Текст книги "Шикша (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 20

Проснулась я оттого, что стало жарко. Обычно мы палатки всегда стараемся ставить где-нибудь под кроной дерева, в лесу или, к примеру, под горой, чтобы утренняя тень падала на неё. Иначе утром солнце так вжарит, примерно с пяти утра, что дышать в ней будет невозможно. Вот такая вот специфика заполярного лета: ночью дрожишь от холода, утром – умираешь от жары.

Я раскрыла глаза – в палатке я была одна.

Странно…

Я прислушалась – снаружи тихо.

Тогда я встала, вылезла из спальника и выглянула из палатки – нигде никого, сонную утреннюю тишину нарушал лишь писк комарья, да плеск легких волн на озере. А где-то аж на другом краю озера заполошно кричала крячка.

Затухший костёр и перевёрнутая (единственная!) кружка рядом только добавляли тревожности.

– Митька! – позвала я.

Ответа не было.

Да как же так⁈ Неужели бросил?

Я пробежалась к краю пляжа – не видно, вернулась в палатку и полезла в рюкзак – вроде всё на месте! Хотя никаких личных вещей Митька не брал, а пару сухарей и чай – это не те вещи, которые он бы забрал. Больше всего меня встревожило, что топорика не было.

Как же так?

Как?

Ну почему⁈

Я, как стояла, так и села. Схватившись за голову, я застонала.

Не знаю, сколько я так просидела, тупо уставившись на водную гладь озера, изредка разбавляемую куцыми волнами. В ушах стучала одна-единственная мысль – как же так?

После всего того, что было, и вот так просто – взял и ушел, бросил меня одну и даже ничего не сказал. И вот как я теперь? Дорогу я не знаю, карта была только у него, рюкзак с таким количеством вещей я тупо не дотащу. Если бы я была одна, я палатку и всё это не брала бы, пошла бы налегке.

И вот что мне теперь делать?

Есть три варианта: тащить всё обратно в лагерь. Мне это не нравится, так как там перепитые мужики и кто его знает, как там всё будет. Половина из них – новички, да и Генка этот не вызывает доверия. Нет, в лагерь я стопроцентно сейчас не пойду.

Второй вариант – тащить всё с собой на пятьдесят восьмой. Мне это тоже не нравится. Во-первых, тяжело, во-вторых, кто его знает, что там ещё будет. Нет, тащить – тоже плохая идея.

Остаётся третий вариант. Сложить палатку, вещи в рюкзак и где-нибудь его тут припрятать и идти налегке на пятьдесят восьмой. А на обратном пути заберу.

Со вздохом я принялась паковать вещи. Проблема возникла только со спальниками – второй спальник не желал влезать в Митькин рюкзак, а нести его с собой я не хотела. Наверное, лучше всего будет скрутить и замотать в тот кусок клеёнки, который мы прихватили с собой.

Оставались продукты. Я задумалась, брать или не брать? И тут над головой раздался весёлый голос:

– О! Ты уже проснулась, Зойка? Долго спишь!

Внутренне ахнув, я подняла голову – надо мной стоял Митька и весело улыбался своей мальчишеской улыбкой. В руках у него была кружка с ещё не до конца поспевшей морошкой.

– На, держи, – протянул он мне кружку.

– С-спасибо, – ошарашенно сказала я и взяла кружку. Руки слегка дрожали.

– Ты чего? – удивился он.

– Да так… я это… думала… – смутилась я и из-за растерянности не закончила мысль, оборвав саму себя на полуслове.

– Что думала?

– Ну… ты ушел…

– Я? – аж опешил Митька, а потом посмотрел на моё сконфуженное лицо и расхохотался, – вот ты совсем глупая, Зойка! Ну вот за кого ты меня принимаешь? Как бы я мог бросить человека, тем более женщину, одну в тайге?

От стыда я вспыхнула.

– Ладно, не красней ты так, – хмыкнул Митька и перевёл разговор на другую тему, – Раз ты всё тут почти собрала, сейчас попьём чаю, да и двинемся потихоньку.

– Но ведь уже больше пяти утра, – нерешительно сказала я.

– Уже одиннадцать! – хохотнул Митька, – но ты так сладко сопела, что я не решился тебя будить. Да и ладно, что изменится от того, если мы придём туда чуть позже?

Я пожала плечами.

