Текст книги "Хазарская охота"

Автор книги: А. Веста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Свиток девятнадцатый
Кубок смерти

Далеко та мель прославлена,

Широка и мрачна слава,

Нынче снова окровавлена

Светлой кровью Святослава.

В. Хлебников

По условиям мирного договора, осада с Доростола была снята. Русы вернули уцелевших пленных и покинули Болгарию. Вместе с ними из ворот крепости вышло великое множество болгар-скомаров, принятых греками за «полон без числа». Это уходили из-под византийского креста болгары-язычники.

С уцелевший дружиной Святослав сплавился по Дунаю до моря. Часть войска шла берегом. Медленно двигался отягченный добычей караван, на подводах везли раненых. В трех днях пути до Днепровского устья передовой разъезд принес худые вести. Печенеги несметной силой покинули степи, где обычно проводили зиму, и перекрыли пороги. Кто предупредил печенегов о караване с богатой добычей и малой охраной: «двуязычные» греки, мстительные хазары или измена засела в Киеве?

В зимних туманах гасла мечта о Русском Царстве Великом. Печально смотрел Святослав на бурное море, некогда море Русское. Еще пять столетий назад земли Сурожской Руси простирались к востоку и западу от Сурожа до Кафских гор, но давно повалены межевые столбы из белого камня. И священная славянская гора Берегиня, что парсы-огнепоклонники зовут Хара Березайте, переименована в Эльборс. На языке арабов это имя означает Божий Барс.

Напрасно воевода Свенельд советовал оставить добычу и раненых в Белобережье и отправиться окольным путем на конях до Киева – князь был непреклонен. Утратив возлюбленную Преславу, середину земли своей, иной он не обрел. В Новгороде, во Вручьем и Киеве княжили его сыновья. Решено было отослать Свенельда и Радима в Киев за подмогой, вместе с мужем ушла и Пребрана.

В Киеве неласково встретили «дунайских воевод» и не дали им места за столом у юного Ярополка. Влиятельные киевские христиане, тайные враги Святослава, были уверены, что князь-гонитель навеки отбыл с Руси, и возвращение яростного язычника страшило их как казни египетские. Ревнивой толпой стояли бояре вокруг княжича, и напрасно звал Свенельд воевод и мужей нарочитых поспешить на выручку Святославу. Те охотнее вступили бы в разговор с печенегами, чем с посланцами Светлого Князя, и гонцов, посланных от Свенельда к Святославу, перенимали каленой стрелой.

Не дождавшись вестей из Киева, Святослав решил пробиваться на родину своими силами. Чурило сделал ему гадание и сказал:

– Три черных ворона стерегут днепровские пороги: имена им Печаль, Измена и Гибель.

– Каждому ворону у меня готово по стреле, – сказал Святослав и велел снаряжать ладьи.

Медленно шел ослабевший караван. Под Неясытью ладьи вынимали и тащили по суше волоком. У местечка, прозванного корабельщиками Перунова Рень, послышалось конское ржание и гортанные крики. По наущению киевлян пришел на речные пороги род печенежского князя Куркута, того самого, что ходил на Царьград вместе со Святославом.

Купить дружбу печенега можно было дорогим подарком или обещанием легкой наживы, но больше богатства степняки ценили боевую удачу, и в их глазах изгнанный русский князь больше не был синеглазым богом неба, солнцем, дарующим силу и злато. Презрение к слабым и побежденным было у них в крови. Конники Куркута напали на пеших русов и числом превозмогли их храбрость и опыт. Тех, кто пробовал уйти водою, настигли стрелы. Тех, кто прорывался берегом, иссекли саблями. В окружении врагов, в последнюю роковую минуту русы закалывали себя мечами, ибо плен у степняка был для них хуже смерти.

Чурило до последнего часа был рядом с князем и видел, как сняли враги его чубатую голову. Не тронули старца печенеги, уважая его седины, но лучше б убили…

В это самое время Радим и Пребрана собрали небольшую дружину и поспешили на выручку Светлому Князю. Вблизи отмели, прозванной Перунова Рень, их настиг тяжелый смрад и вороний грай. Среди павших бродил Чурило, посохом разгоняя хищных птиц.

