Текст книги "Гунны (СИ)"

Автор книги: А. Умиралиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Так, он все-таки был отравлен, а не умер от малярии?

– Конечно, отравлен. Если бы он умер от малярии, то почему тогда не заболел никто из его солдат и военачальников? Условия для жизни у него были намного лучше, чем у простых смертных. Его отравил один из его лучших и доверенных полководцев. Это Пердикка. Он отравил его ядом, называемый «veratrum album»[14]14
  Veratrum album – яд изготавливаемый из ядовитого растения белая чемерица.


[Закрыть].

– Не может быть! – воскликнул римлянин.

– Is fecit cui prodest![15]15
  Is fecit cui prodest! – лат. сделал тот, кому выгодно.


[Закрыть] – ответил я, улыбаясь, хотя знал, что историки склонялись к тому, что Александра отравил наместник Македонии Антипатр.

– Ну конечно! Александр еще при своей жизни назначил его регентом. Но я не согласен с тобой, что он смог бы завоевать Рим.

– Почему же?

– Мы солдаты получше, чем македонцы!

– Вспомни македонского царя Пира. Сколько сражений он выиграл у римских полководцев.

– Но проиграл войну!

– Да, но только потому, что он не был Александром Великим.

В ходе беседы с центурионом я и не заметил, что к нашему разговору внимательно прислушивались кочевники, которые потом перешептывались друг с другом и соглашались с тем, что хану, Тенгри не только подсказывает как победить ханьцев, но и открывает многие тайны мира.

Тут к нам подъехал гонец, который, указав на находящиеся перед нами холмы, сообщил:

– Великий хан! Ханьцы выстраиваются за теми холмами для боя.

Мы, резко подстегнув лошадей, галопом направились на вершину указанного гонцом холма. За нами, не отставая, двинулись все две тысячи всадников.

С вершины я увидел, что китайская армия развернулась в боевом порядке в долине у подножия небольших гор. По центру изготовившейся к бою армии находились копейщики, за ними располагались арбалетчики. За арбалетчиками выстроились остатки успевших бежать от уничтожения у ворот крепости щитоносцы. Фланги пехоты защищала легкая конница.

Напротив китайской армии выстроилась вся кавалерия кочевников.

– Сколько их? – спросил я.

– Двадцать шесть тысяч легких копейщиков, четыре тысячи самострельщиков и почти две тысячи щитоносцев. По бокам по три с половиной тысячи конных лучников, – ответил тут же Угэ.

Получается тридцать девять тысяч против моих шестнадцати тысяч кавалерии, среди которых тысяча женщин. К нам уже мчались командующий туменом канглы и тысячники.

«Я буду против генерального сражения, – подумал я, – они уничтожат нас в рукопашной схватке». Но Ужас, будто прочитав мои мысли, сказал:

– Если ты будешь против этой битвы, то «потеряешь лицо» и канглы уйдут от тебя.

– Почему?

– Потому что все начали верить в то, что тебя ведет Тенгри. И отказать воинам проявить себя перед ним и святыми духами предков в открытой степи и под Великим Синим Небом это все равно, что запретить защищать себя, когда их хотят убить враги.

– Так они уже проявили себя, по меньшей мере, в бою у двух холмов! Тогда тоже над нами было синее небо, – начал злиться я.

– Да, но это была в большей степени твоя заслуга. Они только последовали твоему плану, будучи уверены в легкой победе. Сейчас же все будет наоборот. Тенгри, хоть и благодаря тебе, хочет послать еще одну победу им. Но для того, чтобы победить в этой битве, им нужно постараться. Они уверены, что Тенгри хочет испытать их храбрость и воинскую доблесть.

– А раньше, что он не испытывал их?

– Испытывал, конечно, но никто не знает точно когда. Сегодня же все уверены, что вся небесная конница, в числе которой все их предки во главе с Тенгри, смотрит на них сверху.

Я ничего не сказал, так как был уверен, что все это следствие тогдашней моей беседы с центурионом Гаем, которому я так удачно решил «предсказывать». И теперь думал, как отговорить всех от этой битвы.

