Текст книги "Хазарская охота"

Автор книги: А. Веста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Свиток шестой
Мать зверей

Глянула – вижу железные роги,

Черную Мати, косматые ноги.

И. Бунин

Все дальше на север, на тонкий свет Полярной звезды плыла ладья Пребраны. Волны гнали ладью на стрежень, и чудился девушке подводный хохот, и колыхалась в глубинах зеленая борода водяного деда. Поклонилась Пребрана хозяину глубины ржаной ковригой и оставила ковригу для Стрибога. Стих ветер, и обмелела река, и наутро взошли посреди стремнины песчаные отмели. Толкаясь веслом, огибала Пребрана валуны и коряги, так и доплыла до озера Нево. Ночь дохнула холодом, и схватилась вода у берега крепким льдом, а к утру все озеро встало под лед. Тогда оставила Пребрана ладью и пошла по льду. Далеко внизу, как под прозрачным щитом, лежали разбитые остовы драккаров,[9]9
  Драккары – боевые судна викингов.


[Закрыть] кости и ржавое оружие.

Днем шла она по солнцу, ночью – по звездам. Но грозно нахмурилось небо, из косматых туч упали снежные вихри, и к утру замело лед выше колена. Потеряла Пребрана небесную стезю и сошла на берег. Вокруг глухо шумел еловый бор без тропок и пристанищ. Изглодала девица весь хлеб, запасенный Чурилой, и стала искать под снегом ягоды. Увязался за Пребраной медведь-шатун, Велесов Зверь. В тех местах, где садилась она под ель или корягу, косолапый разгребал и жадно ел снег и вновь ломился сквозь чащу на приманчивый запах. Откуда-то тонко и остро потянуло березовым дымком. Решила Пребрана, что близок погост или охотничье зимовье, и побежала на дым. Медведь не отстает, морду к земле нагнул, вот-вот нагонит. Выбежала Пребрана на лесную поляну-елань. Вокруг поляны нагорожен тын из кольев. На каждом коле – истлевший медвежий череп. Посреди прогалины высокий снежный курган и курится из-под земли дымок, а вокруг на склонах медвежьих следов понатоптано видимо-невидимо, и все ведут в натертый звериный лаз под курганом. В нору протиснуться можно было только на четвереньках, и перед самой медвежьей пастью метнулась Пребрана в нору, и сразу стихло все, точно и не было медведя, только бор шумит: У-у-у… У-у-у…

Ползком пробралась Пребрана в глубину, навстречу жаркому дыханью и очутилась в избушке-землянке. В темноте ало светилось жерло печи, на земляном полу разглядела она лапти из медвежьей шкуры с когтями и лыковой тесемкой-привязкой. Поднялась Пребрана на ноги, макушкой в потолок уперлась и поздоровалась тихо:

– Будьте здравы, хозяева!

В ответ на печи словно ком земли зашевелился, и встал в потемках ни зверь, ни человек.

– Мать Тревелика, повернись ко мне ликом, – прошептала Пребрана заветное слово, что незнамо откуда в память вошло. Может быть, со слов старца, а может, еще раньше.

– Откуда Слово знаешь? – дохнуло с печи.

– Бор нашумел… – пролепетала Пребрана.

– Добро… Куда идешь?

– За Огнем Неугасимым…

Слезла с печи древняя старуха – седые волосы, как белый олений мох, руки как корневища, титьки до колен. Нос к подбородку загнут, – точь-в-точь старая Макошь. На поясе у старухи болтался меховой передник на травяной опояске, и догадалась Пребрана, что перед нею Лесная Баба, Мать Зверей, жрица забытых Богов.

Долго разглядывала старуха пояс Пребраны, переминала узлы заскорузлыми пальцами, губами шевелила, и тут увидела заткнутый за пояс топорик.

– Славная вещь, – сказала она. – Верно служила она нашему роду.

– Расскажи, матушка, – попросила Пребрана.

– Давно это было… Упали с неба три дара: плуг, ярмо и топор-секира. Всякой вещи нашлось доброе дело. Плугом вспахали поле и засеяли хлеб.

В ярмо запрягли коней и волов. Лишь одна секира долгое время лежала без пользы, пока не попала в руки старой женщине.

– Пусть это орудие смерти служит рождению жизни, – сказала она, – да будет оно оружием Ма-Коши, матери Судьбы.

