Текст книги "Новый Гольфстрим"

Автор книги: А. Подсосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Ты извини меня, Виктор, но ты, мой дорогой, сошел с рельс научного трезвого мышления. Твой проект заключает ряд труднейших и, я сказал бы, неосуществимых проблем. Этот новый Гольфстрим, как ты называешь, ты придумал его для того, главным образом, чтобы отеплить Арктику. Хорошая идея, она давно носится в воздухе. Отепляй! Ты сам говоришь, что первоначальное растопление льдов должно быть осуществлено ядерным горючим, полученным из койперита... Хорошо. Пусть же твой койперит и в дальнейшем отепляет север. Я никак не могу понять, для чего тебе обязательно надо пустыню превращать в море. Ты видел, как успешно мы превращаем ее в цветущий сад. Пройдет несколько лет, ее не будет совсем. Она будет сплошным садом.

Виктор Николаевич предвидел это возражение. То же самое сказал и отец.

– Ты говоришь, – сказал Горнов. – "Пусть твой койперит и отепляет север". Если бы вопрос шел даже только о том, каким путем, какой энергией мы должны отеплять север, то мне думается и в этом случае мы должны были бы подойти к решению этого вопроса с точки зрения экономики. Север потребует больших расходов ядерного горючего, что нам экономически невыгодно. Между тем, лучистая энергия солнца – бесплатный дар. И количество ее огромно. Если мы не удержим ее и не используем, она вновь унесется в мировое пространство.

Имеющиеся у нас материалы для получения ядерной энергии, как бы велики они ни были, понадобятся для других нужд в промышленности и сельском хозяйстве.

Но вопрос ведь ставится не только об отеплении севера. Я выдвигаю проблему власти над климатом. И отепление севера-только одна часть этой проблемы. Мы должны изменить климат всей Средней Азии, превратить его из резко континентального в субтропический, должны раз и навсегда обезвредить раскаленные сухие воздушные массы, скопляющиеся над нашими пустынями, оградить Кубань, Украину, Нижнее Поволжье от засух и суховеев, смягчить климат Сибири, разрешить проблему Каспийского моря, остановить его дальнейшее высыхание, дать странам Средней Азии большие пресноводные озера, в которых они могли бы широко развернуть рыбоводческое хозяйство, не менее продуктивное, чем скотоводство и хлебопашество. Мы должны, наконец, стать действительными хозяевами воздушного океана, научиться управлять его течениями, смирить капризы погоды и климата. Вот в чем главная суть моего проекта. Новый Гольфстрим-только подступ к этой будущей победе человека над природой.

Виктор Николаевич замолчал.

Присев к письменному столу, он закурил трубку. Облака табачного дыма медленно тянулись к раскрытой пасти стоявшего на столе какого-то мифического чудовища и исчезали в ней.

Все молчали. Петриченко, нахмурив брови, по привычке лохматил свою черную шевелюру. Лурье тяжелыми шагами ходил по кабинету. Исатай Сабиров отошел в угол комнаты, где стоял большой глобус, и, отвернувшись от всех, медленно вращал его вокруг оси. Поодаль от них на диване сидели Вера Александровна и маленькая полная старушка – жена Лурье.

– Я жду, – с некоторым раздражением проговорил Горнов. – Что же вы все замолчали?

– А что говорить? – пожав плечами, сказал Петриченко. – Жаль, что ты столько труда положил на фантастический проект. Мы ждали от тебя не этого, а...

– Договаривай, – тихо сказал Горнов.

– Что же договаривать? Я, кажется, высказался достаточно ясно.

Вера Александровна подняла голову и, откинув рукою упавший на лоб локон, укоризненно посмотрела на Петриченко.

– Ты, вероятно, хочешь, чтобы мы оставили свои работы и занялись осуществлением твоего проекта? – с усмешкой добавил он.

Горнов молча продолжал курить.

Исатай порывисто отошел от глобуса. В черных глазах его сверкнули огоньки.

–Нельзя так!-накинулся он на Петриченко.– Нельзя! Вы его друг, и вы его Друг, – он повернулся к Лурье. – Я тоже друг. У каждой мысли есть свое время, и если дело назрело, к его началу всегда подоспеют хорошие и сильные люди. – Широкая улыбка, обнажившая два ряда белых зубов, осветила его лицо.

