Текст книги "Новый Гольфстрим"

Автор книги: А. Подсосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Съехавшиеся в лаборатории академики-атомники, повторив работу, проделанную много раз Горновым и -его коллективом, получили тот же результат: койперит за несколько лет лежания в сером здании не изменил своих свс-йств. Выяснилось также, что способы проверки непроницаемости кассет вполне надежны и гарантируют безопасность применения койпррита для получения ядерного горючего.

В то время, как физики атомного ядра устремили все свое внимание на койперит и на изоляционные коробки Горнова, ища в них причину взрыва на "Арктике", в печати выступили со своей гипотезой ученые из других областей науки – астрономы и физики космических лучей. Они направили мысль и искания по другой дороге.

Они указали на силы космического происхождения.

Дело в том, что в день взрыва на самолете "Арктика" земля проходила близко от звезды 2327. В эти дни все высокогорные станции наблюдения космических лучей обнаружили, так называемые, жесткие ливни, состоящие из групп частиц с огромнейшей энергией. В составе космических лучей, кроме известных ранее частиц (электронов и мезотонов), было найдено большое число новых частиц, обладающих необыкновенной силы свойством ионировать воздух. Были ли то протоны (ядра водорода) или это были еще неизученные частицы космических лучей – вопрос остался пока невыясненным. Возможно в нашу атмосферу, – говорили эти ученые, влетели из космического мира потоки новых частиц.

Этим объяснялись наблюдаемые в тот день небывалые по силе электромагнитные штормы, необычно яркие полярные сияния, нарушение радиопередач, отмеченные. всюду, и целый ряд других явлений.

Стенки кассет, предложенных академиком Горновым, вероятно, не оградили койперит от этих частиц.

Это же объяснение высказал Рейкин еще там, в ущельи Дор-Ньера,– и теперь он считал, что объяснение катастрофы найдено.

Но гипотеза эта не вносила успокоения. Ведь если это так, то и в дальнейшем могут происходить расщепления ядер койперита в кассетах.

Волнения и споры были в центре внимания ученых.

Среди друзей Горнова разговоры были только об этом.

Вера Александровна с страстным вниманием прислушивалась к ним. Она не могла забыть последние минуты жизни Исатая. Непонятное слово, которое он силился выговорить – "дневсей", – звучало как что-то роковое и таинственное. Она была уверена, что Исатай знал что-то такое, что разом раскрыло бы секрет взрыва.

Виктор Николаевич и сам думал так же. Петриченко, наоборот, отрицал всякую связь между взрывами и состоянием Исатая, слово "дневсей" приводило его в ярость.

– Ерунда, – с раздражением говорил он. – Надо искать новые методы испытания и отбора кассет, а не заниматься разгадыванием каких-то загадок. Слово "дневсей" бессмысленно. Это несвязные звуки, вылетевшие из груди умирающего.

– Но если бы ты видел тогда Исатая, – горячо убеждала его Вера Александровна, – если бы видел то усилие, с каким он хотел во что бы то ни стало раскрыть какую-то тайну, тот ужас и отчаяние, которое он переживал. Ужас не перед смертью, а перед тайной, перед тем, что он не может открыть ее. Если бы ты видел все это, ты не умом, а сердцем понял бы, что это не бред, что действительно существует какая-то тайна, поверил бы, что слова о могущих быть катастро.фах и "дневсей" не были бредом.

Петриченко только что вернулся с подводного участка. Со всей присущей ему энергией он устремился в исследование и опыты, чтобы, доказав техническую возможность использования койперита, снова вернуться на строительство.

Он уже не говорил о риске, как четыре года назад, а сам убеждал Горнова провести тот или другой опасный метод работы.

Там под водой стоят машины-гиганты, которые готовы начать поднимать из морских глубин атлантические воды. Эти машины требуют ядерное горючее, и он с нетерпением ждал того момента, когда задвигаются огромные лопасти водоподъемных башен.

Как только будет закончена работа в лаборатории, он снова помчится туда.

Горнов отклонял его рискованные предложения.

