Текст книги "Крест Марии (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Кроме того, среди записей была полная возмущения заметка о жадности луковианцев. С двумя восклицательными знаками. Сперва я не поняла даже. Но потом, продолжив чтение, мягко говоря, обалдела. Как оказалось, здесь такая келья-тюрьма не одна. Их много. Точнее очень много. И все они летают. Далее записи обрывались банально – кусок страницы был выдран с мясом.

Следом шли четыре чистые странички. И всё.

Да ну к чёрту! Бред какой-то. Я сердито отбросила тетрадь, сходила дёрнула рычаги, отжала постельное, добавила в мыльную (и уже изрядно грязную) воду ещё мыла (совсем немного, так как этого уже было явно недостаточно) и замочила самое главное – одеяло и брюки.

Пусть хорошенечко откиснет.

Постельное бельё тем временем простирнула под струйкой воды, отжала грязную воду и оставила в жёлобе под проточной – пусть само теперь полощется таким вот нехитрым образом.

В общем, сейчас стирка у меня шла двумя параллельными партиями. Оставались ещё лоскуты ткани, срезанные с трупа моей предшественницы. Кстати, о трупе. Я теперь задумалась о том, что женщина была не совсем человеком. Может это быть луковианкой? А кто они такие? Какое-то монголоидное племя? Раса? Вроде я неплохо знала все имеющиеся на земле расы, среди них такие люди мне не встречались. Но кто ж их знает.

Мои мысли опять вернулись к записям.

Так что же это получается? У меня есть два варианта. Первый – это бедная Катерина начала сходить с ума, вот и понаписала всякого бреда.

Второе – здесь творится что-то непонятное и я должна разобраться с этим как можно скорее.

Вторая версия была хоть невероятной, но уж слишком много аргументов говорили в её пользу. Ещё старикашка Больц учил меня не пренебрегать фактами. Любые, самые дикие доводы могут в результате оказаться истиной.

Ну ладно.

Итак, что из странного я имею?

Первое – моя летающая тюрьма. То, что она летает – факт. Я это ощущаю по толчкам. И летает она от дёрганий моего рычага номер два. У Катерины в записях есть упоминание, что таких тюрем много. И очевидно, что в каждой тюрьме-келье находится узник. Это нужно будет обдумать отдельно. Значит, здесь такая я не одна. О! Сколько всяких мыслей сразу!

Усилием воли я заставила себя вернуться к анализу.

Второе. Некие луковианцы. Катерина упоминала, что они жадные. То, что эти луковианцы существуют – факт. И странная женщина-предшественница. И не менее странные «уйгурские» письмена, в виде иероглифов, однако не похожие ни на какие ранее виденные. А ведь я обожала ходить по историческим музеям и в своё время посетила их великое множество. Я видела и шумерскую клинопись, и письмена настоящих уйгуров, и китайские иероглифы, и арабскую вязь. Но конкретно эти «иероглифы» были совсем другими. Чужеродными.

Отсюда еще один вывод. Раз луковианцы жадные (по мнению Катерины), значит она с ними где-то пересекалась и общалась. Иначе откуда она это всё знает?

Что из этого следует? А то, что рано или поздно мне тоже предстоит с ними встретиться. И это не тюремщики. Моя предшественница была, как и я – узницей.

Поэтому нужно подготовиться.

А для этого я должна разобраться, где я и что мне предстоит дальше.

С толстой тетрадью я разобралась, к сожалению, слишком быстро. Хотя небольшие примечания на полях, зачёркивания, вымарывания слов, мне всё это ещё предстоит изучить и исследовать. Какое-нибудь «лишнее» слово может дать мне пищу для новых выводов и новую информацию. А это может оказаться очень важно.

А ещё я теперь боюсь сойти с ума, как Маруся и Раиса Фёдоровна. Поэтому мне нужно чем-то занимать себя. Я проанализировала личности своих предшественниц: Левонтия, Маруся, Раиса Фёдоровна, Нюра, Валя и Катерина. И странная безымянная луковианка. Помешались только двое – Маруся и Раиса Фёдоровна. Отсюда вопрос – почему не сошли с ума остальные?