– Вот и я так думаю, – резюмировал Митька. – Поэтому не будем рвать жилы.

Мы шли по лесу, промеж кедровых сосен. Лес был хороший, светлый, полный вкусного воздуха, которым хотелось дышать и дышать. Высоченные сосны росли на расстоянии друг от друга, поэтому идти по опавшей прошлогодней хвое и белому ноздреватому ягелю было легко и приятно. Митька шел чуть впереди, выбирая дорогу, а я – за ним, шаг-в-шаг.

Густо пахло сосновой живицей и ароматами начинающей поспевать княженики, которая всегда пахнет, словно французские духи. Хоть легкий ветерок, слоняясь промеж сосен, прогонял мошку, но было всё равно тепло, так что я даже чуть взмокла.

Где-то, высоко в кронах заухала какая-то птица. Через секунду ей откликнулась другая. Потом третья.

Так мы и шли, слушая птичье многоголосье и вдыхая вкусные запахи хвои.

Внезапно Митька так резко остановился, что я чуть не налетела на него.

– Что? – спросила я.

– Тихо! – велел Митька, тревожно оглядываясь вокруг.

Я тоже замерла, усиленно закрутив головой по сторонам. Но везде была лишь спокойная зелёная стена леса.

Митька нагнулся и что-то подобрал из травы.

– Вот, – на его ладони лежала полоска ткани, синяя, в цветочек.

– Это же Аннушки косынка, – упавшим голосом сказала я, и потрогала ткань.

– Я тоже узнал, – согласился Митька, засовывая платок в карман. – Значит она здесь недавно проходила. Жалко, что на хвое следов не видно.

– Ага, – поддакнула я, – нужно смотреть внимательно.

Митька ничего не ответил, лишь взглянул на меня с таким видом, мол, а я, по-твоему, что всю дорогу делаю, что я покраснела и невольно прибавила шаг.

– Не беги, – одёрнул меня Митька.

– Но там же Аннушка, – сказала я.

– Сама подумай, если она шла добровольно, то мы ей там точно не нужны. А если же её тащили, то прошло слишком много времени, и мы ей уже ничем не поможем.

Я охнула и прижала руку к губам.

– Да погоди ты охать, – покачал головой Митька, – я же просто сказал.

Я кивнула.

– Поэтому идём как шли, – велел Митька, и я возражать не стала.

Мы спустились по крутому обрыву вниз. Здесь было темно и сыро. Мокрый хвощ противно скользил под сапогами. Я всё время боялась поскользнуться и грохнуться. Причем не падения боялась, а что Митька опять смеяться будет.

Мы прошли немного по считай самому дну глубокого и широкого оврага, края которого с одной стороны были глинистые и поросли осоками, а с другой – усыпаны дресвой и щебнем. И вот тут-то, между камнями весело журчал родничок.

– Гляди-ка! – обрадовался Митька и первым попробовал воду. – Вкусная, можешь пить. Только осторожно, она с ледника течёт, не застуди горло.

– Откуда здесь ледник? – удивилась я, – везде лес же.

– Да это я не так выразился, – отмахнулся Митька, выливая из фляги остатки противной, пахнущей рыбой, желтоватой воды из озера.

Я набрала воду в ладони и попробовала. Она была нереально вкусная, свежая, и такая холодная, что аж зубы заломило. От удовольствия я пила и пила. Пока мой живот не надулся и стал похож на барабан.

– Водохлёбка, – обличительно констатировал Митька, ополоснул флягу и начал набрать туда воду.

Пока он набирал, я спросила – всю дорогу мне не давал покоя вопрос:

– Мить, как ты думаешь, Аннушка жива?

Митька остановился и посмотрел на меня сверху вниз с жалостью (я, когда пила, то присела на корточки):

– Ну, вот что мне ответить тебе, Зойка? Я также знаю, как и ты. То есть не знаю нихрена. Но ты же хочешь, чтобы я тебя успокоил? Ладно, могу сказать, что всё хорошо и она отдыхает где-то под деревом.

– Я серьёзно!

– И я серьёзно. Но если ты хочешь моё мнение, то скажу так: Аннушка оказалась не так проста, как я думал. И это её исчезновение, как-то оно с нашей Аннушкой не вяжется…

– Что ты имеешь в виду?

