Текст книги "Среди эмиграции (Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920)"

Автор книги: А. Слободской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

В вестибюле, перед лестницей было пусто. Бросились налево в вестибюль, ведущий во двор, – тоже никого. Тогда, заглянув в биллиардную, которая отделяла внутреннее помещение от второго вестибюля, мы натолкнулись на человека, лежавшего на полу между биллиардом и дверью вестибюля. Это был ген. Романовский. Возле него на коленях стояла какая-то женщина и платком прижимала кровь, струившуюся из ранки возле сердца. Лежал он лицом вверх. Выражение лица было абсолютно спокойное, и только чрезмерная, мертвенно-синеватая бледность лица говорили, что он уже мертв. Убит он был наповал тремя пулями, из коих одна попала в сердце. В это время прибыл уже врач и начальство из драгоманата. Всех из вестибюля удалили. Проходя наверх и войдя уже обратно в зал, мы заметили справа, около стеклянной перегородки, трясущуюся фигуру какого-то солдата. Оказалось, что это был денщик графа Шувалова, с коим он вместе эвакуировался из Новороссийска. На мой вопрос: «что с вами?», он ничего не ответил. Продолжал стоять и дрожать. Кто-то принес валерьянки, он выпил и только после этого, успокоившись, рассказал: «Я стоял около вещей графа и случайно смотрел через стеклянную перегородку в зеркало, что на площадке лестниц. В это время я увидел в зеркало, что внизу идет генерал, а сзади него молодой офицер. Потом этот офицер остановился около одной колонны, выхватил из кармана револьвер и несколько раз выстрелил по направлению генерала. Затем он быстро побежал по лестнице в зал, но дверь была закрыта, и он начал стучать. Когда я увидел, что вы побежали и начали ему открывать дверь, я до того испугался, что не мог не только крикнуть вам что-либо, но даже двинуться с места. Я думал, что как только вы откроете, то он начнет стрелять в вас». Таким образом, единственным и совершенно случайным свидетелем убийства ген. Романовского был денщик графа Шувалова. Зеркало во всю стену площадки между лестницами отражало во второй этаж все, что происходило внизу в вестибюле. Если бы не случайное, нервное потрясение денщика графа Шувалова, то, вероятнее всего; убийца был бы задержан. Я точно деталей и примет убийцы не заметил, но зато денщик графа Шувалова описал убийцу с деталями и подробностями. По этим приметам было выяснено, что убийца по черной лестнице и через двор драгоманата бежал на улицу, ведущую вниз в Галату.

Перед этим убийством, в течение нескольких дней, во двор посольства заходили какие-то офицеры и наводили справки у швейцара и привратника посольства о приезде ген. Деникина и ген. Романовского. В день убийства этот офицер-убийца от княгини Урусовой узнал, что ген. Деникин и генерал Романовский уже в посольстве, остался во дворе и начал выжидать удобного случая. Случай этот вскоре представился и ген. Романовский был убит.

Минут через 15 все ходы и выходы из посольства были заняты английскими войсками. Последние были также введены внутрь посольства и поставлены для охраны ген. Деникина и драгоманата. Немедленно началось следствие, которое повели английские власти. Всех свидетелей этого убийства, в том числе и меня, немедленно схватили и повели на допрос в драгоманат. Лишь после продолжительного допроса всех освободили и поздно ночью я вернулся домой. В тот же вечер, после панихиды по убитом ген. Романовском, ген. Деникин, вместе со своей семьей, под охраной английских войск был доставлен на английский миноносец и на следующий день утром уехал из Константинополя.

В течение этого вечера весть об убийстве Романовского облетела весь город, и на следующий день посольский двор был полон беженцами, обсуждавшими убийство и причины, вызвавшие его. Особого впечатления на беженскую массу убийство не произвело. Ген. Романовский популярностью не пользовался и его считали «злым гением ген. Деникина». Ему приписывались все неудачи добровольческой армии и новороссийская катастрофа. Беженцы, придерживавшиеся этого мнения, считали, что это убийство было местью со стороны группы офицеров за вышеуказанные «грехи» ген. Романовского. Другие, – что это месть со стороны монархистов за нежелание Романовского, как начальника штаба, продолжать борьбу с большевиками, во главе с Врангелем. Третьи, – что выстрел был направлен не в ту сторону, куда следовало. Убить следовало не ген. Романовского, или ген. Деникина, а ген. Лукомского, бывшего при Деникине председателем «особого совещания». «Особое совещание» было в скрытой форме правительство, совет министров, под председательством генерала Лукомского.