Я принялась анализировать. Левонтия была вся в любви к Прошке. Об этом свидетельствовали многочисленные залитые слезами записи. То есть она была одержима своей любовью. А значит её мозг, эмоции были заняты более сильным раздражителем. Ей банально было некогда сходить с ума, ведь все её мысли были лишь о Прошке.

Дальше. Нюра. Примитивная девушка, которая не ела досыта и не спала нормально. У которой тяжелый труд – это всё, что было. Для неё эта тюрьма была как санаторий. И она прямо лучилась незамысловатой радостью. То есть её ведущая эмоция – удовольствие и радость.

Затем идёт Валя. Она – идейная комсомолка. Даже находясь в тюрьме, она не перестает обличать врагов, причём отдаётся этому со всем пылом. То есть её мысли все время заняты борьбой с классовым врагом. Ей тоже неинтересно отвлекаться.

Катерина. Это исследователь. Она, судя по записям, приняла факт, что будет находиться в этой тюрьме и надолго. И со всем своим пылом она принялась изучать новую жизнь, исследовать её. Поэтому ей тоже было некогда сходить с ума.

Итак, общий вывод. Из шести женщин четверо (луковианка не в счёт), у которых была идея, цель и смысл в жизни – они не сошли с ума. Поэтому я должна срочно найти себе цель. Желательно потруднее и поинтереснее, чтобы было чем заниматься и не деградировать.

Я хмыкнула. Вот я и сделала первый шаг по приспособлению к новой жизни. Теперь нужно будет составить план. А для этого надо продолжить изучать обстановку.

Я достирала обе партии барахла, развесила всё сушиться и оставшейся мыльной водой тщательно намыла сперва пол в «спальне», затем коридор и туалет. Вылила густую грязную жижу, набрала чистой воды и принялась отмывать всё по новой.

С туалетом была особая проблема. Хотя я тогда, после расчленения трупа, как-то позамывала следы крови, но сейчас, когда я стала перемывать тщательно, везде оказались засохшие пятна крови. Спёкшуюся кровь отмывать было трудно. Приходилось некоторые участки скрести.

За день я не справилась конечно же. И за два не справилась.

Прерывалась я все это время лишь на отдых, еду и сон. Ну и само собой на дёрганье рычагов.

И тут у меня появилась ещё одна проблема. Важная. Дело в том, что я стирала, мыла полы, скребла и в результате за эти дни мои руки стали покрываться мозолями, кожа покраснела и начала шелушиться. Я всегда очень бережно ухаживала за руками.

Я горько усмехнулась и посмотрела на свою руку. Раньше у меня всегда были холёные красивые руки. Возраст женщины всегда выдают две части тела – шея и руки. Лицо можно загримировать, можно натянуть кожу, говорят в Бонне нынче делают такие операции. Помню Мадлен, ещё до того, как окончательно сдвинулась, всё собиралась туда, сколько я её не уговаривала, она не слушала, всё хотела продлить молодость. А сейчас мои руки были шершавыми, в цыпках, лак на ногтях потрескался и стал облазить. Неэстетическое зрелище!

С руками нужно что-то делать. У меня не было ни крема, ничего. Среди находок в спальне – тоже ни крема, ни жира. Это плохо. Буквально через пару месяцев мои руки необратимо превратятся в руки старухи со сморщенной кожей. Передо мной встал вопрос о креме для рук. И я совсем не знала, как его решить.

Эх!

Я потрогала развешенное на верёвках бельё и прочие тряпки. Всё сухое. Прекрасно. Сегодня я буду спать на королевском ложе. Осталось решить вопрос – стоит ли перебираться в «спальню» или лучше остаться на топчане? Он-то был не слишком удобным, но зато я не боялась, что дверь застопорится и меня замурует в узком пространстве.

Как же быть?

Я сбегала к «спальне», поискала открывающий изнутри рычаг (да и снаружи тоже. Я ведь так и не поняла, как дважды её открыла). Но пока ничего не вышло. Поэтому решение пришло само – я буду пока ночевать в коридоре на топчане.

Зато у меня будет перина-матрас, одеяло и подушка. И простыня. Буду как королева.

Я счастливо рассмеялась и принялась набивать подушку выстиранными тряпками.

