Текст книги "Большой дождь (СИ)"

Автор книги: Ulla Lovisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Глава 1. ==========

Матеуш ввалился на заднее сидение, с разбега ткнув её острым локтем под ребра. Сара отодвинулась от сына и посмотрела на его насупленный профиль. Он сделал это намеренно, конечно. В его одиннадцатилетнем тельце не было столько неловкости и веса, чтобы подобное можно было считать случайностью. К тому же обиды и злости хватало с лихвой, Матеуш всем видом демонстрировал матери своё недовольство.

Она вздохнула и обернулась к окну. Она была слишком подавленной, слишком растерянной и слишком уставшей после перелета, чтобы затевать ссору. Да ещё и при таксисте. Кроме того, детский психолог говорила, что Мэту потребуется некоторое время, что ему нужно немного пространства, свободы и понимания, чтобы справиться с этим периодом. Сара покосилась на сына: плечи подняты к ушам, обхватил себя руками, на голову натянуты объемные наушники, – из них прорываются наружу ритмы ударных – губы поджаты, переносица наморщена. Последние два с лишним месяца она видела Матеуша только таким и уже не помнила, – и постепенно теряла надежду на положительные изменения – как он выглядел и вел себя прежде.

Детский психолог советовала кардинально сменить обстановку, чтобы избавить мальчика от всех внешних раздражителей. Так, в изолированной от напоминаний об умершем дедушке среде, уверяла врач, Матеуш сможет быстрее и эффективнее справиться с внутренними переживаниями. Она вообще говорила слишком много и стоила неприлично дорого, чтобы иметь право на ошибку.

Сара подняла руки и помассировала пульсирующий тупой болью затылок. Она плохо переносила полеты. В самолетах ей было крайне неспокойно, голова разрывалась от скачков давления во время набора или потери высоты, в глазах жгло от сухости воздуха, в ушах стреляло. А во время взлетов и посадок – особенно в аэропорту острова Мадейра – её и вовсе начинало укачивать. Сара догадывалась, что это скорее нервное напряжение, чем расшатанность вестибулярного аппарата, но понимание причин не помогало избавиться от тошноты.

Она торопливо откупорила бутылку воды и сделала большой жадный глоток. Во время её первого прибытия на остров вечной весны около месяца назад – на собеседование в частную ортопедическую клинику – её сосед в самолете, очевидно нетрезвый англоговорящий турист, между прочим сообщил ей, что ожидающий их приземления аэропорт – самый опасный в Европе. Последующие несколько вылетов и прилетов на Мадейру стали для Сары настоящим испытанием на прочность не только ментальную, но и физическую. Прежде ей нечасто доводилось пользоваться услугами авиакомпаний, но в последнее время двухчасовые перелеты между Лиссабоном и Фуншалом стали неотъемлемой частью её еженедельной рутины. И теперь, приземлившись на Мадейре вместе с сыном и последним чемоданом, Сара Каштанью клялась себе, что уже никогда – не в ближайший календарный год – не поднимется в воздух.

Такси, тем временем, выкатилось из парковки и остановилось у обочины шоссе, ожидая свободное окошко в трафике. Справа от дороги – вниз по склону с тщательно подстриженным газоном, за компактно заставленной парковкой и ещё одним клочком зеленого травяного ковра – тянулся к горизонту океан. Его вода казалась темной и густой под низко нависшими, сулящими дождь, тучами. Мадейра – торчащая посреди Атлантического океана верхушка вулкана, с черными скалистыми пляжами, узкими извилистыми дорогами и крутыми зелеными склонами – контрастно отличалась от Лиссабона.

