Текст книги "Шикша (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

То, что вернулись они с нехорошими вестями было видно сразу – поникшие плечи, потухшие взгляды. Пятеро матёрых мужиков аж почернели от всего этого.

Бармалей коротко кивнул на вагончик, и они ушли туда все. Остальные изнывали от любопытства, но никто ничего нам не сказал. Хотя и так уже всё было вроде ясно. Аннушка подослала Митьку подслушать, но сразу вышел «Дон Педро» и шугнул его. Судя по тому, какие взгляды все бросали на меня – случилось всё самое плохое и именно я имею к этому отношение. Да не просто отношение, а именно я во всём этом и виновата!

Заседали мужики там долго. Так долго, что «Дон Педро» велел Аннушке принести туда, в вагончик, перекусить, чего в принципе правилами никогда не допускалось.

К обеду они не вышли (обед у нас был с двенадцати тридцати до двух). Мы тоже обедать не стали. Крутились, изображали бурную деятельности, а на самом деле ждали. Ближе к четырем часам дня они таки появились, измученные, удручённые. Бармалей так вообще сгорбился и постарел лет на десять. Я как раз вывешивала постиранное Аннушкой белье на веревки, протянутые между стволами елей, когда они показались. Меня, кстати, обожгли весьма красноречивыми взглядами.

Аннушка подала обед. Ели молча. Все понимали, что произошло, но мужики всё также молчали. Даже Колька. Когда уже пили чай, Бармалей коротко сказал:

– Так, через полчаса общее собрание. Здесь. Явка обязательна, – и вышел из палатки.

Мужики торопливо допили чай и вышли перекурить. Нина Васильевна увязалась за ними в попытках выведать, где Захаров. А мы остались с Аннушкой вдвоем убирать со стола.

– Ох, чует моё сердце, быть большой беде, – вздыхала Аннушка, яростно пытаясь протереть в столе дырку.

– Так беда уже случилась, – понуро вздохнула я.

– Я понимаю, что они все погибли, – сказала Аннушка, и заелозила тряпкой по столу еще сильнее. – Меня беспокоит то, что наши развели такую секретность. И то, как они смотрят на тебя.

– И что?

– Они же все на тебя думают!

– Но я ничего не помню. Не думаешь же ты, что я могла их всех убить и вернуться в лагерь?

– Я уже не знаю, что думать, – вздохнула Аннушка, – нет, ты не виновата, это ясно, но всё-таки, что же там случилось⁈

– Аннушка Петровна, как ты думаешь, почему они ничего не рассказывают?

– Чтобы не сеять панику.

– Но это же ЧП!

– Для нас это привычно. Работа такая – жизни людей в обмен на пользу Родине. При мне за десять лет уже восемь человек наших в экспедициях погибли. Двое в Туркменской ССР, одна девчонка утонула на переправе, когда мы на Памире были, и пятеро смыло лавиной на Тянь-Шане.

– Ох, – только и смогла вымолвить я. – И как же вы так живёте? Как вы ездите в экспедиции, зная, что можете в любой момент погибнуть⁈

– Да привыкли давно, – вздохнула Аннушка и раздражённо швырнула тряпку в ведро. – Надо смотреть на это философски, мать его за ногу!

А потом состоялось собрание. Все сидели за столом и молчали. Тяжелое это молчание давило. Наконец, зашел Бармалей. Следом за ним семенил Дон Педро с папочкой. Обратив тяжелый взгляд на нас, Бармалей начал говорить. Он говорил очень тихо, но каждое слово его падало на сердце раскалённой глыбой:

– Товарищи! Как вы знаете, две недели назад небольшой отряд наших сотрудников ушел в разведку на пятьдесят восьмой ключевой участок. Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Горелова, Захаров, Уткин. Три дня назад вернулась Зоя Горелова, раненная, с разбитой головой. Она полностью потеряла память. А Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров и Уткин не вернулись. Мы сразу же направили туда поисково-спасательный отряд, – он кивнул на сидящих рядом мрачных мужиков, которые не поднимали взглядов от стола.

– Сегодня они вернулись. И принесли страшные вести, – хрипло сказал Бармалей, и голос его сорвался, но он откашлялся и, собравшись с силами, продолжил, – наши товарищи погибли.