– Четыре года назад, когда шло открытие койперита, я рисковал собой, тобой, моими помощниками и лабораторией, – отвечал он. – Теперь мы рискуем сорвать смелые, огромные планы, которые уже приняты или разрабатываются в Москве. Новый Гольфстрям будет достроен и пущен в действие, хотя и в меньшей против проекта мощности. Но за ним пойдут строительства второй и третьей очереди – отепление зоны вечной мерзлоты во всей Сибири. Решение этой хозяйственной проблемы потребует огромных количеств энергии. Койперит будет очень нужен, и мы должны очень тщательно проверить кассеты. Всякая спешка, горячность в таком деле вредны...

Вскоре после этого разговора в Чинк-Урт приехала экспертная комисия.

Как-то вечером, когда все работники лаборатории собрались в доме Академии наук, в комнату вошел профессор, член комиссии.

Разговаривая с одним из своих коллег, он сказал между прочим:

– Я нашел чей-то дневник в сейфе.

Вера Александровна была недалеко.

– Дневник в сейфе?!..-повернувшись и испуганно взглянув на профессора, спросила она. – Извините, пожалуйста... – И не слушая ничего больше, в необычайном волнении подбежала к мужу.

– Витя, – теперь мне понятно, что хотел сказать Исатай... Это слово "дневсей". Да, да... Я знаю... "Дневсей" – это днев-ник в сей-фе, – с расстановкой проговорила она. – Понимаешь, дневник.

– Погоди, милая. Я ничего не понимаю. Какой дневник? В каком сейфе?

Профессор был удивлен, когда к нему подошли Горновы.

– О каком дневнике вы говорили, профессор? Где он? – спросил Виктор Николаевич.

Глядя на взволнованное лицо Горновой, профессор добродушно усмехнулся.

– Будьте спокойны, я не прочел в дневнике ни одного слова. Я отложил его в сторону. Мне понадобились в архиве некоторые справки по койпериту, я заглянул в сейф. И там наткнулся на толстую тетрадь с надписью "Дневник".

– Где, где вы его обнаружили? В каком кабинете? – спросил Горнов, не менее взволнованный, чем его жена.

Профессор назвал номер комнаты и номер сейфа. Поблагодарив, Горновы торопливо направились в дальний блок серого здания, где находился обширный архив научно-исследовательского института.

ДНЕВНИК ИСАТАЯ САБИРОВА

Ночь нависла над каменным плато Чинк-Урта. Вдали темнел массив серого здания, на шпиле высоко в небе светилась и мигала золотая звездочка. С черных столбов, широким кольцом окружавших лабораторию, оскалив зубы, смотрели черепа, горели фосфорическим светом грозные надписи: "Не подходи! Смертельно!" Слышалось тихое жужжание электромагнитного кольца.

Пройдя по бесконечным коридорам серого здания" Горновы вошли в зал, где хранился архив.

Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.

– Исатай! – сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.

Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.

Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: "Пока умный думает, решительный сделает". "Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову". "Сомнения и колебания – море, пропадешь. Риск – лодка, сядешь и поплывешь".

Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.

При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: "Когда в нем говорят чувства – ум и воля его молчат".

Читая страницы, исписанные неровным торопливым подчерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.

Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.

Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: "Не успею сказать, произойдут катастрофы", – звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.

По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.

Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.

"Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!" – писал он.

Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие леред ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.

Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.

"Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима", – писал он.

Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.

– Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, – писал он. – Машинагигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься сосвобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!

С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.

Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.

"Не могу спать", "Опять кошмары", "Сегодня готов был побить..." Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.

Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.

За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: "Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом".

А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано:

"Все погибло! Природа Заполярья обрушила на строительство свою огромную мощь. Уваров предлагает спешно выводить подводников наверх, и он прав, Горнов настаивает на продолжении работ".

Перед вылетом в Чинк-Урт Исатай был настроен по-боевому.

"Виктор Николаевич включил меня в свою бригаду.

В десять дней мы должны заготовить кассеты с койперитом и переключить отеплительные галлереи Полярного порта на ядерное горючее. Мы выполним это и, хотя бы всю зиму стояли пятидесятиградусные морозы, не дадим замерзнуть гавани. Еду в лабораторию, где родился койперит. Чувствую себя здоровым, бодрым, полным энергии. К чeрту болезнь, нервы, переутомленке!"

