Текст книги "Большой дождь (СИ)"

Автор книги: Ulla Lovisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Сара на пассажирском сидении поежилась и подхватила ворот кофты, натягивая его на подбородок.

– Я видела указатель, – сказала она. – Через несколько километров в Сан-Висенте должен быть ресторан. Давай остановимся, поужинаем. Во-первых, отметим успешное завершение поисков машины. Во-вторых, я просто обязана тебя угостить за то, что ты взял на себя все заботы. В-третьих, я очень голодная, с утра ничего во рту не было.

Виктор покосился на её слабо подсвеченное мерцанием приборной панели лицо. Она выглядела уставшей, но привычно собранной и рефлекторно жизнерадостной. Теперь он особо остро замечал поддельность её улыбок.

– Давай поужинаем, – согласился Виктор. – Вот только не хватало ещё, чтобы ты меня угощала. В качестве благодарности можешь просто сказать мне спасибо. Но плачу я.

Сара кокетливо усмехнулась и повела бровью. Он поторопился перевести взгляд на дорогу. Таких моментов он опасался, как огня. Особенно с Сарой.

Виктор балансировал на грани между необходимостью оттолкнуть её резко и решительно, как и всех остальных, и желанием общения с ней. Появившись в его дворе и попросив молоток, Сара словно сорвала с его глаз пелену, заслоняющую от понимания его нужду в человеческом общении. Он два года старательно ограждал себя от внешнего мира, сводя взаимодействие с ним до минимума, и не заметил, как желаемое им одиночество превратилось в отшельническую обузу. Спрятавшись в узкую щель между работой и детьми, Виктор лишил себя многих друзей. Уставшие от его скорби и закрытости, не понимая, как себя с ним вести и чем помочь, они медленно отдалились. А он остался наедине с собой, не имея рядом никого, с кем мог бы просто поговорить по душам.

Голубоглазая и пахнущая горько-сладкой смесью парфюма и сигарет Сара Каштанью одним уверенным шагом переступила через возведенную им границу и оказалась такой легкой в общении. Смешливая, компанейская, в меру откровенная и удивительно понимающая – отличный друг. Она увлекала за собой, и Виктор не находил объективных причин и желания отказываться от того, чтобы быть увлеченным. Но напиться за праздничным ужином и под верещание и заливистый хохот детей прыгнуть в общественный бассейн – это одно. А почти неделю мучиться видениями полуобнаженной Сары – это другое. Не такое увлечение ему было нужно.

Виктор избегал её несколько дней к ряду, не показываясь из дому даже в собственный двор или ещё до рассвета сбегая из города, но отделаться от мыслей о ней было не так просто. Сара, мокрая и замерзшая, судорожно смеющаяся в попытке унять дрожь в руках, с покрытой мурашками голой кожей, с выразительно очерченной талией, с простым нижним бельём, плотно облегающим упругие бугорки небольшой груди и округлость стройных бедер, захватывала собой его голову. Он ничего не воображал, не фантазировал, он даже не возбуждался, но постоянно бесконтрольно возвращался в памяти к бассейну и новогоднему салюту, к тонкой, сотрясающейся от холода фигуре.

Он не хотел думать о ней так, через призму этого воспоминания. Поскольку оно было неправильно будоражащим, пробуждающим в нём низменный интерес, предательским по отношению к Бруне. Оно вынуждало Виктора избегать Сару, а этого ему тоже не хотелось. Он запутался. И кокетливые улыбки не помогали разобраться в этом клубке.

Не помогало также чувство вины, острое и настойчивое, которое Виктор испытывал после внезапно прерванной новогодней беседы у него на кухне. Он не хотел начинать дружбу с проявления неуважения к взглядам и решениям Сары и осуждения её прошлого. Ей стоило невероятного труда и большого количества алкоголя перестать шутить и низким хриплым голосом рассказать о себе правду. И он не имел права подрывать её шаткое доверие. Виктору следовало попросить прощения.