Он подбежал к Горнову и схватил обеими руками его РУКУ.

– Я ваш друг! Веришь? И что угодно моему другу, угодно и мне. Пусть мысли и дела друга будут моими мыслями и моими делами. Понял? Куда ты, туда и я!прокричал он и бросил вызывающий взгляд на Петриченко.

Лицо Веры Александровны просветлело. Она первый раз видела этого смуглолицего, с черными горячими глазами, стремительного юношу.

– Если падать, так падать с хорошего верблюда, говорили наши деды. Знаете, есть колючая трава шангель. Когда идешь, она цепляется за одежду, рвет ее, царапает тело. Пойдем вместе!

Исатай опять подбежал к Горнову и горячо потряс его руки.

Лурье громко кашлянул. Засунув руки в глубокие карманы просторного пиджака, он подошел к Петриченко с грозно-нахмуренным видом.

– Вы знаете, что планирование водного хозяйства в речных бассейнах, принадлежащих к Каспийскому морю, сталкивается с весьма серьезными затруднениями? Советую вам внимательно отнестись к мыслям моего молодого друга. В них вы найдете разрешение целого ряда проблем. Тут и изобилие воды для машинного орошения засушливого Заволжья и пустынь, и, вообще, уничтожение пустынь, и решение проблемы Каспийского моря, и улучшение климата. Климата всей нашей страны!

Лурье высоко вскинул вверх обе руки.

Жена Лурье, наклонясь к Вере Александровне, сказала полушепотом:

– Так каждый раз: орошение и климат, климат и орошение. Никак не может примирить эти две задачи. И все волнуется, а в его ли годы волноваться...

– Осадков недостаточно не только в пустынях, – с прежним жаром продолжал Лурье. – Сельское хозяйство на Украине, в Заволжье предъявляет все большие и большие требования на воду, а где она? Волга взяла из всех бассейнов северных рек, а также из бассейна Дона все, что было возможно. А вы знаете, что такое проблема Каспия. За год в Каспийское море притекает всего 330 кубических километров воды. Непосредственно над ним выпадает осадков 90, а всего – 420. Столько же испаряется за год с его водного зеркала. При дальнейшем изъятии воды из впадающих в него рек площадь Каcпия будет сокращаться. Это изменит климат окружающих местностей, увеличит сухость климата, усилит деятельность суховеев, расширит площади пустынь. А все это потребует еще большего расхода воды на орошение.

Широким охватывающим жестом Лурье обеими руками очертил в воздухе замкнутый круг.

Жена с беспокойством смотрела на него.

– Ты бы сел, дай что-нибудь и им сказать, – мягко проговорила она.

Лурье покорно сел на стул, хмуря седые брови над добрыми блестящими глазами.

Наступившее молчание прервал Петриченко.

– У каждой мысли есть свое время, и если оно назрело, сказали вы, медленно заговорил он, повернувшись к Исатаю. – Совершенно верно. Назрело ли дело?-Вот вопрос. Осуществим ли– этот проект при современной технике? Не спорю,-фантазия очень заманчивая, но все же пока это только фантазия.

– Ты говорил мне это же самое, когда я впервые делился с тобой мыслью о получении искусственного койперита, – сказал Горнов, посмотрев на своего друга прищуренными глазами.

Петриченко смутился.

– Да, я не раз упрекал себя за то, но это совсем иное...

– Прости, я не хотел напоминать тебе, – примиряюще произнес Горнов.

Помолчав, Петриченко сказал:

– Атомная энергия по всей стране вступила в технику, в промышленность, в агрономию. Страна предъявляет на нее огромные требования. Удовлетворить эти требования-вот то, над чем мы, атомэнергетики, должны сейчас работать. Вот куда надо бросать свои знания и энергию койперита, а не пускаться в рискованные, сомнительные по результатам предприятия.

– Э-э! – с презрением воскликнул Исатай Сабиров. – Сомнения и колебания – море, утонешь, пропадещь. Риск-лодка, сядешь-поплывешь. Так говорили наши деды. А народ захочет и бездну перескочит.