Этой секирой со знаком сокола обрубали пуповину всякого новорожденного, и звались все люди этого рода – Соколами. Бури тысячелетий развеяли их по лику земному. От конского пота растаяло кожаное ярмо, и железо плуга возвратилось в землю, и лишь секира Ма-Коши передавалась от матери к дочери и оберегалась от всякого убийства и невинно пролитой крови…

Мне ведомо, куда ты идешь. Отработаешь три урока, укажу тебе путь в Девью страну.

После старуха велела Пребране сбросить всю одежду. Положила обутку, меховую доху и рубаху на догорающие угли, и когда все хорошенько выгорело, приказала:

– Полезай, голубка, в печь, надо и тебя перепечь. Забралась девушка в горячее устье, поджав локти и колени, словно в материнской утробе. Закрыла ее Мать Зверей каменной заслонкой, и пока не кончился у Пребраны живой дух, заслонки не открывала. После помогла ей вылезти, хлопнула по ягодицам, точно новорожденную, и завернула в шкуру:

– … Нарекаю тебя Младой Макошью. Походи в звериной шкуре и без обутки, пока не соткешь плащ из лягушачьей шерсти и не соберешь яблоки с березы.

Научилась Пребрана шить одежду из шкур костяной иглой и звериными жилами и прясть волчью шерсть. Тянулась под ее пальцами лохматая серая нить, похожая на дни лютеня. Это был ее первый урок.

Долгими зимними вечерами Мать Зверей сказывала сказки и открывала Пребране тайный смысл услышанного:

– А вот послушай, что я буду баять. Было это в давние веки, когда в небесах аж два месяца ходило, и листья на деревьях не вяли, а люди жили, сколько хотели… В то время Капище звалось Кудом, и многие кудесы там водились. Вот и жили тогда при Куде дед да баба, и была у них курочка ряба.

– Куд-Куда! Куд-куда! – захлопала руками Мать Зверей.

Вот снесла та курочка яичко: пестро, востро, костяно, мудрено, посадила яичко в осино дупелко, в Куд, под лавицу.

В те времена кудесники крови не проливали и живое не ели. Светом солнечным сыты были. Это сейчас яйцо стало – яством, а в те времена оно звалось Коло.

Мать Зверей вынула из-за пазухи маленькое пестрое яичко, подула, и на ее колени упал мокрый новорожденный птенец. Старуха спрятала его между ладонями, потерла – и нет птенца.

– Коло – круг жизни, но забыли о том кудесники и нарушили завет. Не тобой жизнь дадена – не тебе отнимать! Дед бил-бил – не разбил, баба била-била – не разбила.

Мать Зверей постучала по печке и хитро улыбнулась:

– Когда-нибудь узнаешь, как младенец изнутри стучит, ножками сучит, просится на Божий свет.

Снаружи бить – до иного света достучишься: вот и вызвали кудесники с того света неведомого зверя – не то мышь, не то змею. Зверушка хвостиком-то и ввернула, яичко и проломила! Об этом яичке дед стал плакать, бабка рыдать, вереи хохотать, курицы летать, ворота скрыпеть. Сор под порогом закурился, двери побутусились, тын рассыпался, верх на избе зашатался… Один месяц возьми и упади на землю! Следом пришла большая вода и смыла прежний мир. То-то и память! Не шатай человек земные крепи!

Ранней весной, в самый птичий лет ушла Пребрана в лес «собирать яблоки с березы», исполнять второй урок. В помощь Мать Зверей дала ей поющую косточку, которую слушались волки. До мая-травеня ела Пребрана прошлогодние ягоды, пила воду из оленьих ям, спала в дупле, выстланном медвежьей шерстью, и в великом безмолвии открылись ей иные голоса и заговорили с ней земля и воды. Вышел к ней пучеглазый лесной народец, живущий во тьме под корягами, и вынес свои сокровища – золотую руду и самоцветы. В лунные ночи на отмелях плескались прозрачные водяницы и манили к себе.

Научилась Пребрана парить над верхушками росных трав, слышать мысли звериные и птичьи, понимать язык цветов. Под ее ладонью срастались переломленные ветки и с треском прорастала молодая трава. Солнцем рассветным питалась Пребрана и не знала иной пищи, кроме капель росы. Так закончился третий урок.