Ген. Лукомский делал всю внутреннюю и внешнюю политику, и вот, по мнению этой группы, эта-то политика была причиной гибели армии и новороссийской катастрофы. Было и еще одно мнение, приписывавшее это убийство делу рук большевиков, и что, мол, надо ждать еще ряда убийств лиц командного состава. Большевики, мол, посредством убийства всей «верхушки» армии, хотят тем самым прекратить борьбу.

После убийства и в целях обнаружения убийцы было приказано от имени верховного союзного командования зарегистрироваться всем офицерам, врачам, военным чиновникам и солдатам у военного представителя и иметь удостоверение о регистрации. Все, не имеющие такового удостоверения, должны были арестовываться и немедленно препровождаться в Крым. Но этот приказ, как и вообще все приказы, не имел никакого успеха. На регистрацию явились лишь те, кто проживал в официальных учреждениях и общежитии.

Убийца разыскан не был, но молва говорила, что убийца безусловно, кому следует, известен, но по некоторым причинам решили это дело прекратить. С невыяснением убийцы не была выявлена и истинная причина убийства ген. Романовского.

То обстоятельство, что убийство ген. Романовского, одного из видных руководителей добровольческой армии, прошло почти незамеченным официальной печатью Врангеля, заставляло многих предполагать, что в этом убийстве были замешаны верхи.

Как уже указывалось выше, одной из причин, заставивших Врангеля согласиться принять на себя руководство дальнейшей борьбой с большевиками, была обещанная поддержка Франции. В первые же дни начала возобновления борьбы во главе с Врангелем и первой моральной поддержкой было официальное признание Францией правительства ген. Врангеля. После ликвидации большевиками Колчака, Юденича, Миллера, Деникина и ряда мелких противобольшевистских правительств, в Крыму и под властью Врангеля решено было сосредоточить все разбитые и разрозненные силы прежних правительств.

Вслед за признанием Францией, начался ряд «признаний» со стороны бывших руководителей противобольшевистским движением: ген. Семенов на Дальнем Востоке, Чайковский в Париже, Перемикин в Польше и т. д. вплоть до Махно в Екатеринославской губернии. Все они начали слать в Крым своих представителей с выражением покорности и признания власти Врангеля. Но признание Францией Врангеля имело, помимо платонического, еще и реально-материальные свойства. Армия, находившаяся в Крыму, после новороссийской катастрофы осталась, в сущности говоря, без снарядов и оружия.

Первая забота Франции, после признания, сводилась к снабжению всем необходимым армии Врангеля. Все находившееся в распоряжении французов снаряжение и боевые припасы на Салоникском фронте, оставшиеся от германской войны, были срочно направлены в Крым. Все находившееся оружие в Константинополе и захваченное турками во время войны у русских началось спешно приводиться в порядок. Сотни русских беженцев получили неожиданную работу по сортировке и чистке винтовок и принадлежностей. Беженцы работали в артиллерийских складах, по нагрузке и разгрузке пароходов. Работа кипела день и ночь.

Были, конечно, и жертвы. В Макри-Рее – станция железной дороги по направлению на Адрианополь во время сортировки и погрузки снарядов, в одном из складов вспыхнул пожар. Склад, был почти пустой и в нем находилось лишь некоторое количество пороха. Последовавшим взрывом пороха дверь, закрывавшаяся изнутри, была настолько сильно захлопнута, что ее удалось с большим трудом сломать снаружи лишь через 15–20 минут. Но было уже поздно. Все работавшие на этом складе, около 28 человек беженцев, погибли. После пожара нашли лишь обуглившиеся трупы. В газетах об этом случае не писали. Было запрещено.

Жизнь беженцев, после признания Врангеля, мало чем изменилась к лучшему, а вернее даже и ухудшилась. Отношение англичан к беженцам стало еще более высокомерным и презрительным. Французы, в свою очередь, теперь почувствовали себя полновластными хозяевами в отношении всех беженцев. По соглашению с ген. Врангелем им было подчинено и от них зависело каждое проявление жизни беженца. В свою очередь, беженская масса питала к ним неприязнь и злобу. Открыто в массе это не проявлялось, но отдельные столкновения происходили часто. Лишь одни итальянцы и американцы не вмешивались в беженские дела.