Горнов поднялся с места,

– Ты не разубедил меня, Яков, – сказал он с внешним спокойствием. Время покажет, кто из наc был прав. Но я прошу тебя, прежде чем окончательно изрекать свое мнение, детально познакомиться с моим проектом, со всеми расчетами и доказательствами. Может быть, цифры больше убедят тебя, чем мои слова. Ты ближайший заместитель моего отца, ты руководитель Миракумского водного хозяйства – мне очень важно твое отношение и твоя помощь. Посмотри вот это на досуге-без предубеждения, объективно и спокойно, как подобает ученому. Очень тебя прошу.

Горнов подал Петриченко кипу бумаг и чертежей. Петриченко молча взял их и простился. Было заметно по его виду, что просмотр проекта не изменит его отношения.

МЫ ЕЩЕ ПОМЕРЯЕМСЯ СИЛАМИ

Измаил Ахун чувствовал сильную слабость. Эта слабость сердила его. Ночами он не спал.

– Мира-Кумы – сковорода для нагрева воды! – в сотый раз повторял он, вставая с кровати и подходя к большой, во всю стену, карте.

Нет, во всех Мира-Кумах не найдется ни одного даже небольшого участка, которым можно было бы пожертвовать для аккумуляторов.

Восемьсот тысяч квадратных километров. Почти треть всей площади пустынь!

Грудь Измаила Ахуна снова начинала вздыматься.

Ему не хотелось больше думать о проекте, но он не в силах был отогнать от себя эту мысль. В проекте сына заключалось что-то огромное, но, как казалось ему, враждебное тому, что поставил он целью своей жизни.

И страшно было то, что это огромное надвигается с правом своей силы. А его идея – водоносные шахты, реки, вытекающие из глубин земной коры, превращение пустынь в тучные пастбища, в поля и плантации, все, что до вчерашнего дня было самым большим, самым великим из всех проблем народного сельского хозяйства страны, все это начинало казаться Ахуну обыкновенным и небольшим в сравнении с гигантской проблемой, которую выдвинул сын.

Днем Измаил Ахун выезжал на строительство. С автострады доносились знакомые звуки движения машин.

По арыкам, белея пеной и искрясь на солнце, бежали ручейки. Шли люди, бодрые, оживленные, как всегда. Как будто ничто не угрожало строительству, которым руководил он.

Город Бекмулатовск жил своей обычной большой жизнью.

Измаил Ахун знал, что сейчас делалось во всех уголках его водного хозяйства. В одном месте заканчивалось рытье большого канала, в другом бурились водоносные скважины большого диаметра, через два-три дня ожидали выход воды. Шла проходка нескольких наклонных шахт. Из каждой шахты пойдет небольшая речка.

Самое крупное строительство было в тридцати километрах от Бекмулатовска. Это была Шестая Комсомольская шахта.

Туда и направился Измаил Ахун. Там заканчивалась проходка последних штреков, монтировалось сложное атомооборудование. Сотни машин рыли, дробили, сверлили и укрепляли подземные пласты.

Из стволов шахты вылетали поезда, груженные породами; они неслись по рельсам и по воздушным путям в пустыню и скрывались далеко за высокими барханами. Оттуда, из-за барханов, мчались поезда с людьми, с машинами, с железом, с цементом, с пластмассой. Все это скрывалось в широкой пасти наклонных и вертикальных стволов.

Строители Шестой Комсомольской уже дошли до глубины пяти тысяч метров и вскрыли мощные глубинные водотоки, существование которых предсказывал Измаил Ахун.

Более ста пропеллерных насосов с сердитым рокотом выбрасывали тысячи кубометров воды, поднимая воду из яруса в ярус в подземные, озера.

По штольням неслись ручьи и речки. Бурливые, шумные воды звенели и искрились голубыми струйками, играя лучами, исходящими от стен и потолков галлерей и штолен, покрытых светящейся пластмассой.