Горестно молчал на тризне Радим, без песен и слав передавал круговую чашу.

И сказал Чурило:

– Не будем унывать, братия. Вспомните завет Святослава: нет большего счастья для руса, чем умереть в походе с мечом в руках. Но чужая жажда испивает ныне нашу кровь! И князь наш поруган печенегами, с коими он бился в степях.

Воздадим же последнюю почесть князю, не оставим его белых костей врагам, чтобы не было стыдно нам перед сыновьями и внуками нашими. Пойдите к печенегам и миром выкупите у них голову князя, а не получится миром, заберите силой.

Со смертью Святослава отступила от русов боевая удача. Тихо и сумрачно стало в киевском тереме на Подоле. Стихли пиры и молодецкие потехи, опостылели охотничьи забавы. Тень Мары кружила над Русью, застила светлое солнце.

Снова объявились в городе хазарские купцы-иудеи, но называли они себя подданными халифа. Вместе с караваном торговых судов пришел в Киев-Саббатай Тоху-Боху и множество его единоверцев. По ночам они собиралось в каменном доме у Жидовских ворот и, ободряя верных, говорил Тоху-Боху:

– Видели мы грозу над Итилем и жестокие истязания, которым подверг князь Рош Избранный Народ. Но Единый, да будет неизреченно имя его, устраивает все к лучшему. Потеряв Хамлидж, хазарский змей обратил свои головы на Запад и Восток. Оглянитесь, братья: повсюду растут наши общины и основываются новые фактории.

Слышал я, что черепная кость князя Рош присвоена печенегами, но этот трофей по праву должен принадлежать нам. Наши единоверцы рассказали Куркуту о княжьем караване. По нашему наущению печенеги продержали русского князя в диком и пустом месте, немалых сил и золота стоило нам удержать на месте русскую дружину и не пустить ее на помощь князю. Если череп станет достоянием русов и будет с почестями предан огню, старейшины Хозарана разорвут свои одежды и сбреют брови в знак величайшего траура.

– Зачем нам этот череп? – стали спрашивать купцы.

– В голове Лучшего Воина таится вся сила северного племени. Тот, кто владеет головой Князя Рош, держит в руках судьбу его народа и может влиять на события, не участвуя в них напрямую. Поспешите к печенегам и выкупите у них голову Князя Рош.

Конный отряд русов двигался по степи тихой рысью. Сняв шеломы, проскакало посольство мимо сторожевых пикетов, выставленных в степи, и пропустили их печенеги. Медленно ступая, прошли Радим и Пребрана сквозь печенежский стан, где дети играли русскими шеломами и обломками мечей. В Ставке Куркута пировали печенежские сотники. Куркут правой рукой черпал плов, а левой держал чашу с кумысом. Увидев русов, он дал им место возле себя. Не скоро расползлись по шатрам и кибиткам печенеги, не скоро стихли в степи хвастливые песни. И дождавшись тишины, повел речь воевода Кречет:

– Куркут, мы пришли к тебе за честным делом: хотим выкупить у тебя голову нашего Князя.

Куркут, щурясь на посланников и поглаживая густую рыжую бороду, сказал:

– У нас в степи говорят: просил верблюд рогов, а ему и уши обрезали. Взяли бы русы Царьград, дрожавший перед ними, как женщина, был бы жив ваш князь. Зачем он повернул коней, зачем пошел на мировую с ромеями?

– Мы пришли за головой нашего князя, – напомнил Радим. – И без нее не уйдем!

– Вы опоздали, нет ее у меня. Сначала я приказал своему шаману сделать из нее чашу…

Дрогнула рука Радима и потянулась к мечу.

– … и еще вчера я пил из нее, – продолжил Куркут. – «Пусть сыновья мои будут похожи на него!», – говорил я своим женам и давал им пить из этой чаши. Я не хотел продавать такое сокровище, но купцы дали слишком хорошую цену.

– Кому ты продал голову нашего князя? – спросил Радим.

– Купцам, бродящим по степи.

– Чем заплатили купцы? – спросила Пребрана.

Показал Куркут мешок-кошель, доверху набитый золотыми монетами. Узнала Пребрана хазарское золото с печатью Иосифа и вскрикнула, зажав рот. Словно кривой хазарской саблей полоснула ее память о сыне.