Впереди показались огни Сан-Висенте, небольшого селения, возникшего вокруг привлекательных для туристов затопленных пещер и гротов. Состоящий из одной улицы, вытянувшейся вдоль океана, – с сувенирными магазинами, кафе и туристическими агентствами, предлагающими все виды пеших походов и морских прогулок, – посёлок казался непривычно пустынным без столпотворения путешественников и ожидающих их у обочин автобусов. Ресторан Quebra Mar, о котором говорила Сара, двухэтажный, с просторной террасой и большими окнами, нависающий прямо над водой, тоже оказался пустым. Внутри было несколько посетителей, больше похожих на скучающих за чашкой кофе владельцев соседних заведений, собравшихся для обсуждения свежих сплетен.

Заметно оживившийся с появлением двух новых клиентов официант, услужливо поклонился Саре и Виктору и, когда они сели за столик у окна, за которым, впрочем, из-за отражающего внутреннее освещение стекла, ничего не было видно, торопливо подал им меню и предусмотрительно зажег свечу. Сара тихо прыснула в кулак, а когда официант – снова поклонившись – отошел, тихо засмеялась.

– Как неудобно получилось-то, – весело сказала она, рассматривая неспокойный огонек. – Но он такой довольный стоит возле бара, что мне даже неловко его огорчать тем, что у нас не свидание.

Виктор хохотнул и коротко покосился через плечо. Официант и в самом деле вытянулся возле стойки, гордо расправив плечи и сияя улыбкой.

– Не станем ему говорить, – предложил он.

– Наверное, в светлое время суток тут отличное место для свидания, – продолжала Сара, наклонившись к окну и пытаясь что-то разглядеть. – Но в темноте… Сюда ведет такая дорога, словно тут не ресторан находится, а облюбованная маньяками пустошь.

Когда, приняв заказ и подав им кофе, официант снова удалился, Виктор наклонился вперед и, рассматривая, как отражается в глазах Сары пугливый огонек свечи, произнес:

– Я должен извиниться.

Она в удивлении вскинула брови.

– За то, что сказал тогда на кухне и…

Но Сара прервала его, подняв руку и дернув головой.

– Нет, Виктор. Замолчи. Ты имеешь право на своё мнение, а я на своё. Мы имеем право их выражать и не соглашаться друг с другом. Это не делает нас плохими людьми и не требует извинений.

– Мне показалось, я тебя обидел, – признался он, внимательно вглядываясь в изменения выражения её лица.

– Нисколько, – возразила Сара. – Не скрою, это болезненный для меня вопрос. Ты зацепил мои собственные сомнения в правильности моих методов, от которых я трусливо бегу, и это весьма болезненно.

Она тоже подалась вперед, упираясь локтями в край стола. Теперь свечка подрагивала из стороны в сторону под их приблизившимися к ней дыханиями.

– Мне непросто видеть Матеуша, сравнивающего себя с другими детьми, имеющими отцов. Мне непросто от него слышать, как бы ему хотелось, чтобы и у него был такой же папа, как и у Рафаэла. И я не представляю, к чему приведет правда. Это я выбрала для себя роль любовницы, я подписалась на отсутствие каких-либо прав, я сошлась с неподходящим мужчиной. И эта ноша только моя. Матеушу не следует знать, что его отец жив. Ведь это ничего не изменит. Папа не станет звонить ему на выходных или брать с собой на рыбалку, не будет привозить подарки на день рождения и учить кататься на велосипеде. Знание не даст ему отца. Понимаешь?

Виктор судорожно дернул головой в подобии кивка. Сара мягко улыбнулась.

– Ты меня не обидел. Перестань беспокоиться по этому поводу, – сказала она и, подхватив свою чашку и поднеся её на середину стола, добавила: – Предлагаю кофейный тост: за удачную сделку и твою свободу от участи моего персонального водителя!

Он поддержал, коротко стукнувшись об её чашку, и сделал небольшой глоток. Именно этой бодрящей горькости кофе и этой неподдельной улыбчивости Сары ему сейчас не хватало.

– И, Виктор, – она опустила пальцы на его локоть в невесомом прикосновении. – Спасибо тебе. За всё, что ты делаешь, для меня и для Мэта, спасибо.