Хм. Я когда стирала, торопилась, была под впечатлением от записок бывших сокамерниц и не обратила внимание, что кроме лоскутов и обрезков разных тряпок, попадались вполне себе неплохие моточки ниток. Вроде полушерсть или даже шерсть. Найденные в спальне два мотка были слишком тонкими, я их решила пока не трогать, но вот найденная в подушке шерсть была вполне пригодна для вязания.

Всё это время я ходила в калошах на босу ногу. По правде говоря, мотать портянки я категорически не умела. Хорошо, что я ходила не так много, но все равно носить калоши на босую ногу – приятного мало. А тут шерсть! И у меня есть спицы. Значит, я в первую очередь должна связать себе носки. А лучше не одни, а парочку. На смену.

От радости, что я придумала такое прекрасное занятие, я аж рассмеялась.

Громко. По-детски.

Сегодня кормили очень вкусно. Был странный суп-пюре с уже привычными вкраплениями трав и волокон мяса. Но кроме того дали большой пирог с запеченной внутри рыбой. Рыбу я не особо люблю, разве только рыбу фиш по-еврейски, которую когда-то готовила моя бабушка, да ещё селёдку. Но эта рыба была, во-первых, совсем без косточек, во-вторых, очень нежной на вкус. Напоминала скорее тигровую креветку.

Поэтому я всё с удовольствием съела и принялась вязать носки.

Чтобы занять мысли я решила составить план. Пусть пока это будет набросок, проект плана. Некий черновик. Зато я хоть приблизительно буду знать, куда двигаться.

Итак, общие задачи. Нужно в первую очередь отмыть мою тюрьму. Тщательно. Так, чтобы можно было ходить по полу босиком. Нет, я не собиралась ходить босой по бетонному полу. Но мало ли что может случиться. Пол должен быть стерильно чистым. Кроме того, нужно было вымыть стены и все выступающие части – от окошка кухни, до кровати в спальне и решетке в туалете. А она ой какая грязная. Похоже предыдущая владелица этой камеры особо чистотой не заморачивалась – протирала только пол в коридоре и всё.

Теперь интеллектуальное развитие. Первое – продолжать поиски следов жизни бывших заключенных, которые могут пролить хоть немного света на эту мутную историю. Кроме того, нужно читать книги. А ещё (но чуть позже) я начну учить луковианский язык. Нужно разобраться с иероглифами. Но это потом, когда я прочту все книги и раскрою все тайны, и заняться для ума мне будет нечем. Так что сумасшествие мне не грозит ещё долго.

Вот. Я молодец.

Идём дальше.

Физическое развитие. Здесь главное – притормозить старение. Нужно найти крем. Или сделать самой. Вопрос – из чего? Нужно заняться аэробикой. Я и так физически постоянно что-то делаю, но это рутина, домашняя работа. От нее фигура не сохранится. Где вы видели хоть одну домохозяйку с хорошей фигурой? Кроме того, нужно или садиться на диету, или сжигать чуть больше калорий, чем мне поступает с едой. А для этого нужно проследить за едой, которую мне дают и составить меню. А уж потом исходить из того, что получится.

Очевидно, что кто-то из предыдущих жительниц этой кельи занимался физкультурой, иначе откуда здесь взялся металлический блин от штанги?

И последнее. Духовное. Здесь я зависла. Я выросла в СССР и была атеисткой. Бенджамин был протестантом, но приучить меня к посещению храма так и не смог. Я пару раз сходила с ним из вежливости и любопытства. Или, когда его мамашка совсем уж доставала меня придирками. Когда он это понял, перестал таскать меня на все эти молебны. Я когда-то читала, что у индийских йогов были медитации. Вроде как это духовные практики. Я не понимала, что это и зачем это. Поэтому оно мне тоже не подходит. Ну что ж, буду петь. Искусство тоже является духовной практикой. Кто-то из моих знакомых говорил это, и я запомнила.

Ну, пока так.

Размышляя, я связала почти половину носка. Получалось замечательно. Но на сегодня всё. Отложу. А то свяжу за раз, а потом что я делать буду?

Мне нужно разнообразие.

Так что перейдём к физическим упражнениям. Я поприседала. Три раза. И у меня заболели колени. Нет. Колени нужно беречь. Поэтому я взяла металлический блин от штанги и поподнимала его вверх. Целых семь раз. И все. Видимо, спорт – это не моё.