"Моя идея-сплошное озеленение пустынь-остается ясной, убедительной, думал Ахун. – Скоро картографы нанесут на карты новую широкую голубую линию первую многоводную реку, вышедшую из глубины пяти тысяч метров. Народ живет этой идеей. А я испугался какой-то беспочвенной юношеской фантазии. Малодушие, старческая слабость, – сердясь на себя, продолжал думать Измаил Ахун. – Пусть-ка он выступит перед моими орлами со своим проектом. Пусть-ка скажет им: прекратите рыть шахты, здесь будут озера – аккумуляторы солнечной энергии..."

Приехав в управление водхоза, Измаил Ахун прошел в свой кабинет. Петриченко кратко доложил ему донесения начальников строительных участков.

– Из скважины №... пошла вода. Дебет 100 кубометров в час. Строительство канала... закончено. Можно включить в мелиоративную сеть... Дождевые станции селекционного хозяйства сохранили все посевы. Скважины, питающие эти станции, работают без перебоев.

Измаил Ахун выпрямился. Слабости, утомления как не бывало. Его тучная фигура снова стала легкой, подвижной, и Петриченко с удивлением услышал в ответ на свой доклад слова непонятно к кому обращенной угрозы:

– Мы еще померяемся с тобой силами. Посмотрим, кто будет победителем.

НА ГЛУБИНЕ ПЯТИ КИЛОМЕТРОВ

Город Бекмулатовск был убран по-праздничному -флаги, плакаты, ярко расцвеченные ленты и ковры в окнах домов, цветы в руках и в петлицах у всех, кто был на улице.

Утром Горнов на одноместном автожире вылетел из Чинк-Урта. Он хотел присутствовать на общенародном торжестве, разделить радость отца и своих товарищей. Он прекрасно понимал все значение ввода Шестой Комсомольской.

Открытие Шестой Комсомольской было праздником всей страны.

День был безветренный. Горнов летел низко. Бесконечной лентой тянулась внизу автострада. По ней колоннами двигались машины с празднично одетыми людьми.

"Где-то здесь и Вера с Аллочкой", – думал Горнов, всматриваясь в пестрый йоток машин.

Неожиданно среди обычных автомобильных гудков, донесся тревожный вой сирены. С бешеной скоростью пронеслись большие красные машины аварийного отряда, автомобили с газовыми баллонами, с цистернами-огнетушителями, с какими-то приборами.

По большому количеству несущихся аварийных отрядов и машин Красного Креста Горнов догадался, что где-то на стройке произошла большая авария.

Из-за барханов, где были вспомогательные стволы Шестой Комсомольской, поднялись густые белые клубы. Освещаемые солнцем, клубы выкидывались с правильными промежутками, ширились и растекались по раскаленному сине-лиловому небу. Оттуда же донесся низкий гул и грохот взрывов.

Горнов прибавил скорости и через несколько минут спустился недалеко от одной из вспомогательных шахт. Из ствола шахты, как из кратера вулкана, с шумом вырывались огромные снопы горящих газов. Земля сотрясалась при каждом взрыве. Из глубины доносился глухой низкий гул.

Район всего комбината был оцеплен караулами. Опасались взрывов и извержений лавы в других штольнях. К вспомогательному стволу везли перфораторы, бурильные станки, взрывчатые вещества.

Знакомый инженер, пробегавший мимо Горнова, торопливо сообщил ему, что штольни, соединяющие аварийный ствол со всей остальной шахтой, уже взорваны и таким образом путь лаве будет прегражден.

– А где Бекмулатов?

– В шахте, – крикнул инженер и помчался дальше. Горнов прыгнул в мимо идущий состав и спустился в шахту.

Он во что бы то ни стало решил найти отца. В этот опасный момент он хотел быть возле него.

Во всех ярусах шахты, в штреках и галлереях было движение. Шахтеры и инженеры разгружали прибывающие вагонетки и автокары. На себе перетягивали в боковые штреки перфораторы, несли какие-то ящики. Тянули энергопроводку.

Работа была уже налажена. Быстро без суеты и ненужных криков люди делали свое дело. А сверху прибывали новые поезда. Вниз и вверх стремительно неслись клети подъемных машин. Откуда-то доносился глухой гул взрывов.

Было душно и нестерпимо жарко.