* * *

Наместник Ши Дань принял решение вернуться в свою провинцию, вымолить у императора прощение, свалив всю вину на Чен Тана, ввязавшего его в эту авантюру. Он надеялся, что, если вернет в Поднебесную большую часть армии, Лю Ши смилостивится над ним. Еще он надеялся, что, сняв осаду с города, хунны не станут преследовать его все еще превосходящие силы. Какого же было его разочарование, когда спустя только два часа, несколько тысяч всадников понеслись на них, выпустив вперед тысячи стрел, а затем, повернув коней, ускакали прочь. Почти сразу на них накатилась новая лавина кочевников, но теперь уже совершенно с другой стороны. И так уже несколько раз за полдня. Арбалетчики не успевали перестраиваться и посылали стрелы уже в спины убегавшим кочевникам, нанося минимальный урон.

Наместник ехал в колеснице, запряженной тройкой лошадей, посередине войска. Тут он услышал доклад разведчика одному из офицеров.

– Что там? – крикнул он.

– Господин! – ответил офицер, – меньше чем в ста ли отсюда большая река, называемая кочевниками Шу.

«Проклятые ху, не дадут нам переправиться на ту сторону реки», – в отчаянии подумал он.

На созванном срочно наместником совете, все командиры согласились с предположением Ши Даня о том, что гунны и союзные им кангюи раньше переправятся на ту сторону реки и, выставив на том берегу конных лучников, будут спокойно их расстреливать, пока они будут переправляться. А оставшуюся часть их армии они уже без труда, и не спеша, уничтожат в течение последующих нескольких дней. Помощи им ждать не откуда. Вся западная армия империи Хань находится здесь. До ближайших союзников усуней идти двенадцать дней. Да и то, многие выразили сомнение в их надежности, потому как проводники из усуней покинули их. Так что решение о генеральном сражении было поддержано всеми офицерами, несмотря на низкий воинский дух солдат. Это их единственная надежда, что, победив, они могут добраться до усуней.

Сомнение высказал только командир остатков тяжелой пехоты Ян Чи:

– Если для нас единственный шанс – дать эту битву и победить, то для хуннов, наоборот, бессмысленно принимать это сражение, тогда как они и без того, мучая нас постоянными наскоками, каждый раз наносят тяжелый урон.

– Не думаю, – возразил командир легкой кавалерии У-Ди, – я долго жил среди кочевников и хорошо изучил их нравы и обычаи. Потому уверен, что они примут бой после двух одержанных ими крупных побед.

* * *

Военный совет прошел быстро, я под давлением Ужаса не решился отказать вождям в решающем сражении. Но отверг их план одновременной фронтальной атаки с усиленными флангами. Меня насторожило то, что китайцы поставили во фланги свою конницу. Нет, конечно, я знал, что по всем правилам военного искусства Древнего мира конница всегда защищала бока основных воинских частей. А у китайцев это сейчас были копейщики и арбалетчики. Я не верил, что китайские офицеры настолько глупы, что считают свою кавалерию сильней, чем у кочевников. Даже без Чен Тана у них должно быть много, хоть и не блестящих, но вполне опытных и умных командиров. То как они поставили конницу, выдвинув несколько вперед позиций копейщиков, как будто приглашая атаковать их, меня сильно напрягало. Поэтому отвергнув план вождей, предложил свой, который, они безоговорочно поддержали, потому что он не особо отходил от их желания порубиться в рукопашном бою.

* * *

Я стоял на вершине холма за сто метров позади от рядов девяти тысяч канглы под командованием темника Кокжала. Слева и справа от них находились три тысячи гуннов и усуней под командованием Лошана и три тысячи канглы, командующим которых я назначил Ужаса. За моей спиной расположился десяток Угэ и тысяча женской кавалерии.

Я посмотрел на солнце, до его заката было еще минимум полдня. Китайцы ждали, выстроившись примерно в километе от передовых рядов кочевников, никак не провоцируя нас. Позиции у них были лучше, они стояли у подножия гор, тем самым исключая обход к ним в спину. Я, глубоко вздохнув и пожелав самому себе удачи, дал сигнал к началу сражения.

От основных сил канглы отделился отряд в три тысячи и лавиной понесся на копейщиков, разбрызгивая стрелы, не достигая тридцати-сорока метров до первых рядов китайцев, разворачивала коней и неслась обратно. И так раз пять, но на шестую лавину канглы, предварительно навтыкав в позиции копейщиков все стрелы, двумя клиньями врубились в их ряды. Я забеспокоился, что канглы увлекутся рукопашной. Но спустя несколько минут, они, вывернувшись из строя пехоты, вернулись на свои позиции. Их сменил второй трехтысячный отряд, проделав тоже самое, что и первые. Их сменили следующие три тысячи. С вершины холма мне было прекрасно видно, что китайская пехота несет ужасающие потери после каждого такого наскока.

