Текст книги "Кровавобородый (СИ)"

Автор книги: trista farnon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Погоня эта привела его на самый край круто опускавшегося в предгорную долину склона. Задыхаясь холодным и пустым своим дыханием, как будто воздух был жидок и гибельно пуст, Кили шагнул ближе к краю и, оцепенев от ужаса, увидел, что склон внизу черен и шевелится, как муравейник – сотни чернодоспешных орочьи фигур взбирались по нему, выше и выше. Сломя голову Кили бросился назад, к темневшему высоко над ним черному провалу ворот. Успеть, успеть, предупредить остальных! Забаррикадировать разбитые створки, уйти дальше, может быть, получится спастись через западные ворота!..

Баррикадировать было нечем и некогда, и, взгромоздив шаткой стеной все хоть сколько-то тяжелые валуны, какие лежали разбросанными в привратном зале, Кили и остальные ушли за мост. Тут Кили помедлил. Лучников, считая его самого, было семеро. Мост им не удержать – орков слишком много, не удастся стрелять с такой скоростью, чтобы ни один не сумел перебежать на ту сторону. Но попытаться было нужно. Дать остальным больше времени, чтобы уйти: если западные врата свободны, уцелеет хоть кто-то из их отряда.

Отправив остальных вперед, Кили и шестеро других остались на уводящей к жилым залам лестнице, высокой резной балюстрадой повернутой к мосту, так, что за нею можно было укрыться от вражеских лучников, поделили стрелы и приготовились к бою. Орки хлынули на площадку перед мостом, как вино из опрокинутого кувшина, мгновенной широкой волной. Мост потянул из жуткой этой кудели тонкую стальную нить. Засвистели стрелы – гномы первыми отпустили тетивы, но орки быстро поняли, где прячется враг, и ответили тучей собственной пернатой стали. Железный град загремел по камням. Как заведенный, Кили рвал и рвал тетиву, одну за другой выхватывая из-за плеча стрелы, но не каждая находила цель: потеряв первую люто ринувшуюся прямо под стрелы дюжину, орки подняли над головами щиты и шли так тесно друг к другу, что попасть можно было только в ноги первого или в бока остальных, но балюстрада не давала выстрелить с такого широкого угла. В конце концов первые враги ступили на другую сторону моста и бросились к лестнице.

– Все, уходим, – крикнул Кили. – Скорее!

Они бросились бежать. Нужно было догнать остальных и надеяться, что Западные ворота свободны.

***

«Когда лучники, в числе их и наш король, остались прикрывать наше отступление, мы, как и было приказано, кратчайшей дорогой по верхним горизонтам отправились на другую сторону гор. Грохот барабанов в глубине гнал нас вперед – звук этот был страшен. День мы шли без происшествий. Несколько раз видели отсветы факелов, близящихся к нам из встречных коридоров, но каждый раз нам удавалось избежать столкновения – было ясно, что силы уж слишком неравны. Западная часть, больше рабочая, чем жилая, пострадала сильнее от разрушений и запустения, и порой мы едва могли сообразить, где же находимся и не свернули ли мы не туда. Но в конце концов наш торопливый путь вывел на обозначенный на карте совершенно ясно перекресток: два длинных пустых, лишенных ответвлений коридора сходились здесь под безупречно прямым углом.

Лучше бы мы сбились с пути».

Гладкая шелковая ленточка собственных слов помогала хоть за что-то держаться, не утонуть в ужасе, по самые вершины гор наполнявшем Казад Дум, пока он брел по скользкому от крови коридору, единственный выживший в их отряде.

«Оба пути от перекрестка вели к воротам, один забирая к югу, второй к северу. Мы долго спорили, выбирая, каким пойти, и в конце концов решили разделиться. Если один путь заведет в ловушку, у других еще будет шанс. Я был с теми, кто отправился южным путем.

Мы шли долго: коридор вел прямо и прямо, и ни одна дверь не открывалась в него, в обе стороны были гладкие стены. И когда из-за поворота впереди, без факелов, без грохота шагов, бросились ждавшие нас орки, нам негде было скрыться».