Но уже с первых дней работы в лаборатории, как только началось усиление морозов, Исатая охватил страж за подводников. Снова он оказался во власти отчаяния.

"Не могу отогнать страшные видения гибнущих в батисферах подводников, – писал он. Не сплю третью ночь. Лишь только закрываю глаза, передо мной посиневшие лица, помутневший взор умирающих юношей. В камере лаборатории, когда выключаю свет н остаюсь в темноте, опять они. Хочу отогнать страшные картины, сосредоточиться на экране, на лампах и не могу... Сегодня мне показалось, что на экране блеснуло бледнозеленое свечение. Я подумал, неужели кассета пропустила лучи. Но ночью в глазах плавали те же светящиеся экраны, неоновые лампы – результат утомленного мозга. Могу ли я продолжать вести наблюдения"...

Накануне вылета из Чинк-Урта была сделана последняя запись в дневнике:

"Надо сказать Виктору Николаевичу о своем состоянии, о том, что я перестал верить себе, что я сам не знаю, правильно ли я веду наблюдения. Уехать бы куда-нибудь, в самую гущу борьбы, только бы не думать ни о замерзании гавани, ни о подводниках.

Но вправе ли я бросить работу в лаборатории, когда нас всего пять человек?"

"Сегодня я попробовал поговорить с ним, – писал он ниже. – Он сказал: "исполним долг наш". Я так и не решился сказать ему, что я не уверен в надежности своих кассет. Их надо бы проверить еще и еще раз. А сам я не смогу это сделать. О, как я устал от этих тревог, страхов, от мыслей..."

– Вот разгадка: и как я не видел его состояния, горестно проговорил Горнов, закрывая дневник. – Он хотел еще проверить кассеты. Просил, чтобы я оставил его в лаборатории. Я понял это, как трусость. Решение вылететь на четыре дня раньше захватило его врасплох. Сказать, что он не уверен в точности своих наблюдений, он боялся. Боялся, чтоб я не отложил вылетБедный, бедный друг...

Через несколько дней Академия наук вынесла решение:

"Кассеты Горнова и методика их испытания на непроницаемость для электромагнитных лучей вполне надежны. Койперит, помещенный вкассетах, может транспортироваться и применяться как источник ядерного горючего".

Тогда же Академия наук сделала заключение по поводу гибели самолета "Арктика".

Мнения ученых сводились к тому, что причиной катастрофы явилась кассета, не проверенная должным cбразом Исатаем Сабировым. Она оказалась уязвимой для космических лучей жесткого ливня, в который попал самолет. Выход самолета в сторону предотвратил гибель всего экипажа.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ТРЕВОГИ МИРАКУМОВЦЕВ

Как только комиссия закончила работы, Горнов закрыл лабораторию.

На другой день вместе с Петриченко он вылетел в Полярный порт, а оттуда на Саюм-Ньер, где заканчивалось строительство головного тучегона Центрального влагопровода.

Вера Александровна выехала в Бекмулатовск. Ей было поручено познакомиться на месте с ходом работ, согласовать сроки их окончания и распределить кадры атомотехников.

Она была рада этой поездке. Больше месяца она не видала отца, ей хотелось с ним повидаться.

В пустынях Мира-Кумах, Мед-Пак-Дала и в Чинк-Урте уже шла подготовка дна для будущих озер, но участок этот отставал от остального строительства. Причин к тому было несколько.

Работы на дне Арктического моря, строительстве Центрального влагопровода и зоны ливней заключались главным образом в сборке и установке машин, изготовляемых на заводах. В пустынях было другое.

Там строились тысячекилометровые плотины и дамбы, мосты, туннели. Передвигались с низких мест на более возвышенные строения, селекционные хозяйства, иногда целые сады и рощи.

Все эти работы требовали большого времени.

Во многих пунктах республики работали чрезвычайные комиссии по затоплению. Геодезисты и гидрогерлоги потратили более полугода на оконтуривание озер. В проектных бюро разрабатывалась сложная система водохранилищ.

Работа эта была сложна еще и потому, что при затоплении затрагивались интересы множества хозяйств местного и общегосударственного значения. Приходилось согласовывать вопросы, составлять варианты проектов.