Первой зеленью опушился лес, и поднялись на полянах жаркие купальницы. Тогда принесла Старая Макошь полную ступу воды, поставила в печь и выпарила Пребрану в молодых травах, волосы речным песком и тирлич-травой оттерла. Засияло лицо Пребраны прежним светом, а волосы живым шелком завились. После Старая Макошь обрядила девушку в платье из крапивного волокна и вложила ей в руки заветный топорик.

У берега Свиль-реки в камышах покачивался плотик, крепко увязанный липовым лыком. Мать Зверей посадила девушку на плот:

– Прощай, Младая Макошь, уже не свидеться нам! Плыть тебе до Девьей горы, отсюда недалече.

– Пойдем со мной, матушка! – позвала Пребрана, глотая слезы.

– Не по пути Старой Макоши с юницей, – Мать Зверей показала на тонкий молодой месяц, встающий над лесом.

Все дальше на север плыл увязанный лыком плотик, и показалась в ночном тумане Девья гора. На ее вершине играли костры, как ожерелье из солнечного камня, и далеко разносилось зазывное пение. От множества женских голосов над рекой поднимался ветер и прочь гнал легкий плот. Взяла Пребрана заветный топорик, ступила на воду и словно посуху сошла на берег. Окружили Пребрану статные девы в белых одеждах и повели к золотому костру.

У костра на черном камне сидела слепая вещунья, царица Девьей горы. Тонкими иссохшими перстами коснулась она лица Пребраны и узнала в ней дочь.

Старшая Берегиня вынула из рук Пребраны топорик и рассадила на ее груди крапивное платье сверху донизу. Девы бросили «лягушачью шкурку» в костер и увенчали голову Пребраны пышным венком из луговых цветов и шелковых березовых сережек, потом трижды обвели ее вокруг костра и нарекли Белою Березою, а после показали ей дерево чистое и стройное, в сумерках белой ночи похожее на нагую девушку. Топориком Ма-Коши, Матери Судьбы, начертили на груди Пребраны тайную руну и кровью вывели узор на коре березы. И сказала слепая царица, что отныне ее жизнь в этом дереве, а его – в ней.

Глава 9
Каменный гость

Скачет свадьба на телегах,

Верховые прячут лик…

С. Есенин

В тот год деревья пожелтели раньше обычного. В степи от долгой засухи выступили выжженные солончаковые пятна, вдоль шоссейных дорог плясали пыльные вихри, а яблоки осыпались с ветвей еще до Яблочного спаса. Это время зрелых плодов и зрелого солнца всегда считалось лучшим для свадеб.

Вот ведь военная фортуна! Даже на собственную свадьбу Глеб успел впритык. Несколько дней завершающей зачистки в горах, короткая передышка в Моздоке, походная баня, стрижка и попутный борт до десантного аэродрома. От Дергачевки, маленького поселка, где дислоцировалась десантная дивизии, до города С* подбросили сослуживцы. Прощаясь, он пригласил знакомого шофера на свадьбу, ведь отмечать будут не в ресторанной кутильне, а под каштаном рядом с Наташиным домом.

Закинув за спину вещмешок, Глеб прошел с вокзала через центр и железнодорожный мост до окраины. В подъезде приторно пахло сосновой смолой. Глеб с удивлением прошел по сосновым иглам и долго звонил в испуганно притихшую дверь.

Бездомный серый котенок с мяуканьем терся о его ноги. Чуя недоброе, Глеб взял его в огрубевшие ладони, потер за ухом.

– Киса, – спросил он, – где Наташка-то?

Скрипнула дверь, и на площадку выглянула пожилая соседка, из ее причитаний и всхлипов Глеб узнал все. Зажмурившись, он представил затяжной парашютный прыжок в черное облако. Это был один из десантных тренингов – если во время прыжка парашют не раскроется, ты всеми силами представляешь, что летишь в затяжном прыжке, это гасит панику и позволяет сохранить ясность мыслей. С этой минуты он находился в состоянии затяжного прыжка с подспудным ожиданием удара.

