нарваэс в своих высочайших «предписаниях». Мы поспорили. Я сказал им, что это будет самоубийством. Все равно что принести с собой в Америку всю Испанию. Попытался их убедить, что Библия тоже всего лишь предмет и очень важно не выставлять ее напоказ, как талисман, а носить в себе, в своем сердце, следовать ей в своих поступках. И если кривоглазый подлец Нарваэс использовал ее для оправдания резни и грабежей, то лучше ее не брать с собой. Я сказал, что не уступлю.

Хотя мы спешили, пришлось согласиться, чтобы Дорантес выкопал ямку и захоронил Книгу. Мы насыпали небольшой холмик и увенчали его морским камнем.

Потом, уже с меньшим сопротивлением, они освободились от других вещей, которые собирались взять с собой, и от накидки Дорантеса. Кастильо с трудом отказался от кинжала, спрятанного в распятии. Здесь я тоже настоял на своем, и мы бросили это гнусное оружие в болото.

Я не мог допустить, чтобы мы отправились в путь, пренебрегши мудрым советом касика Дулхана – являться в селения по Дороге маиса совершенно голыми, безоружными и без высокомерной уверенности, что Бог нас сохранит.

– Поверь, Андрее, – сказал я Дорантесу, – все, что мы привезли из-за моря, мы за эти годы растеряли, и нам нет надобности выставлять напоказ то доброе, что еще осталось у нас в душе, то, чему мы научились в объятиях нашей матери…

В «Кораблекрушениях» я рассказал некоторые подробности этих долгих странствий, в которых мы утратили страх перед землями и племенами, попадавшимися на пути. Мы переправились через четыре большие реки [71]71
  Имеются в виду реки Брасос, Сан-Бериардо, Сан-Аптоиио и Колорадос в нынешних штатах Луизиана, Техас, Аризона, Ныо-Мексико (прим, издателя).


[Закрыть]и пересекли пять областей, отделяющих Дорогу коров от легендарной Дороги маиса.

Новые люди на новой земле. С самого начала нас встречали как врачевателей. В каждом селении равнины относились с почтением к бирюзовому талисману, который нес я. Нас вели к вождям племени, а затем к больным. Многие из них и впрямь выздоравливали, скорее всего благодаря вере в нашу делительную силу.

Я рассказывал о случае с одним индейцем, который был мертв, но на следующий день воскрес от того, что я провел по его телу куском лавы, имевшимся в моей сумке. Камень впитал его смерть. Я в этом уверен – когда я клал его обратно в кожаную сумку, он был холодный и тяжелый. Такой холодный и тяжелый, как большой валун, вынутый из горного потока.

Не могу объяснить подобную тайну. Нами управляет воля Божья. Или не она.

Обрадованные индейцы заплатили нам таким количеством оленьих сердец, что мы не могли унести, и пришлось пригласить всех их полакомиться с нами. В самых пустынных местах нам предлагали невиданные плоды, пестрых птиц, очаровательных девушек.

В некоторых селениях выражали желание поклоняться Эстебанико. Индейцы благоговейно окружали его, а он, улыбаясь, позволял себя обожествлять. Пожилые матроны взвешивали на ладони его член, который казался еще более черным, нежели его черная кожа. Он смеялся и принимал живописные позы. Иногда колдуны и дети плясали вокруг него.

Признаюсь, у меня было постоянное опасение – словно предчувствие его судьбы, – что они принесут его в жертву, чтобы угодить своим богам. Этого следует больше всего бояться в американских краях – индейцы всегда расположены приносить людей в жертву, чтобы ублажить угасающего бога Солнца. Но Эстебанико хохотал и ничего не боялся. Он становился главным действующим лицом посвященного ему ритуала – стоило ему услышать барабан, как он тоже брал барабан и принимался отбивать дробь в чудесном ритме, возникшем в недоступных землях Африки, где он родился. Землях пресвитера Иоанна [72]72
  Пресвитер Иоанн – легендарный правитель христианского государства на Ближнем Востоке, сообщения о котором появились в XII веке.


[Закрыть].

