сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
Нравы в окружении Темного Лорда были весьма свободными, и мне волей-неволей приходилось участвовать в различных мероприятиях, носивших чувственную окраску, но ни разу я так и не понял, что люди находят в тесных контактах друг с другом. Мне секс не приносил ничего, кроме краткого удовольствия в конце акта и бесконечного чувства гадливости после него. Я откуда-то знал, что все должно быть не так, по-другому. Волшебно до потери сознания, до разноцветных кругов перед глазами. Должно хотеться умереть — во время, и жить вечно — после. Должно быть до судорог, до хриплого крика хорошо. Должно быть по любви.
Очевидно, что, проснувшись однажды ночью с непривычным приступом чувственности, я ощутил страх. Самый настоящий ужас. Мысль, что я стану одержимым гормонами идиотом так не вовремя — в самый разгар войны — казалась мне кошмарной. Я проверил себя на все мыслимые и немыслимые примеси в крови, наследия, зелья, ритуалы и не обнаружил ровным счетом ничего. Ничего, кроме странной печати в ауре. Я бы никогда не обратил внимания на нее, если бы не обострившаяся во время безумной гонки за выживание паранойя. Что это такое, я так и не разобрался до конца, но вот все вместе: то пробуждение в Блэк-холле, странное отвращение к сексу, неожиданно накатившее возбуждение — все говорило о том, что у меня… что я ждал кого-то. Кого-то совершенно определенного. Не зная как, почему, зачем и кто провел надо мной не самый светлый ритуал, я просто осатанел. Мне хотелось убить кого-нибудь, лишь бы снова вернуть ту холодную расчетливость, что была мне свойственна раньше. Которая была мне так нужна — впереди был год директорства в Хогвартсе, в течение которого мне должен был понадобиться каждый гран моего спокойствия и трезвости.
Но, как назло, тело, видимо, решило взять реванш за годы воздержания. Я сходил с ума. Все, над чем я смеялся у других, все, во что не верил, рухнуло на меня в один миг. Безумные сны, в которых я вытворял такое, что до сих пор стыдно вспомнить, постоянное острое душное возбуждение, желание, давным-давно позабытое желание взаимности, быть чьим-то, принадлежать, — все это доводило меня до края.
И вот то самое озеро, в которое я бросил для тебя меч Гриффиндора. Зима, снега в лесу по колено, и ты. Тощий, синий от холода, заросший до неузнаваемости. В этот момент я все понял, и готов был… готов был либо перерезать себе горло, либо броситься к тебе. То ли чтобы утопить, то ли… Уизли появился удивительно вовремя, иначе я даже не знаю, что бы я вытворил. Мне было нельзя показываться тебе, но доводы разума для меня не значили в тот момент ничего. Ни-че-го.
У меня потом было несколько месяцев, чтобы все обдумать. Я пришел в Блэк-холл, стал расспрашивать Вальбургу Блэк, но ее чокнутый портрет ничего не мог мне рассказать. Она орала о каком-то ритуале, о Поттерах и жертве, но ни слова не сказала обо мне лично. И тогда я решил, что эта ведьма сделала что-то со мной в то самое лето, что я провел в ее доме. Каким-то загадочным образом превратила меня в твоего раба. К тому времени я так устал подчиняться, изворачиваться и лгать, что мысль о смерти перестала казаться мне чем-то ужасным.
Вымаливать знаки внимания у мальчишки, которого я терпеть не мог, подчиняться ему, сходить с ума от желания… Я надеялся, что Нагини завершит фарс, который я привык считать своей жизнью, но ты… Ты как всегда решил все по-своему. От прикосновения твоих пальцев, зажимающих рану на шее, меня будто молнией ударило. Я смотрел и смотрел на тебя, пытаясь поймать взгляд, понять, зачем ты делаешь то, что делаешь? Что тебе нужно от меня? Не рассказал ли тебе твой блохастый крестный о том, что его семейка сделала со мной? А потом я потерял сознание, и последним, что я видел, были твои глаза.
— Я пришел к тебе в Мунго, — тихо сказал Гарри. — Я… я же ничего не знал. Я был опьянен победой, восхищен тобой, твоим подвигом, эйфория кипела во мне, как Феликс Фелицис, как амортенция. Я был свободен. Я любил весь мир, всех людей в нем. Хотел счастья для всех и в особенности — для тебя.
— Глупый мальчишка, — усмехнулся Северус. — Если бы ты знал, в чем для меня заключалось счастье, то сбежал бы, сверкая пятками, назад, к друзьям и красавице невесте.
— Не глупее тебя. Что тебе стоило сказать мне? Что стоило не отталкивать, не оскорблять?
— И как ты себе это представляешь? Еле живой старый урод хватает тебя своими костлявыми руками и хрипит о своей неземной страсти?
— Ты никогда не был уродом, а я все равно догадался. Вернее, меня навела на мысль Джинни, закатив очередной скандал. Сказала, чтобы я убирался к тебе, раз с тобой мне интереснее, чем с ней. Я так и сделал. Сидел в твоей палате, пока ты спал, а потом зачем-то взял тебя за руку. И понял, что не хочу отпускать.
— Ерунда. Будто ты мог знать, чего хочешь.
— Знать, — усмехнулся Гарри. — Когда-то ты тоже говорил «я чувствую» вместо «я знаю». Мерлин, как я тебя люблю, Северус.
— Я знаю. То есть… я чувствую это. Особенно сейчас, когда мне наконец удалось вспомнить. Удалось выяснить все до конца.
— Так ты…
— Я тоже был там, с тобой, на протяжении самых счастливых шести недель в моей жизни. Я прожил заново каждое мгновение. Без сожалений и чувства вины. Без оглядки на прошлое, которого у меня тогда еще не было. Вместе с собой восемнадцатилетним я бродил по этому дому и видел его совсем по-новому. Как и тебя. Ты рос на моих глазах, и я как-то совершенно не заметил, каким мужчиной ты стал. Я будто… увидел тебя со стороны. Таким, каким ты был для меня в восемнадцать — сильным, самостоятельным, умным, решительным, справедливым. Будто пелена с глаз упала. Я вроде и ревновал тебя сначала. Мерлин, какая глупость — ревновать к самому себе, к своей молодости, открытости, порывистости, умению любить без оглядки. Я называл тогда себя сегодняшнего старым козлом и бесчувственным сухарем и, наверное, был прав.
— Нет.
— Да. Я вспомнил, с каким жаром ты отвечал на мои неумелые провокации, как страстно часами занимался со мной любовью, с какой нежностью целовал. Я… выгорел изнутри, Гарри. Нет больше того наивного мальчика, который так понравился тебе. Канул в лету, растратил себя.
— Я полюбил тебя взрослым, харизматичным, мрачным и опасным до дрожи в коленях. Я готов был молиться на тебя, стелиться тебе под ноги, перевернуть мир. Юный Северус лишь помог мне понять, сколько я сам значу для тебя, не более.
— Мерлин, неужели за столько лет ты так этого и не понял? Нужно было мотнуться в прошлое, чтобы понять, что я тебя… как я к тебе отношусь?
— Даже сейчас ты не можешь произнести этого вслух. Ч-ш-ш, молчи. Я не собираюсь тащить из тебя чертово признание стальными клещами. Все, что нужно, я уже слышал. В конце концов слова — это всего лишь сотрясание воздуха, ты сам это сказал.
Северус сел на кровати, по-турецки подвернув под себя длинные ноги, собрал волосы в низкий хвост и очень серьезно ответил:
— Когда мы впервые занимались любовью, не в туманном прошлом, а относительно недавно — какой-то десяток лет назад, я почувствовал, как ненасытная, алчная пустота, пожиравшая меня всю жизнь, схлопнулась. Исчезла, захлебнувшись твоим светом. Я стал целым. За один твой стон я готов был снова пройти войну от начала и до конца, убить Дамблдора, попытаться умереть самому, лгать Лорду, спать по три часа, варить яды и пытать магглов. Если ты хочешь называть это банальным затертым словом, давно утратившим первоначальный смысл — твое право. Но не заставляй меня ставить все, что я испытываю к тебе, в один ряд с пошлостью, тоннами льющеюся из колдорадио. «Котел, полный любви»…
— Иди ко мне, Северус. Я понял, я все-все понял. Поцелуй меня, а? Или поцелуи тоже давно утратили свой сакральный смысл, который…
— Мерлин, какой же ты еще дурак, Поттер. Беру свои слова обратно. Не увидел я тебя другими глазами, просто в силу юности и неопытности принял тебя за взрослого человека. Руководствовался соображениями «крупный — значит взрослый». Ошиб… м…
Дальше Гарри его не слушал. Зачем? Ведь слова — это просто сотрясание воздуха, в этом Северус прав.
Впрочем, Северус всегда прав, и зря два года назад Гарри замял начатый им разговор о наследниках. Леди Блэк на них надеялась, негоже подводить предков, тем более, что колдомедицина в области суррогатного материнства за последнее десятилетие шагнула далеко вперед.
Еще два-три маленьких, худеньких глазастых мальчугана, как две капли воды похожих на Северуса — что может быть лучше?