По рядах прошелестел вздох. Нина Васильевна тихо заплакала, зажимая рот изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

– Причем погибли они ужасной, насильственной смертью, – безжалостно продолжил Бамалей и голос его зазвенел сталью, – были зарублены топором, в спины! Наши коллеги нашли их тела и сделали снимки. Товарищи Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров погибли как герои, при исполнении задания нашей Родины!

Он встал:

– Товарищи! Предлагаю почтить их память минутой молчания.

Все начали подниматься, с шумом. Генка неуклюже опрокинул заварник, и чай полился по столу на землю. Мы молча стояли, а чай лился, с громким журчанием. И никто не посмел поднять этот чайник, чтобы не нарушить торжественную минуту последней памяти. Это журчание заварки придавало ситуации какой-то совершенно нелепый иррациональный вид.

Минута прошла и все сели. По толстым щекам Аннушки текли крупные слёзы. Нина Васильевна плакала вслух, не таясь. Мужики стояли понуро. Генка шмыгал носом (как оказалось потом, погибший Токарев был его двоюродным братом).

Внезапно Генка посмотрел на меня:

– А теперь пусть Горелова всё расскажет!

– Что? – удивилась я.

– Как так получилось? – не унимался Генка, – почему ты одна вернулась? Как они погибли?

– Я же рассказывала, что ничего не помню, – промямлила я, ёжась под его злым напором.

– Пока Горелова спасала свою жопу, наши ребята там умирали! – зло поддакнула Нина Васильевна.

– Так может это она их убила! – выкрикнул еще кто-то сзади, я не увидела кто это был.

– Исключено, – сказал Колька металлическим голосом, – у нее удар по затылочной части головы, она сама не смогла бы нанести под таким углом. Поэтому попрошу впредь такими обвинениями не бросаться, товарищи!

– Сговорилась значит с кем-то! – опять влезла Нина Васильевна.

– Нужно проверить, почему она вернулась, а они нет, – возмущенным голосом предложил Генка.

– Мы уже передали по рации всю информацию о ЧП на большую землю, – сказал Брмалей. – Завтра туда вылетает самолёт, будут расследовать.

– Да что тут расследовать! – сорвалась на визг Нина Васильевна. – И так всё ясно!

– Пока они не нашли улик, вина Гореловой не доказана, – покачал головой он. – Поэтому попрошу не выражаться и впредь быть сдержанными. Если я увижу, услышу или мне кто-то пожалуется, что вы задирали Горелову – приму меры. Жесткие меры! – желваки на его скулах заходили.

– А Уткин? – вдруг воскликнула Аннушка, – вы сказали, что убиты четверо. А как же Уткин?

– Тело Уткина не нашли, – замялся Колька и вопросительно посмотрел на Бармалея.

– Значит, он жив? – обрадовалась Аннушка. И все оживлённо зашушукались.

– Мы не можем ничего сказать, – покачал головой Бармалей. – Может жив, а может и нет.

– Как так?

– Но, может, тогда он убийца?

– И это не доказано!

– Завтра прилетит следователь и будут разбираться!

– А как же Горелова? – вдруг воскликнула Нина Васильевна, перебивая шум. – Её вина хоть и не доказана, но вполне может быть, что это она их убила! И жить с нею в одном лагере, постоянно опасаясь, что в спину прилетит топор или ночью упадёт камень на голову – я не желаю! Банально боюсь!

– Да как ты так можешь⁈

– А я за свою жизнь боюсь!!!

– Да ты на себя посмотри!

Спор набирал обороты, пока Бармалей не бахнул кулаком по столу:

– Тихо, товарищи!

От неожиданности все замолчали.

– Предлагаю не драматизировать ситуацию. Горелова прожила три дня в лагере и ничего предосудительного не совершила, – сказал Бармалей и мрачно посмотрел на Нину Васильевну, – даже если мы выполним ваше требование, Нина Васильевна, и возьмем Зою Горелову, как вы выразились, «под стражу», то сами понимаете, стальных клеток у нас не имеется, поэтому даже Зоя легко выбьет плечом дощатую стенку вагончика или разорвёт тент палатки и убежит.

– Ой, да и куда она убежит-то? В тайгу? – вступилась Аннушка, – И долго она там сможет выжить?

– Но до этого она как-то же дошла в одиночку! – огрызнулась Нина Васильевна. – По тайге! Сама!