Для успокоения совести я пробежалась по коридору, но калоши норовили свалиться с ног и бежать было мучительно. Так что это тоже не подходит.

По крайней мере сейчас.

Читать тоже не выходило пока. Я открывала книгу и внимательно вчитывалась в строчки. Но мысли были заняты тайнами Левонтии, Маруси, и остальных. А ещё не давали покоя мысли, что это за жадные луковианцы такие. Где мои предшественницы с ними пересекались? Пересекусь ли я с ними? Когда?

Все эти маленькие и большие вопросы сбивали меня и не давали возможности понять текст. Поэтому книгу я с досадой отложила. Потом почитаю. Когда совсем скучно будет.

Петь. Я попыталась спеть романс, но слова забыла, да и желания не было. Так что петь тоже не стала.

В общем, из моего плана пока что выходит только общее задание – отмывать камеру. Чем я и занялась. Вот только кожа на руках становилась всё хуже и хуже.

Решено. Вот домою ещё один участок, к боковому коридору и займусь собой. Да. Выделю один день на СПА. Вообще надо раз в неделю собой только заниматься. А что, время у меня есть, могу себе позволить.

Я думала-думала и придумала. Пусть это временное решение, но я его буду использовать. Я обмотала руки тряпками (пришлось пожертвовать кусок ситцевой ткани, но ничего не поделаешь, надо). Надо будет сшить перчатки для хозяйственных работ. Моя бабушка всегда работала только в перчатках, и на огороде, и в избе. Соседки над ней посмеивались, зато руки у нее до самой старости были в прекрасной форме.

Первая стыковка произвела на меня неизгладимое впечатление.

Я тихо мирно сидела на топчане и вязала носок (второй уже). И тут послышался скрежет. Я аж подпрыгнула от неожиданности. Подскочив, я увидела, что огромный люк на боковой стене большого ответвления внезапно начал отодвигаться в сторону. Оттуда пошел свет. Зеленоватый, тусклый свет.

Меня распирало любопытство и страх. Но ничего не поделаешь, нужно было посмотреть, что там. Сжав всю свою трусливость в кулак, я торопливо сунула ноги в калоши и заторопилась к люку.

Пока я дошла, кусок металлического люка отъехала почти полностью и моему взгляду открылся огромный зев, по форме похожий то ли на окно, то ли на продолговатый иллюминатор.

Но больше всего меня поразило то, что снаружи к моей келье пришвартовалась другая такая же келья.

Окно к окну.

С той стороны на меня смотрело лицо человека. Широкое курносое лицо. Мужское. С небольшой аккуратной бородой и бакенбардами.

От волнения я сглотнула.

Это был первый увиденный мною здесь человек.

И тут я поразилась ещё раз – стекло на окне с легким шуршанием поехало вверх. И у этого человека тоже.

– Добрый день, сударыня, – чинно поздоровался человек. – Фёдор Кузьмич.

– Д-д-добрый, – пробормотала я внезапно охрипшим голосом. – Мария. Мария Ивановна.

– Очень приятно, Мария Ивановна, – чуть склонил голову Фёдор Кузьмич. – Вы, как я смотрю, недавно?

– Д-д-да, – кивнула я.

– На обмен есть что? – спросил он.

– Что? – не поняла я.

– Может быть передать что-нибудь? Кому?

Я захлопала глазами.

– Ах, да вы же совсем зелёная в нашей действительности, – спохватился Фёдор Кузьмич. – Могу ответить на ваши вопросы. На два.

– Почему на два? – не поняла я.

– Время, – лаконично кивнул Фёдор Кузьмич на мигающую лампочку.

– Где мы? Когда меня выпустят отсюда домой?

– О! Бедное дитя, – сочувственно взглянул на меня Фёдор Кузьмич. – Мы в жопе. И отсюда выхода нет. Однако, ходят слухи, что некоторым счастливчикам удается.

– Как?

– Нужно отсидеть здесь сорок лет. Мда-с. От звонка до звонка. И вот тогда вы станете свободны. – Фёдор Кузьмич грустно хохотнул.

Я похолодела.