И тут, при следующей атаке канглы, увидел, как их первые ряды резко пали под копыта следующих за ними рядов конницы, которая теперь, не останавливаясь, сшиблась с противником. Вслед за ними ринулись остальные шесть тысяч всадников центра, глубоко войдя в ряды китайцев.

Это арбалетчики сбили первый ряд атакующих кочевников. Как я и предполагал, командующий китайской армией, не выдержав натиска, бросил арбалетчиков для защиты центра, вынужденно ослабив фланги.

По моей команде, были пущены вверх две горящие стрелы. И тут же стоящая по флангам конница рванулась вперед на легкую китайскую кавалерию, сразу же опрокинув их назад. В помощь им пришли две тысячи тяжелой пехоты, стоявшие до этого в резерве, и они совместно с остатками китайской конницы смогли остановить кочевников.

Я смотрел на поле боя. Два войска уперлись друг в друга. Китайцы, понимая, что в случае поражения в этом бою больше уже не будет шанса на выживание, дрались с невероятной храбростью, несмотря на то, что больше половины их копейщиков состояла из мало обученных крестьян-новобранцев. Кочевники же, напротив, чувствуя близкую победу и отчаяние китайцев, напирали с удвоенной яростью.

«Эта битва может и до вечера продлиться с ничейным результатом», – меня это в корне не устраивало. Во-первых, потому что я был почти уверен, что следующая битва обернется поражением. Китайцы, воспряв духом после сегодняшнего сражения, могут сломить нас. Во-вторых, это огромные потери, которые также могут привести к поражению.

Тут я увидел, что фланг под командованием Лошана отодвинула назад тяжелая пехота китайцев, при этом она показала свой бок. Еще немного и они расстроят ряды гуннов.

Я, не соображая, что творю, с криком «Ура-а-а!», бросил своего коня на щитоносцев, походу автоматически подобрав висящее с боку коня копье и прикрывшись щитом. Уже вблизи, я увидел перекошенные от ужаса лица щитоносцев, первого из которых в следующее мгновение я «нашампурил» на свое копье, других, отбросив обломки копья и выхватив меч, рубил направо и налево по их макушкам. Удивительно, но мой конь подо мной тоже бесновался, кусался, лягался и сбивал боком китайцев, норовивших сдернуть меня копьями.

Несмотря на это, через пару минут его убили. Я, соскочив с падающего коня на ноги, прикрылся щитом, увидев, что на меня бегут сразу же три пехотинца. Тут бы меня и самого надели сразу на три шампура, если бы их не размазала по земле вовремя накатившая женская конница, которая, оказывается, последовала за мной, немного отстав от моего скакуна.

Ко мне подъехал Угэ и подвел свежего коня. Сев на него, я осмотрелся. Цельной боевой единицы на правом фланге китайцев уже не существовало. Остатки тяжелой пехоты, отрезанной женской кавалерией от центра их войск, сгрудившись в одну большую кучу отступали к горе. Китайская конница бежала на восток.

– Угэ, – крикнул я, – найди Лошана, пусть оставит двести воинов добивать щитоносцев, но только стрелами, не ввязываясь больше в рукопашку, а сам с остальными гуннами уничтожит арбалетчиков.

Я, встретившись с глазами с Айбеке, махнул ей рукой следовать за мной. Вся женская конница двинулась за мной и десятком моих телохранителей и, наращивая темп, врубилась в тыл центра китайских войск. В это же самое время, изготовившихся для стрельбы по нам арбалетчиков, в буквальном смысле разнесла кавалерия гуннов. Сотня арбалетчиков все-таки успела пустить стрелы. Находящиеся рядом с Айбике несколько девушек упали пронзенные стрелами, а ей стрела воткнулась в плечо. Я приказал ей покинуть поле боя. Но она, хмыкнув, вырвала стрелу и резко бросила коня в гущу сражения.

Несмотря на ужасающие потери, которые нанесли напавшие кочевницы, центр китайских войск сумел остановить их, развернув к ним лицом часть своих копейщиков, и грозивших теперь самим опрокинуть своего врага. Но тут на них обрушились отряды гуннов. Некоторое время спустя, замыкая окружение, атаковали канглы под командованием Ужаса. Его части при помощи отряда гуннов, напавших в спину китайцев, наконец расправились с их левым флангом. Началось избиение китайской пехоты, которая побросав оружие, попыталась бежать через все еще незакрытые проходы между частями кочевников.