До нового кладбища за городом было час ходу. По дороге Глеб сорвал несколько сухих колосков и ветку земляники с маленькой, темной от жары ягодой. Постоял над сиротливым холмом из привядших цветов. На могиле уже вырос деревянный крест в красноватых потеках смолы. Над венками кружили осы. Закатное солнце облило холмик густо-багровым. Бутоны запеклись, и зелень почернела. Он достал из рюкзака бархатную коробочку, где в алое донце были вставлены два кольца, вынул узенький зеркально сияющий обруч, и оставил поверх земляники и колосьев. Тупо глядя на фото, он прошептал обрывок песни:

 
– Мои браты… Мои браты, соловьи в лесе…
Мои сестры, мои сестры, в жите перепелки…
 

Нелепая дурная смерть Наташи не вмещалась в его представления о божьей правде. Незыблемые своды, на которых стоял его мир, рухнули, и внешне сохраняя каменное спокойствие, Глеб выгорал изнутри, как уголь в костре. Смерть, безликий всадник на черном коне, все же взяла свою дань с его судьбы, а может быть, только вернула лишнюю пулю, когда-то ударившую из его ствола.

Вечером, уже в конце рабочего дня он вошел в кабинет Савельича – легкий, почернелый на горном солнце, с ранними морщинами поперек лба.

– Куришь? – вместо ладони Савельич протянул ему початую пачку. Но гость отрицательно качнул белобрысой, коротко остриженной головой.

– Тогда выпей! – Савельич поставил на стол ополовиненную бутыль и пару стаканов.

Гость снова упрямо качнул чубчиком.

– Нет… А что так? Ты вроде с войны пришел?

– Оттуда разные приходят.

– А ко мне-то зачем? Пошел бы к следакам…

– Правду хочу узнать.

– А если она тебе не понравится, эта правда?

Глеб молча сверлил Савельича светлыми на темном лице глазами. Савельич запер дверь на ключ, точно предполагалось секретное совещание.

– Запуталась она, – Савельич плеснул водки в оба стакана, один отставил в сторону, словно ожидал еще кого-то. – Молоденькая, хорошенькая… Головенка, должно быть, закружилась.

– Свадьба у нас была назначена, – равнодушно напомнил Глеб.

– Свадьба? Так, вот они и решили перед свадьбой разобраться.

– Она девушкой была.

– Прости, конечно, но в наше время ни за что ручаться нельзя… Ну зачем ее напарнику в нее стрелять понадобилось, ты подумай? Она и одеться-то как следует не успела, расстегнутая, в слезах…

Глеб все же взял в руки стакан с водкой, опустил туда золотое кольцо и теперь задумчиво смотрел на круги, словно гадал.

– Вот я и говорю, сержант этот сначала омоновцев штабелем на асфальт уложил, а потом в голову шмальнул, идиот. Ты мужик или не мужик? Я спрашиваю! Если мужик, то живи всему назло! Наперекор живи! – Савельич размахнувшись плесканул водку на стол и с сожаленьем глядя на плоское озерце, продолжил: – Меня вон на пенсию выставляют! Все зло от этих баб! Иная с виду и ангел, а еще больше зла натворит. Но это не про Наташу… – Он отвернулся, доливая стакан, и делясь с безмолвным собеседником своими собственными, накопленными за долгую жизнь обидами, но когда обернулся, парня уже не было. На столе стоял не пригубленный стакан с золотым кольцом на дне.

– Дьявол, оборотень какой-то, – Савельич подергал замок: дверь была заперта. Он для убедительности щелкнул замком, вынул ключ и спрятал в карман.

Глеб пришел в музей ближе к вечеру, купил билет, прошел по залам, равнодушно разглядывая экспонаты. В настороженной тишине его мерные шаги звучали зловеще.

Прежде чем попасть в залы современной истории посетителю надлежало пройти все ступени общественного развития, начиная с нулевой отметки. В доисторическом зале беспомощно подняв руки, словно сдающийся диверсант, стоял скелет гигантской саламандры, найденный сто лет назад в горных выработках. Экспонат сопровождало пояснение основателя музея:

 
Сей жалкий остов грешника былого
Пусть души размягчит отродья злого.
Ныне живущего!
 

И в другое время Глеб улыбнулся бы наивным виршам, но теперь любое движение окаменевших мышц переходило в болезненную гримасу. Он потрогал ручку двери с табличкой «С. С. Лошак», но кабинет оказался заперт.