Выбор пал на этот остров случайно. Порой Саре даже казалось, что он был сделан не ею, а чем-то – кем-то – свыше. Реклама частной клиники в городе Машику, на острове Мадейра, предлагающей свои ортопедические услуги, всплыла контекстно в её электронной почте. Как ответ на её последние запросы в поисковике: «физиотерапевт вакансии частная клиника ортопедия». Клиника «Ортон», что выяснилось после перехода на сайт, была заведением, специализирующимся на лечении заболеваний опорно-двигательной системы у пожилых людей – основного источника туристического дохода острова. Здесь к вниманию отдыхающих пенсионеров предлагались целые оздоровительные программы, включающие в себя перелет и заселение в отель, несколько экскурсий и массу и необходимых, и с точки зрения медицины бесполезных, но красочных, оздоровительных процедур. К вниманию Сары Каштанью предлагалась вакансия физиотерапевта-реабилитолога.

Она хорошо помнила, как отставила чашку позднего – слишком позднего, дурная привычка – кофе и пожала плечами. Добавила к своему резюме пометку «проживаю в Лиссабоне, готова к переезду» и отправила по указанному в вакансии адресу. А через четыре дня она взяла выходной и купила билет на Мадейру.

Это было финансово удачное попадание. Чтобы заработать столько же, сколько предлагал «Ортон», в столице Саре приходилось несколько лет к ряду совмещать работу в государственной больнице с подработкой массажистом в сети дорогих тренажерных залов. Нередко случалось так, что в один вечер у неё были назначены несколько сеансов в разных спортзалах, и домой она возвращалась уже ближе к полуночи, вымотанная до предела. Папа сильно выручал её, особенно после выхода на пенсию, взяв на себя практически все заботы о Матеуше: готовку еды, собирание в школу, выполнение домашнего задания, посещение секции баскетбола и лечение простуд. Но в начале сентября его вдруг не стало. Было что-то трагично ироничное в том, что жизнь кардиохирурга забрал сердечный приступ. После немого оцепенения первых дней, после похорон и последующего за ними осознания, после моря слез и лавины безысходности и одиночества, наступил момент возвращения в реальность. И оказалось, что за Мэтом уже некому присматривать после школы. Так, Саре пришлось уволиться из тренажерного зала. Оклад в госучреждении – с её квалификацией и стажем – не подкрепляемый дополнительными источниками доходов грозил превратиться в ощутимые финансовые трудности. И то в ближайшие несколько месяцев. Так что она начала поиски.

Мадейра с её стабильно теплой и влажной погодой, с размеренностью её островной жизни, с неторопливостью и тишиной провинции, подходила так же и под настоятельные советы детского психолога. Найденный в Интернете риелтор подыскал для Сары материальное воплощение всех её требований: квартира или часть дома в новострое или капитально отремонтированном здании, с двумя спальнями и двумя санузлами, с просторной кухней, со всей мебелью, с балконом и с видом на океан. Подходящее место нашлось в многоквартирном доме в крохотном городке Порту-да-Круш, с населением меньше трех тысяч, просторной набережной и в получасе езды общественным транспортом до клиники. Тут Матеушу с его нелюдимостью могло бы быть комфортно. Комфортнее, чем в наполненном транспортом и туристами Лиссабоне, чем в дедушкиной квартире.

Сама же Сара к психологу не обращалась и смутно себе представляла, что ожидает от переезда помимо стабилизации материального состояния и улучшения эмоционального фона у сына. Исцеления от затянувшейся депрессии, избавления от тяжести воспоминаний и сожалений, готовности к новым горизонтам? Ей порой казалось, что она задумала это всё исключительно ради Мэта, не задумываясь о себе, не отдавая себе отчета в том, что жжет последние мосты. Её порой это очень злило. Ей порой это казалось несправедливым.

Она потеряла маму ещё подростком, она посвятила всю свою юность учебе и медицине, она не состоялась в своей личной – ни до Матеуша, ни уж тем более после – жизни, отказалась от специализации, к которой стремилась годами, ради физиотерапии, которая позволяла начать самостоятельную практику куда быстрее; не успевала быть хорошей матерью, оттолкнув занятостью и усталостью эти свои обязанности отцу. И вот теперь потеряла его, единственный и прежде несокрушимый столп опоры и поддержки. Но страдал Мэт, ходил к психоаналитику и демонстративно депрессировал.