– На, возьми в подарок! – окликнул Куркут русов, собравшихся уходить, и подбросил в руке золотую серьгу, украшенную жемчужинами и рубином, ту самую, что носил князь.

В ответ сняла Пребрана ожерелье из опалов и отдала Куркуту, зная, как ценят печенеги обмен подарками.

Много дней и ночей искали Радим и Пребрана купеческий караван. Летняя степь надежно скрывала следы. В среднем течении Рас-реки напали на них угры, и много славных витязей осталось лежать под курганом с каменной «бабой». Оставшиеся в живых двинулись на юг, к устью Расы. В Беленджере им указали на хазар, уцелевших после русского набега, золотых и серебряных дел мастеров. Те рассказали, что за одну ночь сделали золотую надпись на чаше из черепа и вывели на белой кости знаки и символы ритуальных проклятий.

Вдали засинело Хвалынское море. На берегу опустили Радим и Пребрана оставшихся воинов обратно на Русь и поскакали вдвоем.

В сырых осенних предгорьях Кафских гор они вышли на след конного отряда и однажды утром увидели в горах, у подножия ледников навьюченных лошадей. Впереди на рослом белом верблюде ехал всадник, закутанный в полосатый бурнус.

Целый день Радим и Пребрана тайно преследовали караван, завязав лошадям морды, чтобы не заржали. На границе ледников в небольшой низине, продуваемой ветрами, остановился караван и рассыпался вспышками костров. Выше простиралась ледяная пустыня, ниже – долина камней. Еще ниже – рыжие осенние леса.

При свете факелов караванщики сняли с лошадей тюки и тороки и отворили дверь в пещеру. Словно духи, обуянные местью, налетели на их стан Радим и Пребрана, и в короткой сечи истребили охрану. Среди шума битвы, бранных криков и стонов раненых всадник в полосатом бурнусе вскочил на коня и попробовал уйти к перевалу. Нагнал его Радим и сбросил пикой на землю. В поверженном беглеце узнала Пребрана Тоху-Боху и прыгнула на него сверху, как разъяренная львица:

– Где мой сын? Где мой ребенок? Говори! Иначе – смерть! – и занесла секиру над трясущейся головой Тоху-Боху.

– Лучше псу живому, чем мертвому льву, – прошипел Тоху-Боху.

– У нас говорят иначе… – усмехнулся Радим.

– Обещайте, что отпустите меня.

– Клянусь своим мечом! – ответил Радим.

И заплакал Тоху-Боху, точно оплакивал грехи всего мира. О, пусть поверят его печали, он уже успел привязаться к Сыну Звезды. Старейшины постановили бросить его в глину, чтобы сделать Итиль неуязвимым для язычников, но в последнюю минуту он подменил его на другого младенца. Мальчик был обрезан на седьмой день по обычаю правоверных, и жена малика Иосифа милостиво приняла его и поручила кормилицам. После крушения Итиля арабский визирь забрал его в Багдад, ибо любит халиф видеть вокруг себя светловолосых отроков.

Пребрана жадно ловила шепот старика. Восемь лет прошло, как разрушен Итиль. Должно быть, сын уже подрос и ходит статным отроком с маленьким мечом на парчовой перевязи. По обычаю магометан на нем пышная чалма и широкие шаровары, но она узнает его в любом наряде.

– У халифа есть особая гвардия, – продолжил Тоху-Боху. – Это отроки и юноши, взятые из лучших славянских родов и воспитанные вдали от родичей. Они неутомимы и яростны в боях, потому что не знали материнской ласки.

Зарыдала Пребрана и попросила Радима:

– Убей его!!!

– Нет, – сказал Радим, – даже слово, данное врагу, слышат Боги. – Верни нам голову нашего князя и ступай на все четыре стороны.

– Я знаю цену словам русов, – зловеще кивнул Тоху-Боху.

Он взобрался в седло и повернул коня к открытой пещере.

Просторная пещера была полна сундуков и тюков. Отдельно стоял ларец из красного дерева.

– Там кости вашего князя, – Тоху-Боху ткнул крючковатым пальцем в резную крышку.

Распахнул Радим ларец и увидел череп, окованный золотой полосой.