– Если Нинка мелкая, то ей щелбана дай, и она скопытится. Бери на плечо и тащи, куда хочешь. То есть в то, что её похитили, я ещё как-то поверю. А вот на Аннушку – нет. Она кулаком быка положит.

– А если на нее ружье навели и заставили?

– Это же Аннушка! – хмыкнул Митька и завинтил крышку на фляге. – она бы так их навела, что я им не завидую! Нет, она ушла сама. И сделала это добровольно. Вопрос только: зачем?

– А как ты думаешь, кто эти «они»? – почему-то шепотом спросила я и оглянулась по сторонам.

– Ну в привидения и оживших мертвецов нам с тобой диалектический материализм верить не велит, – поморщился Митька и принялся засовывать флягу в карман рюкзака, – так что остаются только люди.

– Я понимаю, что люди! – запальчиво воскликнула я, – но что за люди? Как думаешь?

– Да кто же их знает? – пожал плечами Митька. – Кто угодно может быть. Но логичными есть только две версии – беглые зэки или местные аборигены.

– А зачем местным-то? – удивилась я, вспомнив благородного старого охотника, что спас меня.

– Да кто ж их дремучие мозги поймёт? – сказал Митька, – народ дикий, и мысли у них сумбурные. Может, в жертву решили принести. У них же там божки злобные.

Я вздрогнула.

– Да ладно, не пугайся ты, – сказал Митька, – это я предположил так. На самом деле там кто угодно может быть.

– А как думаешь, что с Уткиным могло случиться? Почему его не нашли?

– Ну это же Уткин, – пожал плечами Митька и велел, – так, Зойка, ты долго ещё тут сидеть собираешься? Или пойдём?

– Пойдём, – подхватилась я, и мы зашагали дальше.

Примерно часа через два лес опять сменился на берёзы и ольховник. Промеж них встречались облезлые лиственницы и худосочные ёлки. Мох здесь был ярко-зелёный, пушистый.

– Держись сзади! – отрывисто велел Митька, – уже подходим к пятьдесят восьмому.

Я пристроилась поближе и закрутила головой по сторонам, да так, что споткнулась об камень и чуть не навернулась. Хорошо, что Митька за шиворот поймал и придержал.

– Под ноги смотри, горе! – рыкнул он и я крутить головой перестала. А то действительно шею ещё сверну. Вон есть Митька, пускай сам смотрит.

Пятьдесят восьмой участок представлял собой довольно-таки большую территорию, кое-где густо поросшую березами и с выходами скальных пород слева. Неподалёку был ручей, так что с водой проблем не было. Так как участок этот был ключевым для исследований и здесь ежегодно проводили всякие изыскания, то прямо перед нами стоял небольшой стационарный балок, состоящий из одной комнаты и небольшой пристройки, где держали оборудование (от дождя и непогоды) и образцы с породами.

Участок этот был заброшен, так как программа исследований по какой-то причине была лет на восемь свёрнута, и это просто сейчас Бармалей захотел возобновить работы. Поэтому и отправил сюда группу специалистов в разведку. Из-за того, что балок долгое время не использовался, он пришел в негодность. Очевидно, когда я была здесь с погибшими коллегами, мы пытались как-то облагородить его. На ступеньке, которая вела к двери были свежеструганные доски, рядом с балком, под деревом, крепко сбиты несколько лавочек, стол и сделан небольшой навес.

Трупы забрали ещё тогда, вещи их, очевидно, тоже. Мы с Митькой прошлись по периметру участка, но ничего особо непонятного не было. В балке я нашла женскую кофту. Самую простую, синюю, трикотажную. Судя по размеру, это могла быть моя кофта. Забирать я её не стала, пусть лежит. Вдруг не моя.

Следов пребывания Аннушки или кого бы то ни было мы не заметили.

– Я предлагаю переночевать в балке, – сказал Митька и вошел внутрь.

– Мить, вдруг это опасно! – воскликнула я, – у нас же есть палатка. Может, лучше её поставить где-то подальше, в стороне? Ну, подстраховаться чтобы…

– И что это нам даст? – спросил Митька и вышел из балка уже без рюкзака. – Ты не помнишь, здесь ведро у них где-то было? Схожу воды принесу. Хотя, что я спрашиваю, ты же не помнишь.

– Ми-и-ить, – жалобно сказала я, пропустив про ведро мимо ушей, – это же рискованно!