Он ещё что-то говорил, этот человек, а я стояла, застыв, в шоке. Сорок лет! Мне сейчас сорок четыре. То есть я освобожусь в восемьдесят четыре года! Нужна ли мне такая свобода потом будет?!

Слёзы сами потекли по щекам.

Я даже не заметила, как свидание давно окончилось, шлюз захлопнулся, и я опять оказалась отрезана от всего металлической стеной со вздувшейся шпаклёвкой на кирпичной кладке.

Всё стояла и стояла, тупо уставившись на стенку. Стояла до тех пор, пока совсем не замёрзла. Лишь когда меня заколотило, я пришла в себя и медленно побрела к топчану.

Не знаю, сколько я так просидела.

Делать вообще ничего не хотелось. Хотелось умереть.

Ну а зачем жить? Зачем?! Чтобы потом, через сорок лет, выйти на свободу иссохшей старухой с трясущимися руками? Зачем мне такая свобода? Зачем?!

Помню я плакала. Долго плакала. Навзрыд, с воем, соплями.

Затем уснула.

Не хотелось вообще ничего.

В спасительной тиши тьмы было так хорошо и уютно. Хотелось остаться тут навсегда.

И тут внезапно меня аж подбросило, вышвырнув из сна.

Что такое? Сперва не поняла я.

Но потом до меня дошло – пока дёргать рычаг.

А зачем? Чтобы продлить агонию ещё на сорок лет?

Нет!

Не хочу!!

Не пойду!

Сдохну тут! И пусть всё катится к чёрту!

Я что-то ещё выкрикивала и выкрикивала, сердце билось всё быстрее и быстрее. Сама не своя, я вдруг соскочила на пол и бросилась к рычагу.

Дёрнула.

Фух. Успела.

Глава 6

Я прислонилась разгоряченным лбом к холодной стене. Сердце стучало, как бешеное, где-то в районе горла.

Не знаю, сколько я так простояла, в каком-то исступлении. Если бы не холод, окутавший босые ноги, возможно, стояла бы ещё.

Но я замёрзла и заторопилась обратно.

Там, на топчане, я влезла под одеяло и закуталась в уютный кокон. Сон больше не шёл. Я всё думала, думала. Вспоминала мою прошлую жизнь. Геннадия, Бенджамина, Пашку, Мадлен, старика Огюста, родителей, бабушку. Всех вспоминала…

Готова ли я лишить себя жизни? Я только что чуть не отбросила себя обратно. Сейчас время между дёрганием рычага составляло уже больше часа, примерно час двадцать. Вполне хороший период, чтобы можно было поделать дела, или отдохнуть. А я чуть не отправила все обратно на три минуты.

Как вспомню – так вздрогну.

Я понимала только одно, хоть такая жизнь мне не нравится, но умирать без пищи и воды, в абсолютной тьме, в стремительно охлаждающемся бункере я не смогу.

Это ужасно. Ужасная смерть.

Нет! Не хочу так!

А значит, мне нужно жить. Дальше жить.

Пусть моя жизнь уже не будет полноценной. Пусть я больше не познаю любви. Но зато у меня остаются мелкие повседневные радости: неплохая сытная еда. Недавно даже яблоко мне дали. Теплое помещение. Относительно тёплое, но тем не менее. Одеяло и подушка. Калоши. Кусочек мыла. Несколько книг. Изредка свидания с другими людьми. Живыми людьми.

Ну и хватит с меня и этого. Вон у некоторых и того нету.

Нужно быть как Нюра. Радоваться тому, что есть. Нужно научиться получать удовольствие от обычных вещей.

Нельзя быть такой жаднючей жадиной, как я.

Так, слегка успокоив себя, я зажила дальше…

Ну как зажила? Продолжила существование в относительном комфорте.

А затем произошла ещё одна встреча. Женщина. Вера. Точнее – Вера Брониславовна. Немолодая уже. Лет сильно за пятьдесят. Но неожиданно ухоженная. Я спросила, как ей удается. Она улыбнулась улыбкой Моны Лизы и протянула мне сало. Маленький такой кусочек. Почти мумифицированный, но тем не менее это был хоть какой-то, но жир.

– Держи, – сказала она, – вытопи. Положи на трубу с горячей водой. Или лучше выплавь на свечке. Есть у тебя свечка?

Я отрицательно замотала головой.

