Текст книги "Млечный Путь, 2012 № 03 (3)"

Автор книги: Журнал "Млечный путь"

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Он посмотрел на неё измученным взглядом.

– Поверьте, Анна Викторовна, вы ничего не знаете, – он вдруг поморщился и потёр рукой лоб. – Господи, вы на меня сейчас смотрите, как и все врачи, а я веду себя, как все больные. – Он усмехнулся. – Вы сидите и ждёте, что я начну вам рассказывать о зелёных зайцах, которые бреют меня по утрам… Простите.

Соловьёва молчала.

– Скажите, – тихо начал Артур. – Вы считаете, что я болен, так ведь?

– Послушайте, Артур, – как можно спокойнее начала Соловьёва.

Но он не стал её слушать.

– Перестаньте! – крикнул он и вскочил. – Как же мне надоел этот успокаивающий тон. Анна Викторовна, вы ночь тряслись в поезде, вы устали и расстроены. Вам хочется домой к семье, а вы вынуждены сидеть здесь и слушать мой бред. Давайте ускорим этот процесс, для нас обоих лучше будет, если вы будете говорить со мной, как с нормальным человеком. Я просто хочу понять, что меня ждёт с вашим диагнозом в дальнейшем. Скажите мне всё, как есть. Не бойтесь, я не стану вас кусать или душить.

Он сел в кресло и сжал голову руками.

– Насколько тяжело я болен?

– Артур Андреевич…

– Отвечайте на мой вопрос!

– Вы больны, ваша нервная система истощена. Но состояние вашей психики – это защитная реакция мозга на случившееся. Так вам сейчас легче. При разумном лечении, вы можете полностью восстановиться. Если вы хотите, я могу определить вас в нашу больницу и лично контролировать процесс лечения.

– А зачем меня лечить, – он медленно поднял на неё глаза. – А если мне так лучше. Мне всё равно, что меня считают ненормальным, но ведь я социально не опасен. Моё безумие живёт во мне и никому не мешает. Моё безумие никому не причиняет вреда…

Соловьёва растерялась.

– Оно причиняет боль вашим близким.

– А если я не могу жить с нормальным рассудком? Нормальным в вашем понимании? – он в упор посмотрел на врача. – Как, по-вашему, Анна Викторовна, лучше жить безумным или умереть нормальным?

Соловьёва долго молчала. Она не привыкла к таким разговорам с пациентами. Обычно всё бывает проще.

– Я не знаю, – честно призналась она. – Как врач, я должна вас лечить. И потом, зачем такая крайность – умирать…

Артур опустил голову.

– Я тоже не знаю…

Соловьёва перевела дыхание.

– Послушайте меня, Артур Андреевич…

– Просто Артур.

– Хорошо. Артур, я скажу вам честно, вы не производите впечатление больного человека. То, что с вами происходит, – это срыв, нервный срыв. Но если мы не станем это лечить – неизвестно, чем всё закончится. Любая болезнь, если её не лечить усугубляется. Я здесь, чтобы помочь вам.

Артур закивал.

– Вот и хорошо, – мягко сказала Соловьёва. – Я хотела бы услышать вашу историю от вас, если вы, конечно, захотите рассказать её снова.

Артур горько улыбнулся.

– Я расскажу, конечно, возможно уже в тысячный раз. Если позволите, – коротко взглянув на Соловьёву, он достал пачку сигарет.

Она молча придвинула к нему пепельницу. Артур закурил, нервно сжимая сигарету в пальцах. Он вздохнул и повёл свой рассказ.

– Её звали Элеонора… Эля. Она была на три года моложе меня. Познакомились ещё совсем зелёными. Эля на первом курсе театрального училась. Когда встретились, она была как воробышек, худенькая, маленькая, пять дырок в каждом ухе, две в носу, вся в «фенечках», всегда с гитарой, песни писала. Надо мной ребята на курсе смеялись, говорили, я с такой неделю не проживу. Мы же технари, народ совсем другой, серьёзные очень. Но всё по-другому вышло, я к ней… словно прирос… – Артур раздавил окурок в пепельнице и улыбнулся. – Знаете, она была, как солнышко, рядом с ней себя чувствуешь счастливым. Чудная была, сентиментальная до жути, над мультиками ревела, котят и щенков с улицы всех в дом тащила. Грозу любила. Однажды на улицу под дождь в одной сорочке побежала, под летнюю грозу. Я бегал, ловил её в темноте. А на годовщину свадьбы весь дом ромашками усыпала… Мы с ней шесть лет прожили, как один день, я на неё и насмотреться не успел…

Артур вытащил из пачки ещё одну сигарету, руки его слегка дрожали.