– Оставь нас, старик! – не оборачиваясь, крикнул он. – Мы возьмем из этой пещеры только то, что нам принадлежит.

Когда стихли шаркающие шаги Тоху-Боху, Радим взял в руки череп Князя и поцеловал белую кость, исчерченную знаками и заклятиями.

Тоху-Боху верхом на белой верблюдице галопом спустился в долину. Оглянувшись на перевал Хазар, он достал из-за пазухи кожаный свиток, развернул его и прошептал заклинанье. Черные буквы задрожали и упали с бумаги на камни. Едва коснувшись серых и черных камней, они выросли в змей, размером не больше обычных гадюк и поползли к пещере. Тоху-Боху хлестнул верблюдицу камчой и исчез среди рыжих осенних лесов.

В ту ночь Радим и Пребрана остались рядом с пещерой. До рассвета они жгли костер, поминая князя и погибших в походе дружинников.

В темноте Радим отошел к коням.

– Посмотри, старик потерял пояс, – он наклонился, чтобы поднять с каменистой земли черный с серебром пояс.

– Не трогай! – запоздало крикнула Пребрана.

Среди камней тугим кольцом свернулась змея. Вскрикнул Радим и схватился за укушенную ногу. Утром стало видно, что почернела голень, словно вошла в тело угорская стрела с начинкой из песьей крови.

Три дня и три ночи мучился Радим. От яда поблекли черные «волки» и «драконы» на его спине, и мука ломала могучее тело, но его сильная и жестокая душа не могла найти выхода. Тогда склонилась Пребрана над умирающим и с лобзанием взяла его душу. После схоронила мужа в гробнице из камней и много дней и ночей жгла погребальный костер, чтобы донесло пламя его душу до огненных врат Ирия, до синих полей Нави, где по небесным нивам скачут белые Перуновы кони. С каждым днем седели ее волосы, никла грудь, и вяли руки, и не знала Пребрана, сколько дней и ночей прошло. Думала день – а проходил год…

Она осталась при пещере, охраняя ее силой волшебства, и всякий встречавший ее в горах, думал, что видит горный дух.

Давно уже ни о чем не молила Пребрана родных Богов, но Боги помнили о ней… Прошло десять лет. Однажды на перевале показалась сотня всадников в горящих на солнце латах и в зеленых тюрбанах. Они высоко несли черное знамя с серебряными письменами. Вел отряд статный сотник на буланом коне. Посреди отряда мерно ступала белая верблюдица. На ней покачивался всадник, завернутый в полосатый бурнус. Все ближе конница и все слышнее голоса. Остановился отряд, снял сотник серебристый шлем, отирает лоб, и узнала Берегиня его яркие, точно солнце, волосы, по хазарскому обычаю заплетенные в две косы по бокам лица, а сзади развивающиеся свободно. Узнала осанку, ровную, точно у сокола. Материнское сердце узнало сына! Вышла она навстречу отряду и подняла руки, заклиная пришельцев остановиться.

Поворотил коня белый хазарин, но уже с гиканьем и свистом неслись на гору всадники.

– Нет! – крикнула Пребрана, и глухим ревом ответили горы. Шевельнулся снег на дальних вершинах и пошел трещинами. Кипящей лавиной укрыл долину снежный обвал, и похоронил перевал на сто лет.

* * *

На Севере в устье Свиль реки росла Белая Береза. В ту минуту, как в последний раз вздохнула Берегиня, заварился на березе алый нарост. Через много лет пришли в тот край волхвы, гонимые от Киева и Новгорода. Был с ними и старец Чурило, знавший Святослава и помнивший Вещего Хельги. В день зимнего солнцеворота срубил Чурило березовый кап и сделал из него чашу, и всякий испивший из нее молодел и просветлялся духом. И поведал старцу дух Белой Березы о Княжьей могиле в горном краю.

О том, что будут разрушены царства и изгнаны прежние кумиры, и уснут древние боги. Но в час рассвета Сварога растворятся кладези и явятся вещие святыни, чтобы свидетельствовать и судить.