– В нарушение техники безопасности, между прочим, – поддакнул «Дон Педро».

– Так она же сама говорит, что её охотник спас из болота и до лагеря привел. Вон одежду даже дал – под ёлкой висит, – махнула рукой Аннушка.

Все зашумели, возмущённо. Я смотрела на этих людей. Злые лица, все были против меня. Лишь только одна Аннушка смотрела сочувственно, да ещё проводник-охотник Игнат глядел бесстрастно, во всяком случае на его смуглом обветренном лице ничего нельзя было понять.

Собрание закончилось внезапно, прервавшись почти на полуслове – грянула буря.

Природа сошла с ума, ветер был такой силы, что часть палаток унесло в обрыв, другую часть схлопнуло. Оторвало трубу в бане, и она болталась на узком куске жести, дубася под порывами ветра о металлический косяк и оглашая всё пространство гулким укоризненным стуком. Небо разорвало на куски и оттуда хлынули потоки ледяной воды пополам с крупным сухим градом, заливая и забивая всё вокруг. Температура еще больше упала, в общем, наступил если не Армагеддон, то что-то крайне близкое к этому.

Две бледных молнии пропороли чернильный небосвод, озарив всё вокруг. Кошка дико зашипела и забилась под лавку. Тут же, с опозданием, грянул такой гром, что казалось, барабанные перепонки лопнут. Аж чашки на столе задребезжали.

Мне было страшно.

А вот наши геологи беспокоились лишь об одном – зальет ящики с образцами пород или не очень. Нина Васильевна неожиданно показала себя с героической стороны: вместо того, чтобы бежать спасать свои вещи из разрушенной палатки, она унеслась в камералку, которую тоже потрепало, спасать укосы. Выскочила оттуда мокрая, прижимая к себе папки с гербарием, причем гербарий она укутала в куртку, а сама мокла.

Потерпевшим от стихии (у кого унесло палатки) пришлось спать в столовке – там хоть было тепло, правда сухих спальников осталось совсем мало. «Беженцы» заполнили все пространство, поэтому те, у кого палатки выдержали – ушли ночевать к себе. Моя палатка устояла, и я не знала – радоваться этому или огорчаться, что буду спать не в сухом теплом помещении (в столовке натопили печку), а в обдуваемой мокрым ветром палатке.

Закрывая лицо от хлещущих струй, я упорно, шаг за шагом, пыталась дойти до своей палатки. Здесь меня ждал закономерный сюрприз: всё окрестное пространство было обильно усеяно моими вещами, которые я хранила обычно под верхним тентом (так как моя палатка была двухместная и места для хранения вещей почти не было). И теперь их надо было собрать, пока не унесло в тайгу или в обрыв.

Ёжась от проникающих за шиворот острых ледяных струй, я ползала между ерниками и собирала куртку, тапочки, полотенце и остальное, что унесло.

Палатку злобно рвал шквалистый ветер, и я, кое-как справившись с задубевшей застёжкой, наконец-то, влезла внутрь. Еле-еле, с трудом, содрала с себя мокрые вещи, хорошо, что внутри спальника лежал старый трикотажный спортивный костюм, в котором я обычно спала. Он был сухой, и я с наслаждением натянула его на окоченевшее тело. Когда же я влезла в спальник – то аж застонала от наслаждения: там было значительно теплее и не так мокро (но не так чтобы прям уж и сухо, он отсырел от земли, но тем не менее). Кое как улеглась, скукожившись, чтобы сохранить хоть чуток тепла. Меня колотило от холода и адреналина. А снаружи бесновался ветер, бился о брезентовый тент так, что стенки платки схлопывались от ударов стихии, и тут до меня дошло: если сейчас мою палатку тоже снесет в обрыв, выбраться из спальника и, тем более, из люльки, я не смогу. Стало страшно, до крика, но я уже чуть согрелась и вылезать из теплого спальника было лень. Так и переночевала.

А утром появилось солнце, потеплело, и жизнь стала налаживаться.

В честь победы над стихией, Аннушка выдала нам всем на завтрак шоколад из н/з. Мы сушили вещи, спальники и сапоги на траве, собирали по тайге урожай из сбежавших вещей, мужики крепили трубы и забивали колья. Площадку лагеря залило, но не сильно, и к концу дня она должна была по идее высохнуть. Образцы пород почти не пострадали.