После эвакуации Новороссийска беженская масса постепенно начала входить в колею жизни. Начали различными способами приспосабливаться к новым и исключительным условиям жизни.

Наиболее легко и свободно себя почувствовала и зажила бешеной пьяной жизнью вся тыловая накипь и грязь, эвакуировавшаяся со всех путей отступления добровольческой армии. Все блестящее тыловое офицерство, жившее исключительно грабежами, погромами и убийствами, перебралось на новые тыловые позиции. Здесь грабить и громить было нельзя, но зато представлялась широкая и открытая возможность «шикарно» проживать и пропивать все добытые погромами и убийствами бриллианты и золото. Все лучшие и дорогие рестораны, отели были наполнены этими беженцами. Не имея возможности заниматься своим прежним «ремеслом», они быстро изыскали новые пути для своей деятельности. Началась спекулятивная и оригинальная торговля через драгоманах. После неудачной мобилизации было выпущено воззвание «ко всем честным гражданам, любящим свою родину». Предлагалось немедленно возвращаться в Крым и становиться в ряды армии. Проезд в Крым и довольствие в пути и ряд других льгот предоставлялись за счет военного командования. Перед отъездом выдавалось полностью новое обмундирование. Общая масса к этому воззванию осталась глухо-равнодушна. Но зато эта группа любителей легкой наживы быстро применила и использовала в своих интересах это воззвание-предложение. Они с гордо-важным видом явились и записались в драгоманате добровольцами. Получив новое обмундирование, проездной билет и деньги на довольствие, обмундирование немедленно продавали в Стамбуле на Гранд-базаре. На вырученные от продажи обмундирования и прочих вещей деньги, они покупали всевозможные наиболее легко провозимые товары. Пудра, духи, шелковые дамские чулки, сорочки и прочие предметы дамской роскоши в Крыму имели громадный спрос. За эти предметы там платили бешеные деньги. Эти товары стали объектом особого внимания в торговле «добровольцев-летчиков» или, как сокращенно их называли, «добролетчиков». Закупив товар на сотню турецких лир, они отправились в Севастополь. Таможенный досмотр по отношению «добровольцев» был самый примитивный, и они легко провозили свой товар. По прибытии в Севастополь, они официально и вполне добросовестно являлись к этапному коменданту. Он их зачислял в одну из военных частей и давал им неделю, полторы «на приведение в порядок своих личных дел».

Квартира и довольствие предоставлялись бесплатно в течение этого времени и под охраной удостоверения об отъезде на фронт «добролетчик» спокойно занимался сбытом привезенного товара. Ввиду огромного спроса, все продавалось в 8-10 раз дороже покупной цены. Некоторые во время одной поездки зарабатывали 1000–1200 турецких лир (одна турецкая лира в то время расценивалась приблизительно в 2 руб. золотом).

После удачно законченной продажи, «добролетчик» отправлялся в госпиталь, там свидетельствовался на предмет годности к военной службе. По различного рода болезням, ранениям и увечьям он «освобождался от военной службы» и спокойно возвращался в Константинополь. Затраты были на обратный проезд в Константинополь 15–20 лир и «непредвиденные расходы по госпиталю» 100–150 лир. Некоторые из «добролетчиков» закупали товар в Крыму: табак и пр. и везли в Константинополь, причем зарабатывали тысячные проценты.

По прибытии в Константинополь, вновь начиналась беспросветно-пьяная жизнь до нового «полета».

Впоследствии этот вид «заработка» приобрел настолько широкую популярность, что им занялись и беженки-дамы, исключительно из верхов. Въезд в Крым без служебных командировок был запрещен, но это «дам-патронесс» не смущало и они ехали туда с кипой всевозможных удостоверений от различных благотворительных и других учреждений. Барыши делились потом между непосредственно занятыми в этой работе и способствовавшими ей.

Затем другая категория беженцев, не военных, занялась торговлей и комиссионерством. В течение короткого времени вся набережная Галаты и Стамбула была усеяна всевозможными торговыми и агентурно-комиссионными конторами. Вся «улица Пера», начиная от тоннеля и кончая площадью Таксим, была занята торговыми предприятиями беженцев: мясными, колбасными, книжными магазинами, «кооперативами» и бесконечным числом ресторанов. Немного ниже по улице Тарля-Баши – русские промышленные предприятия: прачешные, пекарни и… водочные заводы Кромского, Смирнова с сыновьями, Романенко. Зубровка, рябиновая, перцовка и пр. «настоящие русские водки» заполнили собою все витрины греческих и русских магазинов и ресторанов.