В одной из галлерей Горнов увидел Петриченко. Он разговаривал с инженером. На опрокинутых ящиках ле жали развернутые планы аварийного участка, маски противогазов, стояли телефонные аппараты, микрофоны. Это был наспех организованный штаб, руководивший борьбой с прорвавшейся лавой.

– Эти штреки надо взорвать в первую очередь,говорил Петриченко, то и дело вытирая потное лицо.

Светящаяся пластмасса стен и потолков обливала галлерей и штреки спокойным голубоватым светом. Протекавший по штреку ручей, один из истоков будущей многоводной реки, безмятежно журчал и светился под голубыми лучами.

Откуда-то из бокового штрека донеслось торопливое стрекотание перфоратора, где-то зашипела вода. Тяжело ахнул отдаленный взрыв.

Петриченко взял телефонную трубку.

– Отходите к галлерее сто шесть. Придется пожертвовать всей штольней, – отдал он приказ.

Движение кругом усиливалось. Мимо тянули пневматические шланги. Пробежала группа людей в противогазах.

– Где отец?-проговорил Горнов, наклонившись к плечу Петриченко.

– Виктор! – живо обернувшись, проговорил Петриченко и тотчас взял трубку, начал кому-то объяснять:

– Очаг землетрясения в горах Алтая. Удар идет с глубины сорока пяти километров. Сила-десять баллов.

– Да. да, – снова заговорил он после небольшой паузы.-Волны земной коры пришли с юго-востока. Сместили пласты горных пород. Образовавшиеся трещины достигли южного сектора шахты. По ним прорвались в штреки лава и грязевые массы из пустот. Эти огромные пустоты, наполненные илом и грязью, нам хорошо известны. Из-за них мы в свое время во всем смежном районе не запроектировали ни одной шахты, хотя знали. что там проходят мощные подземные водотоки.

Петриченко остановился. Его, видимо, о чем-то спросили.

– Всей шахте не угрожает,-сказал он и добавил: – если не последует новых толчков. Заливаемые лавой и грязевыми массами штреки изолируем. Опускаем щиты, а где их нет – взрываем. О ходе катастрофы буду сообщать.

– Вот в какой момент пришлось встретиться, – оббратился Петриченко к Горнову, кончив разговор. Его худощавое, покрасневшее от жары, лицо было взволновано. – Об отце не беспокойся. Я отправил его домой. С ним стало плохо. Что-то с сердцем. У нас положение, надо сказать, тревожное. Пока неизвестно, какие смещения пластов произошли, какие образовались новые трещины, пустоты. Неизвестно, насколько прочно осели смещенные пласты. Возможен новый удар, новые толчки, образование новых смещений, трещин. Надо быть готовыми ко всему, во всех секторах, в каждой штольне.

Петриченко взял один из планов, лежавших на ящиках.

– Этот участок тебе хорошо известен. Десять лет назад, мы вместе с тобой работали над проектом. Помнишь?

Горнову показалось, что в сдержанном голосе друга прозвучала скрытая горечь.

– Да, я все это хорошо помню, – произнес Горнов.

– Организуйте там штаб этого участка. С тобой будут... – Петриченко назвал несколько фамилий инженеров.

Зазвонил телефон.

– Бросайте все и быстро отходите в боковую .штольню, – приказал Петриченко и, не скрывая тревоги, обратился к одному из стоявших: – Скорее поезжайте в тридцатую южную. Посмотрите, что можно спасти.

Затем обернулся к Горнову.

– Простимся... Может быть... Не договорив, он быстро притянул к себе его голову и поцеловал.

Путь до указанного места, пятнадцать километров. Горнов с группой инженеров пролетел за минуту в кабине пневматической дороги.

Они вышли у площадки, глубоко вдающейся в сторону от главного штрека. Под низким сводом, подпертым каменными столбами, стояли ремонтные машины. Торчали вверх краны, стрелы, складные лестницы.

На площадке было тихо и спокойно. Сюда не доносился даже гул взрывов. Группа энергетиков проводила новые линии, радисты устанавливали связь со всеми участками шахты.

Невдалеке зияла темная бездна водосбора. По отвесному краю ее тянулась полутораметровая труба мощного атомного насоса.

