Текст книги "Коготь Хоруса"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Я шагаю к Ариману с секирой в руке.

Откуда-то доносится чей-то зов…

– …Хайон.

В горящем городе не осталось надежных убежищ. Я прячусь от убийц, как могу, и крадусь, повернувшись спиной к обломкам стены уничтоженной звездной обсерватории. Пылающее рядом пламя лижет тепловые датчики в углу моего ретинального дисплея. Единственное оружие в моих руках – боевой нож, который втыкают в сочленения доспеха. Я потерял цепной меч какое-то время назад. Опустошенный и бесполезный болтер остается в магнитном захвате у меня на бедре. Тот же обзорный экран, что отслеживает температуру снаружи, сообщает мне, что уже три минуты и сорок секунд у меня нет боеприпасов.

Переводя дыхание, я чувствую холодок тревоги. В этом нет смысла. Это Просперо, мой родной мир, в день своей гибели от клыков и когтей Волков. Это случилось до провалившейся Рубрики Аримана. До того, как мы стояли на военном совете Хоруса. Все прочие воспоминания следовали в хронологическом порядке, но это выпало из ряда. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, почему.

Абаддон со мной. Он стоит неподалеку, наблюдая с терпеливостью командующего. Это он произнес мое имя – воин-скиталец, которого я встретил на борту «Духа мщения» вместе с Телемахоном и Леором, а не солдат-принц из исторической хроники.

Разномастная броня тускло блестит, отражая свет пламени. При нем нет оружия, однако он не кажется безоружным. Вокруг него витает угроза, хотя чем конкретно он может грозить мне, я не совсем понимаю. У него опасная душа. Это видно по его улыбке и в его золотистых глазах.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я его, понизив голос на тот случай, если мои слова привлекут Волков.

– Я все время был рядом с тобой, – отвечает он. – Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.

– Почему?

– Потому что это воспоминание важно. – Он подходит и приседает рядом со мной.

Я замечаю, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем.

– Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.

Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считаные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.

Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой, едва ли можно назвать откровением.

Возможно, мне должно быть неуютно от присутствия Абаддона в моем сознании. На самом деле верно обратное: его общество успокаивает, а слабое любопытство заразительно.

Мой хранитель исчез – погиб или пропал, мне этого не узнать. Мы, Тысяча Сынов, держим этих бесплотных духов в качестве фамильяров. Каждый из них был призван из наиболее спокойных волн варпа и не питал к нам никакой враждебности. Они просто парили неподалеку, наблюдали и безмолвно давали советы. Разумеется, так было принято в ту эпоху, когда мы еще не знали, что в действительности представляют собой демоны.

Мой хранитель называет себя Гирой. Он был лишенным пола созданием, которое состояло из фрактальных узоров, видимых лишь на закате, и говорило музыкой ветра, когда вообще соизволяло заговорить. Я не видел его уже несколько часов с тех пор, как небо вспыхнуло от десантных капсул Космических Волков.

– Ты постоянно смотришь на запад, – замечает Абаддон. – Город там горит точно так же, как и везде.

– Там пропал мой хранитель.

– А-а-а, твой фамильяр.

– Нет. Не здесь и не сейчас. До того, как Просперо сгорел, мы называли их хранителями. Мы не знали, кто они на самом деле.

Какое-то время я молчу, вновь осматривая свои многочисленные раны.

– Почему у тебя золотистые глаза? – спрашиваю я Абаддона.

Он на мгновение опускает веки и прикасается к ним кончиками пальцев.

– Я долго, очень долго вглядывался в Астрономикон, слушая его стихи и хоры. Это сделал со мной Свет Императора.

– Больно?

Его ответный кивок скорее скрывает правду, чем выдает ее.

– Слегка. Никто еще не утверждал, что просвещение далось ему бесплатно, Хайон.

Я оглядываюсь на пылающую улицу, где город ученых гибнет от секир и огня варваров. Катастрофа, которая со временем преподаст урок обоим легионам. Как же уместны слова Абаддона.

– Я слышу Волков, – произносит он.

Я тоже их слышу. Сапоги стучат по белому проспекту, кроша мраморную дорогу. Я крепче сжимаю нож и жду, жду.

– Скольких ты убил в тот день? – спрашивает меня Абаддон.

Пусть Волки и не могут его услышать, но я молчу. Меня они услышат наверняка.