После первой волны обиды чаще всего приходило сожаление о всплеске эмоций и успокоение. В конечном счете, Матеуш ничего не был ей должен. Возможно, не будь у неё сына, вопреки своему поведению всё же нуждающегося в её заботе, она бы тоже оказалась полностью нежизнеспособной и раздавленной в кашу. Но сын у неё был, она сама почти двенадцать лет назад приняла решение не прерывать беременность – хотя на последнем курсе медицинского университета, в виду грядущей интернатуры, аборт многим казался разумным выходом – и, смутно представляя масштаб грядущих трудностей воспитания ребенка без помощи его биологического отца, осмелилась рожать. Сара взяла на себя эту ответственность и не имела права сейчас от неё отказаться просто потому, что ей трудно.

Машина въехала в тоннель, и заполнившая салон темнота стала ритмично прерываться вспышками света равномерно расположенных на своде ламп. Сара отвернулась от окна и обратилась к таксисту:

– Извините, Вы не могли бы сделать радио погромче?

Водитель коротко улыбнулся ей через плечо и выполнил просьбу. Переливы бархатного голоса, исполняющего в сопровождении гитары грустную мелодию фаду*, заглушили прорывающуюся из-под наушников Матеуша барабанную дробь.

Сара сползла на сидении вниз, откидывая голову на спинку и закрывая глаза. Ей нужно будет некоторое время, чтобы свыкнуться с происходящим. Ей нужно будет время понять, что она здесь одна. Что единственная, прошедшая сквозь испытание графиком работы и нервными срывами, подруга осталась на материке, в двух часах лета от Фуншала. Ей нужно будет очень соскучиться или отчаяться, чтобы снова решиться сесть в самолет.

***

Такого подвоха Виктор Фонеска не ожидал. Он стоял у разинувшего – словно пасть – капот автомобиля, закинув руки под затылок и думая, что делать. Он привычно возвращался из Фуншала после продажи свежего улова нескольким ресторанам и торговцу на центральном рынке, заехав на обратном пути в Penha d’Ave. В этот ресторанчик, существующий в центре Порту-да-Круш не менее полувека, он всегда привозил лучшее из пойманного. Ящик рыбы неизменно принимал сам владелец, а его супруга – с ухудшением здоровья всё реже появляющаяся на пороге заведения – часто подавала ему вкуснейший кофе в чашке тончайшей керамики и красивейшей синей росписи. Виктор всегда возвращался домой одной и той же – самой короткой, но самой крутой – дорогой: прямо к амбулатории, налево, мимо продовольственного магазина и библиотеки и вверх, на самый пик холма, увенчанного его домом.

И вот этим утром его верная Тойота, приобретенная семь лет назад у официального и проверенного дистрибьютора новой, все это время свято хранимая как зеница ока, вдруг посередине подъема потеряла половину мощности. Виктору пришлось вжать педаль газа в пол, чтобы заставить белый массивный пикап продолжать движение, а не замереть на повороте и покатиться неконтролируемой грудой вниз.

Оказалось, что у одного из цилиндров двигателя отошел контакт и перестал давать искру. Перед такой поломкой Фонеска был бессилен. Будь это забившаяся форсунка или что-то в этом порядке, он мог бы попытаться – и, вероятно, весьма успешно – исправить ситуацию, но с электроникой он не дружил. Особенно в таком дорогом и мудреном японском автомобиле. Ничего другого, кроме как отправлять Тойоту в сервис, не оставалось. Он опустил руки и снова склонился над двигателем.

Виктор не мог обходиться без машины. Принадлежащий ему рыболовецкий траулер был пришвартован в порту Фуншала, в тридцати километрах, и выходил в море чаще всего ещё затемно, когда общественный транспорт ещё не начинал работу. Кроме того, продажа своей доли сверхпланового улова была значительной частью его дохода, и ящики охлажденной и разделанной рыбы без вместительного пикапа превращались из товара в бесполезный стремительно портящийся груз. Прежде неизменно надежная машина подвела Виктора в самый неподходящий момент.