Одна лишь Кошка не принимала участия в общей бытовой вакханалии, подозрительно поглядывала за нами из хозки* и молчала. Ей тоже досталось, но, по-видимому, она уже привыкла.

Из-за этой бури, все тревоги и невзгоды от вчерашней ситуации отошли на задний план. Меня продолжали сторониться, но в помощи не отказывали и в глаза не травили.

А утром на следующий день мы услышали гул – это летел самолёт.

Мы как раз завтракали. Услышав самолёт, все выскочили наружу. Он покружил над нами в прозрачном небе и полетел дальше.

– За ребятами, – тихо сказал кто-то, и все опять посмотрели на меня.

Полдня тянулись медленно-медленно, словно в кабинете зубного врача. Наконец, где-то через пару часов, мы услышали, как самолёт прилетел обратно и приземлился на том берегу от обрыва. С той стороны была большая, заросшая арктоусом равнина, сухая и вполне пригодная для посадки самолета. Теперь им нужно было обойти обрыв. Это примерно часа полтора пути.

Все мы ждали лётчика и пассажиров с самолёта.

Всё валилось из рук. Аннушка хлопотала над ужином. Мужики доделывали ремонт разрушенного стихией лагеря, искоса поглядывая на тропинку.

Игнат и Генка пошли встречать.

В голове билась единственная мысль – нашли Уткина или нет? Мне очень хотелось, чтобы его нашли, чтобы он рассказал, что же там произошло, чтобы объяснил всем, что я не виновата, и главное, чтобы объяснил мне – почему я ничего не помню и как я очутилась в том болоте⁈

Через какое-то время наши вернулись вместе с худощавым рыжим лётчиком и вторым пассажиром, средних лет мужчиной, с бледной кожей и цепкими рыбьими глазами.

– Александр Владимирович Ледков. Следователь, – отрекомендовался рыбоглазый.

– Георгий Степанович Хвощев, лётчик, – представился рыжий.

– Пятого нашли? – хмуро спросил Бармалей, кивнув в знак приветствия и крепко пожав им руки.

– Нет, только четверых, – покачал головой Ледков, хмурясь. – Но там многочисленные следы. Судя по всему, там точно было пятеро.

– Шестеро, – поправил Бармалей. – Еще была Зоя Горелова.

Он указал на меня, и все развернулись. Следователь вонзил рыбий взгляд в меня.

– Гражданка Горелова, расскажите, как всё произошло?

Пришлось рассказывать, как очнулась на болоте, как меня спас охотник, как довел до лагеря (о том, что я сама вылезла, я почему-то не стала упоминать).

Следователь считал, что меня нужно забрать в город, чтобы я дала показания, но (к счастью) мест в самолётике было только на двоих, а в салоне находились тела погибших. Плюс Бармалей решил переслать часть образцов руды.

– Да куда она тут, в тайге, денется! – поставил точку в дискуссии Бармалей. – А через полторы недели мы всё равно будем на большую землю лететь, мне нужно пополнение. Выбыло пять человек, а работать кто будет? Заодно и Горелову захватим.

На том и порешили.

Гости улетели, а жизнь в лагере вернулась в свою колею.

Вот, только невзирая на то, что «в клетку» меня не посадили, все шарахались от меня, как от прокажённой. Даже Кошка дулась. Я находилась вроде, как и среди людей, но тем не менее словно в каком-то космическом вакууме.

Было тяжело морально. Я терпела. Долго терпела

И, наконец, не выдержала.

Прошло два дня, и я начала собираться.

– А куда это ты намылилась? – подозрительно уставилась на меня Аннушка, увидев, как я пакую рюкзак у палатки.

– Пойду на пятьдесят восьмой, – буркнула я.

– Чего-о-о? – обалдела Аннушка. – Сдурела? Тебе совсем мозги отшибло?

– Нет.

– Иди лучше картошку почисть, скоро суп варить буду.

– Почищу, – кивнула я, – сейчас, только дособираюсь. Немного осталось. Слушай, Аннушка Петровна, а ты мне соли дашь? Чуть-чуть. И пару лепешек в дорогу?