Вход в зал, где произошло убийство, был перекрыт бархатным канатом, и висела картонка с надписью, предупреждающая о «технических причинах». Пол у камина застелен свежим, ярким ковром. Пользуясь отсутствием смотрителей, Глеб поднырнул под ограждение и остановился, услышав шаги на лестнице. Директриса музея Сусанна Самуиловна, яркая худощавая дама, осанкой напоминающая царицу Нефертити, важно прошествовала в кабинет. Ее молодой полнотелый провожатый царапнул Глеба взглядом и еще раз обернулся, не успевая за летящим шагом своей патронессы.

– Уважаемый, грамоте обучен? Этот зал закрыт! – прикрикнул он.

Глеб молча кивнул и сделал вид, что уходит. В кабинете Сусанны Самуиловны щелкнул замок. «Лошаки» заперлись на ключ. Чтобы не раздражать музейщиков, Глеб встал за витрину с древним оружием. За пыльными окнами прогрохотал гром, в зале резко стемнело, и первые скупые капли застучали по жестяному карнизу. Глеб всмотрелся в черное зеркало витрины, словно внутри стеклянного кристалла могло остаться последнее отражение Наташи, ее васильковые глаза и молодой блеск губ.

– Небось, думаете, мертвечина, хлам? – раздался над ухом резкий насмешливый голос. – А тут, по этим окопам, точнее раскопам, настоящий фронт проходит!

Глеб оглянулся: на него смотрел Колодяжный, вожак археологической банды, с которым Глеб встретился в Осетии.

– Мы знакомы, – напомнил Глеб. – Я «человек со знаком Сокола». Помните?

Колодяжный раскинул руки, со стороны и искоса глядя на Глеба:

– Сокол мой ясный, да как же я сразу тебя не признал? Слухай, сынку: «Предвестником крушения пятого тайного царства явится человек со знаком Сокола»! Сие говорят хазарские хроники!

Старик невпопад махал руками и покачивался, рискуя свалить музейную витрину, и Глеб запоздало заметил, что его собеседник слегка «навеселе».

– Что это за «тайное царство»? – из вежливости спросил он.

– О, это особые законспирированные структуры, еще более могущественные оттого, что тайные, и еще более тайные в силу своего могущества!

Князь Святослав, человек со знаком Сокола, спас Русь от повальной иудаизации и тем изменил судьбу всего мира и даже планеты! Однако именно его подвиги наиболее старательно замалчиваются. Все знают о деяниях его сына Владимира, не отмеченного ни воинской доблестью, ни аскезой, тем не менее, он признан святым, и годовщины крещения Руси празднуются с неизменной пышностью, а вот о деяниях Князя-Барса вспоминать не принято.

Кстати, у меня завтра доклад, точнее, обкатка темы, давай я тебе пропуск черкану.

Глеб пожал плечами и пошел за Колодяжным по звучно-пустым залам.

Они спустились в музейный подвал по узкой лестнице. В маленьком подвальном помещении Колодяжный зажег свет.

На полках выстроились черепа, каждый со своей биркой и номером. Отдельно в большом ящике-саркофаге лежали разрозненные кости.

– Посмотрите, какая красавица! – Колодяжный снял с полки тонкокостный бело-оливковый череп. – Когда держишь в руках череп красивой женщины, в пальцах начинает покалывать. – Он бережно вернул череп на место и обернулся к Глебу.

– Вот так вся жизнь прошла от сезона к сезону. Вот только эти молчаливые друзья и остались.

Дверь скрипнула, в темный кабинет заглянул щуплый очкарик, похожий на внезапно состарившегося подростка, тот самый, что «воевал» у костра.

– Что, Костенька, забыл что-нибудь? – ласково окликнул его Колодяжный.

– Экран надо взять. Тот, что в зале, кто-то прожег зажигалкой.

Архивный юноша встал на стул и близоруко зашарил на полках. Наконец нашел длинный металлический тубус и ушел.

– Ученик мой, последователь школы Герасимова. Восстанавливает облик по черепным костям. Не беда, что подслеповат – у него руки зрячие! – похвалил Костю Колодяжный и решительно черкнул в пропуске. – Завтра в десять. Обязательно приходите, Соколов.

Свиток седьмой
Два барса

Кровь текла в моих жилах, текла издалека,

Холодела в предчувствии злого урока,

Закипала она, когда Русь унижали,

Застывала она на восточном кинжале.