Он посмотрел на тонкость её пальцев и гладкость кожи. Чужих – особенно женских – прикосновений он избегал так же, как кокетства и откровенных заигрываний. Но сейчас, поздним вечером в нескольких десятках километров от дома, в пустынном ресторане с преувеличено галантным официантом и неуместной свечой, он накрыл руку Сары своей ладонью. И улыбнулся.

========== Глава 8. ==========

Ана Луиза Сервейра Флореш, 8 июля 1942 – 21 декабря 1992. Карлуш Эдуарду Нейва Каштанью, 11 октября 1939 – 4 сентября 2009. Целые жизни, умещенные в точность и сухость двух дат. Родители, превратившиеся в две плоские мраморные таблички с именами. Это был семейный склеп династии Каштанью на старом кладбище Празереш в Лиссабоне, вмещающий в себя прах нескольких прежних поколений и имеющий достаточно свободного места для следующих. Было что-то болезненно удовлетворительное в знании того, что ждет после смерти. Сару Пилар Флореш Каштанью ждал склеп с тяжелой металлической дверью и тончайшей лепниной на фасаде. Она впишется сюда практически идеально.

Все похороненные здесь со второй половины девятнадцатого века носили фамилию Каштанью, были так или иначе связаны с медициной, как и сама Сара имели только одного ребенка, но в отличие от неё обзаводились наследниками в довольно позднем возрасте, предпочитая сначала сделать уверенную карьеру и громкое имя. Сара не знала, чем руководствовался отец, несмотря на развод и непримиримость их разногласий, решив похоронить маму тут, но сейчас, прикасаясь к двум соседним табличкам со спутанными вензелями их имен, была ему благодарна.

Со дня похорон папы это был её первый визит на кладбище, и к облегчению Сары проходил он куда лучше, чем она опасалась. День был солнечный и необычайно теплый, легкий ветерок шумел в высоких кипарисах, обступающих стеснившиеся склепы, а по ярчайшему голубому небу неторопливо плыли пышные, как взбитые сливки, облака. Саре даже было почти уютно в этом пыльном сером помещении внутри. Она помнила, как ещё ребенком приходила сюда вместе с папой, и он знакомил её с историей семьи, а на пути обратно повторял увиденные в склепе имена и показывал на старинные здания, встречающиеся на выбранной им дороге, и рассказывал события из проходивших в них жизней давно ушедших предков.

Она впитывала в себя эти удивительные истории героических и выдающихся, незнакомых, но родных ей людей, проникаясь уважением к собственной фамилии и грандиозности медицины. Возможно, именно благодаря этим частым прогулкам к Празереш у Сары никогда не возникало сомнений насчет выбора профессии. Ей также помнилась кондитерская на углу старого крытого рынка в нескольких кварталах от их прежней квартиры, где они с мамой по воскресным утрам покупали свежайшие паштейш* к завтраку. Сара помнила густые зеленые кроны деревьев в парке Теофилу Брага и расположенный неподалеку от него бельгийский ресторанчик, в котором они отмечали все семейные праздники. Это были места детства Сары, в котором всё было беззаботно, смерть была лишь одним из множества других слов, и родители весьма убедительно делали вид, что любили друг друга.

Лиссабон был её уютным домом, был ею самой, а Сара была Лиссабоном. Но, несмотря на эту взаимную любовь, она хотела обратно на Мадейру. Там не было воспоминаний и с детства знакомых до мельчайших деталей расписных плиток на фасаде бакалейного магазина. Там было спокойно.

В столицу Сару выдернул старый друг отца. Он позвонил в середине января и по настоянию нотариуса попросил приехать: оглашение завещания уже некуда было откладывать. Ей пришлось собрать вещи в чемодан, а силы в кулак и прилететь. Встреча с юристом была назначена на сегодня, и перед визитом к нему Сара решила прогуляться по местам, где могла бы пройти с закрытыми глазами, не наткнувшись на стены и не споткнувшись о поребрик. Она понимала, что рисковала вогнать себя в глубочайшую и непроглядную депрессию, но так же понимала, что пожалеет о том, что не пришла сюда, а другого шанса у неё не было. Наутро следующего дня ей предстояло вернуться в Порту-да-Круш.