– Я тебе по жопе сейчас дам! – вызверилась Аннушка, и нависла всей своей слонопотамной тушей надо мной, – ишь, намылилась она! на пятьдесят восьмой! Да ты посмотри на нее! Еще мозги Колька в кучу не собрал, швы не снял, а она уже опять приключения на жопу искать решила!

– Что случилось? – Аннушкины вопли услышал Бармалей.

– А вы сами полюбуйтесь, Иван Карлович! – подбоченилась Аннушка. – У нас тут ходоки нарисовались! В лице Зои Гореловой! Девушка потеряла последние мозги и намылилась на пятьдесят восьмой участок! В одиночку!

– Зачем? – удивился Бармалей.

– Искать справедливости! – рыкнула Аннушка и замахнулась на меня полотенцем, – иди на кухню картошку чистить, а то я сейчас кому-то последние мозги так вышибу, что и Колька уже не пришьет обратно!

– Что Колька? – послышался недовольный Колькин голос.

Я мысленно застонала.

Вокруг нас на шум начал стягиваться народ.

Я приготовилась бороться до последнего.

Глава 8

– Горелова, куда это ты намылилась? – спросил Бармалей вроде бы спокойным и даже тихим голосом, но я ощутимо напряглась.

– Пойду, на пятьдесят восьмой схожу, – буркнула я и впихнула в рюкзак запасные носки.

– А техника безопасности на тебя, Горелова, не распространяется? – тут же влез Дон Педро.

– Погодь-ка, Виктор Леонидович, – перебил его Бармалей и продолжил, пристально глядя на меня. – А зачем тебе на пятьдесят восьмой? Тем более сейчас? А? Может, ты сбежать задумала, Горелова? Следователь тебя в городе через полторы недели ждет, так ты решила не дожидаться, да?

– Нет! – взорвалась я, – неправда! Я не желаю находиться в ситуации под подозрением! Меня заколебали все эти ваши косые взгляды! Вы же все на меня думаете! А я – не помню! Абсолютно ничего не помню! И не могу ни возразить вам ни подтвердить ничего!

– И ты поэтому решила в нарушение всех правил самовольно пойти туда, на пятьдесят восьмой? – насмешливо сощурился Бармалей.

– А вдруг я там, на том месте, всё вспомню, – тихо пробормотала я и перевела взгляд на Бармалея. – Вот и хочу проверить.

– Мда… – задумчиво крякнул Бармалей и почесал затылок.

Проняло, видать.

На миг воцарилась тишина. Но вдруг вечно мрачный геодезист Рябов сказал:

– А если убийца до сих пор там скрывается, Зоя? Вдруг он не ушел оттуда?

– Да зачем ему там сидеть? – хмыкнул Валерка.

– А зачем он убил ребят? – парировал Михайлюк (наш геолог). – Я причины до сих пор не понимаю. Даже если предположить, что это Горелова, то у нее-то мотива вообще нету!

– Они к тебе не приставали? – вдруг спросил Бармалей и подозрительно взглянул на меня.

– Не знаю, – растерянно пожала я плечами, – Я же не помню. Но, согласитесь, даже если бы и приставали – это не повод их убивать с такой жестокостью.

– Ну, не скажи, – задумчиво протянула Нина Васильевна.

– А себе Горелова удар так нанести не могла бы, – вступился за меня Колька. – Не забывайте про удар по голове.

– Сообщник мог быть? – опять влез Валерка.

– Откуда?

– Ой, да мало ли! – фыркнула Нина Васильевна.

– Ну, если так рассуждать, то и ты могла сбегать всех убить и тихонько вернуться обратно, – недобро зыркнул Колька на Нину Васильевну (видимо ему уже передали, как она отзывалась о его медицинской компетенции).

– Да когда бы я успела? – возмутилась та и покосилась на меня. – Впахиваю как лошадь, за троих… приходится всё самой, раз лаборанты у нас только отдыхают.

– Ну, ты же пропадаешь по полдня где-то, а иногда и весь день… – поморщился Колька с многозначительным видом.

– Я на площадках укосы беру и фенологию изучаю! – отрезала Нина Васильевна сварливо, – а не прохлаждаюсь, как некоторые!

– А ещё летаешь… ведь протоптанной тропинки на третий ключевой участок мы так и не увидели, – вроде как между прочим, ни к кому не обращаясь, пробормотал вдруг Митька, но Нина Васильевна услышала и побагровела.