После всяких греческих «дузико» (греческий спирт, сладковатый и с запахом аниса, который греки пьют, разбавляя водой) беженская масса набросилась и потонула в «настоящем русском спирте».

«Слава богу, – говорили они, – теперь он хоть одно утешение послал. Настоящий русский спирт. Дешево… Выпьешь на пять пиастров, а удовольствия на целую лиру. Главное же, пьешь и Россию вспоминаешь, а то ведь среди этой проклятой жизни не только Россию, но и свою физиономию забудешь»…

Пили и напивались до скотского состояния. Верхи и знать беженства – в ресторанах; низы – просто в харчевнях, столовках, на улицах и площадях. Каждый кровью и потом заработанный пиастр бережно откладывался, копился и относился Кромскому и К⁰. Особенно дикие размеры приняло пьянство после эвакуации Крыма, когда все выброшенное и обезличенное беженство находило единственное забвение в спирте Кромского, Смирнова и К⁰.

Имена Кромского, Смирнова и Романенко были популярнее имени ген. Врангеля.

Русский спирт проник абсолютно во все поры и щели неприглядной беженской жизни. Драки и воровство стали обычным явлением в жизни общежития беженцев. Вечером посольское общежитие было неузнаваемо. Днем все были в разгоне, к вечеру все собирались и несли с собой спирт, который здесь же, на полу, распивался.

Затем обычное дебоширство и драки. Однажды, поздно ночью вернувшаяся из города пьяная компания офицеров устроила очередной дебош, едва не окончившийся смертью одного врача. Пьяная компания офицеров, придя в общежитие, когда уже все спали, решила немного «попугать» беженцев. С этой целью человек пять стали на четвереньки и с диким рычанием, изображая медведей, начали бегать по спящим на полу беженцам. Крики, плач перепуганных беженцев, женщин и детей, наполнили общежитие. Наконец, один из беженцев, врач, подойдя к ним, попросил прекратить безобразие. Казалось, этого только пьяная компания и ждала. Моментально все вскочили и набросились на него. Затем, повалив его на пол, один из них кинжалом начал щекотать у него по спине. Остальные с револьверами в руках наслаждались этим зрелищем. Вдоволь насладившись криками и визгами врача, они заставили его подняться и повели вниз во двор, чтобы «пустить» в расход. Жена врача побежала в драгоманат за помощью. В это время другие беженцы успели дать знать генералу Лукомскому. Прибежавшая с Лукомским охрана застала врача уже «у стенки» и в некотором отдалении от него пьяных офицеров, готовивших свои револьверы. После короткого сопротивления пьяные офицеры были обезоружены. Когда офицеров вели в драгоманат, один из них вырвался из рук охраны и, набросившись на Лукомского, начал его бить. С большим трудом Лукомский был вырван из рук пьяного. После этого их связали и повели дальше. На следующий же день они были отправлены в Крым. Трезвые они поняли, «чем грозила» им отправка в Крым, и на коленях плакали и умоляли ген. Лукомского простить их и не отправлять. Нередко можно было видеть на улице Пера и других главных улицах, рано утром, возвращающихся из ресторана пьяных русских. Генералы, капитаны, корнеты, в блестящей форме, в одиночку и группами. Качаются из стороны в сторону, падают на прохожих и в грязь. Около них собирается дико хохочущая восточная толпа. Над ними издеваются и острят. «Рус хорошо», «Рус хорошо водка»… и т. д. В связи с этим был издан русскими властями соответствующий приказ, запрещающий носить военную форму во внеслужебное время. Смысл этого приказа был таков, что пить, конечно, можно, но не в военной форме.