– Артур, у вас не было детей, почему?

– Ну, вначале учились оба, не до детей было. Потом Эля карьерой была занята, поэтому о детях не думали, она же совсем молодая была… Так и не собрались.

Соловьёва полистала бумаги.

– Вы считаете, Эля погибла из-за не сложившейся карьеры?

Артур выпустил дым и теперь смотрел, как его вытягивает сквозняком.

– Её карьеру нельзя назвать неудачной. Скорее Эля не выдержала первого испытания, – он пожал плечами. – А может, я чего-то не понимаю. В институте она была лучшей. Все с ней носились: Элечка Милявская, вторая Раневская! Такой талант! Со второго курса в профессиональном театре играла. Вот она и возомнила, что равных ей нет. Институт окончила, с кем-то поссорилась. Из одного театра выперли, в другой не взяли. У неё депрессия началась. Я помочь ничем не мог, ну жалел, а что ей от этого? – Артур встал резко и подошёл к окну.

– Можете дальше не говорить, – Соловьёва невольно отвернулась, чтобы не видеть его боль.

– Отчего же, – хрипло произнёс он. – Может, это вам что-то даст. Короче, она извела и себя и меня. Никого не хотела видеть, ни с кем говорить, меня и то переносила с трудом. В общем, однажды утром я проснулся, а она спит у меня на плече. В то время её мучила бессонница, и такой спокойный сон был редкостью. Я лежал и боялся пошевелиться, чтобы её не разбудить, а она… она уже была мертва. Потом я узнал, что вечером она выпила две упаковки снотворного. – Артур замолчал, потом добавил через паузу. – Я спал, а она умирала у меня на руках.

Он замолчал. Стало очень тихо, было слышно, как где-то на улице по жестяному желобу стекает вода, играла музыка, долетая сквозь толстые стены набором слабых, неразборчивых звуков.

– Можно открыть окно? – вдруг громко произнёс Артур. – А то я накурил здесь…

– Конечно. – Соловьёва встала, подошла к маленькому холодильнику и взяла в нём бутылку с водой. Не найдя стакана, отпила прямо из горлышка.

Артур всё ещё стоял спиной к ней.

– Вы устали? – Соловьёвой очень хотелось сейчас увидеть его лицо. – Если хотите, можем продолжить завтра.

– Нет, – Артур покачал головой и обернулся. – Если вы ещё в состоянии слушать. Зачем вам задерживаться здесь на лишний день, вас ведь ждут. Если можно, давайте закончим сегодня.

Соловьёва кивнула и села, Артур остался стоять.

– Дальше всё, как в тумане. Первые три месяца после похорон я ничего не помню. Но, как только я пришёл в себя, мне стало невыносимо находиться под опекой мамы. Она меня просто изводила сочувствием. Я уехал домой, в нашу с Элей квартиру. Я думал, будет больно, но все чувства как-то притупились, и мне, наоборот, стало лучше. В нашей квартире всё было пропитано нею: платья хранили её запах, книги – прикосновения её пальцев, разные мелочи напоминали о ней, и даже воздух пах Элей. И я, погрузившись во всё это, стал как-то по-нездоровому спокоен. Я не выходил из дома, мне казалось, что если я выйду, то утрачу Элино присутствие. Но потом я нашёл её предсмертную записку. Ничего нового я не узнал, она прощалась со мной, говорила, что любит. – Артур замолчал, слышно было, что он сдерживает слёзы. – Я не помню, сколько я прорыдал над ней. Кажется, было утро, когда я пришёл в себя и вышел на улицу. Я сам не знал, куда и зачем иду. Мне казалось, что весь мир преобразился, я видел его иначе, как-то острее воспринимал. Я радовался солнцу, цветам, людям. Я купил мороженое и съел его, хотя не терплю его с детства. Я решил, что сошёл с ума. Но потом стало ещё интереснее, я чувствовал, как меняется мой образ мышления, я делал поступки, не свойственные мне, так скорее поступила бы Эля. Я не стану всего пересказывать, приведу один пример: однажды я замер оттого, что, одевая свитер, сделал жест, словно вытащил из-под ворота длинные волосы.