Он раздосадовано вздохнул и потянулся к двигателю, бесцельно вертя в пальцах отошедшие проводки. Из-под ворота футболки выбилась золотая толстая цепочка и свесилась вниз, болтаясь возле носа. Виктор подхватил надетое на неё кольцо и сунул в рот, прерывая его размеренное покачивание перед глазами. Это было его обручальное кольцо, и почти два года он не носил его на пальце, но и не снимал с шеи. Оно никогда не было просто ювелирным украшением, давно перестало быть только данью памяти и превратилось в настоящий талисман. Виктор Фонеска часто зажимал кольцо в кулаке, прикладывал к губам или водил им по лицу, закусывал цепочку и наматывал вокруг пальцев. Это помогало сконцентрироваться или отвлечься, успокоиться и, конечно, вспомнить. Думая о жене, он всегда безотчетно хлопал ладонью по груди в поисках затерявшейся под одеждой подвески.

Бруны не стало ранней весной 2008-го. Первые признаки начали проявляться задолго до установления диагноза: она стала заметно меньше есть и скрупулезнее относиться к составлению своей диеты; затем отказалась от мяса, поначалу объясняя это согласием с теоретической базой вегетарианства как движения, и лишь через длительное время призналась, что ощущает дискомфорт от употребления мясных и молочных продуктов. За этим последовали консультации с гастроэнтерологами и многочисленные анализы, подозрения падали на весь спектр желудочно-кишечных заболеваний: от непереносимости лактозы до гастрита и язвы. В конце 2006 была частная клиника в Фуншале, вылет в Лиссабон и встреча с первым онкологом. В январе 2007 диагноз – рак желудка – был подтвержден. Спустя несколько месяцев и бесконечную череду докторов было также безапелляционно подтверждено, что операция бесполезна. Она не остановит распространение опухоли, уже давшей на этой стадии метастазы в диафрагму и легкие, и не уменьшит боли.

Бруне Фонеска был тридцать один год, у неё было двое детей и муж, не желающий ничего слышать о смиренном согласии с диагнозом, но она всё равно отказалась от химиотерапии. Виктор злился, кричал, угрожал немедленно бросить её и детей; предлагал взвесить все за и против ещё раз; упрашивал, умолял подумать о будущем их семьи, падал на колени, плакал. Но Бруна была непреклонна. Она не хотела превращать свой последний год в безнадежную гонку наперегонки с непобедимым раком, проводить оставшееся ей время в палатах, прикованной к капельницам. А затем наступил последний март в её жизни.

С точностью до дней подсчитывая прошедшее с её смерти время, Виктор удивлялся, как смог продержаться эти два года. Даже в последние месяцы, заполненные сильной болью, рвотой и затуманенным сильными анестетиками рассудком, Бруна была двигателем всего в их семье. Виктору казалось, что он ни на что не способен без мягкого, но внимательного контроля жены. Он знал её с юности, – с детства! – был с ней столько лет, что уже и не представлял, как это: быть без неё. Ему казалось, что всё, что он планировал и делал, чувствовал и думал, всегда зависело от Бруны и происходило только из-за неё. Ему казалось, он не знает, как без неё жить.

Ему до сих пор так казалось. Потому он не мог расстаться с кольцом, или переехать из дома, собственноручно построенного для неё и их семьи, или бежать из города, как советовали родители и друзья. Даже Бруна в их последний совместный рождественский вечер завела беседу о том, что ему, Виктору, ни в коем случае нельзя отдаваться трауру и ставить на себе крест. Но он решительно отказывался понимать, что они все от него хотят.

– Пап?

Удерживая кольцо между губ, и не оборачиваясь, Виктор промычал:

– Ну?

Он выпустил отошедший от двигателя провод и теперь бесцельно блуждал взглядом по отсеку, прячась от дочери под капотом. В последнее время с Фернандой было особенно тяжело. Летом ей исполнилось четырнадцать, и достижение этого возраста сработало словно какой-то спусковой клапан. И прежде замкнутая и отстраненная, она превратилась в какую-то непробиваемую стену, капризную, истеричную и требовательную.