Этот насос сегодня, в день рождения первой реки, должен был начать выкачивание воды. Вода, подпертая щитами, уже заполняла штреки и галлереи шахты, как бы ожидая сигнала ринуться широкими потоками к водосборам насосных станций.

Горнов распорядился работами и включил радиостанцию на волну главного штаба.

Передавался приказ:

– В случае моего выхода из операции держать связь с штабом Горнова. На волне...

"В случае выхода из операции", – повторил Горнов. Да, он знал, что значили эти спокойные слова. Невозможность задержать потоки раскаленной лавы или новый удар, новые волны земной коры. Удар, – и все штреки и галлереи, где находился его друг и сотни шахтеров, будут залиты огнем. "Он из любви ко мне нарочно дал мне это поручение в самый безопасный участок".

Стараясь не думать об отце, об Якове, Горнов начал руководить работами.

В ровный спокойный гул работы внезапно прорвался грохот взрыва. Галлерея и штольни заколебались.

Сверху, сталкиваясь и разлетаясь на мелкие брызги, полетели камни и куски породы. С оглушительным треском металла разорвалась и полетела вниз широкая труба насоса.

Нельзя было ни понять, ни представить себе, что происходит кругом.

Минута, и все кругом переменилось. – Всюду груды развалин, камни, обломки светящейся облицовки, исковерканная, изогнутая труба пневматической дороги, разбитые машины ремонтной базы.

Конец штольни, как бы вышибленный снизу ударом огромной силы, поднялся на два метра над галлереей.

На площадке образовалась трещина.

Трещина ширилась. Не прошла и минута, как огромная глыба, отколовшись, с грохотом полетела в пропасть. Откуда-то донесся крик ужаса.

Мысль о судьбе шахты, о всех, кто был с Петриченко, молнией пронеслась в голове Горнова.

Перепрыгивая через груды камней, он подбежал к радио.

– Петриченко, Петриченко!

Но в приемнике стоял неимоверный шум.

Наконец прозвучал знакомый голос:

– Остались без тока. Холодильная сеть не работает. Где-то произошел разрыв провода. Полагаю, в районе насосной станции.

Горнов знал, что последует за этим.

С каждым километром в глубь земли температура поднимается на тридцать градусов. Петриченко и весь его участок на глубине пяти километров.. Какие-нибудь десять минут, и воздух нагреется до точки кипения.

Дать ток – восстановить холодильную сеть, и все будут спасены!

Горнов бросился к одной из уцелевших ремонтных машин. Водитель с места сорвал машину, унося в глубь штольни Горнова и тех, кто успел вскочить вместе с ним. Машина неслась по штольне, – кидаясь от одной стены к другой, перелетая через трещины.

На ходу Горнов лихорадочно хватал микрофон.

– Яков, Яков! – кричал он. В ответ доносился неясный гул.

Машина едва не полетела в пропасть. Впереди зияла широкая щель. На голубом фоне стены чернел оборванный провод, конец его спускался в глубину щели.

–Выключите ток!-быстро сказал Горнов, выскакивая из машины и на ходу натягивая резиновые перчатки. Заглянув в бездну, он с ожесточением начал дергать провод.

– Придавило камнем, – сказал кто-то.

– Подготовьте спусковой аппарат, – отрывисто скомандовал Горнов. Освобожу конец, на меня не теряйте ни секунды, – добавил он.

Начался спуск. Секунды были мучительно длинными. Черная бездна дышала жаром. Несколько вдохов раскаленного .воздуха – и конец: обморок или смерть.

С страшным усилием, напрягши всю волю. Горнов стал освобождать провод, прижатый нависшим камнем. Лицо его жгло, в глазах острая, режущая боль, в голове вихрь, обрывки мыслей.

Наконец провод свободен.

Горнов дал сигнал.

Сдерживать дыхание дольше уже не было сил.

"Теперь это не так страшно: они спасены", – это была последняя мысль. Он потерял сознание.

ГДЕ ВИКТОР?

Женщины смотрели, на далекие зловеще-свинцовые клубы дыма и напряженно прислушивались к доносящемуся глухому гулу.