Наряду с водочными заводами Кромского и К⁰, большое значение в жизни беженцев играло бесчисленное количество комиссионных магазинов на улице Пера. Обыкновенно компания беженцев человека в 3–4, в прошлом адвокаты, купцы, врачи, чиновники, помещики, а иногда и Офицеры складывали капитал 100–200 турецких лир и открывали комиссионный магазин. О клиентуре говорить не приходится. Вся беженская масса – вечные клиенты, продавцы своих вещей. Вся союзная армия и моряки с военных судов союзников – вечные покупатели. Все барахло беженского багажа, вывезенного из России, начиная от бриллиантов, золота, старинных картин и вещей старинного русского искусства – все сносилось сюда и продавалось за бесценок. Порой можно было видеть в этих магазинах такие вещи, о которых, вероятно, редко кто слышал. Все это становилось достоянием, главным образом, иностранцев, покупавших ту или иную вещь, как «память о русской революции» для подарка кому-либо из близких.

Родоначальником всех русских комиссионных магазинов можно считать первую «выставку и распродажу вещей русских беженцев» в залах посольства, называвшуюся «Exposition be Russe». Эта выставка была открыта в апреле 1920 г. группой беженцев. Официально цель была весьма благая. Во-первых, познакомить иностранцев с богатствами русского беженства и, во-вторых, продать эти вещи по наиболее выгодной цене помимо спекулянтов, греков и турок.

Помещение было предоставлено за какой-то ничтожный процент от чистой прибыли в пользу Красного Креста.

Успех этой выставки-распродажи был колоссальный. Весь большой голубой зал посольства был битком набит вещами беженцев. Бриллианты, драгоценные камни, золото, серебро, картины знаменитых художников, ковры, – все это предстало перед глазами иностранцев и поражало их богатством и количеством. Оки все спрашивали, как могли беженцы привести все с собой и тем более в момент гражданской войны и столь поспешного бегства.

В первые дни выставки посетителями исключительно была знать и верхи союзного командования, турки и греки: послы, секретари их, адмиралы, командующие, директора банков, знатные турки, греки и др. Каждый обязательно что-нибудь покупал. В первый же день выручка достигла до 8 тысяч турецких лир. За все время существования выставки-распродажи, месяц или полтора, было продано вещей на сумму свыше чем на двести тысяч турецких лир. Считая, что вещи продавались по самой минимальной расценке, в 5—10 раз дешевле их действительной стоимости, можно судить, какое огромнейшее богатство было вывезено из России. А ведь это только через Константинополь и первыми беженцами…

Почин, говорят, дороже денег, – и в короткое время на улице Пера один за другим начали расти комиссионные магазины. Для всех был «товар», все бойко торговали и наживались. Наживались, конечно, не на законном комиссионном проценте, а на покупке и перепродаже беженских вещей. Расчет всех владельцев комиссионных магазинов строился исключительно на острой нужде беженцев.

ГЛАВА IV
Конец добровольцев

С отъездом Врангеля в Крым и назначением его главнокомандующим, – вся крымская заграничная русская пресса сразу же выявила резко боевой фронт. Все официальные, «собственных корреспондентов» телеграммы были полны сообщений о реорганизации армии и переломе ее настроения. По их сведениям, воцарялся невиданный до сих пор образцовый порядок. Прибывшие из Крыма говорили то же самое и имя Врангеля было синонимом героя и спасителя отечества.

В бытность ген. Врангеля в добровольческой армии, у него неоднократно происходили трения и столкновения с командным составом казачества. Он был ярым противником какой бы та ни было, хотя бы и куцой, автономии казачества. В свое время он со своим другом ген. Покровским доказал это на деле, ликвидировав Кубанскую Раду. Во время отступления к Новороссийску, чтобы удержать казачество от окончательной измены, была дана казачьим областям некоторая видимость самостоятельности. Общая опасность на время стушевала остроту вопроса. Так было до Новороссийска. Первое столкновение за весь период отступления произошло у ген. Деникина с ген. Сидориным в Новороссийске. Добровольческая армия, прибывшая ранее, успела почти полностью погрузиться, казаки же, прикрывавшие отступление, пришли позже, когда все уже было занято. Ген. Сидорин, будучи атаманом Донского казачества, по прибытии в Новороссийск потребовал у ген. Деникина транспортных средств для перевозки казачьих частей в Крым и распределения тоннажа пропорционально численности добровольческой и донской армий. Кончилось тем, что часть казаков кое-как были погружены, но большая часть все-таки осталась. Брошены были все лошади, орудия и обозы. Еще и ранее существовавшие нелады между добровольцами и казаками после этой эвакуации окончательно вылились в форму неприязненных отношений и скрытой вражды. Личная неприязнь генерала Врангеля к ген. Сидорину, возникшая во время отступления от Харькова, обострила вопрос и подготовила почву для ликвидации всех «вольностей» казаков, кстати существовавших лишь на бумаге. С момента ликвидации самостоятельности казаков, единая, верховная власть должна была сосредоточиться в руках ген. Врангеля. Случай к этому вскоре представился. Донским командованием издавалась своя газета, кажется, под названием «Донской Вестник». Ряд статей, косвенно направленный против ненормальных отношений между Врангелем и казаками, послужил поводом к разгрому самостоятельности донской армии. Командованию донского казачества был предъявлен обвинительный акт в подготовке мятежа и измены. Между прочим, среди обиженных казаков было желание покинуть Крым и прорваться к себе домой, в Донские степи. На основании обвинительного акта ген. Сидорин был арестован и предан военно-полевому суду. Суд приговорил ген. Сидорина к расстрелу. Ген. Врангель, коему был послан приговор на утверждение, проявил великодушие. Смертная казнь была заменена каторжными работами с лишением всех чинов, орденов и званий. Но так как в Крыму «каторгу» – еще не выстроили, а казаки заволновались, то ген. Сидорина эвакуировали за границу.