– У Эли были длинные волосы?

– Я вам её не показал? – спохватился Артур. – Простите. Сейчас…

Он полез в карман и достал оттуда фотографию. С фото смотрела светловолосая девочка, с длинными густыми волосами и выразительными карими глазами. Взгляд её почти черных глаз был умиротворённым и загадочным.

– Очень красивая, – непонятно зачем сказала Анна Викторовна.

Артур улыбнулся.

– Да, очень. Так вот, потом я неожиданно стал писать стихи. И в этих стихах я к себе обращался. И ещё играть на гитаре, – Артур нервно ходил по кабинету. – Я никогда не играл раньше. У меня нет ни слуха, ни голоса.

Соловьёва внимательно следила за пациентом.

– И как вы это можете объяснить, Артур?

– Анна Викторовна, я не знаю, как это назвать – феномен или воля божья, но я почувствовал, что она во мне.

Соловьёва поморщилась.

– То есть вы хотите сказать, что теперь вы не один человек, а два?

Артур сразу же разозлился.

– Не задавайте мне этого дурацкого вопроса! – вспылил он. – Я хочу сказать то, что сказал.

– Не злитесь, Артур. Я спрашиваю потому, что хочу вам помочь.

Он подался вперёд, его глаза припухшие от слёз впились в лицо психиатра.

– Вы думаете это болезнь?

Анна Викторовна встала и прошлась по кабинету, собираясь с мыслями, потом остановилась напротив Артура.

– Артур, поймите меня верно. Выслушав вас, я остаюсь при своём мнении. Неважно, как мы это назовём – болезнь или защитная реакция организма, неважно. То, что с вами происходит, – нормально. Нормально для всякого человека, пережившего такое горе. А насчёт ваших способностей – это сложно объяснить, но возможности человеческого мозга не ограниченны, кто знает, что могут с нами сделать и большая любовь, и большое горе… Пока об этом думать не нужно, нужно лечить нервы, помочь организму…

Жаждущие чуда глаза Артура погасли, он отвернулся.

– Всё ясно, – упавшим голосом, произнёс он. – Вы считаете эту историю бредом, как и другие. Впрочем, я не удивлён. Я сам бы подобную историю посчитал бы сказкой.

Он отошёл к окну и снова закурил.

– Хорошо, я скажу вам последнее, – голос его дрожал. – Я никому этого не говорил. Где-то на втором месяце моего пребывания здесь я стоял утром у зеркала. Я плевать хотел на то, в чём меня здесь убеждали, я знал, что она со мной, во мне. И мне было горько, что я не могу её увидеть, хотя бы мельком. И вот тогда я увидел её глаза.

– Где? – профессиональным тоном спросила Соловьёва. Она уже понимала, что парень не скоро отсюда выйдет.

– Здесь! – крикнул Артур, указывая на свои глаза. – Она смотрела на меня изнутри, из меня. И не говорите, что это была галлюцинация, я всё равно не поверю. Я знаю. И это повторяется, иногда, – он заметался по кабинету. – Если бы я только мог, если бы она захотела сейчас… Эля, Эличка, – стонал он. – Помоги мне, девочка моя… Эля…

Он не то ревел, не то стонал, слёзы лились из его глаз. У Соловьёвой волосы зашевелились на голове. Это было дикое, ненормальное зрелище – огромный мужчина метался по кабинету, стонал, касался руками своего лица, плеч и вдруг замер, к чему-то прислушиваясь. Соловьёва потихоньку двинулась к двери.