– Ты говорил, что мы поговорим, когда ты вернешься. Ты вернулся?

Виктор закрыл глаза, глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Каждый скандал разгорался с подобных разговоров, когда Фернанда срывалась на слезы, а он – на крик. Не поддаваться на провокации порой было трудно, иногда это просто не помогало, но Виктор старался.

– Да, я вернулся, – сухо ответил он, снова толкая пальцем оторвавшийся контакт. Они были чем-то похожи на этот обесточенный цилиндр. Сосуществовавшие прежде в мире, любви и понимании, они вдруг утратили возможность взаимодействовать, когда не стало соединяющего элемента – Бруны. И если Тойоту можно пригнать на СТО, то к кому обратиться для устранения этого напряжения между ним и дочерью, Виктор не знал.

– Ты не передумал насчет вчерашнего?

Он снова закрыл глаза и нахмурился. Очередная ловушка. Всякий разговор с дочкой – как хождение по зыбучему песку. Если он скажет, что не передумал, она мгновенно разрыдается. Если он заведет весь разговор заново, она разрыдается несколькими минутами позднее. Непростой выбор.

– У меня не было особой возможности передумать, Фернанда, – взвешивая и отчеканивая каждое слово, ответил Виктор. – Потому что я мало что понял. Объясни мне, пожалуйста, без слез и хлопанья дверью, зачем тебе вторая пара джинсов?

Вчера он сказал ей «нет» на просьбу выделить деньги на покупку пары с порванными коленками. Экономия на элементарной одежде не была основополагающим элементом его методики воспитания или ведения семейного бюджета, но это была вторая пара штанов за последние три недели. И на первую Фернанда выбивала деньги с такими же истериками, обвиняя отца в том, что он «жмот, тупица, и она вообще больше никогда в жизни у него ничего не попросит, даже если останется голодной и холодной». Этой цитате, всплывшей в его голове, Виктор скривился.

– Ты издеваешься, да? – пискливо вскрикнула Фернанда за его спиной.

– Нет, – растягивая слова, парировал Виктор. – Я просто прошу объяснить мне внятно.

– Разве это изменит твоё мнение?

– Разве ты не на это рассчитываешь?

– Ну что такого сложного в том, – похныкивая, заныла Фернанда. – Чтобы просто выделить мне пару десятков евро?

– В том, что я не вижу смысла в трате пары десятков евро на вещь, аналогичную той, которая у тебя уже есть! – не сдержав прорвавшегося наружу раздражения, выпалил Виктор и тут же пожалел. Фернанда за его спиной всхлипнула.

– Тебе просто жалко, да?

– В чем принципиальное отличие рваных джинсов от целых, которые у тебя уже есть?

– В том, что они другие, – писклявым от едва сдерживаемых слез голосом сообщила Фернанда. – И модные. И красивые! Вот, как у неё!

Опять она собиралась подсунуть ему под нос какой-то из своих многочисленных глянцевых журналов, которыми она отгораживалась от отца и брата за обедом. Эти мало походящие на живых земных существ модели с плоских страниц, служащих его дочери непоколебимым авторитетом, доводили Виктора до острого желания сжечь к чертям на ритуальном огне и проклятые джинсы, и стопку опостылевших журналов. Он с грохотом захлопнул капот.

– У кого «у неё»?! – рявкнул он дочери, скомкавшей лицо в рыдании. Фернанда ткнула пальцем куда-то за машину. Проследив взглядом за этим жестом, он заметил замершую в распахнутых воротах женщину. Она стояла, в замешательстве и смятении округлив глаза и растянув губы, занеся руку к металлической створке, но так и не постучав. На ней и вправду были джинсы с горизонтальными неровными прорывами на коленях.

– Здравствуйте, – обратился он к гостье, а Фернанда, издав гортанное завывание, крутнулась на пятках и помчалась в дом, сотрясаясь в надрывном плаче.