Строительство овер-аккумуляторов с самого начала было выделено в самостоятельную организацию, но теперь подходил срок для сдачи Гольфстримстрою участков затопления.

Вера Александровна прилетела в Бекмулатовск вечером. Переодевшись с дороги, она пошла на половину отца.

Комнаты в старом доме Измаила Ахуна были уже не те, что два года тому назад, в день торжества рождения первой многоводной реки. Большой зал стал похож на музей. На полках, в застекленных шкафах, повсюду стояли экспонаты-действующие модели машин шахтостроительства, макеты сооружений. На столе, занимавшем почти четверть комнаты, лежала рельефная карта участка Шестой Комсомольской.

Все это были подарки, поднесенные отцу в день его восьмидесятилетнего юбилея.

Каждый экспонат представлял собой памятник победной борьбы, одержанный мелиораторами, утверждал торжество идеи поднятия многоводных рек из глубины земной коры.

Вера Александровна открыла дверь в кабинет.

Измаил Ахун, еще более грузный и тяжелый, сидел в своем глубоком кресле. На нем был обычный костюм – свободная холщевая блуза, c полузакрытыми глазами, опустив голову, он слушал Агронома Марчука, работавшего с ним много лет в Миракумском водном хозяйстве.

При входе дочери Измаил Ахун приподнял опущенную голову. В глазах его блеснула радость.

– Вера, милая дочь, – старик хотел подняться, но Вера Александровна не дала ему.

Она быстро подошла к отцу и, обняв рукой его полную морщинистую шею, поцеловала. Марчуку она дружески пожала руку. Он был старым ее знакомым.

– Опять засмотрелась на твой музей, – пододвигав стул и садясь рядом с отцом, проговорила Вера Александровна. – Особенно хороша рельефная карта Шестой Комсомольской.

Она взяла пухлую большую руку отца и нежно пожала ее.

На лице Измаила Ахуна показалась довольная улыбка.

– Это подарок моих юношей. На трех машинах везли сюда, – проговорил он. – Ты еще не знаешь. Она вся действует. Нажмешь кнопку и все задвигается – машины, поезда. Из стволов шахты вытекают реки. A v нас все еще война идет. Вон Марчук каждое выращенное им дерево считает важнее всего Нового Гольфстрима.

В уголках глаз Измаила Ахуна собрались лукавые смеющиеся морщинки.

– А я думала, что все это позади, – сказала Вера Александровна.

Горновой были известны эти настроения, "миракумовцев", как называли себя те, кто, по их словам, отстаивал пустыни от затопления.

– А что вас так волнует? – обратилась она к Mapчуку.

Агроном нервно повел плечами. Eго вид говорил, что же объяснять, все это уже решено и изменить ничего нельзя.

Однако он не выдержал и начал говорить, обращаясь поминутно к карте, где были нанесены пункты затопления.

– Вот в этих местах – наши заповедники и селекционные хозяйства. Десятки лет мы вели здесь акклиматизацию и выращивали плодовые и декоративные растения. А теперь нас сгоняют с насиженного места. Говорят: "давай, уходи, здесь будет аккумулятор". Марчук с горькой усмешкой взмахнул над картой, как бы сметая на пол сор.

Измаил Ахун снова опустил голову и полузакрыл глаза. Он не состоял членом комитета по затоплению и, когда ему предложили войти в состав комитета, отказался: "Стар я. Не хватит сил". Но все понимали, что причиной отказа было его отрицательное отношение к проекту Нового Гольфстрима.

Озеро, о котором говорил Марчук, было самым большим аккумуляторам солнечного тепла в Миракумской пустыне.

Комитет отвел заповеднику другую площадь; вопрос шел о том, как сохранить то, что было действительно ценным.

"Он все тот же, и его взгляды на затопление части песков не изменились", – с огорчением подумала Вера Александровна, взглянув на отца.

Измаил Ахун не проронил ни одного слова во время разговора дочери с Марчуком. Молча сидел он с полузакрытыми глазами, и, казалось, углубился в свои мысли.

Марчук продолжал говорить.

Он признавал большое хозяйственное значение строительства Нового Гольфстрима. И, как знающий агроном, он предвидел те благотворные перемены климата в пустынях и на огромном пространстве Советской страны и ту пользу для сельского хозяйства, которую получит страна в результате этого.