Сара решилась и не прогадала. Прежде, живя в Лиссабоне, она часто избегала этих мест, не готовая проникнуться сладкой истомой ностальгии. Но сегодня отчаянно в этом нуждалась. Она всецело отдавалась воспоминаниям и сожалениям, пережитым здесь когда-то эмоциям, и с каким-то извращенным удовольствием наполнялась печалью. Так, как было, уже никогда не станет: ни солнечных зайчиков на скрипучем деревянном полу с причудливым узором, ни запаха маминой красной помады, липкой и стойкой на её детских щеках; ни капели летнего ливня на кафеле их крохотного балкончика; ни ранних пронзительных выкриков молочника; ни кислого дизельного запаха от старой машины; ни стрекочущего звонка настенного телефона с длинной спиралью провода. Но в этом была своя прелестная бесценность. Так больше не будет, но так было. И за эти моменты Сара была готова простить любимому городу все болезненные удары и подлые пинки, все ушедшие из-под носа трамваи и неподатливые тяжелые двери. Простить, но не остаться. Её тянуло обратно на остров, несмотря даже на панический страх перелетов.

Сара вспомнила, как накануне вечером говорила Ренате:

– Я скучаю по всему этому там, на Мадейре: по шуму, по движению, по уличным концертам, по брусчатке, по запаху и духоте. Но сейчас здесь очень скучаю по Мадейре.

Они сидели за столиком снаружи кафе A Brasileira, пешеходная площадь вокруг них бурлила туристами и уставшими после рабочего дня местными. Солнце медленно сползало на крыши, отсвечивая огненными мазками в стеклах окон верхних этажей. Сара всмотрелась в разожженный докрасна кончик сигареты и задумчиво добавила:

– Здесь вся моя жизнь, а там лишь съемная квартира и вид на рассвет над океаном, но, кажется, я люблю эти места одинаково сильно.

Рената, сосредоточено рассматривая подругу через сизый сигаретным дым, сделала затяжку и ответила:

– Знаешь ли, вид на рассвет над океаном многого стоит. И тот твой сосед через дорогу. На его обтянутую джинсами заднюю часть вид открывается ещё лучше.

И, облокотив недокуренную сигарету на пепельницу, зашлась скрипучим смехом.

Сейчас, шагая по узкой тенистой аллее к выходу из кладбища, Сара улыбнулась этому воспоминанию. При всей своей ученой степени и серьезности фотографии на официальном сайте университета, Рената порой подбирала не самые удачные способы выражения собственных мыслей, но неизменно всегда видела саму суть. И при резкости и черствости своих прямолинейных высказываний обладала удивительно чутким тактом. Она не задавала Саре вопросов ни в телефонных разговорах, ни во время визита на Мадейру, ни при встрече в Лиссабоне, но, конечно, и сама всё понимала.

В кармане зазвонил мобильный телефон. На экране высветилось короткое имя: Виктор.

***

Лицо пылало от горячего потока воздуха из кондиционера, но тело всё ещё пробивал легкий озноб. Виктор почти не чувствовал пальцев, сжимающих руль, а нога на педали газа ощущалась тяжелой и чужой. Он продрог до основания, и обогреватель в машине был бессильным. Они с судомехаником провели несколько часов в морозильном трюме, только что разгруженном, ледяном и остро воняющем рыбой, и теперь переохлаждение сковало его тело в острых силках. Виктор шмыгнул носом и тихо выругался. Этого ему ещё не хватало.

Он медленно подкатился под шлагбаум и махнул рукой высунувшемуся из будки охраннику. Ему предстояло провести ещё несколько часов в развозке ящиков свежего улова по нескольким точкам в Фуншале и Машику, но хотелось немедленно отправиться домой, принять горячий душ и завалиться спать. Настроение было паршивое, самочувствие – не лучше, а погода гармонично дополняла общее состояние. Над столицей нависали тяжелые тучи, и моросил мелкий холодный дождь, застилая лобовое стекло мутной пеленой.