Глава 18
Отшельник

Есть, говорят, в горах тропа,

Где встретишь питекантропа…

В. Высоцкий

Море говорит с человеком на языке волн, деревья – на языке ветра. Горы безмолвны, но не мертвы, они молча принимают или губят. Зима в горах – время ветров. В это время они владеют ущельями, пересыпают снега, гонят по склонам облачные отары, поют на разные голоса, резвятся и играют свадьбы.

Но Отшельник не верил гулкому голосу пустоты. Много лет он стерег этот неровный, вытянутый на восток, горный хребет. Он ревниво оберегал свое владение, по-звериному метил его, и даже поджарые волки угрюмо признавали его власть и старались обходить его тропы, кабаны паслись намного ниже его владений, а снежный барс так и вовсе ушел за перевал и поселился на южном склоне Богуры.

Полгода назад, весной, он обнаружил на тропе след рифленых подошв. В пещере побывал чужак, и безошибочное чутье подсказывало Отшельнику, что тот обязательно вернется. День за днем Отшельник ждал его прихода, но горы молчали, молчали и сны Отшельника, чуткие, как горная тишина.

Его ежедневный обход был обозначен неприметными знаками-ловушками. Если здесь побывал чужак, то мох на влажном валуне будет содран, сторожевой камень-балансир изменит угол наклона, а влажная глина на козьей тропе сохранит его след. Недоверчиво осмотрев тонкий снежный налет на тропе, Отшельник повернул назад.

На этот раз его предчувствие подтвердилось: глубокие неровные вмятины пересекали ореховую рощу и наискось пятнали широкую поляну. Отшельник склонился над отпечатком. Нет, этот след не походил на весенний – крупный, матерый, колючий от заключенной в нем силы. Казалось, по склону бродил заплутавший в горах подросток: он шел, загребая подошвами неглубокий снег, иногда он оступался, в этом месте снег был сбит и проступала влажная рыжая глина. Судя по следам, чужак наугад прочесал рощу и наконец нащупал тропу. Эта узкая стежка опоясывала склон и вела к зимовью Отшельника.

На подходе к зимовью когда-то, незапамятно давно, было выкопано несколько ям-ловушек, но чужак уверенно обогнул ямы, точно когда-то уже бывал в этих местах.

Отшельник в несколько прыжков одолел подъем и встал за высокий межевой камень – древний столб из серого ноздреватого известняка. На его вершине было вырезано косматое, улыбающееся солнце.

Вскоре показался чужак – невысокий, щупленький, он едва переставлял ноги в тяжелых бахилах. За спиной у него болтался карабин. Подъем был довольно крутой, и чужак часто останавливался и обмахивался шапкой.

Если чужак переступит межу, он будет остановлен толчком в грудь, а если проявит упрямство, то сброшен вниз упругим, невидимым глазом ударом, но чужак внезапно широко раскинул руки, и бросился к столбу, словно хотел обнять камень. Отшельник резко выступил из-за камня. Едва не ударившись о темную угрожающую фигуру, пришелец испуганно присел.

– Снежный человек!!! – пробормотал он. – Ну, наконец-то…

Карабин выпал из его рук и лязгая скатился по склону. Отшельник прыжками спустился вниз, поднял «ручную молнию» и осмотрел. Это была грубая машина смерти, не оставляющая зверю благородного шанса, и он уже размахнулся, чтобы отбросить карабин подальше.

– Умоляю, не надо! – крикнул чужак. – Возьмите себе, только не бросайте!

Он подковылял к Отшельнику, заискивающе заглядывая в глаза сквозь тонкие льдышки, насаженные на нос. Отшельник, недоумевая, снял с его лица странное устройство.

– Это очки, чтобы лучше видеть, – улыбнулся чужак.

Отшельник посмотрел сквозь туманные окуляры на далекий склон, и вернул чужаку странное украшение из стекла и проволоки.

– Мой дикий собрат, ты понимаешь меня! – просиял чужак. – Кабинетная свора называет тебя неандертальцем, дикарем-питекантропом, в то время как ты – благородный кроманьонец! Вот он – безупречный расовый тип белого человека!!!