Я слышу, как они приближаются, ведя погоню и нюхая воздух. И вот тогда я прихожу в движение, поднимаюсь с земли под рычание сервоприводов доспеха и покрытого пылью керамита. Мой нож входит первому из Волков под подбородок, пробивая горло и погружаясь в череп. Какое счастье, что VI легион отправляется на войну, не надевая шлемов.

Остальные уже надвигаются. Визжат цепные мечи, болтеры с хрустом бьют в наплечники. Из уст невежественных глупцов исходят варварские угрозы. Клятвы отмщения. Первобытные обеты.

– Вы не понимаете, – обращаюсь я к ним.

Они бросаются на меня в тот же миг, как я отшвыриваю тело их брата в сторону. Это-то их и губит. Я больше не пытаюсь контролировать дыхание варпа, придавая ему форму точно прилагаемой психической силы. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня, действуя по собственной воле. Ближайший из членов стаи падает на землю, лишившись костей и разлагаясь внутри доспеха. Прикосновение варпа за один удар сердца состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, которое пожирает плоть до костей, даже не оставляя следов на керамите.

Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем, – силы, за использование которых нас судили и приговорили, – мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.

Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный снаряд не убивает – его отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого мало. Волк валит меня наземь, и вдруг утрачивает значение все, кроме ножей у нас в руках. Мой врезается ему в подмышку, крепко застревая в сервоприводах и мышечной ткани. Я уверен, что его оружие прошло мимо цели, пока не ощущаю, как на живот будто давит вес титана. Когда клинок погружается в твою плоть, нет никакой раздирающей боли. Это удар молота, и не важно, насколько хорошо ты натренирован не обращать на него внимания и восстанавливаться. На мгновение я скалю зубы под лицевым щитком, расшатывая воткнутый ему в руку нож в надежде рассечь мускулы и лишить его сил.

Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз: волчий взгляд и человеческая ухмылка. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в животе ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться яд и всякая дрянь. В конечном счете они настолько загрязнят здоровую плоть и кровь, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет восстановить организм.

– Предатель, – выдыхает Волк, обращаясь ко мне. – Грязный. Предатель.

Первая порция крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.

Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помощи. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.

Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет Волка в висок – не для того, чтобы пробить череп, но я захватываю целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.

На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст – самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.

Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль – словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.

Зрение мутится, в глазах краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем натекает все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.

Костяшки моих пальцев с лязгом бьются об его упавший болтер, брошенный среди пепла.

Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю рукоять и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.

Теперь на меня навалился мертвец. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и стаскиваю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.

– Как долго ты оставался на земле? – интересуется Абаддон.

– Недолго. – Я уже пробую двигаться, доверив генам легионера справиться с распоровшей кишки раной.

Импульс психической стимуляции запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.

– Разве ты не сражался с чемпионом Шестого легиона в этот день? – спрашивает Абаддон.

Он следует за мной по проспекту. Золотистые глаза лучатся весельем при виде моей ковыляющей походки.

Я киваю.

– Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.

– И как же ты победил его с такими ранами?

Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.

Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов поединка.

Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, потемневший от дыма.

Рядом с ним шагает пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.

По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот – не первое полученное мной за сегодня ранение, лишь самое серьезное. Я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI легион.

Волчий лорд подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках – по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.

А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.

– Я – Аярик Рожденный-из-Огня, – произносит он. – Моя секира жаждет крови предателей.

Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не уменьшает значимость слов, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец, – все равно что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.

– Я – Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.

– Прибереги свою ложь для черных духов, что внемлют ей, колдун.

Он приближается, чуя мою слабость. Это будет казнь, а не поединок.

Небо над нами задыхается от черного дыма пылающего города. Вдалеке звучит нескончаемое стаккато болтеров. Пирамиды, горделиво стоявшие тысячелетиями, разрушены и повергнуты самодовольными варварами. И вот теперь ко мне является этот военачальник, изрыгающий безумные заблуждения под видом справедливого правосудия.

– Я. Не. Предатель.

– Далеко разносятся слова Всеотца. Они громче, чем предсмертная мольба предателя.

Восхитительный топор поднимается. Я не призываю пламя из-за пелены и не прошу духов помочь мне. Я смотрю на воина, который намеревается стать моим палачом, прокладываю канал между нашими мыслями и позволяю своей ожесточенности литься из моего разума в его. Моя ярость беспомощного, загнанного в угол и избитого пса пускает корни в его сердце. Сам варп струится по связи между нами, разливаясь в его крови и костях, разрушая на незримом уровне частиц и атомных структур.