На обширных просторах, пролегающих между Флоридой и склонами скалистых гор (до которых мы в конце концов добрались без особых трудностей), никогда не видели негров и, наверно, больше никогда не увидят. А если все же появятся они там, их, без сомнения, будут обожествлять и почитать, как нашего Эстебанико.

Они считали нас людьми из какого-то необычного кочевого племени, которым поручено отыскать тайные города в горах. Ничто в нас не выдавало нашего заокеанского происхождения. Мы, естественно, старались не возбуждать подозрения. В своих разговорах мы не упоминали ни Испанию, ни Кастилию, ни Христа. Мы условились называть их «Исперия» и «Господин». И когда мы прошли уже довольно большой путь, я добился того, чтобы по возможности мы общались на языке племени каддос, который лучше всего знали. Это было необходимо, так как многие вожди и касики равнины уже знали о происшедшем во Флориде, в Мексике, на Антильских островах. Знали, что люди, которых принимали за «бородатых богов, вышедших из моря», оказались на поверку дьяволами. Страшными «цициминами», сеятелями смерти. Грабителями, насильниками и злобными убийцами, повторявшими свои зверские поступки почти везде, где нога их ступала на новые земли.

Нашим главным оружием, свидетельством близости духу этой земли и обычаям живущих на ней племен была наша нагота. Мне удалось преодолеть все попытки моих спутников прикрыть ее. Хотя индейцы равнины иногда употребляют одежду из кожи или хлопка, они считают, что нагота нормальное состояние, как у животных. Голый человек – это правильный человек, и он способен выжить здесь так же, как его братья из животного царства.

При таком образе жизни мы почувствовали, что в нас возрождаются потаенные силы. Наша кожа изнашивалась, и мы, согласно сезону, меняли ее почти так же, как это бывает у змей. Подошвы ног уплотнились и стали подобны гибким подошвам обуви, а ногти укрепились настолько, что не уступали настоящим когтям животного.

Люди здешних селений либо безбороды, либо бородка у них очень редкая. Я подумывал о том, что наши такие обильные и длинные бороды могут навести на мысль о происхождении из холодного края. У меня борода была самая длинная и густая, и я несколько раз ее подрезал, как бы вступая в схватку с самим собой, и всякий раз отступал.

А ведь была опасность, что меня примут за бородатого бога, явившегося из-за моря, и я лишусь кредита доверия.

Мы пересекли знаменитую пустыню, где дикие коты поют по ночам как влюбленные соловьи. Дальше шли по землям, где воют шакалы, угрожая нарушителям их территорий. Пробрались через вечно затопленные водой болота, охраняемые страшными слепнями, ядовитыми змеями и притаившимися пиявками. Там, в толще вонючей грязи, живут отвратительные и коварные болотные упыри. Это первобытные люди, наверно амфибии, они проводят жизнь, дремля в иле на дне заливов. Говорят, они ненадолго выплывают наверх, движимые любовью. У них нет головы. Глаза у них на груди, примерно там, где соски, рот большой с тонкими женскими губами на уровне пупка.

Эстебанико клялся, что один такой упырь погнался за ним. Но это, кажется, был призрак, созданный его собственным страхом. Эстебанико – черный мавр, у него не может быть нашей твердости.

А в другой раз он прибежал весь дрожа. Мы послали его поискать дикую шелковицу, и он сказал, что видел хвостатых зверей с похожим на пилу белесым гребнем – из кости или мрамора. Эти драконы, говорят, живут в большой пустыне, за которой начинается Дорога маиса. Капитан Дорантес тоже уверял, что они существуют и что это не просто бред негра. Он сказал, что сам видел большие следы, – возможно, мы находимся в точке, где сходятся или смешиваются две эпохи мира (два «Солнца», как говорят люди равнины).

Наше странствие шло успешно. У нас был изрядный запас соленых сердец и смокв. В бурдюках пресная вода. Мы шли вдоль гряды крупных гор и, по настоянию Кастильо и Дорантеса, стремились подойти к Ахакусу, первому из Семи Городов. Оба они верят с легкостью людей, склонных к фантазиям, что там улицы и дворцы из золота.