Он много схваток видел, много крови, много смертей, но это не укрепило его – бумага сгорает в огне и размокает в воде, а не закаляется. А это не битва была – это была бойня. Он хотел бы не помнить, но не мог выдавить из раненого своего разума этот яд и все видел перед глазами слитное рычащее месиво железа и плоти, беспорядочно рубящие во все стороны клинки и то, как темнота становится жидкой и бьет, плещет на стены густыми горячими струями. Его задело в висок, и он упал – это-то и спасло. Орки не различили еще живого в горе на куски изрубленных мертвецов, и когда он очнулся, он был в коридоре один, окруженный искромсанными ломтями жизней тех, кого звал друзьями.

«Они убили всех. Я остался жив чудом и, очнувшись, не знал, куда они исчезли: бросились ли в погоню за пошедшими северной дорогой или вернулись тем путем, каким пришли. Мне не оставалось ничего, кроме как отправиться на поиски спутников и надеяться, что они еще живы».

Они были живы: Создатель вел его, не иначе, потому что сам он не выбирал дороги, не помнил карту и не понимал, куда идет, когда очередной поворот оборвался под ногами у него лестницей, с которой он скатился наполовину кувырком, вслепую цепляясь непослушными пальцами за стену, и чьи-то руки потянулись к нему из темноты и вздернули его на ноги, и в ужасе он забился, давясь криком, мечтая умереть сразу, сейчас же, и не видеть, не видеть больше…

– Эй, эй! – знакомый голос. – Ори! Да он не в себе.

В глаза ему ударил свет – белый, чистый, дневной, и он зажмурился, а потом кто-то набросил на лицо ему капюшон, и он, в сумраке потеряв равновесие, упал на ступеньку. Его надежно взяли за руки, и голос Нали сказал:

– Мы добрались до ворот, путь свободен. Все хорошо, все хорошо.

Она была красивая и горькая, как рябина…

– Орки... – прохрипел Ори. – На нас напали, я не знаю, куда они потом...

– А ну-ка, – Ойн сунул ему в зубы флягу, пламенем обожгло рот и горло, он задохнулся, а потом вдруг растиснулось что-то в груди, и он почувствовал, что дышит, загнанно, задыхаясь, как будто вынырнул с глубины.

Когда глаза привыкли к свету, он сбросил капюшон с лица и выглянул за ворота: во имя Дьюрина, как же это здорово – видеть небо!.. Оно было и снизу, и сверху, отражалось в темной глади озера перед самыми вратами. Нужно дождаться остальных, дождаться, и все кончится, все будет хорошо…

Громкий свист разорвал тишину – это стоявший на часах Гимли предупреждал о том, что идет враг, – и все вскочили на ноги, а Ори застыл, не в силах больше видеть, не отводя глаз от воды, спокойной, чистой... А та забурлила, закипела, и вырвались из нее клубком спутанные страшные щупальца.

Что-то толкнуло его в сторону, спасая от выметнувшейся к воротам руки-змеи, и, упав на камни, Ори увидел исчезающий в скользком колтуне щупалец седовласый силуэт Ойна. Бой выплеснулся на берег, лапы-плети рвались внутрь горы, с одинаковой лютостью хватая и орков, и гномов, и Ори ничего уже не понимал и не чувствовал, даже страха не было, даже горя. Пусть все кончится, Создатель, пусть кончится…

Стрела прибила к земле рванувшееся к нему щупальце, и Ори увидел сквозь брызги и чешуйчатое сплетение щупалец высокий силуэт с луком в руках. Еще стрелы, одна за одной, прошили воду, и тварь отдернулась от берега, погрузилась на глубину. Лучник подхватил кого-то из лежавших на берегу, бросился в ворота, и Ори узнал его.

Ее.

А потом что-то рухнуло ему на голову, он успел только увидеть, как красно все перед глазами – не то рыже, не то кроваво – и голос Гимли долетел до него будто из-под земли:

– Держись, дружище, держись!

***

Душная, страшная угроза обрушилась на нее за вратами, каменным кулаком на голову. Тауриэль мотнуло на стену, и, с трудом устояв на ногах, она бросилась по коридору дальше в темноту, таща с собой раненую девушку. Озеро позади бурлило, вопли орков мешались с плеском и бульканьем – подводная тварь отвлеклась, враги сцепились друг с другом, им стало не до нее.