– Стойте, – прохрипел Артур, не меняя позы, – не бойтесь…

И в ту же минуту он бросился к ней и, обхватив ее голову, притянул к себе. Его глаза оказались совсем близко, светло-голубые, в сплошь в красных жилках, но не успела Соловьёва попытаться вырваться, как похолодела от увиденного. Анна Викторовна отчётливо видела, как светлая радужка его глаз менялась на тёмно-коричневую и белок стал чистым с голубизной. Соловьёва закричала и, оттолкнувшись от Артура, забилась в угол кабинета. Но то, что она увидела, навсегда осталось в её памяти – изломанная, напряжённая фигура крупного мужчины со спокойным взглядом женских карих глаз…

Через две недели Артур вышел из больницы. За эти дни он несколько раз встречался с Соловьёвой, но она избегала говорить с ним о том, что произошло. Она просто научила его, как нужно говорить, чтобы выйти из больницы.

Вернувшись домой, Анна Викторовна дала подробный отчёт о заболевании Мишалова Артура Андреевича и о проведённом лечении и, несмотря на возмущение коллег, ушла на пенсию.

Спустя год она получила письмо от Артура. Он писал, что с ним всё хорошо, он работает на прежней работе, хорошо зарабатывает. О своих прошлых проблемах он не упоминал. Только в конце как постскриптум написал: «Огромное вам спасибо. Теперь мы счастливы».

Об этой истории Анна Викторовна никогда никому не рассказывала. Она всегда боялась сама помешаться среди больных, а в чудеса она не верит и сейчас. Только её внучка Соня часто рассказывает в детском саду бабушкину сказку о прекрасном принце, который так любил свою принцессу, что и когда она умерла, он носил её в своём сердце. Но в этой сказке хороший конец. Принцесса оживает, и они живут вместе с принцем долго и счастливо. А главное – живут вечно…

Дмитрий КОЗЛОВ

МИЛОСЕРДИЕ

Чувствовать ледяную воду на лице было даже приятно: кондиционер, включенный после холодной ночи на максимум, чересчур сильно разогрел воздух. А вот звон разбитого стакана не услаждал слух, как и вопли Тейры, которая всё время поучала, придиралась, требовала, и наконец послалаего куда подальше. Он постарался не слушать её и сосредоточился на блестящих осколках стакана, усеивавших пол. Тейра вопила, и даже татуированная Гром-птица на её ключице, казалось, готова была броситься на него с бронзовой кожи, чтобы заклевать до смерти. Юан с опаской смотрел на эту зловещую крылатую тварь, пока Тейра, наконец, не запахнула пальто и не ушла. Горячая кровь. Но какая ещё будет течь в жилах, если прабабушка была из тетонов? Сильная кровь, даже будучи разбавленной, способна вскипать. Дикарка.

Осколки на полу продолжали безразлично блестеть, как сосульки, висевшие за окном. Лед уже засветился в лучах Аэды, восходившей над горизонтом. Юану почему-то совершенно не хотелось включать всю эту технику, которая в мгновение ока подметет и вымоет пол, и создаст видимость покоя, равновесия и порядка. Ничего этого больше не было, так что пусть лучше повсюду лежит битое стекло. К тому же ему тоже пора идти. Пора начинать обход. Конечно, идти не хотелось, но он мог себя заставить: в такие моменты помогали слова отца: разум контролирует тело. Всегда. Эти слова папаша-скаут так почитал, что даже заключил в рамку и повесил посреди мобашьих черепов, в изобилии украшавших стены.

Пальто он надел прямо поверх футболки, оставшись в шортах и сандалиях: до Потерны идти недалеко, и замерзнуть он не успеет, а на Эвтерпе сейчас разгар сезона, и бродить там в джинсах и ботинках посреди красоток в бикини, изнывая от жары, – верх глупости, на которую был способен лишь его предшественник, Теон, прозванный Теоном Сапогом за вечную и неизменную обувь во всех мирах.

Домики на их улице, засыпанные снегом, напоминали игрушечные. Метель, бушевавшая ночью, поутихла, и лишь легкая поземка мела по сугробам, сдувая с их верхушек снежинки. После ночной метели воздух стал чистым и прозрачным, и Юан не только видел Черные холмы далеко впереди, но даже мог различить огромные каменные изваяния на них. Древние, как сама эта земля, тотемные столбы тетонов, вечное напоминание о прежних хозяевах этих мест.

Навстречу прошла грязная гора лохмотьев, волочившая за собой какую-то ржавую железку. На снегу за ней оставался прерывистый рыжий след.