Виктор подхватил с соседнего сидения мобильный телефон и бесцельно заглянул в телефонную книгу. Часы показывали полдень, а это значило, что Фернанда ещё была в школе, и он не хотел беспокоить её во время уроков просьбой приготовить какой-нибудь обед к его возвращению. Можно было сделать небольшой крюк и заехать к родителям, но мама обрушится на него беспокойством о его здоровье, и короткий визит с корыстной целью пообедать, не утруждаясь готовкой, превратится в длительный сеанс применения народной медицины. Виктор пролистнул список контактов и остановился на имени «Сара». Её не было на острове, и этот звонок был бессмысленным, даже если бы ему было что сказать. Но этих аргументов подсознанию оказалось недостаточно, и прежде, чем он успел осознать, что делает, его палец нажал на «вызов».

Вот черт. Что он собирался ей говорить: привет, мне плохо; я голодный и холодный; захотелось тебя услышать? Был готов ей сознаться, что соскучился без всякой вразумительной на то причины? Сары не было всего несколько дней, и они могли не видеться столько же, живя друг напротив друга, но почему-то факт её отсутствия на Мадейре – невозможности случайно увидеть её курящей на балконе или встретить в магазине – вгонял его в тоску. Когда Фернанда словно между прочим заметила, что Сара улетает в Лиссабон, Виктор на одно короткое мгновение ужасно испугался, что она может уезжать навсегда, что она не нашла спокойствия и отвлечения, на которые надеялась, и возвращается домой. А затем трусливо устыдился своей первой реакции. Он собирался рассказать ей об этом? Конечно, нет. Всё это глупости.

Он уже решил положить трубку, отнимая телефон от уха и поднимая палец к кнопке «отбой», когда оттуда послышался ответ:

– Алло?

– Привет, – он протер свободной рукой глаза, останавливаясь на светофоре. Её голос звучал звонко и чисто, словно она была не в тысяче километров, а сидела рядом. – Не отвлекаю?

– Нет. Я просто прогуливаюсь по местам былой славы. Что-то случилось?

Виктор посмотрел в зеркало заднего вида и нахмурился на нетерпеливо посигналившую сзади машину, словно задержка в одну долю секунды на светофоре была непростительным грехом.

– А должно было что-то случиться? – парировал он в трубку.

– Ты звучишь как-то… расстроено или простужено.

Растерянно, мысленно поправил ей Виктор. Растерянно, запутанно, напугано, взволнованно. Уставший после бессонной ночи в море, в борьбе с взбесившимися датчиками температуры мозг ржаво скрипел в поисках адекватной причины для звонка.

– Странно, – ответил он. – Ничего подобного.

– Да? – весело уточнила Сара. – Ладно. Чему обязана?

– Я… хотел спросить, когда ты прилетаешь, и не нужно ли тебя… и Матеуша… вас, в общем, встретить и забрать из аэропорта?

– О, ну знаешь, на самом деле это было бы отлично. Если это не будет слишком затруднительно, конечно.

– Нет, нисколько. Когда вы прилетаете?

– Завтра утром. В начале девятого.

– Я понял. Завтра в восемь буду в аэропорту.

– Здорово, – со смешком ответила Сара. – Спасибо. Тогда до встречи?

– Да, до встречи, – не отнимая телефона от уха, он нащупал кнопку отбоя. Теперь лицо пылало не только из-за жара обогревателя, но и от стыда. Он торопился поскорее закончить этот нелепый разговор, но Сара в последний момент добавила:

– И, Виктор?

– Что?

– Точно всё в порядке?

– Точно, – преувеличено живо и громко ответил он. Если что-то и было в порядке, то определенно не он сам.

Откладывая телефон обратно на пассажирское сидение, Виктор Фонеска протяжно вздохнул. Ситуация складывалась исключительно неудобная. Делать вид, что ничего не происходит, становилось бессмысленно.