– Вот, возьми, – она протянула мне небольшой огарок и коробочку спичек.

Я заглянула. Там было две спички.

– Спасибо, – пробормотала я, стараясь справиться с внезапным комом в горле.

– Ничего, – понятливо усмехнулась она. – Это ничего. Не переживай. Все мы когда-то так начинали…

Она ничего не взяла у меня взамен.

– Потом как-нибудь, – покачала головой она. – Когда крепко встанешь на ноги.

Я сглотнула ком в горле.

Крем я сделала. Вытопила сало на водяной бане до последнего миллиграмма. Полученный жир аккуратно собрала в небольшую жестяную коробочку от леденцов монпансье. Добавила туда немного мёда, который я соскребла с лепёшки. Получилась совсем капелька, но всё же лучше, чем ничего. Топлённое сало разделила надвое. Одну часть, в которую я добавила мёд, стала использовать как крем для лица и рук. А вторую отложила про запас. В противоположной части коридора (недалеко от шлюза, через который мы общались), было холодно. Я отнесла туда и поставила в уголочек. Так оно будет в сохранности.

Для милой женщины, Веры Брониславовны, я связала в благодарность носки. Специально выбирала самые красивые ниточки. Когда опять будет свидание – отдам. Выручила она меня конкретно.

Ощущение, когда на иссушенную кожу наносишь крем, пусть и такой вот, примитивный, непередаваемы! Кожа просто впитывала и впитывала крем и никак не могла напитаться. Я сидела с довольным видом и чувствовала умиротворение. Хорошо-то как. Казалось бы, маленькая житейская мелочь. Ан нет, эта мелочь может доставить огромную, почти детскую радость.

Я рассмеялась.

И впервые за долгие месяцы мой смех был искренним и радостным.

Хорошо-то как!

Знаете, как у нас говорят: «Хорошо смеется тот, кто смеётся последним». Есть такая поговорка в Советском союзе. У нас, в Советском союзе. Кстати, начинаю за собой замечать, что стала чаще вспоминать жизнь в Москве, и очень редко – Цюрих. Так вот, еще буквально два дня назад я смеялась от радости, что у меня есть крем и что милая Вера Брониславовна мне за просто так подарила кусочек сала. Мне ведь не сколько даже подарок важен, сколько нормальное человеческое отношение.

А теперь вот – стою и реву в три ручья. Так обидно.

Но буду по порядку.

В общем, сегодня опять был сигнал о стыковке наших крестов. Скажу честно, я так обрадовалась. Собралась, прихватила вещи для обмена, торопливо метнулась к окну и начала с нетерпением ждать, пританцовывая от нетерпения.

Наконец, раздался скрежет – кресты пришвартовались.

Вся в восторженном изнеможении, я практически не могла дождаться, когда же чёртов люк поднимется!

И он, наконец, поднялся.

Но лучше бы не поднимался.

В той, другой келье был человек. Мужчина.

Высокий рост, явно породистое лицо еще хранило следы былой красоты. Увы, так редко можно встретить красивых возрастных мужчин в жизни, а не на картинке киноафиши. Этот как раз был таким. Правда выражение лица было каким-то слащаво-порочным, что ли. Особенно карминно-красные яркие губы. Мне бы насторожиться. Но я всегда не придавала значения всей этой физиогномике и откровенно смеялась над ламброзистами.

И зря.

– Милое дитя, – хорошо поставленным красивым голосом проникновенно сказал он. – Так больно видеть вас здесь, в этом заточении…

От звуков его бархатистого баритона у меня по коже аж мурашки пошли. Ну вы знаете, есть такие голоса, от которых просто млеешь. У Высоцкого, на пример. Женщины меня поймут.

– Как же вы сюда попали? И за какие грехи? – при слове «грехи» я вздрогнула.

Я внимательно посмотрела на него – одет в хороший спортивный костюм, явно подогнанный по фигуре, достаточно подтянут, побрит. Волосы аккуратно подстрижены.

– Как вас зовут? – спросил он.

– М-мария, – пролепетала я каким-то чужим, высоким голосом. – А вас?