– Привет, Нагат, – поздоровался Юан. Полоумный Нагат раздобыл где-то дырявый кусок металла и тащил его, чтобы поскорее сдать жестянщику и успеть хлопнуть пару стаканчиков у Мойры по утренней скидке. Только этого несчастного и можно было встретить на улице в такую рань.

– Бумажные люди. Меня спасли бумажные люди, с белыми лицами, – доверительно сообщил Нагат почтмейстеру и побрел дальше. Его покрасневшие глаза, как всегда, были полны невыразимой тоски. Иногда Юан думал, что лучше бы этот горемыка не возвращался из Тенебрии: после пережитого бедняга так и не пришел в себя. Да и кто бы стал его винить? Никто ведь не знает, что за кошмар довелось пережить этому несчастному и другим, побывавшим там и, подобно Нагату, рехнувшимся…

Пальцы в сандалиях уже начинали коченеть от снега, когда он добрался до Потерны. В столь ранний час зал ожидания был пуст, лишь Мойра сидела в одном из кресел, безразлично уставившись на мониторы с какой-то идиотской телевикториной, которые почему-то так любят включать по утрам во всех залах ожидания всех Потерн, в каких ему доводилось бывать. Должно быть, она собралась на Ирий заказать у тамошних святош еще говядины для «Тетонского скальпа». Вчера какие-то ребята, нахлебавшись самогона после тяжелого рабочего дня в шахтах, вконец озверели, узнав, что последнего мобаша уже разделали, пожарили и сожрали. Пришлось вызывать Гарду, чтобы утихомирить дебоширов, успевших перевернуть бильярдный стол, разбить множество кружек и сломать стул о спину какого-то эвтерпийского бухгалтера, которого эти пьяные кретины из-за загара приняли за тетона. Тот факт, что уже двадцать лет ни одного чистокровного тетона на Фронтирии никто не видел, им, очевидно, ни о чем не говорил. Впрочем, отчасти их можно было понять, подумал Юан, направляясь к Мойре. На планету, гербом которой был мобаш, а поголовье этих огромных, тучных и совершенно безобидных животных еще лет десять назад исчислялось миллионами, сейчас импортируют говядину с Ирия. А рев мобаша теперь можно услышать лишь в самых далеких уголках фронтирийских степей.

– Мойра, привет. Соболезную насчет вче… – начал Юан и осекся, настолько злобным взглядом его встретила хозяйка «Тетонского скальпа».

– Она плакала. Чёрт бы вас побрал, она рыдала! – прошипела Мойра и, выудив из сумки папиросу, закурила, наплевав на предупреждения о штрафе, тут же замигавшие на всех мониторах. Деин, Служитель Потерны, прощал жителям Фронтирии их маленькие слабости. Здесь, вдали от цивилизации, они закрывали глаза и на более серьёзные грехи.

– Убирайтесь отсюда, почтмейстер, или, клянусь всеми богами и чертями, я плюну вам в лицо, несмотря на ваш высокий чин! Почему вам обязательно нужно было так её расстраивать?! Такая красивая девушка, а вы… Ну почему… – причитала Мойра. Должно быть, выбежав из дома, Тейра, как обычно, заскочила к ней пропустить стаканчик и вдоволь нажаловалась. Что ж, не впервой.

– Мы сами разберёмся, – бросил Юан и двинулся к будке Деина.

– Ага, конечно! Разберётесь! Знаем мы таких! – брюзжала Мойра за спиной, постепенно повышая голос. – Так, знаете ли, и до рукоприкладства недалеко!

Юан устало кивнул в окошко будки Деину. Зевнув, старик оторвался от пасьянса на мониторе и обратил взор своих подслеповатых глаз к пульту.

– Тяжёлое утро? – глухой голос Деина с трудом пробивался через окладистую седую бороду.

– Понедельник, – грустно улыбнулся Юан, как обычно, показав пропуск, на который Деин, как всегда, даже не взглянул.

– Обычный обход? Эвтерпа, Ирий и домой?

– Естественно. – Юан подумал, каким коротким, в сущности, был обход. На все про все у него уходило минут двадцать, но из-за разницы во времени на Фронтирию он возвращался уже под вечер.

– Что ж, активирую Эвтерпу. Захвати мне там пару пачек табака, идёт? И какую-нибудь хорошенькую туристку.