– Держись, держись, – лихорадочно бормоча это слово, как заклинание, Тауриэль трясущимися пальцами разгребла месиво крови и смятых кольчужных колец у раненой на боку, рванула с себя пояс – перетянуть над раной – но ясно уже было, что не выйдет. Слишком высоко была рана, удар от бедра до живота прошел, по кости как молотом по наковальне. От страха, от отчаяния, от крови этой, от чужой жизни алыми перчатками на руках мучительно кружилась голова, мир качался и мерцал перед глазами.

В мутном взоре девушки мелькнуло изумление и узнавание.

– Так ты правда!.. – прошептала она непонятно.

И умерла.

Тауриэль зажмурилась, смаргивая с глаз мутный мокрый жар, и вслепую схватилась за кинжал, когда рядом раздалось тихое хриплое ругательство. Она не замечала, что была не одна.

– Мать твою, ну почему ж так? – выдохнул незнакомый рыжеволосый гном, глядя на мертвую застывшими, страшно старыми на молодом лице его глазами. С ним рядом у стены сидел еще один гном, и он был Тауриэль знаком, но она едва узнала то лицо, что помнила, в этом, посмертной маской на надломленной гибнущей душе.

– Я ничего не могла сделать, – прошептала она, хотя никто не обвинял ее и не ждал объяснений. – Ничего не смогла…

Рыжеволосый резко мазнул по лицу рукавом.

– Его возьми, – велел он, кивнув на своего чуть живого спутника, а сам подхватил на руки мертвую. – Не оставлять же ее оркам. Идем отсюда, быстро!

Тауриэль подняла на ноги своего знакомца. Он мог идти и был как будто даже не ранен, но почему-то не двигался сам, шагая только с нею вместе. Следуя за шедшим впереди рыжеволосым, они пересекали зал за залом, переходили из коридора в коридор. Тауриэль едва видела в кромешной темноте, лишь кое-где пробитой белыми иглами лучей из световых шахт. Она не спрашивала, куда они идут, не спрашивала ни о чем: страшная бойня у ворот на все уже написала ей кровавые ответы. Кили не было там, и она не знала, жив ли он, но и об этом молчала.

Рыжеволосый вдруг остановился и еле слышно сказал:

– Идут навстречу, немного. Готовься.

И потянул из-за пояса секиру, но вдруг замер – Тауриэль угадала это по внезапно наступившей полной тишине.

– Стрелы у тебя еще остались? – спросил он тихо.

Она кивнула.

– Но я ничего не вижу. Могу промахнуться.

В ответ был смех.

– Врут, значит, байки про то, какие вы с луком-то мастера?

Она вспомнила о так и не случившемся состязании, на которое позвала Кили вечность назад.

– Байки всегда врут, – ответила она и мягко вскинула лук. – Скажи, куда стрелять.

Гном встал прямо перед нею, под вытянутой ее рукой, и макушка его уперлась ей в предплечье.

– Вот такого они роста, – веселым шепотом пояснил он.

Впереди зазвучали шаги, теперь и Тауриэль их слышала. Сердце медленно считало секунды-удары. На десятом гном выдохнул:

– На две ладони ниже и бей!

Грянувшая схватка была короткой и жестокой: орков оказалось всего десяток, и нападения они не ожидали. Четверых поразили стрелы Тауриэль, остальные срубленными деревьями полегли под топором гнома.

– Неплохо мы справились, – судя по голосу, он улыбался. – Как твое имя, эльф?

Тауриэль назвалась.

– Гимли, сын Глоина, – услышала она в ответ. – Будем знакомы.

Привал они устроили в маленьком многоугольном зале: Тауриэль рассмотрела, когда Гимли разжег костер. Оставив ее сидеть в пятне долгожданного света среди нестерпимой черноты кругом, он оглядел зал – судя по разбросанным тут и там инструментам, это когда-то была мастерская – разгреб в сугробе мусора, щепок, обломков и каменной пыли место и осторожно опустил туда мертвую девушку. Снял с нее пробитую кольчугу, потом сбросил куртку и обернул ею ее окровавленный живот. Заозирался, что-то ища, и с тяжелым вздохом взялся за свою секиру.