– Рискованно, Зоя, было припереться сюда. Вдвоём, – ответил Митька и залез в пристройку. Оттуда сразу же послышался грохот, стук, какое-то позвякивание и возмущённый матерок Митьки.

Через пару минут Митька вылез оттуда, один рукав его был в пыли, зато в руке он держал два ведра.

– Гляди-ка! Нашлись! – улыбнулся Митька, – правда грязные, породу в них таскали что ли? Но ничего, сейчас обмою и сойдёт. А ты пока глянь, может продукты какие остались.

Я кивнула и вошла внутрь.

Единственная комната представляла собой вытянутое помещение, в котором с двух сторон были трёхэтажные нары, между ними – небольшой столик (под окошком, зарешеченным, между прочим), на котором обнаружились семь тарелок, ложки в жестяной банке из-под томатной пасты и две металлических кружки, в противоположном от окна крае (рядом с дверью была небольшая печка-буржуйка, вся ржавая и засыпанная сероватым пеплом, рядом с нею, прислонённые к стене стояли чьи-то старые резиновые сапоги.

По стенам были вбиты большие гвозди, которые служили здесь вместо вешалок, натянутая верёвка над печкой (очевидно, на ней сушили мокрые вещи), два чурбачка (вместо стульев), и небольшая полка, на которой стояла стеклянная банка с закаменевшей солью, надорванный пакетик с лавровым листом и чёрным перцем и пустой стакан из-под сахара.

Ну и где здесь могли бы быть продукты?

Я пожала плечами.

Для очистки совести, я заглянула под нары, на третий этаж нар, за печку. Ничего не было. Хоть шаром покати. Наверное, когда забирали трупы, забрали и продукты, если они ещё оставались.

Но сейчас вернётся Митька и нужно что-то поесть, а у нас кроме подсохшего хлеба и одной банки тушенки ничего и нету. Этого Митьке хватит на один присест. А потом что?

Я вздохнула.

Была бы хоть какая-то крупа – можно бы супу сварить. А так-то даже и не знаю, что делать.

Митька вернулся и с порога спросил:

– Ну что там нашлось?

– Вообще ничего нету, – развела руками я.

– Да не может такого быть! – не поверил Митька. – ты везде смотрела?

– А где здесь особо смотреть? – хмыкнула я, – под нарами нету, сверху на них – нету, на полке нету, за печкой нету. Вот и всё.

– А на чердаке?

– На каком чердаке?

– Вот ты растяпа, Зойка! – со вздохом покачал головой Митька, – бестолковку свою подними и вверх глянь!

Я посмотрела и ахнула – в потолке был люк.

– Я сейчас! – воскликнула я и принялась подтягивать чурбачок, чтобы влезть на стол и оттуда уже открывать люк.

– Да всё уже, всё, ты свой шанс упустила, – беззлобно поддел меня Митька, – стой теперь внизу и не мельтеши.

Он быстро, на одних руках подтянулся между нарами и, поставил ноги на вторые полки. Крышка долго не хотела открываться – щеколда заржавела.

– Зой, подай топорик! – велел Митька, – к рюкзаку сбоку приторочен. Просто потяни его вверх.

Я вспыхнула: он мне как несмышлёнышу какому-то объясняет. Хотя с другой стороны так оно и есть.

Я сбегала за топориком и Митька двумя ударами сбил щеколду. Крышка люка поддалась и со стуком раскрылась.

– О-о-о! – радостно воскликнул Митька, – Живём, Зойка! Держи-ка!

Мне в руки спустилось: две жестяные банки тушенки, две банки сгущенки, пакет пшена, жестянка с консервированными абрикосами, и консервы «сардины в масле».

– Вот видишь. Зойка, – сказал Митька, спрыгивая на пол. – Целое богатство. Живём!

– Ага! – обрадованно сказала я, – если ты печку растопишь, я кашу сварю. И откуда ты знал, что здесь продукты есть?

– Так вы же при мне тогда сюда на рекогносцировку собирались, – пожал плечами Митька, – знаешь, как Аннушка меня загоняла, пока мы вас снарядили и выперли!

– Теперь надо найти кастрюлю, – задумчиво протянула я, – пойду поищу в пристройке.

Я вышла из балка, оставив банки пока на столе.