М. Струкова

Лето 6466 от Сотворения мира (958 год)

Всякому знамению на небе и на земле положен предел. Угасают на небе блудные светочи, поселив в сердцах людей тревожное предчувствие беды. И затмения солнца в свой черед уходят в прошлое.

После сечи жестокой выжил Радим. В жарком бреду выкликал он Пребрану все ему чудился бой и кривая хазарская сабля над девичьей шеей. Олисей неотлучно был рядом, корпию к ранам прикладывал, травы менял на ожогах, пить подносил и с любовью выходил друга.

Шла к перелому зима, когда встал на нетвердых ногах и, опираясь на братскую руку, сделал шаг воин-тень. И доподлинно был он похож на Навья,[10]10
  Навьи – духи умерших иноплеменников.


[Закрыть] что скитается рядом с жилищем в лихую полночь.

Едва окрепнув, добрел Радим до Велесова капища. Долго просил он Богов указать путь до Пребраны, но кумиры хранили молчание, и в деревянных глазницах намерзла слеза.

По весне Радим и Олисей ушли в Киев. Пестрым и шумным показался друзьям этот город после сурового севера. На площадях и пристанях с утра до ночи кипел торг, и гул стоял от иноземной речи. На Княжьем подворье скликали повольников.

– Что умеешь? – спросил воевода Свенельд у Радима.

– Тень в огне не горит и в воде не тонет, – отвечал Радим.

Поиграл Радим двумя мечами сразу, сверкающим коловратом заходили мечи, разящим полумесяцем. Три года был Радим в обучении у лесного старца в Белозерских лесах. Ему одному из всей молоди открыл старец свою науку. В воинском раже задел Радим мечом тонкоствольную вилавую березу. Побежал по коре сок, точно девичьи слезы, и вновь, как живая, встала рядом Пребрана. Окликнул Олисей замешкавшегося друга, стряхнул Радим оторопь, и вновь заиграл в руках стальной коловрат.

В Перунов день на крутом берегу Днепра заклинали старцы мечи на пламени костра и окунали «рожденных в огне» в речные струи. На камень, облитый бычьей кровью, возлагали дружинники кинжалы и короткие копья-сулицы, но отказался Олисей подойти к волховскому камню. Тогда Радим дал за него обет перед Перуном, и если нарушит Олисей этот ряд, тогда он, Радим-Кречет, ответит за него головой. И был меч для Радима так же свят, как для Олисея свят крест.

С Княжьего подворья друзья ушли в поход на печенегов с юным княжичем Святославом. По возвращении велел Святослав каждому дружиннику вдеть в ухо серебряное кольцо, а голову побрить наголо, оставив длинный чуб на темени, дабы издалека отличать павшего руса от хазарина и печенега и не оставлять братних тел птицам на расклевание.

Поздней осенью по зимнему пути ушли Радим и Олисей с княжьей дружиной в полюдье. Вдоль Припяти и Десны, у Случ-реки и на Горыни встали Ольгины погосты. Туда свозили дань подвластные Киеву селенья и племена. Но пустым оказался год, и мало несли на погост воску, медов и мягкой рухляди. Ставил Радим на посох глубокие зарубки, в знак недоимок на будущее, пока не притупил секиру. А на Припяти стоном стонала земля. За прошлые недоимки велено было забирать молодых девиц и отроков. Тороватый Киев был хазарским данником и платил царю Иосифу «живым товаром». Ценились в Хазарии молодые русинки с телом чистым, как речной жемчуг, и рослые, белолицые отроки.

Стыд и гнев поедали Радима, как гнойная короста. Но на днепровском холме присягал он Перуну и Князю, и лишь волею Перуна и Князя могла освободиться Русь от постыдной дани.

В селении Боричи горько плакала на погосте вдовица, обнимая колени единственной дочери. Ее одну за весь погост забирали, чтобы продать на невольничий рынок в Итиль-Хамлидж. И впрямь хороша была девица: чернобровая, статная, косы чалые, в ладонь шириной, и бежали по тонким щекам слезы, как березовый сок.

Вынул Олисей из кошеля золотой динарий: дружинное жалованье за год и бросил к ногам княжьего мечника.

Мало показалось мечнику за девицу, и тогда снял Олисей серебряную гривну побратимову. Усмехнулся в седые усы мечник и кивнул головой.