– Что ты ищешь? – тихо спросила Тауриэль, до того безмолвно наблюдавшая.

– Она выбрала жить воином, похоронить ее нужно с оружием. У меня нет ничего, только секира.

Тауриэль вытянула из ножен кинжал и, подойдя, хотела было положить его мертвой на грудь, но не решилась и протянула оружие Гимли. Он смотрел на нее очень серьезно.

– Спасибо.

Он вложил эльфийский клинок под сложенные на груди мертвой руки и, поднявшись с колен, отступил. Третий их спутник – Гимли назвал его Ори – сидел по-прежнему неподвижно, и в глазах его Тауриэль видела сумрак. Сев подле него, Гимли с грубоватой лаской тряхнул его за плечо.

– Ладно тебе!.. Отомстим за парней и выйдем живыми, я верно говорю!

Ори взглянул на него, но ничего не ответил.

– Ты совсем не боишься, – сказала, не спросила Тауриэль.

Гимли легко мотнул головой.

– Нет. Толку-то? Да и мне другую смерть напророчили, не здесь.

– Напророчили?

– Мы перед походом гадали на алом. Роняешь на угли красные каплю крови и смотришь, как дым сложится.

– И ты умеешь читать эти знаки?

– Ойн умел, – Гимли взглянул на нее через дрожащий над костром воздух. – Я пытался за ним повторять. Хочешь, посмотрим, что тебе огонь скажет.

А ведь он пытается развлечь ее, вдруг поняла Тауриэль.

– Мне все равно про смерть. Я пришла за... для Кили.

– Ого, – протянул Гимли и взглянул на нее странно, как будто суеверно и благоговейно. -Два дня тому он и еще несколько остались прикрывать нас на той стороне, недалеко от ворот. Но не мог он там и погибнуть, это... глупо так было б.

– А то, что у ворот случилось, не глупо? – сквозь непонятный смех в горле прошептала Тауриэль.

– Он король, о королях Создатель заботится больше, чем о простых вояках. Силе есть только до силы дело.

Тауриэль не заметила, когда усталость оборвала в ней последнюю ниточку разума, и, только распахнув глаза в ответ на тихо окликавший ее голос, поняла, что спала.

– Уходим, – тихо сказал Гимли. – В западном коридоре шаги. Идут сюда.

Он подхватил за пояс Ори и удивительно тихо зашагал к дверям. Тауриэль последовала за ними. Пропустив ее вперед, Гимли закрыл за ними тяжелые створы.

Тауриэль не знала, сколько времени они шли в кромешной тьме, последними каплями жизни текли по пустым жилам страшного каменного трупа, в котором злобно колотилось чужое, черное сердце. Когда из черноты вокруг вдруг выступили очертания стен огромного зала, Тауриэль подумала, ей мерещится, когда Гимли сказал:

– Жилые залы впереди, а снаружи день.

Свет – неяркий, рассеянный, казавшийся осязаемым, как туман – источали будто сами стены вокруг. Тауриэль ошеломленно оглядывалась, против воли восхищенная, и Гимли, заметив, заговорил:

– Камень кругом отполирован и огранен так, что луч из световой шахты отражается от стены к стене. Там, где темные пятна – там наверняка раньше был хрусталь или вода текла, и зал этот сиял, как снег на солнце!..

Он не успел сказать ничего больше – впереди, за распахнутой в коридор остро угловатой аркой, грянули быстрые шаги. Тауриэль вскинула лук, Гимли толкнул Ори за колонну и перехватил секиру здоровой рукой. Приближавшихся было совсем немного, судя по звуку шагов, и еще прежде, чем они вступили в зал, Гимли опустил оружие и бросился навстречу, крикнув ей на ходу:

– Не враги!

Их было всего двое, но Тауриэль увидела только одного.

Темная трещина шрама рассекала его лицо, пыль и кровь так густо закрасили кожу, что она едва его узнала, а потом белым, чистым, как холодное тихое небо в разрыве меж тучами, открылась его улыбка – изможденно-горькая, но живая. Она услышала его неразборчивое восклицание, когда он разом обнял Гимли и Ори, и гримаса судорогой ударившей его боли исказила его черты, когда Гимли что-то сказал ему, а потом, подняв голову, он заметил ее.