Он не просто умирает на месте. Я уничтожаю его, разрывая на части до основания. Он распадается внутри доспеха, плоть обращается в прах так быстро, что его тень даже не осознает, что тело мертво. Призрак вцепляется в меня, растворяясь в ветрах варпа. Когда я в последний раз вижу его дух, на призрачном лице читается непонимание. Последний звук, который он издает, – душераздирающий вопль в тот момент, когда он начинает гореть в Море Душ.

А затем его больше нет. Доспех заваливается вперед и падает на проспект. Мрамор рассекает дюжина новых трещин.

Я поднимаю его топор, чтобы использовать в качестве костыля. Судя по рунам, нанесенным по всей длине оружия, оно называется Саэрн. Я владею несколькими диалектами Фенриса. Саэрн означает «истина».

Я слышу, как Абаддон смеется, хлопая ладонями в перчатках.

– Какой героизм! – с улыбкой поддразнивает он меня.

Любое ощущение победы скоротечно. Громадный волк бросается на меня, и я падаю наземь из-за ран и слабости в конечностях. У меня нет шансов защититься. Челюсти, которые могли бы целиком проглотить мою голову, смыкаются на нагруднике и наплечнике. Клыки проходят сквозь керамит, как железные ножи сквозь шелк. Тяжесть твари на мне – словно вес транспортера «Носорог». Броня отделяется с ужасающим треском, и вместе с ней отрывается окровавленная плоть. Мне слишком холодно и больно, чтобы воспринимать эту новую муку.

А потом волк останавливается. Просто останавливается и стоит надо мной, а с его зубов стекает моя кровь. Плоть создания под грязным от дыма мехом колышется рябью. Расползаются раны, обнажающие мускулы, кости, органы.

Мои глаза широко распахиваются, когда зверь взрывается надо мной и во все стороны разлетается кровавый ливень. Внутренности жалят мое лицо и обжигают язык, словно соленая, кипящая морская вода. Давление на мою грудь пропадает. От меня, будто призрак, отдаляется какая-то тень, но несколько секунд я в состоянии лишь смотреть в небо. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и встать.

Волк стоит в нескольких метрах от меня – серо-белый мех стал черным, а во взгляде, где прежде была лишь звериная хитрость, читается хищный ум.

Я знаю этот взгляд, хотя никогда не видел его прежде. Мне известен разум, находящийся по другую его сторону. Известен дух, который оживляет наполовину облекшийся плотью призрак мертвого волка.

– Гира?

Волчица, крадучись, приближается, послушно приветствуя меня. Она – и это в первый раз, когда я отчетливо и безусловно воспринимаю Гиру в женском роде, – издает волчье повизгивание. Слов фрактального существа, состоявших из музыки ветра, больше нет, но этот позаимствованный облик слишком нов для нее, чтобы она могла общаться безмолвной речью. Я чувствую исходящую от нее вспышку бессловесной верности, сердце волка придает окраску холодной геометрии духа демона. Отныне и впредь она будет не волчицей и не демоном, а неким производным от них обоих.

– Верное создание, – произносит Абаддон, который наблюдает, находясь неподалеку.

Над головой с визгом проносятся три «Громовых ястреба», их хищные тени мелькают на нашей броне.

– Оно спасло тебе жизнь.

– Она, – говорю я ему, проводя окровавленными перчатками по черному меху Гиры. – Не «оно». Она.

Глава 15

СЕКРЕТЫ

Я очнулся первым. Телемахон и Леор стояли, безвольно ссутулившись. У первого голова клонилась вперед, словно в дремоте, второй уставился в никуда остекленевшими глазами, приоткрыв рот. На задворках моего разума раздавался приглушенный гул – психический шум, возникающий при промотке их воспоминаний. Я чувствовал их грезы, но не мог разобрать никаких подробностей.

Саргон сделал жест из числа стандартных боевых символов легионов.

– Да, – тихо ответил я. – Я в порядке.

Мне никогда еще не доводилось переживать столь ясного психического видения, но мастерство Саргона проявлялось в том, что оно не воспринималось как нечто насильственное. Абаддон прошел по моим воспоминаниям вместе со мной, разделив мою заботу о братьях перед тем, как те обратились в прах, и став свидетелем рождения моей волчицы в миг, когда я ближе всего подошел к смерти. И все же я не жалел о том, что он увидел, и не ощущал в этом опасности. Он узрел многие из ключевых моментов моей жизни, прожив их со мной, однако самые глубокие мысли остались неприкосновенными. Это говорило о поразительном контроле над Искусством. Возможно, не о потрясающей силе, но о невероятной дисциплинированности.