– Называйте меня Фавн, – усмехнулся мужчина (улыбка вышла неприятная, самодовольная какая-то). – Здесь все, кто попадает сюда, меняют имя на новое. Как правило это прозвище. Или кличка. Как у собак. Но вам не надо менять имя, Мария. Вслушайтесь, как звучит – «Мария в кресте». Что может быть символичнее?

Неожиданно мне вспомнился алебастровый крест в Цюрихе, который я разбила. От ощущения чего-то неотвратимо-страшного я вздрогнула.

– Протяните мне руки, дитя, и я скажу, что ожидает вас вскоре.

Словно механическая кукла, я послушно протянула руки. Он тут же пребольно схватил меня за запястья и сказал:

– Что же вы Мария здесь делаете? – в его голосе послышались странные нотки. – За какие грехи вы тут? Прелюбодеяние? Блуд? Сколько мужчин вы познали, Мария? Признайтесь, вы же ласкаете себя каждую ночь? Как такая молодая женщина борется с зовом плоти? Расскажите, как вы ублажаете свое лоно?

Я ошеломлённо вытаращилась на него и наваждение исчезло.

– Пошел в жопу, старый паскудник! – воскликнула я в ярости и попыталась выдернуть руки. Тщетно. Он не пускал. Тогда я потянула сильнее. Но он держал крепко. Тогда я дёрнула ещё сильнее.

И таки выдернула. Ощущая, как кожа горит от его липких прикосновений, и на ней вспухли болезненные синяки, я прошипела:

– Урод! Моральный урод! Скотина!

Фавн мерзко захохотал и, облизывая алый рот, сказал, чуть растягивая слова:

– Все вы такие, сучки. Поначалу стоите из себя недотрог. Но твоё время ещё придёт, Мария в кресте. И ты уже скоро начнёшь чахнуть. Думать о мужчинах. Скучать. А потом дашь пощупать свои груди. Ещё просить будешь! Умолять! Я уже представляю, какие они у тебя тугие…

Что там дальше я слушать не стала, отскочила вглубь кельи, максимально подальше от этого морального урода.

Вот гад! Маньяк какой-то!

У меня внутри все клокотало от ярости и омерзения.

Когда люк с грохотом захлопнулся и по вибрации в полу я поняла, что кресты разъединились, я выдохнула. Оказывается, я застыла соляным столбом и боялась, что он ворвётся сюда. И хотя умом я понимала, что никто сюда никогда не ворвётся, какой-то детский, иррациональный страх почти полностью меня парализовал.

Я с трудом привела дыхание в порядок и бросилась к водяному рычагу. Я схватила кусок мыла и, не задумываясь об экономии, тёрла, мылила, тёрла, мылила, и опять тёрла руки, там, где он прикасался, пока кожа не покраснела и сморщилась.

Мне все казалось, что я отвратительно-грязная.

Содрогаясь от омерзения (даже труп расчленять было не так мерзко), я принялась срывать с себя одежду.

Одежду я замочила. Пусть отмокнет. Потом постираю. После общения с этим уродом у меня было такое ощущение, словно я в кишащей слизняками яме с дерьмом побывала…

Фу! Мерзость какая!

В общем, нужно крайне осторожно относиться ко всем этим свиданиям.

Я долго не могла прийти в себя, каждый раз, когда кресты выходили на стыковку, я внутренне содрогалась. Ловила себя на трусливенькой мыслишке, что если сейчас появится этот урод, то что я буду делать.

Дошло до того, что я стала тревожно спать, не высыпалась и однажды чуть не пропустила время дёргать рычаг. И только поняв, что чуть было не натворила, я ужаснулась: из-за какого-то морального урода я сейчас практически чуть не погубила всё то, к чему так долго и упорно шла.

Чтобы прекратить эти детские истерики, я развернула новую «кампанию» по исследованию моего жилища. Назвала её просто и незамысловато – «Берлога».

Перво-наперво я достала одну из наполовину заполненных луковианцами тетрадей и на чистой страничке переписала мелким почерком все то, что у меня на данный момент имелось в наличии. Не обошла ни одну пуговицу, ни одну, даже пусть сломанную мелочёвку, или согнутую скрепку. Я понимала, что в этой ситуации меня может спасти любая, самая на первый взгляд глупая и ненужная ерунда.