В пристройке я нашла изрядно закопчённый чайник. В принципе, если ничего не найду, можно и в нём. Но что-то мне не верится, что на ораву людей ни одной кастрюли не было. Как-то же мы еду варили?

В задумчивости, я отошла от балка и решила посмотреть с противоположной стороны от той, куда ходил Митька. Прошла чуть дальше, аж за оборудованную площадку с лавочками и столом, затем сделала небольшой крюк, затем еще пару шагов и увидела старое кострище. Рядом с ним валялся перевёрнутый котелок.

Я подошла ближе: каша в нём пригорела и превратилась в камнеобразную горелую массу.

Я вздохнула, это конечно можно отчистить, но придётся повозиться.

Так, где-то здесь должен быть крупнозернистый песок, Митька на сапогах нанёс, я видела. А ещё у меня нет лишних тряпок, поэтому надёргаю-ка я побольше сфагнума и попробую чистить ним.

Я направилась к небольшой берёзовой рощице, буквально в десяти шагах от костища. Видимо где-то здесь был ручеек, или же верховодка, потому что глинистая земля стала влажноватой и противно налипала на сапоги. Ну да, сфангнум любит такую вот почву. Сейчас я его надёргаю, а потом и сапоги придётся заодно отчищать.

Я прошла ещё пару шагов, выбирая, где меньше грязи.

И тут, за багульниковым кустарничком я увидела свежие следы.

Глава 21

– Мить, как думаешь, следы мужские или женские? – тихо спросила я.

– А как тут поймешь? – так же тихо ответил Митька, внимательно рассматривая отпечаток ноги. – Размер примерно сороковой или сорок первый.

– Значит, мужские, – определила я.

– Ну вот чем ты думаешь, Зойка? – упрекнул меня Митька, – давеча сама жаловалась, что нету резиновых сапог твоего размера и тебе приходится еле-еле ходить в мужских на два размера больше.

– Я вообще-то на носок толстый одеваю, – возмутилась я, – и вполне нормально хожу, если трава не мокрая или не болото.

– Да причём здесь носок! – закатил глаза от моей глупости Митька, – я к тому веду, что по отпечатку твоей ноги не определишь – мужик прошел или баба!

– Теперь поняла, – согласилась я и добавила. – Но кто-то же ходит вокруг лагеря, Мить. И непонятно какие у него намерения. Вот зачем он здесь ходит?

– Судя по направлению следов, он ушел от лагеря, – заметил Митька.

– Слушай, Мить, а давай пройдём по следам и глянем, куда он пошел? – предложила я.

– Ты в своём уме? – рассердился Митька, – скоро стемнеет, отходить от лагеря опасно.

– Ну Мить, мы недалеко, – попыталась воззвать к голосу разума я, – Этот человек ходит вокруг лагеря, так что какая разница – здесь опасно или там опасно?

– Здесь есть защита! – рявкнул Митька, – а там ты будешь на виду!

– Да какая здесь защита? – удивилась я и не удержалась, чтобы не поддеть, – старое кострище твоя защита, да?

– Балок, Зоя, балок!

– Очень твой балок тебя спасёт! – рассмеялась я над таким детским садом.

– Зоя, этот балок выполнен по спецпроекту для Заполярья! – рассердился Митька, – в нём геологи могут даже от белых медведей укрываться. И те ничего людям не сделают! Там внутри металлический каркас и на окнах решетки! А в тайге ты будешь как на ладони – могут напасть и всё.

– Митя, – аккуратно попыталась донести до его мозга простую мысль я, – возможно от человека с ножом стены балка и спасут, я же не спорю, а вот если он или они подожгут балок, то ничегошеньки мы не сделаем!

Митька завис и посмотрел на меня как-то по-новому. Совсем другим взглядом посмотрел. Уважительно, что ли. Но затем, очевидно приняв какое-то решение, нахмурился и отрывисто рявкнул:

– Я сказал, будем ночевать в балке – значит в балке! Точка!

Я скривилась: ну вот всегда так… и уже открыла рот, чтобы высказать своё мнение, но Митька как рявкнул:

– Иди ужин готовь! Рассуждает тут она!

Он развернулся и ушел к балку, не оглядываясь. А я сидела в кустах багульника и злые слёзы навернулись на глаза. Было так обидно.

Вот как так можно⁈

После всего, что было, теперь так орать на меня? Таким тоном?