Ссора набирала обороты.

– Так! – рявкнул Бармалей. – С тропинками разберемся отдельно. А сейчас хватит уже полемики. Ишь, устроили! Работу на сегодня все знают?

Все согласно загудели.

– Вот идите и работайте! – подвел точку в прениях Бармалей и, дождавшись, когда большинство рассосется, обратился ко мне. – Теперь что касается тебя, Горелова. Никуда ты не идешь. Я категорически запрещаю покидать лагерь. Это понятно?

Я кивнула. В душе я не согласилась, но нарываться сейчас, когда Бармалей так сильно не в духе – самоубийственно.

– Хорошо. Задание для тебя на сегодня – проверить сроки годности и сложить все продукты в хозке, – отрывисто велел Бармалей.

– Ого, дык там же работы дня на два, – покачала головой Аннушка, которая и не подумала уйти, – она не успеет.

– Значит, будет работать там два дня, – недовольно взглянул на неё Бармалей и язвительно добавил в мою сторону. – А не успеешь за два дня – будешь доделывать ежедневно после ужина. Или до завтрака. Пока всё не сделаешь. И учти, Горелова, приду и лично всё проверю.

– А укосы я что, одна буду брать? – обиженно протянула Нина Васильевна.

– Сегодня и завтра – одна! – буркнул Бармалей. – Потом посмотрим.

– Но вегетация… – начала Нина Васильевна.

– Я сказал – одна! – рявкнул Бармалей и повысил голос. – Так, товарищи! Чего стоим? Что ждём? Особого приглашения? Вам ещё что-то не ясно?

Нам всё было ясно. И мы бросились каждый на свой участок работ.

В общем, работать мне сегодня предстояло в хозке.

Что такое хозка в полевом лагере? Обычно, это хозяйственная палатка, реже – вагончик или сарай, где хранятся все продукты на период экспедиции. На Севере, где есть вечная мерзлота, в земляном полу хозки обычно копают глубокую яму, аж до самого льда, и немного вглубь, сколько получится (обычно от полуметра до метра). В этой яме хранят скоропортящиеся продукты – мясо, сало, сливочное масло, сыр и т. д. Такой себе природный холодильник. Остальное пространство хозки, как правило, занято ящиками и мешками с непортящимися продуктами. Стараются всё складывать упорядоченно: с одной стороны – крупы, мука, макароны, с другой – консервы и пряники. Это необходимо для того, чтобы дежурный по кухне не тратил время на поиски нужных продуктов. Ну, все мы помним присказку о двух хозяйках на кухне… А если их намного больше?

Насколько я поняла, наш лагерь был разбит больше полтора месяца назад. Часть продуктов уже подъели. И теперь мне надо было проверить – не испортилось ли чего. Или же отложить те, где срок годности вот-вот истечет. Такие продукты предстояло съесть в первую очередь. Посмотреть, не завелась ли кузька в крупе? Не погрызли ли мыши пряники? Не прогоркло ли масло? И тому подобное.

В общем, довольно нелёгкая и муторная работа.

Я вздохнула и взялась за первый ящик…

Прошло часа два, как снаружи раздался голос Аннушки:

– Зоя, сейчас Митька придет. Выдай ему четыре банки тушенки. Поллитровых. Одну свиную, остальные говяжьи! А то у меня лепешки горят, некогда!

– Да не вопрос! – крикнула в ответ я и залезла в дальние ящики, где обнаружила тушенку в больших цилиндрических жестяных банках по 375 и 570 мл. И даже пару банок по три литра было. Ого! Я взяла в руки одну маленькую: «Мясо тушеное» – гласила надпись на этикетке. На другой было написано: «Говядина отварная в собственном соку». «Говядина тушеная. Высший сорт. Центрсоюз». «Тушенка свиная Главконсерв Минпищепром». «Рагу особое. Паневежский Мясокомбинат Литовская ССР». Разнообразие довольно неплохое.

Я отдала Митьке четыре банки для Аннушки, остальное аккуратно сложила в нижний ящик. Срок годности там еще был один-два года.