Победа была полной.

Глава четвертая

Спустя неделю я сидел в большом трофейном шатре, когда-то принадлежавшем Чен Тану. Мне было жутко от своей же собственной мнительности, мучая себя одной и той же мыслью, что стал невольным виновником десятков тысяч напрасных смертей.

Сразу же после сражения все кочевники разбежались: кто преследовать убегающих со всех ног китайцев, кто уничтожать последние очаги сопротивления, а кто рассыпался по полю собирать трофеи. В захваченном обозе китайской армии мы нашли много полезных строительных инструментов, оружия, чертежей катапульт, что представляло для меня особый интерес. Но обрадовало кочевников десять сундуков, наполненных серебром и золотом, а также двенадцать телег, груженных шелком, что в степи являлось невероятной ценностью. Шелк использовался в качестве обменной валюты в Согдиане и Парфии.

Мой приказ не преследовать бегущих и оставлять в живых сдающихся проигнорировали все вожди, даже Ужас. Все дружно покивав мне, единогласно решили, что хан в силу своей молодости проявляет излишнюю жалость к врагу. Тогда еще к моим ногам бросили тело и представили его как мертвого наместника провинции Ганьсю – Ши Даня. Я приказал похоронить его с почестями у подножия гор, где он и погиб вместе с другими командирами, при этом обозначив памятником место его захоронения.

Потери среди моей армии были в моем понимании тоже ужасающими. Армия кочевников лишилась почти трети своего состава. Три тысячи канглы, почти тысяча гуннов, половина всех женщин-воинов были похоронены в одном большом кургане недалеко от могилы погибших китайцев.

Я вышел из шатра, снова полюбоваться красотами гор Алатау. Вероятно, здесь, в долине, заполненной сотнями больших и малых курганов, в будущем будет находиться город Алматы. Хотя теперь уж не знаю, как оно будет в будущем, историю я уже поменял и собираюсь менять дальше. А начал я с того, что, когда, преследуя остатки вражеской конницы, мы вышли к границам усуней, отказал вождям в требовании напасть на их аулы, первая из которых находилась сразу за рекой Или. Я узнал, что еще несколько лет назад усуни, пасли свои стада по левую сторону реки и далеко на запад до реки Шу и даже Таласа. Но под давлением объединенных армий гуннов и канглы, западной границей усуней стала река Или. И вот теперь гунны и канглы снова потребовали нападения на усуней. Формальным поводом являлось то, что они укрыли у себя несколько сотен уцелевших китайцев. Особенно требовали войну Лошан и Кокжал, заявляя, что погонят их до границ Ганьсю.

Я отказал им по трем причинам.

Во-первых, потому, что усуни родственное племя, а междоусобица, как мне известно из моей истории, только приведет, если не к гибели, то уж точно к ослаблению и подчинению соседним земледельческим государствам. Вероятней всего это будет Китай, император которого первым делом прикажет казнить меня, если к тому времени я вообще останусь еще жив.

Во-вторых, я знал из истории, что скоро на землях усуней начнется внутренняя кровавая борьба за власть, которая приведет это племя к полному подчинению Китая. А я планировал использовать это в своих интересах. Правда, пока не знал, как, но был уверен, что к этому еще приду.

В-третьих, усуни все-таки были сильным и опасным кочевым племенем, которое могло выставить до восьмидесяти тысяч всадников, и тогда большой и затяжной войны было не избежать. Еще усуни кочевали вдоль северо-западных и западных границ Китая на территории называемого в моем времени Восточным Туркестаном. И нападение на них могло насторожить ханьское правительство, которое и так будет по меньшей возмущено потерей всей приграничной с усунями армии.

Я жестко пресек их требования, заявив, что отныне, пока ханом гуннов являюсь я, мы никогда не будем атаковать первыми родственные нам кочевые племена. Кокжал, услышав это, тут же унялся. Я заметил, как глубокомысленно на меня посмотрел сказитель гуннов Ноян, тот самый, который играл на домбре на моем первом военном совете. Глядя на Лошана, я сказал, что любой, кто ослушается моего приказа, будет жестко наказан. А наказание кагана в их понимании было одно – только смерть.