Она не думала, как они встретятся, и не знала, каких слов ждет, но не тех, что услышала.

– Зачем ты пришла?.. – с мучительным отчаянием выдохнул Кили.

Тауриэль не успела ответить, только шагнула к нему, и будто от ее движения эхом яростно заколотилось внизу зловещее сердце-барабан, и многоногий топот хлынул в светлый зал из коридора за ее спиной.

– Бегом! – крикнул спутник Кили, и все они бросились прочь от настигающего противника, в темную бездну очередного коридора.

Остановились, когда грохот барабана стал тише, а потом и вовсе смолк. Тауриэль ощутила идущий от камней холод – рядом была стена – и, проведя рукой сквозь темноту, наткнулась на гладкую границу входной арки. Впереди что-то сухо треснуло, и маленький язычок пламени в руках одного из гномов выхватил из темноты несколько футов в стороны. Они были в небольшом многоугольном чертоге, на другой стороне его россыпью ступеней уходила вверх и вниз лестница, а черный мрак сочился мраком синим: здесь были световые шахты, и сквозь них ночь лилась в сухие каменные губы гор.

– Плохо, – коротко сказал незнакомый гном, пришедший с Кили. – Это домовые чертоги, второго выхода отсюда нет, мы как крысы в бочке здесь будем. Идем дальше!

– Здесь есть двери, – возразил Гимли. – Это лучше, чем ночевать с орками за голым порогом!

– Останемся здесь, – ответил Кили им обоим. – Нужно отдохнуть.

Голос его звучал безжизненно. Сколько же нужно отдыхать, лежать навзничь в тихих водах покоя и любви, чтобы высушенное сердце ожило, отмякло, снова забилось?

То, что Гимли ушел, Тауриэль поняла только по тому, что вокруг стало вновь непроглядно темно – он унес с собой факел. Они остались одни, она и Кили. Медленно Тауриэль вытянула руку, ища ощутить под ней надежный камень стен, но пальцы утонули в пустоте, а потом тронули жесткое железное полотно, и борозду ремня наискось от плеча через грудь, и шрам у него на лице, под жестко слепленными кровью волосами... Они не поняли, как оказались в объятиях друг друга. Оба были темнотой во мраке, Тауриэль не видела ничего, совсем слепая в этом чужом мире. Он зачерпнул ее из тьмы этой, как воду, и она ошеломленная, потрясенная чувствами, ощущала себя, свое рождавшееся из кокона темноты тело в его руках. Каменный пол обжег холодом колени, пальцы судорожно цеплялись и рвали прочь одежду – свою, его – и когда жадно метнувшиеся ладони ощутили сухой жар его нагой кожи, она сама дернула вверх свою рубаху, открывая свое невидимое, не знавшее ни взгляда, ни прикосновения тело.

Как волна покрывает берег…

Без сил для слов, для еще хоть движения, они не могли отпустить друг друга, остаться в тишине, и все прижимались губами друг к другу отчаянным бессловесным разговором. Тауриэль вздрагивала от любого движения, когда холод голых камней жалил беззащитно горячую кожу, и чувствовала, что он дрожит тоже и, как заколдованный, касается ее уха, бесконечно обводя пальцами острый его контур. И ей хотелось засмеяться, а лицо было мокрым от слез.

***

– У западных ворот в озере страшная тварь поселилась, – рассказывал Гимли. – Видно, прав Ори был, не орки здесь самое худшее, мы выгнали из-под гор своим взрывом нечто ужаснее. Я не знаю, что там сейчас творится, может, и ворот-то уже и нет. Идем на восток. Орки сами явились через Великие врата, конечно оставили стражу, но снаружи их наверняка нет, все здесь. Если пробьемся сквозь ворота – сможем уйти.

– До ворот еще добраться надо, – отрезал Грани. – Я понятия не имею, где мы и куда идти.

Кили провел рукой по колонне. Несколько черточек и вырубленные в камне руны.

– Я знаю, где мы, – сказал он.