Следующие тридцать банок тоже были с тушенкой, из баранины и птицы. Но там срок годности поменьше. Эти я сложила в верхний ящик. Ящик поставила сверху на первый. Тяжёлый, зараза. Там ещё оставалось немного места. Хотела положить туда ещё и банки с кабачковой икрой, но передумала, чтобы дежурные не запутались.

Фух, с этим, наконец, покончено. Я перевела взгляд на бардак в крупах и муке.

Поминая Бармалея недобрым словом (но не вслух, конечно же), я принялась разбираться сперва с крупами. А вот здесь царил полный хаос. Все крупы хранились в разных мешках, мешочках, бумажных кульках, банках и коробках. Большая половина всего этого безобразия была вскрыта, надорвана, часть крупы оттуда отсыпали, остальное кое-как побросали обратно. Жуть жуткая – берешь кулёк или коробку, а оттуда сыпется крупа, так как он надорван сперва в одном месте, а затем – в другом. И таких «коробочек с сюрпризами» было более чем достаточно. Я вздохнула. И педантично сложила все по видам в один ящик.

Надеюсь, дальше сами разберутся.

По правилам в лагере на кухне должны дежурить по очереди, ежедневно. Реже, если надо кормить большой коллектив – по двое. Иногда дежурят в связке «мальчик-девочка». Женщина готовит, мужчина ей помогает – носит воду из ближайшего водоёма рубит дрова, растапливает печку.

В нашем лагере была постоянная кухарка Аннушка, которой периодически помогал Митька. Насколько я поняла, остальные вообще не дежурили. Или дежурили крайне редко.

Я крякнула и с усилием подвесила увесистую вязанку лука на гвоздь, который торчал из стропил хозки. Вот так-то лучше храниться будет, а то в мешке уже аж гнить начал. Еще на один гвоздь подвесила авоську с приправами (лаврушка, перчик и всё такое). Чтобы на виду было (хорошо, что гвоздей много – можно хоть все вывесить).

Когда я героически сражалась с увядшей морковью, в хозку тенью проскользнула Кошка. Дверь я оставила открытую, чтобы заодно проветрить (сегодня опять был ветерок, чуть сыровато, поэтому гнуса не было).

Кошка по-хозяйски потянула носом, моментально учуяла запах подкопченного сала (перед этим я перебрала скоропортящиеся продукты в холодильной яме) и требовательно мяукнула, глядя на меня немигающим злым взглядом.

– Кыш! – строго ответила я и принялась оторывать от сморщенной картофелины длинные бледно-прозрачные побеги.

Но Кошка не отреагировала и хозку огласил еще один возмущенно-требовательный кошачий вопль «дай жрать! Хочу сала!».

– Иди вон отсюда! – рассердилась я, вышвырнула кошку из палатки и плотно прикрыла дверь.

Кошка еще некоторое время ломилась в хозку, но, когда поняла, что я не реагирую, испарилась. Воцарилась блаженная тишина, лишь слышно было, как в столовке, за брезентовой стенкой гремит кастрюлями Аннушка, да вполголоса ругается в своем вагончике Дон Педро. Остальные вроде все ушли из лагеря на полевые работы.

Я как раз боролась с капустой (некоторые кочаны начали подгнивать), когда дверь хозки опять зашебаршила.

– Пошла вон, я сказала! – не оборачиваясь рыкнула я (думала, что Кошка вернулась и таки влезла), но сзади хохотнули.

– Ты со всеми такая грозная, Зойка?

– Ой! – аж развернулась от неожиданности я.

Мне улыбался Митька. Здесь я скажу так, хоть сам он был заросший и неухоженный (полевые условия и не любовь мыться), но улыбка у него была хорошая такая, мальчишеская. Чем-то напоминала улыбку мальчика, сыгравшего Буратино.

– Я думала, что это опять кошка, – чуть смутилась я, осторожно перекладывая большие кочаны капусты в большой мешок.

– Аннушка за солью прислала, – он кивнул на мешок. – Подержать тебе?

– Да, давай, – обрадовалась я, – это быстро.

Я принялась споро заталкивать капусту в мешок, пока он держал. Мы минуты полторы работали в тишине и вдруг Митька сказал:

– Слушай, Зой, а, может, это зэки беглые?

– Что зэки? – не поняла я и чуть не выронила особо огромный чуть растрескавшийся кочан.

– Ну, там, на пятьдесят восьмом… – он приподнял мешок, чтобы утряслось.