Поздно ночью на сеннике, где спали Олисей и Радим, скрипнула лесенка. Взобралась девица на сенник без запона в одной рубахе, и долгие власы по плечам распущены. Легла рядом с Олисеем, нежно смотрит в его лицо и гладит давний шрам на щеке. Отвернулся Радим к стене и кожухом плотнее накрылся, чтоб не видеть, значит. Но и Олисей отвел девичьи руки со своей шеи. Еще в Ладоге дал он тайный обет целомудрия ради Господа, и клятвой своей не поступился…

* * *

Теперь всякое лето Святослав рыскал с дружиной по степям и редко навещал Киев, словно тесно было ему в белокаменных теремах и хоромах. А вокруг Ольги роились черноризцы, но не было еще при ее дворе епископа, чтобы утвердить крест на горах Киевских. Тем временем роптали русские купцы. У ворот Царьграда и Итиля громко называли себя христианами, чтобы избежать высоких пошлин, и давно уже их торговый бог велел им креститься.

Медлила Ольга. Тяжко, и по-женски мстительно обиделась она на византийцев, и отказала в обещанных дарах. Припомнила Константину и долгое стояние в гавани Царьграда: «Вот постоишь ты у меня в Почайне, как я у тебя в Суде…», – отписала она базилевсу, и в укор лукавым ромеям завела переговоры с германским императором Давидом Оттоном о призвании на Русь латинского епископа.

Черные дела императора Давида были хорошо известны русичам. Огнем и мечом были крещены полабские славяне, и множество волхвов было предано позорной смерти. Знала о том и Ольга, но в письме низко склонялась она перед Давидом, как принято было среди новообращенных варваров.

Святослав же, прослышав о посольстве к неметам, разгневался и не дал для него охраны, говоря: «Зачем кланяться чужим, словно недостает Руси своего ума?» И с этой поры с почтением, но решительно отстранил мать от власти.

Напрасно Ольга убеждала сына в выгодах новой веры и приглашала черноризцев. По Ольгиному наущению толпой пришли они к Святославу и долго толковали об Агнце.

– Кто такой агнец? – спросил наконец Святослав.

– Безрогий барашек, – был ответ ему.

– Похожи ли русы на безрогих баранов, что блеют у чужого стойла? – спросил Святослав.

И умолкли греки, опустив глаза.

– Не будьте и вы подобны заблудшей овце. Ешьте и пейте дома, – напутствовал их князь.

На настойчивые просьбы матери креститься отвечал Святослав отказом, не понаслышке зная про двуличность греков, толкующих о любви, кротости и воздержании и ни одной из этих добродетелей не отмеченных. Но, чтобы не ранить сердце горячо любимой родительницы, кивал на дружину, мол, не на пользу пойдет новый закон боевому братству. Равнодушно слушают его дружинники заезжих монахов, с большей охотой внимают они баянам и бахарям. Чтут более всего доблесть и богатство, в бою добытые. Таков и их князь Святослав. Скрытно, по-разбойничьи не ищет он добычи, а с гордым достоинством предупреждает: «Иду на вы». И разговор князя так же прям и короток, как русский меч.

«Тень в воде не тонет и в огне не горит…» Во многих дальних походах побывал Радим-Кречет и за пять лет возрос до сотника. И белый сокол был при нем неотлучно. В степях у моря Хвалынского худо пришлось, кончился хлеб, и на много верст вокруг вода в колодцах была отравлена хазарскими лазутчиками. За три дня пути ни воды, ни дичи, никакой иной пищи не встретило войско, и совсем обессилел сокол. Тогда вырезал Радим у себя из голени кус мяса, обмакнул в уксус и кормил сокола, пока не вышли к приморскому селению татов – горных хазар. С налету разбили их и много взяли хлеба, скота и добычи. После прошли рейдом по Каспию до Табаристана. Сотню мечей привел за собою Радим в Киев, теперь княжий сотник Кречет.

От татов привез он себе жену – хазаринку Аману, гибкую и тонкую, с раскосыми глазами и змеистыми косами. Силой взял он Аману, и в первую же ночь отведал ее кинжала. Занесла нож хазаринка над спящим насильником, но от вида его наготы захолонуло сердце. Диковинными узорами был расписан Радим: с плеч скалили пасти драконы и крылатые волки. Уронила Амана руку с ножом, и лишь слегка ранила руса в плечо. Быстро зажила царапина на голове дракона, и полюбила Амана гладить и целовать зубастых чудовищ.