– Здравствуйте, – с едва уловимым акцентом отозвалась женщина в желанных Фернандой рваных джинсах. – Простите, я, очевидно, исключительно не вовремя.

– Ничего подобного. Это наш обычный способ общения в последнее время.

Гостья с пониманием кивнула. Виктор вытер руки о края футболки и, торопливо спрятав под ткань повисшее на цепочке кольцо, двинулся вдоль машины к воротам.

– Тяжелый возраст, – согласилась она и улыбнулась. – Ещё каких-то два-три года и всё пройдет, как страшный сон.

– Два-три года? На столько меня не хватит, – хохотнул он, останавливаясь. – Я могу Вам помочь?

– Да, надеюсь, можете, – улыбаясь ещё шире, ответила гостья. Она была высокой, но хрупкой, с собранными в хвост угольными волосами и контрастно светлыми голубыми глазами. Она не была похожа ни на кого из тех, кто когда-либо жил в Порту-да-Круш. Виктор был уверен, что не видел её прежде. Словно читая его мысли, гостья протянула ему узкую ладонь: – Меня зовут Сара. Я сегодня переехала в тот дом через дорогу, – она через плечо кивнула на четырехэтажный многоквартирный памятник модернизма с черными панелями стен и стеклянными балконами, стоящий на зеленом склоне словно вырви глаз среди традиционных покрытых черепицей частных домов.

– О, добро пожаловать, – пожимая протянутую руку, ответил он. – Я – Виктор.

– Очень приятно, – её пальцы выскользнули из его кулака и сомкнулись с другой рукой в нерешительно шевелящийся комок. – Виктор, у Вас случайно не найдутся молоток и гвозди?

– Случайно найдутся, – кивнул он. – Позвольте узнать, зачем?

– На меня обвалился настенный шкаф.

Виктор не сдержал короткого снисходительного смешка и сообщил весело:

– Сара, он на Вас снова обвалится, если вы его на гвозди повесите. Подождите тут.

И он повернулся и пошел к дому, а Сара осталась стоять в воротах и смотреть на его удаляющуюся широкую спину.

Неприятно ныло ушибленное плечо, в голове пульсировали мигрень и злость. Когда они вошли в квартиру, Матеуш, соизволивший уменьшить громкость своей музыки, но не снять наушники, прямиком из входной двери направился в туалет, а оттуда – в одну из спален. И захлопнул за собой дверь, проигнорировав приглашение осмотреться и вопрос о том, не голоден ли он. Саре стоило небывалого самообладания отпустить этот колкий инцидент.

Оттягивая себя от проваливания в обиду, она отправилась на пустую и пыльную кухню искать в коробках кофеварку и чашку. И пока на плите – с которой пришлось порядочно повозиться прежде, чем из неё вместо резко воняющего газа появился огонь – в медной турке готовился кофе, она принялась вытирать ближайшую к ней полку и водружать туда чашки. На середине процесса навесной шкаф резко накренился, сметая всю помещенную в него посуду в одну сторону, а затем – не успела Сара даже толком осознать происходящее – вовсе оторвался от креплений и со звонким дребезжанием разбивающейся керамики рухнул на неё.

Стерпеть то, что на этот грохот и её болезненный вскрик Матеуш даже не выглянул из комнаты поинтересоваться происходящим, Сара уже не смогла. На плите зашипел убегающий кофе, когда она влетела в комнату сына, пылая краской ярости. Она выпалила в его безразличное лицо, что ему, «бездушному куску неблагодарности даже из эгоистического самолюбия и инстинкта самосохранения не захотелось поинтересоваться, не убилась ли его мать», и что-то о том, что она сыта по горло его депрессией и подавленностью, и что она не намерена позволять ему так себя вести и впредь. А затем, сотрясаясь всем телом и лишь начиная смутно ощущать боль в травмированном плече, Сара выскочила на балкон. Здесь она судорожно, едва не давясь дымом, выкурила две сигареты к ряду и, лишь немого успокоившись, мысленно вернулась к самой насущной проблеме – разгромившему половину посуды и перегородившему кухню шкафу.