– Да откуда они там взялись? – удивилась я и запихнула еще один кочан капусты.

– Кто знает. Сбежали, может. Шли по тайге, есть хотели. Наткнулись на наших и убили их, чтобы ограбить, предположил Митька и велел мне, – держи-ка здесь крепко, я мешок завяжу.

– Но следователь сказал, что все вещи на месте… – поморщилась я, глядя, как Митька неаккуратно завязывает веревку.

– Может, их медведь вспугнул? – задумался Митька и легко одной рукой приподнял огромный мешок и переставил его ближе к яме.

– Но у них же было ружье! – не согласилась я. – Нет, сюда лучше поставь.

– Откуда ты знаешь? – переставил Митька мешок на указанное мной место.

– У наших точно было ружьё. Если это действительно их зэки убили, то стопроцентно ружьё забрали себе. Так что версия с испугом от медведя – однозначно отпадает, – сказала я и отсыпала крупной сероватой соли в стакан, который принёс с собой Митька.

– Ну, тогда остается только Кощей бессмертный или Баба Яга, – хмыкнул Митька, схватив стакан, и вышел, оставив меня в задумчивости.

В полуоткрытую дверь опять проскользнула Кошка и трубно мяукнула, угрожающе глядя на меня глазами-крыжовниками.

– Так! Я кому сказала – брысь отсюда! – зашипела я в ответ не хуже кошки. – Ходит тут, выпрашивает! Скотина!

– Горелова, ты что так ругаешься? – в полуоткрытую дверь хозки заглянул Дон Педро, с осуждающим видом.

– Дык, я же с кошкой, – ответила я, указывая на кошку, – лезет и лезет, а здесь же продукты, понимаете? Я, пока тут убираюсь, хотела заодно яму чуток просушить, раскрыла, всё. А она сало учуяла и теперь бегает, клянчит. Боюсь, чтобы не стащила.

– А-а-а-а, ну, это правильно, – чуть подобрел Дон Педро, – животные не должны контактировать с продуктами… это не гигиенично… да и бруцеллёз опять же.

– Точно! – поддакнула я, хотя какое отношение кошки имеют к бруцеллёзу я не представляла.

– Хотя… это же кошка начальника лагеря, – спохватился Дон Педро и подозрительно посмотрел на меня, – так что для умных животных, Горелова, вполне могут быть исключения.

Я кивнула, мол, да, для умных, конечно же могут, особенно если это животные начальника лагеря.

– Но ты всё равно смотри, Горелова, – дал ценное указание Дон Педро, на всякий случай с уважением ткнув на кошку сосисочным пальцем.

– А вы что хотели, Виктор Леонидович? – спохватилась я.

– Да зеленку хотел взять. Или йод, – жалобно скривился он и с обречённым видом смертельно больного человека показал замотанный носовым платком палец, – стол снизу шероховатый, я забыл, схватился и занозил сильно. Николай сказал взять для дезинфекции – будет вытаскивать.

– Сейчас дам, – я раскрыла большой ящик-аптечку, который тоже хранился в хозке (Колька-то жил, как и мы все, в палатке, поэтому медикаменты держал в хозке, а инструменты – в камералке).

Я выдала пузырёк зеленки поникшему Дону Педро, и он вышел.

Только-только я принялась выгонять Кошку, как заявилась Нина Васильевна. Она была без настроения:

– Смотрю всё прохлаждаешься, Горелова? – до невозможности ядовитым голосом сказала она.

– Вам что надо? – ответила я нелюбезно, продолжая перебирать банки-склянки.

– Что надо – не твоё дело! – отрезала Нина Васильевна и, переступив и через меня, и через фанерный ящик с сухофруктами, над которым я скукожилась, без спросу полезла в тот угол, где раньше были конфеты.

– А конфеты я переложила, – невинно заметила я, сидя на корточках и продолжая перебирать сухофрукты.

– Куда?

– В другое место, – отрезала я, не поднимая головы. – Вам-то зачем?

– Хочу конфету, – вынуждена была признаться Нина Васильевна, – до обеда ещё далеко, вот я решила конфетку съесть, пока буду в камералке реестр составлять.

– Так это вы все кульки как попало поразрывали, да, Нина Васильевна? – спросила я невинным голосом.