– Но зачем, – говорил он, – создавая одно, разрушать то, что уже сделано, на что потрачено много труда и средств?

– Скажите, Дмитрий . Иванович, – спросила Вера Александровна, – если бы на участке, занятом вашим заповедником, разведка обнаружила богатейшие в мире золотые или платиновые месторождения, признали бы вы необходимость перенести заповедник на другое место или хотя бы уменьшить занимаемую им территорию?

В голосе Горновой звучали сочувствие и доброжелательство.

– Ну, это совсем другое, – уклончиво проговорил Марчук.

– Почему другое? Вопрос идет -о ресурсах нашей страны.

Измаил Ахун, как бы очнувшись от дремоты, поднял голову.

– Будем говорить цифрами, – продолжала Вера Александровна. – На каждый квадратный метр водного зеркала падает солнечная радиация, которая только за один год даст тепла восемьсот миллионов калорий. Помножьте это количество на площадь Миракумского моря, получатся потрясающие цифры. И значит, как важно создать этот огромный аккумулятор солнечной энергии. Удержать, не допустить, чтобы эта тепловая энергия вновь унеслась в мировое пространство, а применить ее на пользу хозяйства нашей страны и, главным образом, в тех его отраслях, которые вам, как агроному, особенно близки.

Марчук взглянул на Измаила Ахуна, как бы ища в нем поддержки. Но тот, старый, уставший сидел опять с полузакрытыми глазами.

Разговор о заповеднике сам собой оборвался. Заговорили о другом.

ЧТО ДУМАЕТ ОТЕЦ?

В первый день приезда в Бекмулатовск Вере Александровне показалось, что она снова погрузилась в те споры, в нападки на Новый Гольфстрим, которые были в те дни, когда Виктор Николаевич впервые выступил со своей идеей.

И это неприятно удивило ее.

Она знала: ничто, никакие силы не остановят теперь начатого строительства. Но зачем сейчас эти терзания, сомнения в том, что уже претворяется в жизнь. Для чего они?

Вид отца... Его безучастное отношение к разговору в кабинете. Что это? Тайный протест или старческая дряхлость? Горновой было больно глядеть на него. С отцом у нее всегда было связано представление о силе, о несгибаемой воле и энергии, о страстном порыве.

И вот этот великан сидит согбенный, с низко опущенной головой.

С этим чувством Горнова вошла к отцу на другой день в Управление водного хозяйства.

Бекмулатов сидел за столом и просматривал бумаги, которые подкладывал ему стоявший рядом секретарь.

В кабинет влетел разгоряченный и вспотевший мужчина, с бронзовым от загара лицом. Это был директор Каучуконоса.

– Ты что же – удушить меня хочешь?! Пятьсот саженцев каучуконосов к чорту полетят! Давай воды! стремительно подбегая к столу, закричал он.

Измаил Ахун, не отрываясь от бумаг, пододвинул ему сифон.

– На, выпей, – прогудел он своим обычным низким басом.

Вошедший с сердцем оттолкнул сифон.

– К чорту! Говорят тебе-не уйду, пока не пустишь воду.

– Ну, что ж сиди, – спокойно пробасил Бекмулатов и обратился к секретарю; – Это надо выполнить немедленно. Через пять дней там будет тысяча человек. Бекмулатов сделал отметку в настольном календаре.

– Ты скажешь мне что-нибудь или нет? – сердито проговорил директор "Каучуконоса". – Мои саженцы...

– Хорошо, я предложу вот этой тысяче людей, которые через неделю прибудут сюда, – Бекмулатов постучал карандашом по столу, – предложу, чтобы они потерпели, обошлись как-нибудь без воды, а твои саженцы польем...

Проситель, отвернувшись и нахмурив брови, замолчал.

– Вот что, если хочешь моего совета, – заговорил миролюбиво Измаил Ахун,– перетаскивай свои саженцы вот в этот район, а здесь тебе не будет ни литра воды. В кабинет вошел новый посетитель. Ахун через стол дружески пожал ему руку.

– Бекмулатов! – сказал вошедший. – Твой Ахмат Алиев совсем взбесился. Канал засыпать принялся.

– Распоряжение чье?