– Я был прав, выбрав тебя, – произнес Абаддон, стоявший рядом с Саргоном. – Все, что ты видел, Хайон. Все, что сделал. То, как ты борешься против повторения ошибок прошлого. На тебе кобальтово-синее облачение твоего отца, а в твоих жилах – его кровь, однако у всех нас есть шанс стать гораздо большим, нежели сыновьями своих отцов. У тебя, меня и подобных нам. Ты жаждешь подлинного, честного братства – тот, кто связывает себя такими узами с демонами и чужими, рожден для пребывания среди сородичей.

Я прищурил глаза, не зная, насмехается он надо мной или нет. В точности то же самое утверждала и Нефертари, пусть и совершенно иными словами.

В ответ на мой пристальный взгляд он постучал кончиками пальцев по доспеху напротив сердца, как всегда делал Фальк.

– Я не хочу оскорбить. Мне тоже этого не хватает, Хайон. Не хватает единства легиона и уз верности. Ясной цели. Сосредоточенного следования к победе.

Странно было слышать подобные слова от воина, который бросил своих братьев, что стало отдельной легендой. Так я ему и сказал, получив в ответ задумчивую улыбку.

– А теперь ты упорствуешь. Тебе известно, о чем я говорю. Мне не хватает возможностей легиона и того, что он был наделен властью так поступать. Все наши силы сейчас… Они – легионы по названию, раскраске и остаткам культур, но это не армия, а орда, которая связана отмирающей преданностью и борется лишь за выживание. А ведь когда-то мы были братством и сражались лишь ради победы. Наш род больше не ведет войну, мы совершаем набеги и грабежи. Мы больше не маршируем полками и батальонами, а дробимся на стаи и банды.

Я рассмеялся. Я не хотел потешаться над ним, однако не смог сдержать смеха.

– Абаддон, ты веришь, будто все изменишь?

– Нет. Сейчас этого никто не в силах изменить. – Его золотистые глаза вспыхнули истовым пылом, а вены под кожей запульсировали, становясь чернее. – Но мы в силах принять это, брат мой. Сколько в Девяти легионах тех, кто жаждет вновь стать частью настоящего легиона? Ты настолько самолюбив, что считаешь, будто одинок в своих амбициях, тизканец? Как насчет Валикара Резаного, который больше верен своей паучьей королеве с Марса и их общему миру, чем Железным Воинам? Как насчет Фалька Кибре, готового положить жизнь на то, чтобы убить Хоруса Перерожденного, и обратившегося к тебе за помощью? Как насчет Леора – генетического отпрыска этой обезумевшей от крови аватары: Ангрона, никогда не питавшего к собственным сыновьям даже крупицы любви? С тобой даже Телемахон, а ты обманываешь самого себя, делая вид, будто это всего лишь результат того, что ты переписал его разум. Ты лишил его возможности испытывать удовольствие без твоего разрешения, но не переделывал всю его душу. Если ты ему позволишь, он станет настоящим братом, а не узником.

– Ты не можешь знать этого наверняка.

– Хайон, даже рождение – неопределенность. Нет ничего определенного, кроме смерти.

От его уклончивости мои губы скривились в оскале, слишком напоминавшем Гиру.

– Избавь меня от школьной философии. С чего мне доверять Телемахону?

– Потому что он такой же, как мы, и страстно стремится к той же цели, которую мы хотим достичь. Так же, как и ты, он – сын сломленного легиона. Третий легион уже давно предался низменным излишествам и бессмысленному самопотаканию. Когда-то Дети Императора получали удовольствие от победы. Теперь же они ищут наслаждения любой ценой, алчут страданий, а не триумфа. Хайон, тысячи и тысячи воинов в Оке жаждут чего-то такого, за что стоит сражаться. Мое странствие вместе с Саргоном состояло не только в постижении приливов и отливов волн Ока. Оно было поиском тех, кто встанет рядом со мной.

Я ничего не ответил на его пылкий вызов. Действительно, что тут можно было сказать. Он ясно показал, что я живу без всякой цели, и предложил надежду взамен пустоты. Я никогда не думал, что услышу подобные слова от другого легионера, не говоря уж о том, кто давным-давно ушел в легенды.