Донская армия перестала существовать и была влита в русскую армию, как отдельная часть.

После приведения в порядок и реорганизации разрозненных и небоеспособных частей последовало наступление и борьба за Перекопский выход из Крыма. Ряд упорных боев с десантными операциями окончился в пользу Врангеля. Пришлое население Крыма и в особенности константинопольское беженство заволновалось и воспрянуло надеждой на скорое возвращение в родные места. Официальная пресса и «Осваг» ожили.

Все было полно описанием наступления, отдельных геройских подвигов, встречи армии благодарным населением освобожденных местностей, зверствами большевиков и т. д. Вся шумиха была создана для поддержания бодрости тыла, который стонал и был недоволен. Кроме того, это наступление было использовано в отношении общественного мнения заграницы, как показатель вновь возродившейся мощи армии после ее «болезни». Общий лейтмотив – «борьба с большевиками должна продолжаться».

Комитет общественного содействия, в связи с успехами армии, начал развивать свою деятельность в двух направлениях: среди союзников – за оказание помощи Врангелю и среди беженцев – за возвращение в армию всего боеспособного элемента. Офицерство, за весьма редкими исключениями, абсолютно отказывалось вновь возвратиться в армию. Открыто говорили: «Один раз нам удалось более или менее благополучно выскочить из этой каши, теперь довольно. А кроме того, какая гарантия, в случае неуспеха и провала всей новой затеи, что мы будем вывезены. Что Врангель и все, кому надо, уедут, мы ни одной минуты не сомневаемся, а вот о нас-то думать будет некогда и некому. Да и вообще 6 лет войны надоели». Таким образом, как прежний приказ о мобилизации, так и все эти новые обращения и воззвания к совести и патриотизму русских беженцев отклика не встретили.

В Крыму население реагировало на это наступление полным недоверием. «Что толку в этом наступлении», – говорили среди населения, – «все равно ничего из этого не выйдет. Уж если Колчак, Деникин и др. не могли ничего поделать, то что же может сделать Врангель со своей разложенной и деморализованной армией. Временно, может, и будут успехи, а там большевики все равно раздавят Врангеля. Главное, новое кровопролитие, еще более озлобит большевиков, и если только они ворвутся в Крым, то пощады никому не будет».

Армия так же своеобразно реагировала на наступление и возможность дальнейшей борьбы с большевиками.

Несмотря на кажущийся успех, настроение армии было плохое. С выходом армии из Крыма началось массовое дезертирство. Об этом не писали, но почти открыто говорили. Дезертировали солдаты, дезертировали и офицеры. Офицерство, не имея возможности выехать за границу и боясь перейти на сторону большевиков, опасаясь с их стороны мести, массами начало уходить в горы к зеленым. По всему побережью Крыма, начиная от Севастополя и до Феодосии, горы были во власти зеленых. Между прочим, в горы же ушел и один из адъютантов ген. Май-Маевского, из боязни ответственности по обвинению в каком-то преступлении, но затем был пойман и расстрелян. Некоторые острили, что ген. Май-Маевский, проживая в Севастополе не у дел и будучи обиженным на Врангеля, тоже собирался уйти в горы и сделаться «зеленым». Только одно «обстоятельство» удерживало его от этого шага – отсутствие в горах и лесах хорошеньких женщин. Местное население под тяжестью беспрерывных мобилизаций и реквизиций также массами уходило в горы.