– Твое.

– Так, выходит, взбесился-то я. Ты что же, товарищ Рогов, думаешь, я бумаги не читая, подписываю.

– Ну, как хочешь, а это я сделать не дам, – спокойно проговорил посетитель, опускаясь на стул... – У меня подготовлены две тысячи га под посевы хлопчатника. а ты...

– Ничего, засыплем. Дашь, – так же спокойно ответил Измаил Ахун, – а в будущем году можешь готовить не две, а двести тысяч га и воду Получишь на все двести.

Рогов тяжело опустил на стол свою широкую ладонь.

На подносе зазвенели стаканы.

– Не облей бумаги, – добродушно заметил Бекмулатов и отодвинул от него поднос с сифоном. – Придется, Рогов, этим участком пожертвовать на нынешний год... А ты не кипятись, – добавил он, видя, что тот приготовился к отпору, – иди в комиссию по затоплению, там и разговаривай.

Измаил Ахун повернулся к хмуро сидевшему директору "Каучуконоса".

– Тебе было известно постановление комиссии и тебе тоже,-дружески взглянул Бекмулатов на Рогова. – Вы думали, шутки шутят с вами.

– По то.му, как развертывались работы, я думал мой хлопчатник десять раз созреет, – проговорил Рогов.

– По тому, как развертывались. А ты возьми да прокатись по пустыне и посмотри, как они развертываются. Из окон твоего дома в совхозе не все видно.

Измаила Ахуна ежедневно осаждали с требованиями воды.

Вода нужна была людям и машинам. В Управление водного хозяйства звонили по телефонам, писали... Из пустыни мчались на самолетах люди. С утра до ночи Измаил Ахун слышал одно слово: воды, воды, воды!

В пустыне бурились сотни скважин, колодцев, рылись временные каналы, проводились стокилометровые водопроводы, ускоренным темпом шло строительство водоносных шахт.

Воду добывали всеми способоми и все-таки ее не хватало для растущего народного хозяйства. Чтобы не сорвать работу, на которой сосредоточила силы страна, обеспечить водой людей, прибывающих на строительство. приходилось ограничивать отпуск воды хозяйствам местного значения.

Из-за этого Бекмулатов нередко выдерживал сражения с людьми, которые были его старыми друзьями.

Вера Александровна, отойдя в сторону, незаметно прислушивалась к твердому, решительному тону, которым разговаривал отец.

Вчера, как показалось ей, он был дряхлеющим стариком. Сейчас она видела его таким же энергичным. твердым и решительным, каким знала прежде.

Его низкий бас гудел спокойно, только изредка он возвышал голос и тогда звенели стекла.

Почему же вчера в своем домашнем кабинете он не был таким? Устал ли он от споров, которые в продолжение трех лет ведутся в его присутствии, или в этом молчании, в полузакрытых глазах, проявляется протест, непризнание идеи, заложенной в основу Нового Гольфстрима.

А если он понял, что был не прав, как должны его мучить его прежние выступления на собраниях и в печати.

И Вера Александровна снова и снова всматривалась в отца. И не раз ей удавалось уловить печаль в его глазах.

НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ СОЛНЕЧНЫХ АККУМУЛЯТОРОВ

Еще до выезда в пустыню Горнова чувствовала ту деятельную жизнь, которая била в Мира-Кумах, в МедПак-Дала, в Чинк-Урте.

Она чувствовала эту жизнь по радостному возбуждению тех, кто появлялся в Бекмулатовске.

Между гольфстримстроевцами и работниками шахтоетроя, строителями озер и мелиораторами не замечалось никакой розни. Дружно, настойчиво они разрешали совместными усилиями вопросы и противоречивые технические задачи того или другого строительства.

В ожидании засухи, которая, по предсказаниям метереологов и синоптиков, должна была охватить Средне-Азиатские страны и прорваться на Кубань, Украину, Белоруссию и весь Ближний Восток, сокращение сроков строительства Нового Гольфстрима должно было сыграть огромную роль в хозяйстве всей страны.

По новому плану и обязательствам, принятым гольфстримстроевцами, в половине апреля должен быть пущен в действие головной тучегон на мысе Ях-Пубы, у пролива Широкого, а к первому мая все тучегоны Центрального влагопровода.