– В том, чем мы стали, есть сила и чистота, – произнес Абаддон. – Теперь в группировках Девяти легионов присутствует жестокая честность. Они следуют за военачальниками, которых выбрали, а не за теми, кого им назначили. Создают традиции, уходящие корнями в культуру их родных легионов, или же полностью отвергают свое происхождение по собственной прихоти. Эта неудержимая свобода восхищает меня, и я не желаю поворачивать вспять, колдун. Я говорю о том, чтобы взять имеющееся у нас и… улучшить его. Усовершенствовать.

Оказалось, что мне трудно говорить. Слова лежали на языке, однако протолкнуть их дальше было нелегким делом. Произнести их означало озвучить то же праведное безумие, которое столь пылко проповедовал Абаддон.

– Ты говоришь не просто о создании новой группировки. Ты подразумеваешь новый легион. Новую войну.

Его взгляд ни на миг не отрывался от моего. Я ощущал это, продолжая смотреть ему в глаза и чувствуя жар амбиций, исходящий от лихорадочных мыслей изгнанника.

– Новая война, – согласился он. – Настоящая война. Мы были рождены для битвы, Хайон. Нас создали, чтобы мы покоряли Галактику, а не гнили в этой преисподней и гибли от клинков своих братьев. Кто создатели Империума? Кто сражался, чтобы очистить его территорию и расширить границы? Кто усмирял мятежные миры и расправлялся с отвергавшими свет прогресса? Кто прошел от края до края Галактики, оставляя за собой след из мертвых предателей? Это наш Империум. Построенный на сожженных нами планетах, сломанных нами костях и пролитой нами крови.

Больше всего меня потряс не его пыл и даже не его амбиции, хотя от их масштабов и захватывало дух. Нет, сильнее всего меня потрясли его мотивы. Я ожидал ожесточенности, вызванной неудачей, а не лидерского идеализма. Он не хотел мести – не важно, мелочной или же абсолютно оправданной. Он хотел того, что принадлежало нам по праву. Хотел творить будущее Империума.

– Ты тоже это видишь, – произнес он, ощерившись в ухмылке.

Как и у остальных юстаэринцев, у него на зубах были выгравированы хтонийские руны храбрости и решимости. Они вдруг показались чрезвычайно уместными для улыбки паломника, который возвращается к своим людям, чтобы стать крестоносцем.

– Теперь ты чувствуешь, не так ли?

– Новая война, – медленно и тихо произнес я. – Не порожденная злобой и не основанная на мести.

Абаддон кивнул.

– Долгая Война, Хайон. Долгая Война. Не мелкий мятеж, поглощенный гордыней Хоруса и его жаждой занять Трон Терры. Войны за будущее человечества. Хорус бы продал весь наш род Пантеону за возможность хоть один миг посидеть на Золотом Троне. Мы не можем допустить, чтобы нас использовали так же, как его. Силы существуют, и мы не вправе делать вид, будто это не так, – однако не можем и позволить священному долгу выродиться в слабость, как сделал Хорус.

– Недурно сказано, – произнес позади меня Леор.

Я обернулся – и он, и Телемахон пришли в себя, чего я до сих пор не ощущал. Вне всякого сомнения, они слышали большую часть пламенной речи Абаддона. На темнокожем, изуродованном швами лице Леора было выражение беспощадного спокойствия, какого я никогда еще не видел. Он пытался говорить насмешливо, но я полагаю, что каждый из нас расслышал в его голосе примесь благоговения.

Телемахон промолчал. Выкованная из серебра прекрасная посмертная маска безмолвно и испытующе глядела на нашего хозяина. Я задумался, что бы легионер Детей Императора сказал обо всем этом, не перепиши я его разум.

Похоже, Абаддон уловил мои мысли, поскольку заявил:

– Хайон, ты должен освободить мечника. Ты забрал у него не только направленную против тебя агрессию.

– Я это понимаю, но, если бы я его освободил, мы бы убили друг друга.

Тогда он улыбнулся, и улыбка уже не была столь терпеливой. За харизматичным военачальником проглянул железный тиран.

– Хочешь сделать первые шаги в новую эпоху, надев брату на горло ошейник?

– Первые шаги? Эзекиль, я пока еще ни на что не соглашался. И, несмотря на все твои слова, я чувствую, что ты тоже недоговариваешь. Ты странствовал в одиночестве столь долго, что едва ли готов довериться кому-то другому.

Он пристально взглянул мне в глаза. Я почувствовал, что он согласен с моими словами и не станет их оспаривать.