Через слой стоявшей в воздухе бурокрасной мглы огромным багровым шаром, с резко очерченными краями, смотрело солнце. Оно жгло и калило пески.

Измученная страхом за мужа, за отца, за всех, кто был там, среди огня и взрывов, Вера Александровна старалась не выказать перед друзьями своего отчаяния. Ей уже кто-то сказал, что Горнова видели, как он спускался в шахту.

Кругом слышался гул волнующейся толпы, откуда-то доносился пронзительный крик ребенка, чей-то приглушенный плач.

По временам проносились машины. Люди устремлялись им навстречу. Останавливали, расспрашивали. Сведения были неопределенные, часто противоречивые.

Мимо промчался мотоциклист. Он что-то крикнул и махнул рукой. Всем показалось, что это был жест отчаяния. Как будто он хотел сказать этим жестом: "Все погибло".

Вдали показались кареты Красного Креста.

Вера Александровна, с ужасом смотрела на их медленно катящийся поток.

Сколько их! Десять, двадцать, пятьдесят...

Не двигаясь, не смотря ни на кого, стояла она и старалась хотя бы на миг проникнуть взором за занавески карет. Сердце ее сжималось от предчувствия горя.

Вслед за каретами показались большие красные машины аварийных отрядов. На них сидели усталые, угрюмые люди, покрытые черной грязью и копотью.

Страх и тревога росли. С песков никто не уезжал. Шахтеры, инженеры мужья, сыновья и братья – были еще там. Снова потянулись длинные минуты ожидания.

Вера Александровна то подходила к своей машине, то шла на автостраду. Там снова началось какое-то оживление. Из-за барханов медленно двигались автомобили.

Впереди шла машина Петриченко. Он был почти неузнаваем. Закопченный костюм. Лицо, покрытое густым коричневым налетом, возбужденный, беспокойный взгляд.

Увидев скопление народа, он остановил машину. С усилием встав с сиденья, он приподнял руку. Все затихли.

– Наши славные шахтеры и строители, – сказал он, – остановили огненную лаву. Стихия усмирена. Шестая Комсомольская – наша гордость и слава – скоро войдет в строй.

Вера Александровна подошла к машине Петриченко.

– Виктор? Где Виктор? – спросила она, протиснувшись вперёд.

Петриченко отвел глаза в сторону.

– Где Виктор? – уже с отчаянием повторила Вера Александровна.

Он молчал.

И это молчание сказало Горновой всё.

В ТЕМНОТЕ

Дежурный врач предупредил: ни один луч света не должен проникнуть в палату. Спасти зрение может только абсолютная темнота.

Петриченко осторожно вошел в темную комнату.

– С кем это он разговаривает? – с удивлением подумал он, прислушиваясь к ровному голосу Горнова.

– Наши пустыни получают количество калорий тепла, число которых исчисляется единицей с четырнадцатью нулями. "Чтобы получить такое же количество тепла от промышленности, изготовляющей ядерное горючее, пришлось бы построить сотню больших заводов.

"С кем это он? Неужели один?" – подумал Петриченко уже с тревогой.

А Горнов продолжал спокойно и размеренно:

– Я выдвигаю проблему: во-первых, – удержать возможно больше энергии из той, которая излучается с территории наших пустынь в мировое пространство. Вовторых, – правильно распределить эту энергию по стране и использовать ее целесообразно для пользы народного хозяйства...

Петриченко постучал в дверь.

В палате было так же темно, как и в соседней комнате.

– Мне сказали, что ты один?

– Я один. Присаживайся. Очень рад, что ты пришел.

– Так... Как ты себя чувствуешь?-осторожно спросил Петриченко.

Горнов рассмеялся.

–Ты, я вижу, тревожишься о моем рассудке?

– Ты разговаривал с кем-то...

– Эх ты, математическая голова. Я диктую диктографу статью для журнала.

– Чорт знает!-смущенно пробормотал Петриченко. – Эти дни нервы так напряжены. Всякая ерунда лезет в голову.

Друзья помолчали.

– Если бы ты знал, как хочется мне тебя обнять, неожиданно сказал Петриченко. – Прижать так, чтобы все ребра захрустели.