Список получился довольно внушительный. Однако, если почитать, то примерно две трети это была всякая дрянь – от сломанной пуговицы до куска бечёвки, которую за глаза нужно было бы выбросить. Но нет. Я сейчас не в той ситуации, чтобы разбрасываться ценными ресурсами.

Затем я отделила вертикальной чертой небольшой участок на листке и начала обдумывать, чего же мне не хватает для улучшения моего пребывания здесь. К примеру, у меня уже было четыре куска мыла (точнее почти пять, если считать то, которым я стирала вещи. Он уже превратился в обмылок, как я ни экономила, но тем не менее он ещё был). Имелся ещё кусочек цветочного мыла, почему-то пользоваться им я жадничала, экономила. Нужно будет хотя бы раз в несколько дней позволять себе маленькие радости.

Итак, вот что у меня получилось:

1. Косметика, лекарства и средства гигиены:

– мыло цветочное, пятьдесят грамм;

– крем медовый из сала (самодельный), примерно двести пятьдесят миллилитров;

– начатый тюбик перламутровой помады (мой),

– блеск для губ (мой),

– расчёска (моя),

– очень маленькое зеркальце (моё),

– зеркало, примерно сантиметров тридцать в высоту;

– полфлакона духов «Givenchy III» (мои),

– три куска хозяйственного мыла плюс обмылок;

– один кусок мыла с цветочным запахом;

– пустой пузырёк от духов «Ландыш» ленинградской фабрики «Северное сияние» с загустевшей капелькой духов;

Из лекарств – только две таблетки анальгина и всё (!!!).

2. Одежда:

– моё шифоновое платье, уже сильно потерявшее свой первоначальный вид, заштопанное на рукаве;

– штаны с лампасами (я их спорола, получилась неплохая лента);

– платье-рубаха из грубой ткани, зато удобное;

– носки вязанные, четыре пары (две пары я ношу. Еще две пары – «парадные», про запас);

– калоши, снятые с луковианки;

– мои перламутровые босоножки с ободранными каблуками;

– моя сумочка.

3. Постельные принадлежности и бытовые вещи:

– два одеяла (одно из комнаты в потайной нише, второе я смастерила из обрывков шерстяной ткани, споротой из пиджака и той, что я добыла из подушки и матраса. Оно было более тонкое и удобное);

– простыня (пока одна, старая, и уже протёрлась. Нужно было эту проблему решить и приобрести хотя бы еще одну простыню на сменку, а лучше – две);

– маленькая подушка, набитая всякой ерундой, часть тряпок и ниток я использовала для других целей);

– матрас, тоже набитый тряпками;

– клеёнка из старой шторы, которой я накрывала отрубленную голову предыдущей узницы. В общем, проблему с головой я таки решила. Но об этом я расскажу позже. Саму клеёнку я отмочила, отстирала и теперь у меня был такой неплохой кусок. Куда его пристроить, я пока не придумала, но в хозяйстве пригодится всё.

– ткань с бортов и полочек пиджака мертвой луковианки;

– остатки от двух клубков шерсти – тёмно-серого и грязно-жёлтого цвета, плюс спицы вязальные;

– три катушки ниток, чёрная, белая и красная;

– пять иголок (одна – моя), а ещё одна «цыганская»;

– тючок (примерно метра три) ситца.

– французская булавка,

– две роговые пуговицы (большая от мужского пальто, вторая на металлической ножке, «под жемчуг»),

4. Посуда и домашний инвентарь:

– три стеклянных бутылки из мутного стекла кустарного производства местных умельцев;

– небольшой нож;

– горшок грубой работы с посаженным деревцем айвы;

– круглая металлическая коробочка от мятных леденцов;

– слегка ржавая одноручная пила;

– огромный металлический блин от штанги;

– моток бечёвки;

– пять больших гвоздей;

– молоток с облезлой ручкой;

– половая тряпка из трикотажных штанов луковианки.

5. Декоративные изделия и ювелирка, деньги:

– кошелёк с несколькими мелкими купюрами, из моей сумочки;

– моя золотая цепочка со сломанным замочком;

– мой серебряный браслет;

– золотые браслеты луковианки.

6. Книги, тетради, писчие принадлежности и т.п.:

– восемь книжек, которые я притащила с собой от Больца (две по радиофизике, пять художественных и Библия);