Чужак вновь загородил глаза и обошел вокруг Отшельника, с восторгом оглядывая его. Отшельник был похож на белого синеглазого индейца. Молодое смуглое лицо было сурово и сосредоточенно. Белые волосы, прижатые плетеным оберегом, падали на плечи и покрывали спину. Широкие меховые штаны и такая же куртка были стачены мехом наружу и прихвачены у голени и запястий кожаными шнурками. Стопы были обернуты в мешки, сделанные из двух кусков овчины. Шкура была просмолена горным битумом. Эту обувь Отшельник одевал только в сильные морозы, предпочитая слушатьземлю босыми ногами.

– Ты, мой друг и брат, выжил в суровых условиях заснеженных гор. Ты молчалив, как эти скалы, но ты понимаешь меня! И даже больше того! Ты читаешь мои мысли раньше, чем они родятся в моей голове. Ты совершенен, как совершенна мысль Бога о человеке!

Отшельник замер, завороженный кружением и всплесками рук, словно чужак танцевал вокруг него танец охотничьей удачи. Он жадно слушал его слова, они складывались в его мозгу в звучную песню, в ряд величавых картин.

– Культура пошла белыми людьми с Севера, – вещал Чужак, – А эти дурни пищат об африканском происхождении человека. Но в теплой жаркой Африке до сих пор обитают племена, застрявшие на уровне каменного века. Изобильная природа не зовет к развитию. Только на холоде мог отвердеть и кристаллизоваться арийский характер: одухотворенный, миролюбивый и созидательный. Прощай, друг и брат! Удачи тебе!

Чужак с чувством потряс ладонь Отшельника и собрался уходить вверх по тропе. Отшельник решительно перегородил ему путь.

– Пропусти меня! – чужак смешно, по-беличьи сложил лапки под подбородком. – Я иду домой! Пераскея! Пераскея!!! – окликнул он вечернюю тишину.

С ближних веток осыпался снег. При звуках этого имени Отшельник вздрогнул: чужак назвал священный пароль.

– Ты знаешь ее? – бледнея, спросил чужак. – Ты знаешь Пераскею?

Отшельник застонал.

– Она жива?

Отшельник закрыл ладонями оба глаза. Чужак медленно снял с глаз льдышки.

– Отведи меня к ней, – попросил он.

В горах быстро стемнело. Чужак спотыкался и слепо шарил рукой. Впереди показались несколько занесенных снегом холмов-курганов, сложенных из камней.

– А ведь тут раньше деревенька в три домика стояла! – с печальным изумлением сказал Чужак.

Отшельник ничего не ответил. Его мать была последней хранительницей Богуры, бабка и тетка умерли еще раньше. Мать погибла во время обвала в горах, когда ему было десять лет. С тех пор он жил один, вел календарь и охранял подходы к пещере. Отшельник указал на крайний холм, откуда уже успела прорасти молоденькая пихта.

– Я вернулся, родная моя, я вернулся! – Чужак упал на колени.

Отшельник рывком поднял его на ноги и повел по тропе к зимовью. На широком пологом склоне чернела покосившаяся хижина, сложенная из плоских камней обмазанных глиной. Отшельник распахнул дверь, пропуская гостя вперед. В зимовье он сбросил нагольный тулуп, высек огонь и разжег печь. Ради гостя Отшельник засветил лучину. От печи дохнуло теплом, и вскоре в зимовье стало жарко.

– Откуда… у тебя это? – Чужак близоруко уставился на грудь Отшельника, где качался странный талисман: часы старой модели с выщербленным циферблатом.

Отшельник прикрыл талисман ладонью:

– Ма-ма, – неуверенно произнес он, пробуя голос.

– Сын! Сын… – с безумной радостью крикнул чужак. – Ты мой сын! Двадцать лет прошло, и тебе, конечно же, не больше двадцати… Посмотри сюда, – он перевернул часы. – Видишь, на них написано: «Константину Веретицыну в день окончания школы…» Константин Веретицын – это я! Я твой отец!

Хлопнув дверью, Отшельник выскочил из избушки и задохнулся морозным ветром. Когда-то мать рассказывала ему об Отце. В год тающих льдин он пришел из долины дымных городов, а после исчез. Но мать верила в его возвращение. Со слов матери Отшельник нарисовал себе образ отца, вернее собрал из того, что видел и знал; из камней, скал, снега, из звезд, и ледяного ветра, из пены горных ручьев, пламени костра и жесткой колючей хвои. Зачем этот мелкий издерганный человечек, чем-то похожий на зайца, называет себя заветным именем?