Суть проблемы состояла в том, что Виктор никогда не давал ни Бруне, ни себе самому клятву посмертной верности, бесконечного одиночества и осознанного целибата, но его совершенно искренне не привлекали другие, он не задумывался о такого характера вещах и представить себя с кем-то другим не мог. Это было естественным поведением, а не целенаправленно выработанной тактикой, и потому сейчас интерес к Саре казался ему совершенно чужеродным. Часть Виктора была возмущена и неприятно встревожена этой возникшей из ниоткуда симпатией, другая часть – ещё способная на такие эмоции и желающая их – выталкивала его из этой подсознательной скорлупы. Получалось так, что Виктор хотел Сару во всех значениях этого слова, и одновременно не хотел её хотеть. Он был в замешательстве.

Кроме того, нельзя было забывать и про детей. Фернанда и Рафаэл своеобразно любили Сару: за веселье, за легкость, за приземленность, за понимание и разделение их интересов, за открытость и отсутствие некоторой надменности, характерной многим взрослым – часто и самому Виктору – в общении с детьми. Но как бы они восприняли её, перестань она быть просто соседкой и подружкой, стань она близкой их отцу, займи она место их умершей мамы? Виктор сомневался в положительном исходе таких изменений.

Фернанда уже сейчас проявляла что-то похожее на ревность. Она словно и была в восторге от Сары, говорила о ней без умолку и во многом ей подражала, но если сам Виктор оказывался в компании соседки, Фернанда при любой возможности спешила встрять, напомнить о себе, сменить тему их разговора или и вовсе его закончить. Уже само это несогласие дочери с возможным интересом отца к Саре было весомым аргументом.

К тому же, даже если предположить, что он осмелится переступить через все свои предубеждения и страхи, возникало новое препятствие. Виктор банально не представлял, как к Саре подступиться.

Он встретил Бруну ещё мальчишкой, и тогда всё было просто: поцеловал в губы – значит, любишь; рассказал об этом друзьям – значит, встречаетесь; познакомился с родителями – женишься. Никаких сложностей, никакой необходимости продумывать наперед свои шаги и предугадывать последствия. Для завоевания девушки было достаточно встретить её после школы и утянуть с собой к океану, показать ей укромный маленький пляж, мало кому известный и недоступный с суши. Расстелить на черном вулканическом песке собственную куртку, опереться на локоть и смотреть на юное румяное лицо сверху вниз, перебирать пальцами её волосы, улыбаться её рассказу и вдруг уронить к ней голову, прикипая поцелуем. В семнадцать это работало.

В тридцать пять нужно что-то большее, но у Виктора не было опыта в ухаживаниях за кем-то, кроме Бруны, и так принадлежавшей ему с момента встречи. Он не представлял, как проявить свой интерес, как пригласить на свидание и каким оно должно быть, когда и куда это должно привести. Виктор терялся от одной мысли о том, чтобы показать Саре свою симпатию. И пугался того, что получит отказ.

Он запутался. Не мог разобраться, в каком направлении двигаться, и потому просто пугливо замер на раздорожье. Виктор варился в этом котловане сомнений, нерешительности, отрицания, чувства вины и отвращения к самому себе, слабой надежды и решительного сопротивления уже месяц, а так и не приблизился к пониманию, что делать. И только подобными спонтанными поступками, вроде этого звонка Саре, глубже погружал себя в вязкую горячую лаву.

***

Ковер в гостиной был, наверное, старше самой Сары. Большой, протертый до состояния предельной тонкости и невесомости, утративший свой цветочный синий узор, превратившийся в неясных очертаний пятна, потускневший и выгоревший, он, тем не менее, никогда не подлежал даже рассмотрению вероятности выброса. Ковер тянулся за ногами, комкался, загибался на углах, не грел и не украшал, но его любили все: папа, Сара, Матеуш, гости, соседский кот, пробиравшийся к ним летними вечерами через балкон. Рената любила шутить, что половик лежал на этом самом месте ещё до возведения дома и даже пережил Лиссабонское землетрясение и последовавший за ним пятидневный всеобъемлющий пожар 1755-го. Но даже она не могла отказать себе в том, чтобы стянуть с дивана подушку, примостить её удобно под спину и расслабленно раскинуться на полу с бокалом вина в руке.

Матеуш сидел, по-турецки поджав ноги, аккурат в центре ковра, упершись локтями в колени и подперев голову. Перед ним лежала большая энциклопедия морских обитателей, подаренная ему Ренатой несколько лет назад и не заслуживавшая внимания Мэта до этой поездки. Сейчас он внимательно изучал содержимое книги, неторопливо и бережно переворачивая иллюстрированные страницы и оставляя в интересующих разделах крохотные закладки. Он пробегал взглядом красочные рисунки и краткие описания под ними, и периодически упирая в некоторые из них палец, сообщал деловито, что такие – рыбы, моллюски, осьминоги – водятся возле Мадейры, и Виктор их ловит на своём траулере.

Сара наклонилась и коротко поцеловала сына в острое плечо.

– Дорогой, хочешь горячего молока и шоколадное печенье?

Не отрываясь от книги, он молча закивал. Она встала с пола – суставы в коленях отозвались протестующим хрустом – и направилась на кухню.

В квартире было тихо, пусто, темно и пыльно. Дверь в папину спальню была плотно прикрыта, а в расположенном напротив кабинете круглосуточно горела лампа. Это было что-то исключительно иррациональное, но так Саре было спокойнее. Особо остро опустение чувствовалось на кухне. Здесь отсутствовал привычный запах, и поверхности не были заставлены обычными спутниками жизнедеятельности семейства Каштанью. На плите не стояла медная турка, которую никогда не прятали в шкаф, потому что кофе варилось чаще, чем донышко успевало остыть от предыдущего раза. На подоконнике в горшке, предназначавшемся изначально для комнатного растения, не было вечной кипы квитанций и счетов. К дверце холодильника не был примагничен лист с расписанием Матеуша на месяц. А в центре обеденного стола пустовала прежде всегда заполненная фруктами плетеная корзина.

Бронируя билеты Фуншал – Лиссабон, Сара сомневалась, стоит ли им останавливаться дома или лучше снять номер в гостинице. Но уже почти заказав комнату на несколько ночей, вдруг поняла, что это чистой воды безумие. И теперь, в последний вечер перед возвращением на Мадейру, она не жалела о таком выборе. Да, многое в квартире – сама квартира – напоминало об отце, но пора было научиться смотреть в лицо необратимости его ухода. Сара бродила по комнатам, проводила пальцами по корешкам оставленных здесь книг, открывала шкафы и трогала не понадобившиеся им на острове вещи, рассматривала оставленные в рамках фотографии. Эта квартира помнила не только папу, она помнила также и саму Сару, и Матеуша.

Она хорошо помнила, как вот так же разогревая молоко поздним вечером, Сара думала о том, что не представляет, как справиться с проживанием одной. Всё то, что прежде делал папа: менял лампочки, вызывал сантехника, опустошал почтовый ящик, размораживал в раковине мясо, вскрывал жестяные банки консервов и откупоривал бутылки вина, – представлялось невыполнимым для самой Сары. Ей никогда в жизни не доводилось жить самой. Рядом были родители: вдвоем ещё в браке, или поодиночке – сначала мама, потом папа. Но единственной взрослой, ответственной за наличие продуктов в холодильнике, своевременность оплаты коммунальных услуг, вызов электрика, когда искрила розетка, ей бывать не доводилось. И Сару пугала такая перспектива. Она боялась этого весь сентябрь и октябрь, а в ноябре стала бояться ещё больше: она окажется одной в совершенно незнакомом месте. Но был уже февраль, и всё оказалось не так сложно.

Сара научилась определять, как выглядит перегоревшая лампочка, и сумела найти электрика, когда лампочка не перегорела, но светильник всё равно не работал. Стоило ей столкнуться с чем-то новым, прежде относящимся к полномочиям папы, как выяснялось, что ничего сверхчеловеческого для решения этих проблем не требовалось. В конце концов, ей было уже не шестнадцать, и мир не казался приветливым местом, в котором не может не быть мамы. Ей было тридцать три, и в мире не было ничего, – кроме смерти, смерти родителей в первую очередь – чего Сара при необходимости так или иначе не смогла бы изменить.