Я стоял и продолжал любоваться красотами родных мне гор Алатау. В этом краю я родился и, глядя на эти горы, вырос. Где-то у подножия этих гор через две тысячи лет я похороню своих родителей. На душе было тоскливо. Уезжать уж очень не хотелось. Но надо было. На мне, как я понимал и чувствовал, хоть и помимо моей воли лежала большая ответственность за будущее всего кочевого народа, которое я не разделял по племенам и родам. Для меня как представителя казахской нации, созданной великими султанами Жанибеком и Кереем из десятков племен и родов, все канглы, гунны, усуни, дуглаты и многие другие были моими предками. Кто знает, как теперь пойдет ход истории. Ведь военная экспедиция Чен Тана по осаде города хана Шоже являлась исключительно его частной инициативой. Следующее вторжение китайской армии на запад в земли кочевников должно было произойти только через почти восемьсот лет, в течение которых императоры Поднебесной ограничивались в наступательности только дипломатической и торговой активностью, умело используя противоречия среди кочевой знати и сталкивая их в кровавые междоусобные войны. И теперь, может быть этой победой, я запустил другую череду событий, которые могут спровоцировать уже скорую военную активность китайского правительства по отношению к степи к западу от своих границ. Значит, надо было возвращаться и укреплять то, что начал делать хан Шоже. Хоть и неосознанно, он начал создавать ту линию из десятков городов на пути, который позже назовут Великий Шелковый путь. И кто знает, как все повернулось бы, не уничтожь тогда Чен Тан города Таласо. Хотя теперь я, думаю, об этом узнаю.

Ко мне подошел Ужас.

– Надо решать, как быть дальше с усунями, – сказал он.

– Ты тоже хочешь напасть на них, они же твои соплеменники? – спросил я.

Ужас пожал плечами, показывая этим, что ему все равно, но при этом сообщил.

– Я встречался с Караяном, он старейшина рода, кочующего вдоль реки и мой дядя по материнской линии. Он рассказал, что в четверти дня перехода от той стороны реки собралось двадцать тысяч воинов усуней, которых возглавили вожди рода дуглат.

– Чего они ждут? Их же в два раза больше и в воинском умении они не уступают гуннам и канглы. Наше войско утомлено переходом и сражениями. Многие из них ранены. Тем более, что между нами сейчас идет война. Что же им мешает? – с тревогой спросил я. Сражаться мне больше не хотелось, тем более с усунями.

– Да война была. Но с твоим отцом. Сейчас они узнали, что новым каганом твой отец назначил тебя. Ты прямой потомок Моде-кагана, которому поклялись в верности и покорности за себя и своих потомков все роды сяньби, усуней, динлинов и, даже сарматов, не говоря уж о канглы и других мелких кочевых племен. Формально ты законный великий хан всех людей, держащих лук и сидящих верхом на лошадях.

– Законность этих прав их не особо удовлетворяла, когда они не захотели подчиниться воле моего отца и провели к городу Чен Тана с его шестью туменами солдат, которые чуть не убили всех нас.

– Ну, еще они боятся тебя, – сказал он как-то неохотно. – Со времен Моде никому еще не удавалось победить многократно превосходящую армию ханьцев. И потому они верят тем слухам, что в тебя вселился дух твоего великого предка, чтобы восстановить былую славу гуннов. Они верят, что тебя оберегает само Небо.

– А ты как думаешь, Буюк? Ты веришь этому? – спросил я у него.

– Ты сильно изменился, – ответил он после некоторого раздумья. – Говорить, мыслить стал по-другому. Но все остальное в тебе осталось прежним, как ты ешь, как улыбаешься. Я видел, как ты дрался с ханьцами у гор. Ты бился с ними именно так, как я тебя учил. Уверен Моде был более великим воином, – вдруг закончил он и неожиданно засмеялся. Затем, резко перестав смеяться, сказал:

– Караян и вожди дуглатов просят кагана гуннов и кангюев погостить у них в ауле и принять участие в празднестве, устроенном в честь прибытия высочайшего гостя.

* * *

Усуни встретили делегацию гуннов, которую возглавил я сам. В эту делегацию входили Иргек, Ирек, Кокжал, Гай и Ужас. Встретили нас радушно, как и положено встречать в степи гостей, накормив и напоив до отвала не только прибывших на переговоры вождей, но и всю мою армию. Но, несмотря на гостеприимство, они продемонстрировали нам двадцатитысячную конницу, полностью готовую к возможной битве.