Я посидела ещё немного в кустах, но Митька просить прощения возвращаться явно не торопился. Я замёрзла и ещё меня закусали мошки. Поэтому пришлось вставать и идти готовить ужин.

Подхватив котелок с подгоревшими остатками еды, я печально поплелась к ручью отмывать.

Здесь, у воды, песчаный берег делал плавный изгиб и ручей хорошо так разливался. Я ступила ногой в воду – неглубоко, по щиколотки. Нужно было зайти чуть поглубже, чтобы нормально зачерпывать казанком воду и не скрести по дну.

Осторожно, пробуя ногой каждый шаг (а то, кто его знает, здесь-то песок, а дальше – вполне может быть глина и глей, увязнешь – не вытащат), я прошла ещё чуть глубже, с таким расчётом, чтобы и зачерпывать было удобно, и чтобы я могла рукой доставать со дна песок и не намочить рукава, которые я закатала до локтя. Повезло, что здесь, на открытой местности, тоже был ветерок и мошку сдувало.

В общем, минут десять я усиленно мыла, скребла, ополаскивала, опять скребла, опять ополаскивала. Чёртова каша зацементировалась (я поняла, содрав верхний обугленный слой, что это была гречка) и теперь никак не хотела отчищаться. Мои руки давно покраснели и в некоторых местах покрылись цыпками, а котелок всё еще не поддавался.

Вода вокруг меня стала мутной, и я отошла в сторону, где почище, и песок был крупнозернистый. Нагнулась, зачерпнула полную горсть песка с вершком и опять высыпала его в котелок.

И тут на дне котелка что-то стеклянно блеснуло.

Привиделось?

Я зачерпнула песок и поднесла ближе к глазам – котелок с плеском выпал у меня из рук. Изумруд! Причём крупный такой обломок породы сбоку ощетинился ярко-хрустальной зеленью. Камень был небольшой, размером примерно с ноготь. Ачуметь! Воровато заозиравшись, не видит ли Митька, я торопливо сунула его себе в нагрудный карман и принялась рыться в песке, просеивая через пальцы.

К моему огромному сожалению, больше я ничего не нашла. Зато руки окоченели, а котелок я ещё не отмыла.

Странно, откуда тут он? Обычно же изумруды добывают в шахтах, это я точно знала. В речном песке можно найти только золото. Видимо или принесло с течением, или же кто-то шел и обронил. Второе более вероятно.

Выходит, где-то здесь есть месторождение или жила?

Но, с другой стороны, это может быть вовсе и не изумруд. Просто кусок стекляшки. Слюда какая-нибудь. Хотя нет, слюда вроде хрупкая. Ну, значит, кварц или что-там еще. На нефрит вроде не похоже, тот матовый, а этот с одной стороны прозрачный.

Интересно, бывает ли зеленый кварц?

У нас в камералке на стенку были прикреплены пару плакатов, один по технике безопасности, второй – по оказанию первой медицинской помощи, два прославляли коммунистическую партию, а вот на одном была шкала Мооса. Я, когда сидела в камералке, хорошо рассмотрела всё и прекрасно помнила, что изумруд царапает стекло.

Хотя кварц, вроде, тоже. И сапфир царапает, и кремний. Ну, на сапфир и кремний он не подходит по цвету. Остается только кварц, да и то, если он бывает зелёного цвета, в чём я засомневалась.

Ну ладно, надо будет потом проверить. Поцарапаю стекло, но попозже.

Котелок я таки домыла, зачерпнула чистой воды и пошла к балку. Митька сидел на пороге и внимательно ковырялся в какой-то жестянке.

– Проходи, – посторонился он. – Я печку растопил, хотя она уже перегорела, пока ты там копошилась.

Мне стало обидно:

– В котелке пригорела еда, Митя. Зацементировалась, – мой голос зазвенел от обиды, – Я его еле-еле отчистила. Вот, гляди, всё руки себе покоцала, между прочим!

– А меня позвать сложно было? – покачал головой Митька. – Я бы за две минуты отчистил.

Он так-то был прав, и от этого стало ещё обиднее.

Молча, гордо и независимо, я прошла мимо него внутрь, и поставила котелок на печку.

Митька так и остался сидеть и ковыряться в своей железяке.

О своей находке я ему решила пока не говорить.