До ночи Отшельник бродил под звездами, не решаясь вернуться в избушку, и все же пришел. Распаренный до красноты «отец» пил травяной настой из его глиняной кружки. Его вымокшая одежда парила на печи, и по избушке полз едкий чужой запах.

– Сынок… А ведь я даже не знаю, как тебя зовут! Но это не беда! Имя мы подберем, и паспорт выправим! Я проследил твою родословную за последнюю тысячу лет. Вы все: ты, твоя мать и бабка – из рода Рюрикова. Я нес сюда лабрис, топорик со знаком Сокола, хотел подарить его… Пераскее.

Ваша далекая прародительница пришла сюда почти тысячу лет назад. Она стала первой Берегиней и хранительницей святынь. Лесные девы стерегли пещеру на Богуре, где по странной случайности смешались хазарские и славянские сокровища. Небольшая матриархальная община ни разу не попала в круг внимания властей. Вас попеременно считали то раскольниками, то молоканами. Немногие знали ваше истинное происхождение. Лесные девы сами находили себе мужей. В этих горах купец Канашкин, твой легендарный прадед, встретил твою прабабку. Она подарила ему волшебную секиру и позволила взять из пещеры несколько драгоценных предметов. Канашкин разбогател, построил кирпичный завод и основал музей, однако так и не смог забыть Берегиню. Однажды во время приступа тоски он слепил из глины женскую статую и внутрь положил заветный топорик, да так и въехал в печь для обжига глины. Вот такое самосожжение учинил в духе индийских огнепоклонников!

Завтра утром, сынок, мы уйдем к Богуре. Я первым опишу тайник и пещеру. Представь себе: ничего подобного еще не было найдено за всю историю нашей цивилизации. Ты и я совершим величайший переворот в археологии!

Отшельник рассеянно слушал его горячую сбивчивую речь. Он хорошо понимал ее смысл, минуя слова. Будущее отражалось в его сознании картинами, и видениями, которым не было названия.

– Я научу тебя читать и распахну перед тобою самые мудрые и проникновенные книги, – с жаром говорил Костя. – Человеку дано единственное счастье на земле – счастье познания и творчества. Это и есть крылья нашей души, и я подарю тебе это горькое счастье полета над бездной! Мы будем путешествовать! Вся Слава Мира пройдет перед твоими глазами!

Сердце Отшельника стучало тревожно и гулко. Неведомая, сладкая тревога бередила его изнутри, словно среди зимы повеяло сырой землей и подснежниками. За десять лет он почти забыл человеческую речь, и теперь жадно впитывал слова маленького человечка, получившего непонятную власть над его душой и телом.

– Мне сорок пять лет, – исповедовался Костя, – а я никогда не был счастлив… Всю жизнь я куда-то бежал, спешил, оправдывал чьи-то надежды: родителей, взбалмошных женщин, сбрендившего научного руководителя. Теперь я свободен! У меня есть сын, и милостивые Боги склоняются надо мной!

Отшельник заснул на земляном полу у очага, уступив лежанку Косте. Спал он точно так, как привык спать в горах, под открытым небом, сжавшись в комок, прижав колени к подбородку и обхватив голову, и Костя с умилением заметил:

– Это внутриутробная поза – самая здоровая для сна. Так спали наши предки, не отягченные крышей над головой и иными комплексами. Когда-нибудь и я научусь…

Ранним утром отец и сын покинули избушку и двинулись к перевалу Хазар. Костя прихватил с собою карабин, Отшельник держал в руке короткое копье.

Путь до Богуры оказался дольше обычного, Костя был не ходок, и его нервная торопливость только затрудняла восхождение. Северный склон горы тонул в густом тумане, но Отшельник безошибочно вышел к пещере.

Округлый лаз был прикрыт широким плоским камнем. Казалось, многотонный монолит врос в склон и лежал тяжело, нерушимо. Отшельник быстро, как слепец, ощупал плиту, нашел неприметные вмятины, занесенные снегом, нажал, и плита повернулась на каменных шарах, отворяя вход в пещеру.