А когда пришло время нового похода, увязалась Амана за дружиной, сначала верхом, потом в повозке. И хоть не возил за собою Святослав ни походных котлов, ни палаток, но самые отчаянные жены ходили за войском, и каждая из повольниц владела мечом, секирой и луком не хуже иного дружинника. Однажды в речных поймах, в низовьях Рас-реки напали на женщин всадники, одетые в волчьи шкуры с оскаленными волчьими черепами на головах. С ходу отбили повольницы атаку и обратили в бегство летучих всадников. Стреляя на скаку, укрылись «волки» в речных плавнях, но после внезапно выскочили из леса и, воя по-волчьи, напали на обозы. Стоя в повозке, правила Амана разгоряченными лошадьми, и когда догнали и окружили ее повозку, то бесстрашно взяла в руки меч и немало врагов изрубила, пока подоспели дружинники.

За три года родила Амана Радиму трех сыновей погодков, и дети рождались в кровавых сорочках, с плотно сжатыми багровыми кулачками. На плывущей ладье и в заснеженной степи рожала Амана, и лишь последний третий ребенок родился в каменном тереме, что построил княжий сотник Радим Кречет в Киеве на Красной Горке.

Шесть лет прошло, как ушел он воевать с князем, но не затихла память о Пребране. Горе в вине не утопить и по степи не размыкать, только в бою, в пылу сечи, забывался Радим. В битвах бился он по правую руку от Святослава, и когда в близком кругу пели песни и раскачивались, как лес под ветром, стоял рядом с князем, и сливалась песня, как кровь, перетекая из тела в тело.

Олисей не участвовал в братских трапезах, но был всегда рядом. Служили в войске Святослава три сотни христиан под началом младшего брата Святослава Улеба, и слыли они храбрыми воинами. Был Олисей первым среди достойных и много раз получал круговую чару из рук князя, но уста его оставались сухими. И хмурил собольи брови князь, видя, как брезгует его доблестный витязь княжеской чарой.

На золотые динары, полученные за службу, покупал Олисей на рынках рабов-христиан и отпускал их восвояси, давая денег на возвращение к родным очагам. Щедрую лепту вкладывал он и в монастыри. На Киевских горах молился за него отшельник Варяжской пещеры, и поминали Олисея-Стратилата в греческих церквах.

Зимою пришел в Киев Чурило, чтобы всякое слово Светлого Князя и движение его бровей заносить в доски судьбы, сделанные из тонко оструганной липы.

Много песней и сказаний знал Чурило, и Святослав любил слушать были о воителях древних. Едва трогая пальцами струны гуслей, пел Чурило:

Родом был Хельги с дальнего севера из полуночных стран Мурманаских, вечно укрытых льдом и туманом. Из рода Эйрика Рыжего, славного витязя вышел он.

Много деяний он совершил: посуху плавал и корабли степью безводной довел до Царьграда. Раз, оборотясь невидимкой, поведал ромеям крепость меча своего и бояться заставил всякого русича-мужа.

Тогда появился змей ненасытный, губитель стад, разоритель селений. От него же погиб и конь Вещего Хельги.

Узнав о змее, поехал Хельги в лес, выследил змея в норе и закрыл выход ногою. Поднялся из норы змей, ужалил Хельги в пяту и упал замертво. Взял Вещий Хельги змея на плечи и отнес в Киев.

– Вот, поглядите, – сказал он дружине, – не змей убивает, а страх…

– Я слыхал другую сказку, – усмехнулся Святослав, – пели баяны, что погиб мой дядя от того змея.

– Змей – суть Велес-волшебник, принявший облик змея, а Вещий Хельги – Перун-Огневержец. – пояснил Чурило. – Давняя битва Перуна и Велеса – это спор веры народной и княжьего Бога Войны. Ныне Киев платит хазарам дань людьми, и тяжкое бремя лежит на плечах пахарей-смердов. Если ты, Светлый Княже, разрешишь этот спор любовью к своей малой чади и защитой наших земель от набегов, то примирятся Перун и Велес. Тем ты воздвигнешь Русское Царство Великое!