Деятельность зеленых была настолько сильно развита, что некоторые прибрежные города бывали на продолжительное время совершенно отрезаны от внешнего мира и находились во власти зеленых. Принимаемые Врангелем меры не достигали своей цели. Некоторые отряды, посланные на борьбу с зелеными, или полностью переходили на их сторону, или же обезоруживались зелеными и возвращались ни с чем обратно. Зеленые, имея тесные общения с местным населением, были всегда в курсе всех событий и предпринимаемых против них мер. В случае, если против них выступал достаточно сильный отряд, они немедленно оставляли этот район и переходили в другое место, нападая постепенно и обессиливая высланные против них силы. И в конце-концов они их уничтожали. Нередко в горах разыгрывались целые бои с применением с обеих сторон артиллерии. Все приказы и угрозы расстрела той части населения, которая тайно или явно помогает зеленым, не привели ни к чему. Зеленое движение, параллельно с успехами ген. Врангеля, продолжало развиваться и шириться.

Неудачный десант из Крыма на Кубань для перенесения туда борьбы был компенсирован новым наступлением в направлении на город Александровск.

Параллельно с борьбой на фронте, в тылу проводился ряд. внутренних реформ, долженствующих укрепить успехи на фронте. Внутренние реформы должны были создать впечатление спокойствия на территории, занятой русской армией.

Власть, мол, настолько сильно себя чувствовала, что в состоянии заняться реформами.

Первой крупной реформой была земельная. Был опубликован закон о земле и о праве землевладения. Закон этот составлялся, кажется, известным крупным помещиком, Колокольцевым, бывшем при всех правительствах, начиная от гетмана и кончая генералом Врангелем – министром земледелия.

Основной и глубокий смысл опубликованного земельного закона, заключался в необходимости привлечь на свою сторону средние и зажиточные слои крестьянства через предоставление известного ряда льгот и преимуществ военнослужащим, – привлечь на свою сторону солдат своей армии. Практическая сторона закона заключалась в том, что все земли, за некоторыми исключениями, передавались за плату в собственность крестьянству. Причем, бывшим помещикам оставалось довольно значительное количество из всей их земли, а излишки продавались крестьянам. Расчет с помещиками производился самим правительством. Чинам армии и их семьям были предоставлены большие и лучшие участки и льготы по выплате.

Ясно, что эта мера отчасти подымала авторитет Врангеля, среди зажиточных слоев, но, с другой стороны, вызвала неприязнь среди бедных слоев и помещиков. Утешением для помещиков было мнение, что земельная реформа есть временная мера, и в момент, когда все будет успокоено, земля вновь будет возвращена ее прежним владельцам. Это мнение открыто высказывалось константинопольскими беженцами – помещиками и поэтому-то они так сравнительно молчаливо приняли этот закон.

Видный и богатый полковник, помещик Курской губ., имевший связи с правящими кругами ген. Врангеля, однажды в беседе открыто признался и сказал, что «мобилизация нас, дворянства, не касается. Ген. Врангель слишком умен, чтобы расходовать зря лучшие силы России. Мы нужны для творчества и созидания новой России во главе с монархом. Интеллигенция и весь народ – гниль… Они создали революцию, они зажгли пламя большевизма, так пусть же они своей кровью гасят этот пожар. Мы свое получим обратно, все до последней нитки, да еще и с процентами за все пережитое нами».

– Да, проще взять винтовку и пойти самим отнимать свою землю, – заметил кто-то из окружающих.

– Не совсем так, – ответил полковник. – Честность заключается в том, чтобы не брать чужого. А если кто взял, то его надо какими угодно путями заставить сознаться в этом, а также заставить, чтобы он сам собрал и вернул украденное. В этом теперь наша политика… Я лично никогда больше винтовки не возьму, а если вернусь обратно, то только владельцем своих прежних 3000 десятин.

Одновременно с законом о земле был издан приказ об организации сберегательных касс, куда население могло бы нести свои сбережения. Эти средства необходимы были правительству. Но при быстро падающей валюте, эти сберегательные кассы не имели никакого значения и население обращало все свои миллионы в товары и на покупку иных ценностей.