– Истина не дается сразу, Хайон. Я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я увидел намного больше из того, что может предложить Галактика, а также то, что лежит за покровом реальности. Однако я не высокомерен, брат. Я знаю, что еще многое можно сделать и многому научиться. Единственное, что мне точно известно, – годы блуждания в одиночестве для меня закончены. И теперь я устанавливаю связь с теми, кто сильнее всего похож на меня мыслями, поступками и амбициями. Я не предлагаю никому из вас роли в планах тирана. Я предлагаю место рядом со мной, пока мы вместе ищем путь.

– Братство, – тихо произнес Леор. – Братство для тех, у кого нет братьев.

Абаддон вновь постучал поверх сердца.

Когда легионер Сынов Хоруса умолк, я повернулся к Леору и заметил, что у того дрожат руки.

– Что тебе снилось, брат?

– Много чего. В том числе война на Терре. – Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, наблюдая, как кулаки сжимаются и разжимаются под хоровое урчание сервоприводов суставов.

Как я вновь пережил момент, когда едва не умер на Просперо, так и Леор явно пережил тот миг, когда лишился рук.

Я не проталкивался в его сознание. Впервые он сам охотно впустил меня туда. Я увидел его на стене каменных укреплений. Леор командовал своими воинами, направляя бурю их огня лающими выкриками. Грохот бесчисленных тяжелых болтеров был словно сбивающийся голос механического божества. В небе бушевала буря из завывающих черных теней, над головой с бреющего полета атаковали десантно-штурмовые корабли.

Имперские Кулаки наступали под прикрытием многослойных абордажных щитов из пластали, и у них в руках дергались болтеры. Леор, стоявший в переднем ряду своих воинов, навел на врага массивную плазменную пушку. Набирая заряд, та выла, словно дракон, – в ее обвитом кабелями чреве происходила термоядерная реакция.

Один болт. Один миг невезения. Один-единственный снаряд с треском врезался в катушки магнитного ускорителя пушки, ударив с силой, которую оружие выдерживало сотню и больше раз. Но сейчас зазубренные обломки с лязгом прошли сквозь входной клапан, заткнув пушку в ту самую секунду, когда она была готова выпустить на волю свой заряд.

Оружие взорвалось у него в руках. Взрыв отшвырнул его прочь, но окатил нескольких его людей всеуничтожающим потоком фиолетового пламени. Леор ударился спиной о стену укреплений, оставшись позади своих наступавших бойцов. Гвозди жалили, и воины даже не заметили, что командир пал.

Находясь внутри его памяти, я не мог ощутить его боль и даже увидеть ее на лице, скрытом оплавленным шлемом. Но я увидел, как он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка испарила их. Вместо рук остались культи по локоть.

Я вышел из его сознания. Когда я это сделал, он сильно содрогнулся.

– А ты, Телемахон? – спросил я. – Что ты видел?

– Старые сожаления. Ничего больше.

Я мог бы спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить это из его воспоминаний, однако отстраненное достоинство в голосе мечника убедило меня не делать ни того ни другого. Увидев самый мрачный час в жизни Леора, я не хотел задерживаться на несчастье, постигшем Телемахона.

Гира.

Ее имя всплыло непроизвольно. Лихорадочное напоминание.

Я развернулся, и на мой наплечник аккуратно, но властно опустилась рука Абаддона.

– Куда ты идешь, колдун?

Я встретился с ним взглядом, отказываясь поддаваться на угрозу.

– Разыскать мою волчицу.

Мы оба повернулись на тихий лязг керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по предплечью – еще один жест из числа стандартных боевых знаков легионов. Движение, означающее собственную кровь. Он знал о моей связи с ней – с мостика «Его избранного сына» – и вдобавок видел это в моих мыслях.

– Где она? – спросил я у него.

Пророк повернул свое невероятно юное лицо к Абаддону. Левой рукой он сделал жест «атаковать цель», а затем приложил ладонь к сердцу. Последовало еще несколько знаков – в них я не узнал традиционного боевого жаргона.

Абаддон убрал руку с моего плеча.

– Твоя волчица у Саргона. Она напала на него и теперь… выведена из строя.

Как только он произнес последнее слово, я пришел в движение.

Джамдхара – традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. Ты обхватываешь рукоять, и клинок проходит между костяшками пальцев сжатой руки. Оно никоим образом не уникально для Просперо – другие человеческие культуры на иных планетах называют аналогичное оружие «тычковыми ножами» или кулачными кинжалами, а также совейя, улу, кваттари и – по меньшей мере, в одном из диалектов Старой Индуазии – катар.