В мою честь, как и обещалось, было устроено празднество, было выпито много тон кумыса и даже привезенного с Китая и Согдианы вина. Были проведены скачки, устроены чемпионаты по борьбе верхом, стрельбе из лука, в тогыз кумалак и многих других традиционных игр кочевников, в которых дружно приняли участие гунны, канглы и усуни, забыв, что только вчера готовы были с удовольствием убивать друг друга.

Официальные переговоры состоялись в большой белоснежной юрте после праздничного обеда.

Меня посадили на самом почетном месте в глубине юрты напротив дверей. По правую руку расположились усуни. Все были среднего роста и крепкого телосложения мужчины. Возрастом от тридцати до сорока лет, за исключением Караяна, который был уже, по меньшей мере, в пенсионном возрасте моего времени. С ним мы познакомились раньше и пользовались его гостеприимством. Одеты все они были празднично, в яркие шелковые рубахи и кожаные штаны. Все были без оружия, за исключением длинных ножей висящих на поясе. Не смотря на это было видно, что все они матерые воины и опытные убийцы.

Первым на правах хозяина взял слово Караян, представив всех поочередно, начиная от самого близко сидящего ко мне, младшего брата кунбека[16]16
  Кунбек – небесный бек, верховный правитель у усуней.


[Закрыть] усуней – Жиера, сына предыдущего кунбека Куанбека и китайской принцессы Лю Цзею – Шимыра, другого его сына – Сейшена.

Нас не представляли, потому что гостили мы в ауле усуней уже несколько дней. А Ужаса все присутствующие знали уже давно. Он был младшим сыном Куанбека от жены гуннки и, как я узнал от одной из девчушек из аула Караяна, «подсунутой» им мне прошедшей ночью, тоже имел право на верховную власть среди усуней. И если бы не его отъезд еще в детстве с «моей» матерью в ставку кагана гуннов, то вероятнее всего ханом Усуней был бы он. Конечно, если бы его еще не убили до этого.

– Мы от имени хана усуней Фули приветствуем тебя принц и законный наследник славы властелина всей степи от Великого Восточного моря и до Большого Западного моря, почитаемого всеми нами Моде кагана, – начал было Жиер после того как Караян представил их, но его перебил Ужас:

– Жиер, даже если ты настолько плохо видишь, что не заметил на груди кагана тотем волка, то хочу донести до тебя, что его отец каган гуннов Шоже передал власть своему сыну Богра хану. И теперь он законный властелин степи и всех людей, сидящих верхом и натягивающих луки.

– Уважаемый мой брат Буюк, курица не смотря на то, что я вижу у нее крылья никогда не летает над нами в небесах, – сказал Жиер, не обращая внимание на то, как вспыхнули при этом лица Ужаса, близнецов и Кокжала продолжил:

– Все мы знаем, что Шоже покинул гуннов, оставив власть своему брату Кокану, который, следовательно, и является законным властелином кочевников и он муж дочери императора Лю Ши.

– И мы, конечно же, также знаем, что после того как душа Кокана займет свое место в небесной коннице Тенгри, следующим законным властелином гуннов по праву можешь стать ты, – перебил Жиера, предупреждая вспышку гнева со стороны моей делегации, сказал Шимыр, обращаясь ко мне.

Все удивленно посмотрели на него. А потом перевели взгляды на меня. Близнецы Буюк и Кокжал увидев, что я никак не реагирую, сразу же «смастерили» равнодушные морды.

Я же сидел и не мог въехать в тему и не сразу догнал, что про курицу это оскорбление. Затем до меня дошло, что они не признают меня в качестве кагана и угрожают нам Китаем. Хотя Шимыр чуть ли не прямым текстом дал понять, что они не против, если я грохну Кокана. Интересно это решение исходит лично от него или от китайского императорского двора? На сколько мне известно, его мать вернулась в Чанъань вместе со своими выжившими детьми лет десять назад. Хотя разница какая, внешняя политика Китая по отношению к степи всегда строилась по принципу «Разделяй и властвуй», и постоянно натравливала друг на друга вождей и принцев. Временами поддерживая то одного, то другого, то третьего и в итоге почти всегда устанавливали свою власть. Так и произойдет в известной мне истории скоро с усунями. Жиер убьет Фули, потом завалят Жиера, затем убийцу Жиера, не помню как его зовут, а дальше после еще многих смертоубийств, китайцы в итоге установят свою администрацию на землях этого племени.