Пшённая каша с тушенкой получилась на славу. Хотя, может, потому, что мы долго шли и проголодались. Как бы там ни было, но Митька от души похвалил. Я аж зарделась от удовольствия. Никогда раньше за собой склонности к тщеславию не замечала.

Хотя, а что я знаю о моём «раньше»? Да ничего, собственно говоря.

После сытного ужина (попили ещё чаю со сгущёнкой), Митька мыть посуду не отпустил:

– Утром помоешь, – буркнул он и полез на вторую полку, – ложись давай спать. Поздно уже.

От обиды аж глаза защипало. Ни слова не говоря, я разделась и легла снизу.

В домике стало тепло от пышущей жаром печки. Это было особенно приятно, так как снаружи зарядил дождь. Так, под мерный перестук тяжелых капель о деревянные стенки балка, я и уснула.

Митька ночью ко мне не спустился.

Утром меня разбудило позвякивание металлических кружек. Открыла глаза – одетый Митька собирал со стола грязную посуду.

Увидев мой взгляд, он ворчливо сказал:

– Доброе утро, раз проснулась.

– Доброе, – в тон ему ответила я.

– А раз доброе, то вставай, собирайся. Я схожу сполосну посуду, пьем быстро чай и идём.

Хлопнула дверь, принеся порыв холодного воздуха. Вылезать из тёплого спальника не хотелось, от длительной ходьбы по пересечённой местности болели руки и ноги, ныла спина. Собрав волю в кулак, я одним рывком выползла из спальника и принялась торопливо натягивать штаны – за ночь комната здорово выстудилась.

Вдруг снаружи раздался возглас.

Митька!

Вне себя от ужаса я, как была в одной майке, выскочила наружу.

Там стоял Митька и рассматривал что-то на земле. Я опустила взгляд и вздрогнула: вокруг балка было много-много совсем ещё свежих следов. Разной длины. Мужских.

– Ты чего вылетела? – зло рявкнул Митька, – а ну бегом в балок, запри дверь и не выходи, пока не позову или не постучусь.

– Я тебя тут одного не оставлю… – начала было я.

– Я сказал – бегом! – голосом Митьки можно было вымораживать океан.

Меня сдуло.

Внутри я заперла дверь на засов и принялась высматривать в маленькое окошечко. Кроме кривобокой ёлки и двух замшелых берёзок там ни черта не было видно.

Я сидела и сходила с ума, наверное, добрых полчаса, если не больше.

Митьки всё не было.

Я села на нары и посидела немного. Затем взяла банку со сгущенкой и отпила немного. Чуть подумала и допила до конца. Паника всё не уходила. Чтобы немного отвлечься, я начала одеваться. Поправляя куртку, я машинально дотронулась до нагрудного кармашка и нащупала камень.

Торопливо вытащила его и царапнула окно. На стекле осталась отчётливая полоса.

Вот это да! Значит, вполне может быть, что изумруд. Во всяком случае пока не доказано обратно, буду считать, что это изумруд.

Снаружи послышались шаги. Я прислушалась, вроде Митькины.

Не успела я спрятать изумруд в карман, как в дверь раздался стук и митькин голос сказал:

– Зойка, открывай, это я.

Я бросилась к двери и отперла засов.

Внутрь ввалился Митька, мокрый и злой.

– Давай попьём чаю, – сказал он.

– Что там? – спросила я, – чьи это следы?

– Не знаю, – буркнул Митька, – странно. Ничего не пойму. Они ночью ходили вокруг нашего балка, а мы даже не проснулись.

– Ага. Очень странно, – поёжилась я и тихо спросила. – Мить, как думаешь, это люди?

– Нет, это бабайки, которыми стали души убитых здесь парней, – передразнил мой испуганный голос Митька, – слышал бы тебя сейчас Бармалей! Он бы очень удивился, что некоторые комсомолки верят в чертей и привидения.

– Ну, Ми-и-итька, – жалобно протянула я и тон Митьки смягчился:

– Нет, Зойка, это люди. Самые обычные люди.

– Но они нас не тронули, – напомнила я.

– Может быть, мы им не нужны были? – предположил Митька, – или они не знали, что мы здесь ночуем?

– Мить, как думаешь, а они днём могут прийти?

– Они всё могут, Зойка, – вздохнул Митька и более миролюбивым тоном сказал, – поэтому не советую далеко отходить. Будь всё время в поле моей видимости.