– Идёт, – улыбнулся Юан.

Почтмейстер чувствовал, как глубоко внутри проснулся едва ощутимый страх – обязательный спутник ежедневных обходов, не исчезнувший даже за годы, проведённые на этом посту. Тёмные коридоры, веером расходящиеся в разных направлениях впереди, казались входами в лабиринт, где все ходы ведут в тупики.

– Потерна готова. Счастливой дороги!

– И тебе счастливо, Деин,

Вздохнув, Юан поплёлся по одному из коридоров. По стенам побежали сине-зелёные волны. Синий и зелёный, цвета тёплых морей Эвтерпы и вечнозелёных джунглей… Вокруг звучали птичьи трели и тихий плеск прибоя… Замысел создателей Потерны был верным, эти звуки успокаивали, но всё же…

Но всё же некоторое количество путников – на сегодняшний день примерно один из двухсот тысяч – при Переходе не попадало в место назначения, а отправлялось в Тенебрию. Конечно, сегодня, когда оборудование Потерн стало более совершенным, этими несчастными, как правило, становились пьянчуги, наркоманы или умалишенные. В общем, люди с временно или постоянно замутнённым сознанием. По неизвестным причинам расстройство психики могло вызвать сбой при Переходе и отправить путника в Тенебрию…

О Тенебрии было мало что известно, кроме сбивчивых и противоречивых рассказов немногих чудом вернувшихся и не лишившихся рассудка. «Что не помешало отправить туда тысячи людей двадцать лет назад…» – пронеслась мысль, мгновенно растоптанная Юаном. Тетоны – это не люди, а кровожадные дикари, лишённые всякого понятия о цивилизации и культуре, убийцы и варвары, которые своей жестокостью и воинственностью сами вынудили колонистов на ответные действия. И они ещё должны быть благодарны, что их не истребили всех до одного, а предоставили шанс уйти туда…

Мысли о депортации тетонов отвлекли Юана, и он не заметил, как едва ощутимое покалывание кожи и лёгкий звон в ушах отметили момент начала Перехода. Мгновение спустя он окунулся в жаркий тропический воздух, насыщенный ароматами экзотических фруктов и мяса на жаровнях, морской соли и крема для загара. В глазах на миг потемнело от ярких лучей палящего светила. Звон, сопровождавший Переход, постепенно растворился в многоголосье тысяч торговцев, зазывавших в магазинчики и забегаловки медленный поток туристов, двигавшихся к пляжу. Повсюду плясали блики, отраженные тысячами солнцезащитных очков, а всевозможные оттенки кожи, от бронзового загара местных до снежной бледности новоприбывших, порождали безумный калейдоскоп. Юан в который уже раз задался вопросом, почему Потерну нельзя было разместить подальше от пляжей, баров и всей этой суеты, а не на Бульваре Первопроходцев, центральной улице колонии. Или, по крайней мере, сделать какой-нибудь навес, не говоря уже о зале ожидания, как на любой уважающей себя планете. Эвтерпийцы же сподобились лишь на плетёный стул около пульта в тени пальмы, на котором, развалившись, дремал Служитель. Юан едва мог разглядеть его силуэт: выгоревшие шорты, чёрная повязка на глазу, полупустой бокал с соломинкой в руке; зрение ещё не привыкло к местной яркости, усиливаемой белоснежными, сияющими отраженным светом стенами домов, утопавших в буйной зелени. Сбросив пальто, почтмейстер посмотрел на терминал… И, как обычно, с досадой вздохнул. Из устройства, способного значительно ускорить обход и служившего для мгновенной передачи информации с почтового накопителя в сеть, торчал ворох проводов. Ещё в прошлую пятницу какая-то пьяная компания избрала терминал мишенью для отработки ударов, а местные техники явно не торопились ремонтировать устройство: как и все на Эвтерпе, они пребывали в сонной тропической неге. Что ж, придётся идти к другому терминалу, на местную почту.

Вывеска почтамта едва виднелась среди ярких и броских рекламных мониторов, призывавших, дословно, «ощутить тьму Полуденного Затмения» и «насладиться тёплым эвтерпийским ливнем, исцеляющим болезни и дарующим молодость». Обычная чушь для туристов. Толкнув дверь, Юан привычно направился к терминалу, где выудил из сумки сине-зелёный накопитель и воткнул его в соответствующий порт. Бесчисленное множество писем и сообщений, приказов и повесток, проклятий и признаний в любви понеслись к адресатам по невидимым электронным тропинкам. Теперь можно было и расслабиться.

Юан крайне редко позволял себе выпивать на работе. И дело было не только в ответственности, налагаемой высокой должностью. Просто очень легко было перейти ту грань, после которой Переход становился опасным, и необходимо было оставаться на ночь, чтобы проспаться и на утро войти в Потерну трезвым. Он слышал, что Теон Сапог в своё время иногда так и делал, но Юан не желал превращаться в подобное посмешище и становиться мишенью нападок: ведь подобная задержка означала, что кто-то не получит почту в срок, и это отразится на его репутации. Поэтому он иногда позволял себе пропустить стаканчик-другой, но не более. Но сегодня ему впервые так сильно хотелось забыться, ведь именно сейчас они с женой настолько отдалились друг от друга, и впереди зловещей тенью замаячили молчаливые одинокие дни, бывшие уделом Юана до появления Тейры в его жизни. Так что сейчас он хлопнет пару рюмочек и продолжит обход. А уж на Фронтирии зальётся доверху.

Он вывалился из бара, когда Полуденное Затмение было уже в разгаре. Тьма, затопившая улицы, была неотличима от ночной, в островках света под фонарями кучки зевак восторженно смотрели в небеса, затянутые плотной чернотой. Вдруг в небе раздался оглушительный грохот, ослепительный свет на мгновение прогнал тени из мельчайших щелей в асфальте, и с тёмных небес обрушился знаменитый эвтерпийский ливень. Воспетый в туристических брошюрах, этот дождь, конечно, не исцелял все существующие болезни и даже мог вызвать простуду, но его струи были необычайно теплы и приятны.

Внезапно ему всё опротивело. Абсолютно всё, что он думал, желал и делал, предстало отвратительным, жалким и мерзким. Обход провален, почта не доставлена, а разрыв с Тейрой после таких попыток «улучшить» положение мог разрастись до пропасти, через которую ему уже не перебраться.

К чёрту. Всё к чёрту. Пора домой.

Юан споткнулся и, размахивая руками, рухнул в лужу. В грязной воде отражался свет фонарей и окон забегаловок. Из-под козырька одной из них послышался пьяный хохот. Вода была тёплой, и вставать не хотелось, но спустя минуту-другую почтмейстер все же поднялся и, отряхиваясь, понял, что с ним нет ни пальто, ни сумки с почтовыми накопителями. Наверное, забыл в баре, а может, только что украли… Плевать. Важны лишь дом и Тейра, и он вернется к ним, сейчас же!

Всё расплывалось, размазанный ливнем ядовитый свет вывесок в его отравленном сознании превращался в безумный, пляшущий калейдоскоп. Отравлен. Алкоголь. Значит, раз он сознаёт это, не так уж он и пьян. И вполне способен вернутся на Фронтирию, подумал Юан, икнув. Пошатываясь, он направился дальше, к Потерне. По возвращении он сразу отыщет Тейру и скажет… скажет…

Одноглазый Служитель куда-то подевался, и вокруг было пусто, но Юан и сам мог запустить Переход: он тысячу раз видел, какие кнопки жмет Деин. Итак, здесь выбрать это, тут нажать сюда… Чёрт возьми, один из коридоров должен стать белым. Это цвет Фронтирии. Но все они оставались чёрными, лишь в одном чернота как-то странно переливалась, а слабый гул говорил об активации. Фронтирия так и не сподобились заменить гул чем-то более приятным, подобно крикам попугаев и плеску волн при переходе на Эвтерпу… Почему же коридор тёмный? Должно быть, какая-то поломка в подсветке или от этой местной бормотухи развился дальтонизм… Плевать. На пульте он всё нажал правильно, и коридор ведёт домой. Так что шагом марш. Прорвавшийся из глубин подсознания тоненький предостерегающий голосок он счёл проявлением трусости. Ему, взрослому мужчине и потомку суровых Первопроходцев Фронтирии, не пристало слушать всякие внутренние голоски и писки! Вперёд, только вперёд! Разум контролирует тело. Всегда!

Когда стало понятно, что всё пошло не так, было уже слишком поздно. Покалывание в коже, всегда сопровождавшее Переход, вдруг усилилось, став неприятным и болезненным. Юан попытался броситься назад, но Переход уже начался, и за спиной, как и повсюду вокруг, пульсировала гудящая тьма. Пьяная эйфория сменилась нарастающим ужасом. В тело вонзились мириады невидимых игл, и боль на мгновение стала столь нестерпимой, что почтмейстер завизжал. Уши заполнил кошмарный перезвон множества бубенцов. Рухнув, он судорожно дёргался в вязкой, плотной черноте, теряя рассудок от боли, всепоглощающего страха и…

И всё закончилось. Юан лежал на чём-то мягком и холодном. В ушах звенело. Ледяной ветер обжигал кожу, с воем унося прочь остатки пьяной мути. Первый вдох вызвал приступ кашля, настолько холодным был воздух. Открыв глаза, Юан подумал, что от боли, должно быть, ослеп: тьма вокруг была абсолютной. Он поднес ладонь к лицу, помахал ею перед глазами и почувствовал облегчение, уловив едва заметное движение. Впрочем, зрение ему здесь мало пригодится. Поднявшись на четвереньки, Юан, дрожа, пополз вперёд, повернувшись к ветру спиной. Руки, погружавшиеся в холодный песок, то и дело натыкались на острые камни. Наконец пришла первая мысль: одно слово, вонзившееся в рассудок ледяным клинком ужаса.

Тенебрия.

Населённое чудовищами царство мрака, продуваемое ледяными ветрами, никогда не видевшее света. Мир истинного, всепоглощающего кошмара, куда, по легендам, отправлялись после смерти души грешников. «Обитель Теней» из проповедей ирийских Отцов Веры…

Юан упёрся лбом в какой-то крупный, гладкий на ощупь камень, присев на корточки, привалился к нему спиной и тяжело вздохнул. Тело ныло, его выворачивало наизнанку; ноги сводили судороги от холода. Но все физические муки были ничем в сравнении с бездной отчаяния, в которую погружался почтмейстер. Это конец, и лучше бы ему умереть от холода. Нагат был единственным человеком в их колонии, кому удалось побывать в Тенебрии и вернуться. Совершенно рехнувшийся, он просто вывалился спустя сутки из той же Потерны, в которую вошёл, пошатываясь, днем раньше, чтобы навестить какой-то эвтерпийский бордель. Нагат, слывший с тех пор Полоумным Нагатом, пугалом для детворы и назидательным примером вреда пьянства для подростков, постоянно что-то бормотал о чудищах, живущих в тенебрийской тьме… Юан, как и другие колонисты, не слишком вслушивался в бормотания бедняги, волочившегося по Главной Улице в грязном пальто посреди лета… Пока сам не оказался в этой тьме. И теперь он чувствовал: там действительно что-то есть. Что-то живое и злое. Стуча зубами, он попытался забыться, думая о доме, о Тейре, но липкая темнота, казалось, проникла даже в его мысли, залив их чернотой и не позволяя ни на чём сосредоточиться.

Впрочем, холод делал своё дело. Постепенно зубы перестали стучать, а боль притупилась и пропала. Накатывала сонливость. Юан знал, что умирает от переохлаждения, и эта мысль несла умиротворение… Но вот его ухо уловило какой-то хруст в темноте справа, и дремотное ожидание смерти сменилось животным страхом. Снова хруст. Это шаги. Шаги чего-то огромного…

Словно в подтверждение его догадки из темноты раздался рёв такой силы, что в сравнении с издавшим его существом взрослый бомаш мог показаться блохой. Рёв раздался совсем близко. Кровь застыла в жилах Юана, и он почувствовал, как между ног расползается тёплое влажное пятно. Бежать. Бежать! Но тело словно примерзло к камню, а ноги превратились в ледяные колонны. Из глубины груди поднимался вопль, наконец прорезавшийся и разорвавший тишину вокруг. Ответом ему стал вой ветра и рёв твари, скрывающейся в темноте и почуявшей добычу.