Комментарий к Глава 1.

Фаду – стиль традиционной португальской музыки, родившейся в Лиссабоне. Это очень меланхоличные мелодии, исполняющиеся одной или двумя гитарами, и грустные тексты, повествующие об одиночестве, ностальгии и море.

Одна из самых популярных за пределами Португалии исполнительниц фаду – и горячо любима автором – Mariza.

========== Глава 2. ==========

Из-за нависшей над океаном скалы показались первые лучи света. Неясная линия горизонта, почти неразличимая между спокойной гладью воды и темным предрассветным небом, вздернулась несмелыми алыми мазками. В Порту-да-Круш начиналась суббота, и Сара встречала свой первый выходной у распахнутого окна. Кухня была заполнена урчанием жарящейся на сковородке яичницы, терпким ароматом кофе и холодным утренним воздухом.

Итоги первой недели на Мадейре были – к удивлению самой Сары – обнадеживающими: на работе всё пошло гладко, количество разобранных коробок стремительно уменьшалось, вещи легко находили свои места в новой квартире, Матеуш исправно и беспрекословно посещал местную школу. Кажется, даже смог завести первого друга. Накануне вечером, вернувшись домой после работы, Сара Каштанью застала сына играющим в приставку в компании мальчишки, представившегося Рафаэлем. При госте она лишь предложила им двоим угоститься привезенной ею пиццей, но после его ухода вызвала Мэта на разговор.

– Матеуш, послушай. Я хочу, чтобы ты знал: во-первых, я рада, что ты заводишь друзей; во-вторых, я не против того, чтобы ты приводил их в дом.

Сын сконцентрировал на ней взгляд, что контрастно отличалось от ставшего уже привычным блуждания глазами в пространстве, и подсказал:

– Но?

– Но спрашивай у меня разрешение, будь добр. Заранее.

Мэт передернул плечами и бесцветно бросил:

– Ладно.

– И я также хочу, чтобы твои гости тоже заранее спрашивали у своих родителей разрешения прийти к нам. Идет?

– Резонно, – деловито поджав губы и вдумчиво кивнув, согласился Матеуш.

Это был один из самых продолжительных и многословных разговоров с сыном за последний период, чему Сара не могла нарадоваться. Он выслушал её, не натягивая демонстративно наушники и не уходя в другую комнату, и отвечал спокойным, ровным голосом. Заметный прогресс. Кроме того, все пять дней в новом классе прошли без единой драки – небывалый результат для этого учебного года. Возможно, детская психолог всё же кое-что смыслила.

Сара отставила парующую чашку кофе на подоконник и вернулась к плите. Ко всем прочим успехам минувшей недели можно было также приписать то, что больше её не атаковала мебель: ни на кухне, ни в остальной квартире. Сосед из дома напротив – традиционно белого, с рыжей черепицей и зелеными деревянными ставнями на окнах – сделал её кухню безопасным местом. Вместо одолжить молоток и гвозди, он сам вооружился дрелью, дюбелями и водяным уровнем и вернул восставший шкаф на стену. Попутно также сняв и надежнее закрепив соседние полки. На всё у него ушло около пятнадцати минут, после чего он вежливо отказался от благодарственного кофе и ушел. Эта безвозмездная помощь, – попросить о которой Сара долго не решалась, рассматривая соседа со своего балкона – кажется, была первым знаком того, что Мадейра её не подведет и оправдает оказанное ей доверие. Впрочем, от полки, упавшей на неё в первый день, Сара неизменно отскакивала, торопливо вытянув оттуда нужную посуду. На всякий случай.

В четверг звонил старый друг отца, спрашивал, как добрались и обжились. Сара помнила его с самого раннего детства, он был запечатлен на всех имевшихся у неё фотографиях с семейных празднований, и разговаривать с ним ей в последнее время было непросто. Рядом с ним постоянно колыхалась неясная тень отца, а Саре, как и Матеушу, было очень нужно свести напоминания к минимуму.