– Что, и в кустики нельзя отойти? – жалобно протянула я, – как же я буду? Мне очень надо.

– В кустики отойди, – разрешил Митька и тут же добавил, – только, недалеко, чтобы я слышал, если закричишь. Поняла?

Я кивнула.

– И сперва осмотрись хорошо.

После чая мы собрались и налегке пошли искать Аннушку. Рюкзак с палаткой и прочим барахлом оставили в балке. Только мешать будут.

Мы пошли в сторону, куда указывали носки следов, которые я обнаружила вчера вечером. За кустами багульника, где были следы, начиналось небольшое мшистое болотце, которое противно чвакало под сапогами. Обойти его никак было нельзя – слишком большой крюк пришлось бы делать. Да и там было не лучше. По сути пятьдесят восьмой ключевой участок находился, можно сказать, на небольшом «островке», сформированным наносами песка. Вокруг же были заросшие сфагнумом, кукушкиным льном, брусникой и багульником пополам с осоками, мшары.

Я прыгала с кочки на кочку и старалась не оступиться.

Иногда мы делали небольшой крюк, в тех местах, где виднелись берёзовые колки – Митька боялся, чтобы мы не порвали сапоги.

Постепенно мшары стали подсыхать, и вскоре под ногами зашуршала нормальная трава. Я нагнулась и сорвала рыжую купальницу. Она пахла мандаринами.

Я улыбнулась.

Митька, который шел рядом, буркнул:

– Чему радуешься?

– Цветочек красивый, – усмехнулась я, – мандаринами пахнет.

– Бля, Зойка, вот я тебе удивляюсь, – сумрачно сказал Митька, – вокруг чёрте-что происходит, а ты нюхаешь цветочки и улыбаешься. Ты, видать, слишком сильно тогда башкой ударилась.

– А что мне, по-твоему, упасть на землю и рыдать от ужаса? – огрызнулась я.

– Ну вот что ты всё время нагнетаешь? – разозлился Митька, – слова тебе не скажи! Сразу цепляешься!

– Митя, что с тобой? – я даже остановилась и смотрела на него до тех пор, пока он не остановился тоже.

– Что? – хмуро буркнул он.

– Ты уже второй день со мной скандалишь по непонятным поводам, – тихо сказала я, – я не думаю, что тебя взбесило то, что я по дороге сорвала цветок и понюхала. Так что случилось, Митя?

– Ничего не случилось! Что ты опять начинаешь… – попытался съехать он, но я не повелась, ибо задрало.

– Митя! – мой голос зазвенел статью.

– Понимаешь, Зоя, – печально вздохнул Митька и обезоруживающе улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, – я тебе не нужен. Такой как я никому из женщин не нужен.

Я промолчала.

– Ведь я же перекати-поле, – между тем продолжал Митька, – мало того, что работа у меня такая, что в любой момент можно парализованным инвалидом остаться. Я же сложнейшие трюки делаю.

– Прыжки с лошади? – равнодушно спросила я, лишь б поддержать разговор.

– И с лошади. И с автомобиля на ходу, – кивнул Митька, – и с крыши горящего дома. Да много всего. Но суть не в этом даже…

Он сделал паузу, явно ожидая, что я спрошу про суть, но я молчала. И тогда он явно начал злиться:

– Вот чего ты такая упёртая, Зойка, а? Ведь всё так хорошо начиналось!

Я продолжала молчать.

– Да ты сама пойми! У меня в каждом месте, где я бываю. А бываю я много где! Так вот, в каждом месте у меня есть баба! И все хотят, чтобы я с ними остался!

– Бедные бабы, – сказала я безэмоциональным тоном.

– Ну такой вот я! Такой! – воскликнул Митька, – так что и ты не жди от меня ничего такого! Ну не женюсь я на тебе, Зойка! Не женюсь!

Меня аж развернуло на месте:

– В смысле «не женюсь», Митя? – прошипела я.

– Я безалаберный, безответственный и шалопай! – явно процитировал чьи-то слова Митька, – в семейной жизни от меня толку не будет! Я рано или поздно загуляю, или уйду в запой. Или сломаю себе шею. Или подерусь с кем-то и меня посадят в тюрьму! Так что не ожидай от меня всего этого, Зоя! Я всем так говорю!

На меня словно ушат холодной воды вылили: