Текст книги "Млечный Путь, 2012 № 03 (3)"

Автор книги: Журнал "Млечный путь"

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Капитан д’Иньоль, – повторил я вслух. – Черт возьми, где-то я уже слышал это имя!.. О боже! Где этот проклятый… Где этот чудной?..

Кто-то сел рядом со мной на скамейку и положил мне на плечо тяжелую руку.

Это был француз. «Вояка Чарли».

– Вы произнесли мое имя, – безучастно произнес он.

– Ваше имя?

– Капитан д’Иньоль, – повторил он. – Это мое имя.

Я узнал его, хотя он и надел темные очки, и в тот же самый момент меня осенило, что д’Иньоль – это тот самый предатель, которому удалось бежать. Да, теперь я все вспомнил!

– Я капитан д’Иньоль, – снова произнес он, и я заметил, что он держит меня за рукав пиджака.

Видимо, непроизвольно получилось так, что я брезгливо отодвинулся, и парень отпустил мой пиджак и выпрямился.

– Я капитан д’Иньоль, – проговорил он в третий раз, – обвиненный в измене и приговоренный к смерти.

– И невиновный! – невольно сорвалось у меня с губ.

Что побудило меня произнести эти слова, я, наверно, никогда не пойму, но именно я, а не он, вдруг задрожал, охваченный необычным возбуждением, и именно я, а не он, импульсивно протянул ему руку.

Даже не дрогнув, он взял мою руку, почти неощутимо пожал ее и отпустил. Тогда я протянул ему оба письма и, видя, что он не смотрит ни на них, ни на меня, сунул их ему в руку. Только тогда он вздрогнул.

– Прочтите их, – сказал я, – они написаны вам.

– Письма! – потрясенно произнес он голосом, в котором не было ничего человеческого.

– Да. Они адресованы вам. Теперь я это понимаю…

– Письма!.. Письма, адресованные мне?

– Вы ничего не видите? – воскликнул я.

Он неуверенно поднял руку и снял темные очки. Точно в центре каждого глаза вместо зрачков я увидел крошечные белые пятнышки.

– Вы слепой! – запнувшись, выговорил я.

– Вот уже два года как я не могу читать, – сообщил он.

Он провел кончиком пальца по письмам.

– Они мокрые, – сказал я. – Надо… Вы не хотите, чтобы я прочел их?

Он надолго замолчал, вертя свою трость. Ослепительно сияло солнце. Я молча наблюдал за ним. Наконец он проговорил:

– Прочтите, месье.

Я взял письма и сломал печати.

В первом письме был влажный, выцветший лист бумаги, на котором осталось всего несколько строчек: «Мой дорогой, я знаю, что ты невиновен…» На этом текст заканчивался. Но в расплывшемся ниже пятне я сумел разобрать: «Париж должен знать… Франция должна знать, потому что наконец-то я получила убедительные доказательства, и я отправляюсь в путь, чтобы найти тебя, мой солдат, и передать их в твои любимые отважные руки. Там, в военном министерстве, уже все знают… у них есть копия признания предателя… но они не хотят публичной огласки… они не решаются противостоять удивлению и негодованию нации. Поэтому в понедельник я отплываю из Шербура на лайнере «Зеленого креста», чтобы привезти тебя обратно к себе домой, где ты сможешь встать перед всем миром без страха и упрека. Алина».

– Это… Это ужасно! – пробормотал я. – Господи, если ты существуешь, как ты можешь такое допускать!

Но он снова схватил меня за локоть, требуя продолжить чтение, и в его голосе прозвучала угроза, заставившая меня вздрогнуть.

Перед обращенными на меня невидящими глазами я вынул из мокрого, покрытого пятнами конверта второе письмо. И, не успев толком понять, не успев осознать смысл увиденного, машинально прочел вслух расплывшиеся, едва различимые слова: «”Восток” тонет… айсберг… посреди… океана… прощай, ты не виновен… люблю…»

– «Восток»! – воскликнул я. – Это же французский пароход, который бесследно исчез… Один из лайнеров «Зеленого креста»! Я совсем забыл… Я…

Грохот револьверного выстрела оглушил меня, больно ударив по барабанным перепонкам. В ушах у меня зазвенело, я невольно отшатнулся от грязной, одетой в рванье фигуры, которая сжалась, конвульсивно содрогнулась и рухнула на асфальт у моих ног.

Топот набежавшей толпы зевак, пыль и привкус пороха в знойном воздухе, пронзительные сигналы скорой помощи, с ревом несущейся по Мейл-стрит, – все это запечатлелось у меня в памяти, пока я стоял на коленях, беспомощно сжимая руки покойника.

– Вояка Чарли застрелился, правда, мистер Хилтон? – недоуменно проговорил проштрафившийся полицейский. – Да вы сами видели, сэр… Снес себе полголовы, верно, мистер Хилтон?

– Вояка Чарли… – передавали друг другу зеваки. – Лягушатник застрелился…

Эти слова продолжали отдаваться у меня в ушах еще долго после того, как скорая помощь умчалась прочь, а разросшаяся толпа стала мрачно расходиться по требованию пары полицейских, расчистивших пространство вокруг свернувшейся лужицы крови на асфальте.

Я требовался им в качестве свидетеля и вручил свою визитку одному из полицейских, который меня знал. Любопытствующие стали с восторгом разглядывать меня, я отвернулся и стал прокладывать себе дорогу среди испуганных продавщиц и дурно пахнувших попрошаек, пока не растворился в людском потоке, текущем по Бродвею.

И лавина понесла меня куда-то – на восток? на запад? – я не замечал этого, мне было все равно, я только пробивался сквозь людское скопище, безразличный ко всему, смертельно усталый от попыток разобраться в Господней справедливости и все-таки рвущийся постичь Его замыслы… Его законы… Его суды, которые «истина, все праведны».

Глава IV

– Они вожделеннее золота, да-да, и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота!

Я стремительно повернулся к тому, кто брел позади меня, произнося эти слова. Его запавшие глаза были тусклыми и бессмысленными, его бескровное лицо казалось бледной маской смерти на фоне кроваво-красного свитера – эмблемы «Солдат Христа».

Не знаю, зачем я остановился, подождав его, но, когда он проходил мимо, я сказал:

– Брат, я тоже размышляю о мудрости Господа и Его заветах.

Бледный фанатик бросил на меня взгляд, заколебался, но приостановился и двинулся рядом со мной.

Из-под козырька форменного кепи Армии Спасения его глаза сияли в полумраке удивительным светом.

– Поведай мне, – продолжал я, едва слыша свой голос сквозь грохот транспорта, «звяк-звяк» канатных вагончиков и шарканье ног по выбоинам тротуара, – поведай мне о Его заветах.

– И раб Твой охраняется ими, в соблюдении их великая награда. Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня и от умышленных удержи раба Твоего, чтобы не возобладали мною. Тогда я буду непорочен и чист от великого развращения. Да будут слова уст моих и помышление сердца моего благоугодны перед Тобою, Господи, твердыня моя и Избавитель мой!

– Ты цитируешь мне Священное Писание, – сказал я. – Я и сам могу его прочитать, если захочу. Но это не помогает мне уяснить причины… Это не помогает мне понять…

– Что? – спросил он и что-то пробормотал себе под нос.

– Вот это, к примеру, – ответил я, указывая на калеку, рожденного слепым, глухим и уродливым… Жалкое, истерзанное болезнями существо на панели у церкви Святого Павла… Божья тварь с тоской в невидящем взгляде, которая кривляется, гримасничает и трясет жестянкой с мелкими монетами, как будто звон меди может остановить человеческую стаю, рвущуюся вперед на запах золота.

Человек, бредущий рядом, повернулся и уставился мне в глаза долгим и серьезным взглядом.

И постепенно внутри меня зашевелилось смутное воспоминание… Что-то туманное пробуждалось в памяти, что-то ушедшее, что-то давным-давно позабытое, что-то трудноразличимое, темное, слишком слабое, слишком хрупкое, слишком неопределенное… О да, какое-то древнее ощущение, которое когда-то было ведомо всем людям… Какая-то странная неуверенность охватила меня, и я осознал, что бесполезно даже пытаться восстановить то безвозвратно утраченное чувство…

Потом голова человека в ярко-красном свитере склонилась, и он снова начал бормотать себе под нос о Господе, любви и сострадании. Как видно, невыносимый зной большого города выжег его мозг, так что я ушел прочь, оставив его болтать о тайнах, о которых никто, кроме таких, как он, не смел даже упомянуть.

Я шагал в пыли и зное, и горячее дыхание людей касалось моих щек, и горящие глаза смотрели мне в глаза. Глаза, глаза… Они встречались с моими глазами и проникали сквозь них, все дальше и дальше, туда, где среди миражей вечной надежды блистало чистое золото. Золото! Оно было в воздухе, где мягкий свет солнца золотил плывущие мысли, оно было под ногами, в пыли, которую солнце превращало в позолоту, оно сверкало в каждом оконном стекле, где длинные красные лучи высекали золотистые искры над судорожно охотящимися за золотом ордами Уолл-стрит.

Высоко-высоко, в бездонном небе, возвышались уходящие вверх здания, и дующий с залива бриз шевелил поникшие на солнце флаги, пока они не начинали развеваться над суетящимся роем внизу… Вдыхая отвагу и надежду, и мощь в тех, кто жаждал золота.

Солнце уже опустилось за Замок Уильяма, когда я апатично свернул в Бэттери-парк, где длинные прямые тени деревьев упали на газоны и асфальтированные дорожки.

Сквозь листву уже пробивался свет электрических фонарей, но залив еще мерцал, точно полированная медь, и топсели судов играли все более темными красками там, где красные солнечные лучи искоса падали на такелаж.

Старички, стуча по асфальту исцарапанными палочками, ковыляли вдоль волнолома, туда-сюда в наступающих сумерках сновали старушки, те старушки, которые ходят с корзиночками, открытыми для подаяния или набитыми всяким старьем – едой? одеждой? – я этого не знал, да и не собирался узнавать.

Над тихим заливом прокатился громовой раскат с бруствера Замка Уильяма и замер где-то вдали, последние лучи багрового солнца били со стороны моря, колыхаясь и угасая в угрюмых тонах послесвечения. И вот пришла ночь, сначала робко трогая небо и землю серыми пальцами, окутывая заросли мягкими бесчисленными очертаниями, расползаясь все шире и шире, потом становясь все гуще, пока наконец цвет и формы не исчезли на всей земле и мир не стал миром теней.

И я, сидя там, у сурового волнолома, чувствовал, как постепенно уходят горькие мысли и я начинаю смотреть на тихую ночь с ощущением того покоя, который приходит ко всем с окончанием дня.

Гибель рядом со мной несчастного калеки в парке оставила шоковый след, но сейчас нервное напряжение спало, и я задумался обо всем случившемся. И в первую очередь о письмах и странной женщине, которая мне их вручила. Непонятно, где она их нашла. Возможно, они были выброшены на берег морским течением после гибели злосчастного «Востока».

Кроме этих писем, от «Востока» не осталось больше ничего, хотя мы считали, что причиной его исчезновения стали пожар или айсберг. Ведь, когда он отплывал из Шербура, никаких штормов не было.

А что можно сказать о девушке в черной одежде с мертвенно-бледным лицом, которая отдала мне письма, сказав, что мое собственное сердце подскажет, куда их девать?

Я ощупал карман, куда сунул их, скомканные и влажные. Они были там, и я решил передать их в полицию. Потом я подумал о Кьюсике и Сити-Холл-парке, и это напомнило мне о Джеймисоне и моем задании. Ох, я и забыл об этом! Я совсем забыл, что дал клятву расшевелить холодную, медленную кровь Джеймисона! Который старался заработать на самоубийстве или даже убийстве собственной невесты! Правда, он сказал, что к его радости труп в морге не принадлежит мисс Тафт, потому что то кольцо не похоже на кольцо его невесты. Но что же он за человек! Рыскать и вынюхивать по моргам и кладбищам материал для полосы иллюстраций ради продажи лишних нескольких тысяч номеров! Никогда не думал, что он такой. И что особенно странно – обычно в нашем «Уикли» мы не публиковали такие иллюстрации. Это противоречило нашим правилам, это противоречило всей редакционной политике. Поступая так, он может потерять сотню подписчиков ради приобретения одного-единственного.

– Бесчувственный мерзавец! – пробормотал я себе под нос. – Ну, я тебя расшевелю!.. Я тебя…

Я выпрямился и уставился на фигуру, которая приближалась ко мне в неверном электрическом свете.

Это была женщина, которую я встретил в парке.

Она устремилась ко мне с протянутыми руками, ее бледное лицо отсвечивало в темноте, точно высеченное из мрамора.

– Я искала вас целый день… Целый день! – произнесла она уже знакомым мне тихим, взволнованным голосом. – Я хочу забрать письма. Они у вас?

– Да, – ответил я, – они у меня. Возьмите их ради бога. Они уже наделали сегодня много зла!

Она взяла письма из моей руки. Я увидел кольцо, сделанное из двух змеек, оно блеснуло у нее на пальце. Я встал и приблизился к ней вплотную, глядя ей прямо в глаза.

– Кто вы? – спросил я.

– Я? Для вас мое имя ничего не значит, – ответила она.

– Да, вы правы, – согласился я. – Ваше имя мне безразлично. Но ваше кольцо…

– Что с моим кольцом? – пробормотала она.

– Ничего… Такое же кольцо есть у мертвой женщины, которая лежит в морге. А вы знаете, к чему привели ваши письма? Нет? Я прочитал их несчастному калеке, и он тут же вышиб себе мозги!

– Вы прочли их мужчине?

– Да. Он застрелился.

– Кто он был?

– Капитан д’Иньоль.

То ли плача, то ли смеясь, она схватила мою руку и покрыла ее поцелуями. Злой и удивленный, спасаясь от ее холодных губ, я вырвал руку и снова сел на скамейку.

– Не за что меня благодарить, – резко бросил я. – Если бы я мог знать… Впрочем, неважно. Может быть, теперь бедняге гораздо лучше в других мирах вместе с его возлюбленной, которая утонула. Да, наверно, так. Он был слеп и болен… И сердце у него было разбито.

– Слеп? – тихо спросила она.

– Да. Вы знали его?

– Да, знала.

– А его возлюбленную? Алину?

– Алина… – еще тише повторила она. – Она мертва. Я пришла, чтобы поблагодарить вас от ее имени.

– За что? За его смерть?

– О да, именно за это.

– А где вы все-таки взяли эти письма? – напрямую спросил я.

Она не ответила, гладя пальцами мокрые конверты.

Прежде чем я повторил вопрос, она двинулась в тень деревьев, легко, бесшумно, и пока она шла, я все время видел, как блестел бриллиант у нее на пальце.

Мрачно размышляя, я встал и отправился по Бэттери-парку к надземной дороге.

Поднявшись по лестнице, я купил билет и вышел на унылую платформу. Когда подошел поезд, я втиснулся туда вместе с толпой, все еще обдумывая свое возмездие, чувствуя и веря, что обязан покарать и заставить покаяться человека, наживающегося на смерти.

Наконец поезд остановился на Двадцать восьмой улице, и я поспешил вниз по лестнице и дальше к моргу.

Когда я зашел в морг, старик Скелтон, санитар, стоял у стола, тускло отсвечивавшего под слабым светом газовых рожков. Он услышал мои шаги и обернулся, чтобы посмотреть, кто пришел. Потом кивнул и сказал:

– Мистер Хилтон, вы только поглядите на этого жмурика… Я сейчас вернусь… Это та, кого все газеты считают мисс Тафт. Только они дали маху, потому что этот жмурик здесь уже две недели.

Я вынул блокнот для эскизов и карандаши.

– Которая, Скелтон? – спросил я, разыскивая ластик.

– Вот эта, мистер Хилтон, которая улыбается. Сэнди Хук ее уже снял. Как будто спит, правда?

– А что она там так крепко сжимает в руке? Ох ты, письмо… Ну-ка, Скелтон, сделай-ка посветлей. Я хочу разглядеть ее лицо.

Старикан повернул газовый рожок, пламя зашипело и вспыхнуло в сыром, зловонном воздухе. Мои глаза уперлись в покойную.

Застыв и едва дыша, я смотрел на кольцо, сделанное из двух изогнувшихся змеек, державших огромный бриллиант… Я видел мокрые письма, скомканные в тонкой руке… Я смотрел… Господи, помоги мне!.. Я смотрел на мертвое лицо девушки, с которой только что разговаривал в Бэттери-парке!

– Мертва не меньше месяца, – равнодушно сообщил Скелтон.

Чувствуя, что теряю сознание, я пронзительно закричал… и в ту же секунду кто-то сзади схватил меня за плечо и грубо встряхнул… Он тряс меня, пока я снова не открыл глаза и, жадно глотнув воздух, не закашлялся.

– Эх, молодой человек! – наклонившись надо мной, произнес парковый полицейский. – Если вы будете спать на скамейке, кто-нибудь оставит вас без часов.

Я огляделся, отчаянно протирая глаза.

Так значит, это был только сон… И никакая девушка с мокрыми письмами ко мне не подходила… И я не ходил в редакцию… Не существовало никакой мисс Тафт… Джеймисон не был бесчувственным негодяем… И ведь в самом деле! Он обращался с нами гораздо лучше, чем мы того заслуживали, он был добр и великодушен. А ужасающее самоубийство! Слава богу, это просто небылица… И морг, и Бэттери-парк ночью, где девушка с мертвенно-бледным лицом… Ф-фу!

Я нашел свой блокнот для эскизов, перелистал страницы с изображениями животных – гиппопотамов, буйволов, тигров… Ох ты! А рисунок, где на первом плане изображена женщина в черной одежде в окружении задумчивых стервятников и толпы народа в самый солнцепек? Он исчез.

Я проверил блокнот еще раз, порылся во всех карманах… Он исчез.

Наконец я встал и двинулся по узкой асфальтовой дорожке в густеющий полумрак.

Повернув на более широкую дорожку, я заметил группу людей – полицейского, державшего фонарь, нескольких садовников и сборище зевак, окруживших что-то… Какую-то темную массу на земле.

– Его нашли как раз в таком положении, – говорил один из садовников. – До приезда коронера лучше его не трогать.

Полицейский приподнял фонарь, его луч упал на два лица, на два тела, прислоненные к парковой скамейке. На пальце у девушки сверкал великолепный бриллиант, который держали в зубах две золотые змейки. Мужчина застрелился. Он сжимал в руках два мокрых письма. Волосы и одежда девушки насквозь промокли, по ее лицу было понятно, что она утонула.

– Послушайте, сэр, – взглянув на меня, заметил полицейский. – По вашему виду похоже, что вы знаете этих двоих…

– Никогда не видел их раньше, – выдохнул я и двинулся прочь, пораженный до глубины души.

В складках ее поношенной черной одежды я заметил краешек листа бумаги – набросок, который я потерял!

Благио ТУЧЧИ

ПОЖЕЛТЕВШИЕ ЛИСТКИ

Перевод с итальянского: Леонид Голубев

– Черт! – сорвалось у меня с языка, когда кондиционеры сделали дружный выдох и столь же дружно перестали дышать.

Прелат, сутулившийся за соседним столом и клевавший носом над пухлым фолиантом, вздрогнул и внимательно осмотрел меня. В нем явно боролись два желания: устроить мне разнос и наслаждаться сиестой. Второе взяло верх, и он решил не связываться. Извечное противостояние добра и зла на этот раз завершилось хрупким перемирием. Только скандала мне не хватало.

От кондиционеров не было особого толку. Дышать в читальном зале Ватиканской апостольской библиотеки, на время ремонта спустившимся в подвал, было нечем ни с ними, ни без них. Я чувствовал себя библейским Ионой в чреве левиафана. Чем он там дышал, кстати?

Такой жары не было в Риме лет пятнадцать. Не самое удачное время для заточения в духоте читального зала. Но так уж легла карта. Или, другими словами, так было угодно Господу Богу, ибо на все Его воля. Завтра утром я вылетаю на Сицилию. В аэропорту Палермо меня встретит Элизабет с маленьким Донато. Малыш заберется мне на колени, возьмет мою голову в обе ручонки, чтобы полностью завладеть отцовским вниманием, и начнет тараторить о своих последних проделках, не давая вставить слово ни мне, ни Элизабет… И так всю дорогу до Таормины, славного городка, облюбованного нами еще в студенческую пору.

Но это будет завтра. А сегодня мне нужно просмотреть еще одну книгу, правда, не слишком увесистую… Конечно, я мог бы обойтись и без нее, но тогда лишу себя чувства хорошо проделанной работы, а это чего-то да стоит. После короткого отпуска на Сицилии мне предстоит поездка в Бостон: один из местных колледжей пригласил меня прочитать курс лекций по истории папства. Мне захотелось обновить и пополнить запас цитат из первоисточников и уточнить кое-какие детали. Ведь правильно подобранные цитаты составляют основу любой лекции: остальное можно найти в учебниках или Интернете.

Тут я должен сделать важное признание: я человек глубоко верующий. Да, я свято верю, что Бога нет. История с Большим взрывом, на мой взгляд, куда правдоподобнее, чем героические усилия Творца по созданию нашего мира за шесть дней. Бога нет. Но никто не станет отрицать существование религий. А все существующее имеет свою историю. Историей религий занимаются и интересуются, в основном, люди светские – истинно верующим она ни к чему. История папства – моя специализация, так что я не одну сотню часов провел в библиотеке Ватикана.

Итак, мне оставалась одна книга… Один из богословских трактатов Михаэля Лохмайера 1512 года издания. Переплет так себе, простенький, без затей и претензий. Я взял томик в руки и раскрыл наугад. Из него выпали сложенные несколько раз пожелтевшие листки. Даже не пожелтевшие – скорее бурые, с более светлыми прожилками и вкраплениями, как у состарившейся мраморной плиты. Я отложил книгу и принялся осторожно разворачивать находку. Какие-то записи, старинная вязь латыни, почерк неуверенный, но не детский, а скорее старческий – дрожащая рука выдавала себя. Затхлый запах. Текст не слишком разборчив, особенно в складках. Я вооружился лупой и погрузился в изучение документа.

Сразу стало ясно, что листки не имели никакого отношения к книге и были младше нее на век, а то и боле. Как же они попали туда? И неужели никто не читал Лохмайера до меня? Минут через двадцать я забыл о красотах Таормины и заокеанских студентах. У меня в руках была настоящая тайна, и я должен был попытаться в ней разобраться! Но… Минут через сорок читальный зал закроется. Что же мне делать с находкой? Просто положить в карман? Нет, тут столько видеокамер. Заказать копию? Но это значит, привлечь внимание служащих… Да и вряд ли можно получить приличное качество. Пожалуй, я уберу листки обратно в книгу и попрошу не возвращать ее в хранилище – завтра я подойду к открытию и продолжу работу с ней.

Вечером я позвонил в Таормину. Элизабет встретила известие спокойно, лишь тяжело вздохнула и почему-то поинтересовалась погодой в Риме, словно я занимался не научной работой, а приемом солнечных ванн. Семь лет совместной жизни смирили ее с тем, что спорить со мной бесполезно. Но вот Донато провел со мной в два раза меньше времени… Пазл Spider-man не помог, пришлось пообещать радиоуправляемую модель вертолета.

Вчерашний прелат уже дремал за своим столом. На всякий случай я выбрал место подальше от него. Затаив дыхание, я взглянул на книгу с торца – листки на месте. Мне не хотелось делать двойную работу, и я решил сразу переводить на итальянский.

В жизни каждого наступает минута, когда он осознает, что счет пошел на дни, может, уже и на часы. И тогда он задается вопросом, который, в этом нет сомнения, донимал его и ранее, но только сейчас ему потребовался точный ответ на него. Если угодно, это робкая попытка приготовиться к Суду высшему, Божьему суду.

Времени мало. Скорее всего, я не успею. Поэтому постараюсь быть кратким, хотя вряд ли у меня это получится.

Как я прожил жизнь?

Это и есть тот самый вопрос. А ответ на него, честный ответ, можно получить лишь стоя пред ликом той, которую не хочу призывать раньше положенного мне срока, когда прожитую жизнь видишь в истинном свете, без присущей ей тщеты и суеты. И тут потребуются весы, которыми пользуются эскулапы при изготовлении своих микстур и пилюль. Чтобы взвесить ответы на множество менее важных вопросов, подводящих нас к главному. На одну чашу весов сложим все наши грехи, а на другую – дела добрые. И посмотрим.

Насколько отдалялся от служения Господу, насколько был грешен? Многим ли людям отравил существование? Предавал? Прелюбодействовал? Насколько был предан Господу, была ли вера моя крепка?

Я не настолько хорошо владею латынью, чтобы переводить бегло, а было еще полно неразборчивых мест, особенно на сгибах. Порой приходилось отгадывать слова по хвостикам и закорючкам, оставшимся от букв, предполагая, что текст имеет смысл. Но смею надеяться, что мне не придется в свои последние минуты склонить чашу зла грехом лжесвидетельства. Когда закончу перевод, сниму копию с листков и, не торопясь, дома, за чашкой кофе, выверю текст. Кстати, о кофе. Так хочется сейчас хотя бы маленькую чашечку, хотя бы глоток, но боязно лишний раз сдавать-забирать книгу…

Достаточно было прегрешений, но стремился я к добру, как понимал его. Что я сделал для своих близких? Был ли чуток к их нуждам? Сеял ли доброе, вечное, а главное – крепил ли веру в Господа нашего? Много хорошего сделал я людям и прежде всего – Его Преосвященству Джузеппе дель Милано. Я не называю его истинного имени, ведь он продолжает свой славный земной путь, и я не хочу посеять даже каплю сомнений в святости его настоящего имени. Так уж сложилось, что он достиг высот иерархии, а я, друг его детства – нашего детства, – провел всю свою жизнь в его тени, разделяя с ней верность своему суверену.

Время. В сторону мелочи. Оставим их св. Петру. Из-за них я бы не стал тревожить покой читающего эти строки. Есть две вещи, тайну которых я не хочу унести с собой. Это не покаяние – нет, я не испытываю раскаяния. Я сделал то, что считал правильным, и он, видит Бог, заслуживал этого. Я верно служил своему другу и суверену, и мне принадлежит часть заслуги в его возвышении. И еще я хочу поделиться тем, что просто сводит, точнее, сводило меня с ума. Не понимаю, как такая мысль вообще могла прийти мне на ум. Лукавый попутал, не иначе.

Я тоже готов сойти с ума от стольких предисловий и недомолвок. Сам все время подгоняет себя, но тут же сбивается на бесплодное философствование. И еще я схожу с ума от жажды… Ну давай же, милейший!

Собственно, обе эти вещи тесно связаны и переплетены между собой. И имеют отношение к одному происшествию. О нем и пойдет речь.

Слава Всевышнему, сподобился!

В начале 1592 года от Р. Х. Джузеппе дель Милано, при всех своих талантах и необъятной вере, всего лишь являлся священником церкви Св. Луки в Венеции. Видит Бог, не обошлось тут без интриг людишек мелких и завистливых, но не об этом речь. Понтифик, а им тогда уже стал Климент VIII, заметил усердие падре Джузеппе, и мы жили в надежде на красную мантию для моего суверена. Но проклятый Ноланец настраивал всех против падре Джузеппе. Когда-то их пути пересеклись, и Джузеппе дель Милано в свойственной ему яркой манере изобличал Ноланца в богохульстве. В результате Ноланец, скрываясь от гнева праведного, бежал из страны. И вот спустя много лет он вернулся, да так не вовремя. Что-что, а мутить воду Ноланец умел. Писал жалобы в Рим, клеветал на каждом шагу, не упускал ни одного случая лягнуть падре Джузеппе.

Как-то призвал меня падре, и между нами произошел примерно такой разговор:

– Этот мерзавец, Карло, просто пьет мою кровь! И где он раскопал ту историю…

– Ваше Преосвященство!

– Прекрати, Карло, меня так величать, ведь мы знаем друг друга как облупленных.

– Ваше Преосвященство, позвольте мне обращаться к вам так, ведь для меня великая честь быть вашим другом и верным слугой! И у меня есть скромная мысль, которая, возможно, окажется полезной.

– Так говори быстрей и без своих обычных обиняков!

– Ваше Преосвященство, этот тип, находясь в изгнании, проповедовал, что звезды такие же небесные тела, как наше Солнце, и что миров существует бессчетное множество. Еретик, каких свет не видывал…

– Ах, друг мой…Это все известно. И Земля у него водит хороводы вокруг Солнца… Он везде ссылается на Коперника и других, таких же, как он, еретиков. Не понимаю, почему в свое время не разобрались с этим поляком, вот и пожинаем теперь ересь. И, увы, все это не тянет на аутодафе.

– Конечно, Ваше Преосвященство. Но… Я тут кое-что набросал. Только обещайте, что не воспримите это как мои мысли.

– Обещаю.

– Ваше Преосвященство, я написал это от лица Ноланца.

– Ты хочешь сказать, что подделал его почерк?

– Это не так сложно, Ваше Преосвященство. Я готовился полторы недели, изведя пару дюжин драгоценных листов бумаги. Это совершенно богохульная идея, и я не хочу произносить ее вслух. Вот, прочтите сами.

– Нет, Карло, мы тут вдвоем, так что можешь смело…Я помню, да-да, что это идея Ноланца, а не твоя.

– Ваше Преосвященство, я повинуюсь. Ноланец считает, что звезды мечутся по небосклону…

– И что с того?

– А если они движутся в разные стороны, то есть разбегаются?

– Даже и так? И что?

– Пока ничего, но если так, то не потребуется больших усилий воображения, чтобы предположить, что когда-то они начали движение из одной точки! – окончание фразы я почти прошептал, склонившись к уху Его Преосвященства.

– Однако мудрено…

– И это уже в корне противоречит… истине!

– Но он же станет все отрицать.

– Во-первых, не станет: тут вкратце изложены и все его идеи. Во-вторых, кто же ему поверит? Я думаю даже, что никто и не станет заниматься этим.

– То есть?

– Очевидно, что эта ересь достойна костра, и Святая Инквизиция не захочет ее популяризировать, а найти повод – для нее с Божьей помощью не составит труда. И вы, Ваше Преосвященство, наконец избавитесь от этого проходимца.

– Я должен подумать.

– И, может, самое главное. Именно вы передадите этот опус Инквизиции, тем самым оказав ей великую услугу. Понтифик должным образом оценит ваши усилия…

– Спасибо, Карло, это действительно должно сработать!

И это сработало.

Если все так, то проясняется причина, приведшая Джордано Бруно на костер! Сколько перьев сломано историками, сколько изведено чернил, чтобы выяснить ее. А сколько было споров! Этот Карло тот еще прохиндей. Придумать такое. И главное, все правильно рассчитал. Живи он в наши времена, Берлускони наверняка взял бы его в свою команду! Кстати, а как его фамилия? Я заглянул в конец текста, но подписи не обнаружил. Все-таки не успел. Не надо было так затягивать предисловие, а еще лучше – представиться в начале.

Силы мои иссякли. Я понял, что не проживу без кофе и часа. Что ж, продолжу завтра. Мне осталось не так много: рассуждения Карло о том, что, хотя он и привел на костер Ноланца по злонамеренному навету, отставной монах, безусловно, такой конец заслуживал, а также некоторые подробности Большого взрыва – вы не поверите, но именно этот термин он употребил, правда, не в отношении сингулярности, а в связи с творившимся у него в голове.

Всю ночь меня мучил кошмар. Я в толпе зевак наблюдал за приготовлением костра, а потом вместе со всеми орал что-то радостное, заглушая стоны еретика, преданного огню. Но затем ни с того ни с сего обнаруживал, что мученик, привязанный к столбу, никто иной, как я сам! В этот момент я просыпался с криком, потом снова проваливался в сон, и все повторялось сызнова.

Я поднялся утром совершенно разбитым. Голова трещала, словно пара грецких орехов в умелых руках. Даже контрастный душ не помог. Ясно, что от этого дня не следует ждать ничего хорошего, и я даже не ответил на неизменное «Добрый день!» консьержки.

Предчувствие не обмануло меня. Когда я потребовал своего Лохмайера, служащий извинился и бесцветным голосом сообщил, что книга уже выдана. Я осмотрел зал. Кроме моего неизменного прелата в столь ранний час никого не было. Служащий, проследив мой взгляд, кивнул. Выбора у меня не было.