– Представляю, каким ты вышел бы отсюда. У мeня все лицо покрыто какой-то мазью. Обещают все это снять дня через два.

– А как глаза?

– Теперь хорошо. Да, Яша, перспектива остаться без глаз мне не улыбалась..Я уже примеривался, как это будет.

– К тебе никого не пускают. Я едва к тебе прорвался.

Петриченко протянул руку. Ничего не видно. Кровать,

стол, стулья, где-то тут стоит диктограф. Как бы не наткнуться на склянку или какой-нибудь аппарат...

– Я никогда не забуду то, что ты сделал в шахте, сказал Петриченко.-Я уже думал, что все погибло.

– Не стоит об этом говорить. Скажи лучше – просмотрел ли ты мой проект?

– Просмотрел.

– Ну, и что?

Петриченко помедлил с ответом.

– Ты чудак, Виктор. В тебе странно уживается вместе поэт и ученый.

– Это плохо?

– Ну, конечно. Почему твой проект я встретил тогда в штыки? Ты оглушил меня. Когда хотят пустить машину на тысячу оборотов, ту машину, которая работала раньше на сто оборотов, что делают конструкторы? Они выкидывают не пригодные для таких скоростей части и заменяют их другими. И только, произведя расчеты, проверив, способна ли новая конструкция работать на тысячу оборотов, – пускают ее.

– Ты хочешь сказать, что я должен был сперва переконструировать твои мозги?

– Да, должен. Мозги тоже привыкают мыслить в определенных пределах возможного. Ты сразу захотел разрушить наши понятия и представления, которые мы привыкли считать абсолютными.

– Продолжай, продолжай, – с добродушной усмешкой в голосе сказал Горнов.

– Ты говорил с нами не как ученый, инженер, работающий над конструкцией гигантской машины, не с циркулем и линейкой в руках. Ты говорил больше как поэт. Рисовал картины: виноградники и апельсиновые рощи там, где сейчас льды и тундра, субтропическую роскошную природу в тех районах, где сейчас пески и голый камень. Все это великолепно. Но для меня это была поэзия. Привел ли ты нам тогда убеждающие расчеты, цифры?

– Ты не хотел слушать меня, ты сразу прервал меня, как только я заговорил о затоплении части МираКумов.

– Согласен. Но ты знаешь, что я привык верить только расчетам и цифрам, а не поэзии, как бы прекрасна она ни была.

– Подожди, – прервал его Горнов, – но сейчас, когда ты увидел эти расчеты и цифры, как сейчас ты относишься к моей идее, к ее осуществлению?

– Сейчас? – задумчиво повторил Петриченко. – Мне кажется, что твоя идея должна встать на очереди дня. За ней будущее. Наши работы здесь в пустынях должны быть только звеном в общей цепи всего грандиозного строительства. Оно, я проверил твои расчеты, оно вполне осуществимо.

– Яша! – вскричал Горнов. – Значит, ты веришь в мою идею?

–Да, да. Вначале меня несколько смутила та часгь проекта, где ты говоришь о центральном влагопроводе, о зонах ливней, в общем, о передвижении влаги на расстояние свыше тысячи километров. Потом я в ней разобрался.

– Да, это и для меня долго оставалось нерешенной проблемой. Я дни и ночи просиживал над синоптическими картами. Я видел хаос стрелок ветров, значков облачностей, цифр давления, влажности, осадков. Я высчитывал энергию, заключенную в циклонах, и думал: чeрт возьми! Как с этим справиться?

Тропосфера – этот великий воздушный океан, вечно двигающийся всею своей массой с запада на восток, под влиянием вращения земли! Воздушные течения от экватора к полюсам и обратно! Как можно обуздать эти огромные силы? А местные воздушные течения-циклоны, антициклоны, пассаты, муссоны... Их движения незыблемый закон природы. Опять думаю-энергия, заключенная в них, огромна. Она несравнима ни с чем, несравнима даже с атомной энергией.

– Ты хочешь сказать, с тем количеством энергии, которое мы научились брать у природы для своих нужд?

– Конечно, конечно.

– Ну, и как же ты пришел к своим практическим заключениям?