В среду звонила Рената.

– Я тебя умоляю, скажи, что ты пошутила. Что ты на самом деле просто уехала в отпуск и через неделю вернешься, – звонко и громко, хорошо поставленным голосом преподавателя, читающего шумным студентам лекции, заявила она. Сара отшутилась, и разговор медленно сместился к очередной ссоре Ренаты с новым кавалером, к последним университетским слухам, к обсуждению грядущих праздников и планам касательно их отмечания. Но затем снова вернулся к Мадейре.

Сара и сама не знала, что именно чувствует и думает о своем переезде. Казалось, она ещё не сумела полностью осознать это как свершившийся факт. Но Рената требовала ответов, так что Сара рассказала подруге о новой квартире и агрессивной мебели, о готовых выручить соседях и открывающемся из окна виде. О том, что из-за горного ландшафта острова здесь поздно – около восьми утра – рассветает и рано темнеет, а потому с графиком работы с девяти до шести Сара уходит из дома и возвращается затемно. И что пока к этому не привыкла. Этого объема текста показалось Ренате достаточным для закрытия вопроса. Тридцатиминутный телефонный разговор был окончен.

Накрыв на стол, Сара протиснулась в коридор, суженый до полной непроходимости неровными стопками спрессованных коробок. Постучалась в дверь спальни Матеуша и, так и не получив изнутри ответа, вернулась на кухню. Всю неделю это пространство было оккупировано полуфабрикатами и едой навынос из случайно попавшихся Саре на глаза ресторанов. Этот беспредел пора было прекращать. Позавтракав в одиночестве и вылив в себя остывший у распахнутого окна кофе, она черкнула Мэту короткую записку о том, что уехала на рынок в Машику, и вышла из квартиры.

***

Месяц приближался к концу, а это означало, что Виктор Фонеска был погребен под кипами бумаг: выставленными портом счетами, актами приема от поставщика, квитанциями из страховой, уведомлениями от банка, напоминаниями налоговой и прочей макулатурой. Он работал как частный подрядчик, вел свои дела сам и потому был вынужден в одиночку бороться с надвигающимся финансово-отчетным цунами. Виктор дружил с математикой ещё со школы, но от всех получаемых накладных – особенно от владельца рыбного порта – можно было лишиться рассудка даже при наличии ученой степени. В ворохе этих бумаг, в хитросплетении столбцов, формул, дат и тарифов непросто было найти окончательное, необходимое к оплате «итого». Очевидного обмана в портовых квитанциях не было, но составлялись они так запутано, что спешка и невнимательность приводили к значительным переплатам. О которых порт – в свою очередь – оповещать судовладельца не торопился.

Поэтому Виктор следовал принципу: по одной проблеме за раз. Сегодня требовала решения самая глобальная из них – расчет с портом за тоннаж, отходы и швартовку. В ноябре из-за двухдневного шторма к этим расходам также добавилась пеня за неоговоренный простой у причала, и на перерасчет и проверку указанной к оплате суммы Фонеска потратил почти два часа вечером накануне. И вот теперь, не выспавшись и с забитой цифрами головой, он зевал в очереди к кассе. В единственном работающем в субботу отделении банка собралось около десятка человек, сонных и неторопливых в это раннее утро. Наблюдая за тем, как медленно сменялись у окошка клиенты, он начинал всерьез опасаться, что не успеет до закрытия.

– Виктор?

Он как раз протирал слипающиеся глаза, когда кто-то приобнял его за пояс, потому он так и оглянулся: с занесенной к лицу рукой. За спиной оказалась Габриэла, бывшая одноклассница и головная боль последних двух лет. Приземистая, крепко сбитая, с широкими бедрами и смуглой кожей – словно портрет типичной молодой жительницы Мадейры – она была напористой и не желала принимать отказ, пусть вежливый и мягкий, но безапелляционный, за окончательный ответ.