Ей даже удалось изменить их с Мэтом. По истечении некоторого времени оглядываясь назад, Сара замечала разительное отличие между тем, какими они прилетели на остров вечной весны впервые, и какими готовились прилететь завтра. Матеуш медленно, но неотступно возвращался к своему прежнему состоянию. Он становился легче в повседневном общении, оттаивал к маме и окружающей среде, и хоть периодически – неожиданно и мощно – случались рецидивы замкнутости или агрессии, в целом прогресс был очевиден. Сама же Сара тоже замечала за собой признаки возвращения в нормальное состояние. Более того, теперь у неё в силу возраста Мэта, не требующего постоянного ухода, и удобного графика, не съедающего весь день, оставалось время на что-то, недоступное в Лиссабоне: неспешные прогулки и уютное время наедине с собой, принятие расслабляющей ванны или встречи с коллегами из «Ортона», посещения футбольных матчей сына и совместные просмотры любимых фильмов.

А ещё был Виктор.

Подхватывая с огня кастрюльку со вспенившимся закипевшим молоком, Сара улыбнулась этому имени. Она всё ещё ни капли его не понимала, но доверяла безоговорочно и неизменно наполнялась уютным теплом при мысли о нем. Высокий, статный, кареглазый, со стройной линией зубов, робко оголявшейся в смущенной улыбке.

– Мам? Мам!

По деревянному полу гулко пробарабанили торопливые шаги, и Матеуш с объемной энциклопедией наперевес вбежал на кухню. Он развернул перед Сарой книгу и ткнул пальцем в изображение крупного краба с непомерно длинными лапами и впечатляющих размеров клешнями.

– Вот такого – живого! – нам показывал Виктор, – от восторга Мэт едва не захлебывался собственными словами. – Он выпустил его на палубе, а мы с Рафаэлем пытались его поймать.

– Удалось?

– Нет, мы его только в угол загнали, а схватить не смогли.

– Отбивался?

Матеуш раздосадовано кивнул. Если бы ему удалось одолеть гигантского краба, история, конечно, приобрела бы совершенно новый, максимально захватывающий характер.

– Как думаешь, Виктор сможет когда-нибудь взять меня на корабль снова?

Сара подала сыну стакан горячего молока и потрепала непослушные волосы.

– Не знаю. Но завтра он будет ждать нас в аэропорту, так что сам у него и спросишь.

Мэт кивнул, слизывая оставшиеся после глотка молочные усы.

– Так здорово, что мы переехали туда и познакомились с Виктором и Рафаэлем, правда?

Сара скосила взгляд на иллюстрацию краба и улыбнулась.

– Исключительно точно подмечено!

Комментарий к Глава 8.

Паштейш – знаменитые португальские пирожные; корзиночки из слоеного теста с заварным яичным кремом внутри.

http://www.viphotels.com/Images/Lisboa-Gastronomia.jpg

========== Глава 9. ==========

Сара протерла ладонью запотевшее зеркало и впритык наклонилась к собственному отражению. Хотя многие – заигрывающие к ней мужчины, завистливые женщины и её пожилые пациенты – уверяли, что она выглядит очень молодо, сама Сара замечала на своём лице и шее следы всех тридцати трех лет, ни днем больше, ни днем меньше. Мимические морщины, дряхлость кожи, начинающей медленно сползать вниз под действием гравитации на веках и линии челюсти, западающие под глазами синяки как следствие хронической усталости, курения и алкоголя, несбалансированного питания и недостаточного количества и качества сна. Пятна, поры, капилляры, следы давних рубцов. Стоило немного поколдовать с косметикой и отступить от зеркала на шаг, как Сара Каштанью и в самом деле превращалась в весьма моложавую женщину, практически девушку. Но сейчас, с тяжело обвисшими мокрыми волосами и обмотанным вокруг тела полотенцем, она видела себя без маскировок и магии расстояния, а потому замечала все недостатки.