В июне, самое позднее, в июле может начать действовать вся система Нового Гольфстрима.

Воды Арктического моря потекут по Транскаспийскому каналу в Миракумскую пустыню. Север и юг образуют единое гигантское водное кольцо. Заполнятся озера и моря Миракумов. Воды будет более чем достаточно для всех мелиоративных мероприятий, хозяйств больших и малых. Тогда никакая засуха, никакие ветры-суховеи не будут страшны.

Для непосвященных в планы нового строительства работы, начатые в пустыне, представлялись непонятными, хаотическими, бессмысленными. Среди песков и каменных плато, там, где на десятках километров нельзя было встретить воду, вырастали вдруг огромные арочные мосты. Они висели над песками на высоте тридцати-пятидесяти метров, соединяя возвышенные плато и оазисы. Многие оазисы, промыслы и города обводились высоким валом, что придавало им вид древних крепостей.

Трубы огромного диаметра – будущие подводные туннели,-тянулись на сотни километров.

Всюду по дорогам и близ дорог ползли огромные неуклюжие машины, подняв над землей свои стальные хвосты чудовищ. Громыхая, скрипя цепями и грузно поворачиваясь то вправо, то влево, они взбирались по крутому валу.

Высоко в воздухе по канатным рельсам мчались тележки, груженные бетоном и пластмассой; пронзительно свистели торопливые электровозы, тянулись длинные поезда с землей и камнем.

Люди были всюду: на мостиках машин, на вершинах земляных насыпей, в глубоких выемках, куда страшно было взглянуть.

Воздух был полон грохотом камнедробилок, гудением моторов и пропеллеров, шумом, вылетавшим из труб землесосов, лязганием чудовищ, разом подхватывающих своими ковшами десятки кубометров земли.

В серых комбинезонах, в шлемах с защитными наушниками, в окулярах, люди работали, сообщаясь между собой по радио или пронзительным свистом, жестикуляцией и флажками.

Хотелось зажать уши и отойти дальше от этого шума, хаоса движений, свистков, взрывов. Но Горнова наслаждалась. Техника, которую так любила она, автоматизация здесь была доведена до совершенства.

Вера Александровна впервые увидела в действии те кварцевальные машины, для которых Виктор Николаевич в институте разрабатывал конструкцию атомных установок.

Над песочной насыпью медленно проплывали дирижабли. Вниз лились горячие лучи. Пески плавились и с плотины, как лава из жерла вулкана, стекали широкие потоки жидкого кварца.

Кварцевальные машины только начали входить в технику плотино-и каналостроительных работ. Оплавлялись плотины, комбайны-каналостроители двигались по пустыням, дробя камни и нагромождая по бокам насыпи.

С воздуха они походили на корабли, плывущие по глади океана. А сзади них летели в воздух огненные брызги, и ослепительно белая лава кварца текла по дну и по склонам только что прорытого канала.

Горнова с трудом оторвалась от этих картин. Развернувшееся здесь строительство превзошло все ее ожидания.

Пробыв в Бекмулатовске и его районах еще несколько дней, Вера Александровна выехала в Москву. Она не спрашивала отца, что он думает теперь об идее Горнова, как к ней относится. Для нее было ясно, что отец ее, могучий Измаил Ахун, никогда не пойдет против воли народа. Он будет честно и самоотверженно исполнять то дело, которое ему поручено.

– Поцелуй его за меня. Пусть не сердится, – сказал Измаил Ахун, прощаясь с дочерью.

Вера Александровна ласково кивнула головой и долго глядела ему вслед.

ПОДВОДНОЕ ПYТЕШЕСТВИЕ

Шел январь, а в районе Полярного порта и в окружности его на несколько десятков километров тундра освободилась от снега. Из отеплительных галлерей доносился глухой рокот. Пропеллерныщосы прогоняли тысячи кубометров воды через установки, переведенные на ядерное горючее койперита.

От свободной ото льда бухты поднималсягуман, тянуло теплым воздухом. Порт работал полным xoдом.

Строители торжествовали. Это была первая крупная победа, одержанная над грозной Арктикой. Она укрепляла уверенность в успешном завершении преобразования климата страны.