– У меня к тебе вопрос, – сказал я, обращаясь к Шимыру, – ты когда вернулся в степи?

Шимыр взглянул на меня недоуменно, а затем, рассмеявшись, сказал:

– Ты мудр не погодам, племянник. Но не сомневайся, император Лю Ши благосклонен к тебе, и я от его имени предлагаю его покровительство и всяческую помощь.

– Настолько благосклонен, что готов простить почти шесть туменов убитых нами солдат империи Хань? – ответил я вопросом.

– Напрасная гибель стольких тысяч подданных Поднебесной, конечно же, опечалит Сына Неба, но я готов донести до него, что вся вина лежит на генерале Чен Тане, своеволие и необдуманность действий которого, несмотря на запреты императора, и привели к таким трагическим последствиям. Наш повелитель в своей мудрости и милости простит тебя, и, если бы Чен Тан еще был бы жив, то он немедленно был бы казнен.

– А мне не нужно его прощение, – стараясь придать своему выражению лица и голосу мрачности, – тем более такого Сына Неба, которого ни во что не ставят его генералы и самовольно, вопреки его воле, ведут войны, – перебил Шимыра и уже не наиграно, по настоящему мрачно и угрожающе продолжил:

– Я Богра хан, сын кагана Шоже, прямой потомок Моде кагана сына кагана Таумана. По этому праву и правом, данным мне нашим отцом Тенгри и святыми духами предков, я каган гуннов и властелин Великой степи от Великого Восточного и до Большого Западного моря. И как ваш единственный повелитель я требую выдать нам укрывшихся у вас ханьских солдат, отослать их послов и выставить усиленные отряды вдоль границ с империей, дабы не допустить больше, чтобы нога вражеского воина топтала наши священные кочевья. Кроме того, требую принять в ставку усуней моего представителя, который будет доводить до вас мою дальнейшую волю и контролировать размер положенной мне по праву властителя подати. Взамен вы получите мое высокое покровительство, защиту, справедливость при разрешении споров и, в отличие от Лю Ши, я усуням принесу процветание и мир внутри племени.

* * *

Я отдал приказ возвращаться. Переговоры с усунями прошли без конкретных результатов. Они отказались выдавать нам уцелевших китайцев. Хотя я и не добивался этого. Признания моей власти, конечно же, я не дождался, хотя они и не отказались прямым текстом, дав понять, что пока жив Кокан, даже обсуждать этот вопрос не будут. Тогда я еще подумал, что понес околесицу: какие там требования со стороны тринадцатилетнего подростка к этим видавшим жизнь воинам, привыкшим повелевать и убивать. Но к моему удовлетворению и некоторому удивлению, усуни смутились, а мои «пацаны» одобрили.

Я отказал вождям канглы, несмотря на их настойчивые требования о разорении аулов усуней, и тем самым заставить перекочевать их еще дальше на восток. Свое желание они объясняли тем, что усуни полностью подконтрольны китайскому двору и тем самым представляют угрозу и мне, и канглы. Но, по моему мнению, их интересовали не столько их безопасность, а контроль за центром торговли городом Яркендом, где собираются караваны из многих стран и где добывается лазурит, хорошо раскупаемый на рынках Согдианы и Бактрии купцами из Парфии и даже Индии и Египта.

Ну, а старейшины расположившихся вдоль реки Или аулов оценили мое решение не нападать на них так, как я хотел, то есть правильно. Что ж начало бы положено…

* * *

Мы возвращались. До реки Шу оставалось еще несколько часов пути. А там половина дня конного перехода и мы снова в городе.

Тут я заметил, что к нам быстро, загоняя все новыми ударами камчи лошадь, приближается одинокий всадник, что-то громко и горько крича. Меня остановил Ужас, легонько тронув за плечо. Вслед за нами остановилось все воинство в полном молчании до этого бодро переговаривавшееся между собой в тысячи голосов.

В пятидесяти метрах от нас всадник, соскочив со скачущего галопом коня, побежал по направлению ко мне, не переставая что-то кричать и одновременно с этим подвывать. Добежав бросился ниц передо мной, прося прощение за принесенную им горестную весть…

Умер каган Шоже.