– Может, попробовать седьмой горизонт? Чем дальше от дна, тем безопаснее, наверное.

– Сомневаюсь – орки наверняка поторопились удрать от потопа внизу, а значит, ушли на верхние уровни.

– Барабаны, – задумчиво пробормотал Кили. – Зачем они бьют в барабаны?

– Почем нам знать? Это орки! В башках у них так наср... – Гимли покосился на Тауриэль и поспешно исправился: – …напутано все, что причины искать толку нет. Может, им так шагать веселее, вот и бьют. Или просто нас запугивают. Или это у них сигнал о чем-то.

– В Великом лесу, когда владыка отправлялся охотиться, рог звучал часто, – сказала Тауриэль. – Трубят, чтобы сообщить о чем-то, и чтобы вернуть далеко ушедших собак.

– Рог и в битвах трубит, что с того-то?

– В битвах это весть или приказ. А они бьют в барабаны постоянно.

– Потому что это не битва, – перебил их Кили и повернулся к Тауриэль: – Чтобы вернуть собак, ты сказала? Барабаны все время бьют впереди нас, туда, куда мы идем – похоже, тот, кто бьет в них, тоже подзывает своих псов, вот только не со следа, а наоборот. Это охота. А охота – это развлечение. Они с самого начала знали, что нам не справиться с ними, а значит их много, очень много здесь, и они ждали нас, как дичь.

– Это не важно, – резко сказал Грани. – Нам все равно придется пойти навстречу.

Гимли согласно кивнул.

– С охотником справиться шансов больше, чем со сворой его псов. Вперед!

Проверили оружие и броню, бросили все, что больше не пригодится, поделили жалкие остатки припасов на случай, если вырваться за ворота удастся не всем. Недоплетенную кольчугу – лежавшая в мешке Гимли, она была единственным, что осталось у них от всех трудов Грора и его товарищей – отдали Тауриэль. Кили был уверен, она станет спорить, но нет, она безмолвно надела свирепо сверкающее митриловое кружево поверх своей небоевой одежды и наклонила голову, благодаря этой тишиной красноречивее любого слова.

Барабаны загрохотали, едва они успели пересечь соседний с их убежищем зал. Тауриэль не понимала, барабан ли это в самом деле, или топот сотен ног, или страшное биение огромных невидимых крыльев.

Узкий росчерк земной плоти по черному полотну пустоты: впереди был мост. Бегом они ринулись по нему, подняв над головами подхваченные на лестнице щиты. Стрелы цокали железными когтями о камни под их ногами, как будто сама морийская бездна гналась за ними страшным цепным зверем. От поступи близящегося ужаса дрожала земля, волнами судорожной рвоты металось внутри нее эхо этих шагов, голова кружилась, как от удара. Тауриэль пошатнулась и сорвалась бы с края моста, если бы Кили не удержал ее.

Они оказались в небольшом зале с полуобрушившимся сводом, откуда запорошенная каменными обломками лестница вела наверх. А там, дальше, живым румянцем дневного света оживал камень. Ворота, и ясный светлый день за ними. Они добрались! За спинами их разливалось по коридору огненное зарево, исступленно грохотали барабаны где-то прямо под ними, и Мория гудела и сотрясалась в медленном и неотвратимом ритме близящихся шагов… Гончая стая, созванная сюда голосом этих охотничьих барабанов – Кили догадался, кто же это был.

Он остановился у подножия заваленной каменными обломками лестницы.

– Идите вперед, скорее!

Тауриэль замерла на ступеньке подле него, а Гимли, задыхаясь от бега, выдохнул:

– А ты?

– Я за вами. Уходите, быстро!

Барабаны вдруг стихли, в их зове больше не было нужды, преследователь увидел уже свою добычу. Оцепенев, Кили смотрел на то, что перешло мост и теперь приближалось к нему. Черно-алый одетый обугленными тенями силуэт, пылающая тьма – ничто и смерть, все кругом в ничто обращающая. Мощь этого чудовища стискивала его голову, как орех меж каменными своими ладонями. Он умрет, не сумев даже коснуться этого врага. Ни одной стрелы у него не было больше, ни гром-камней, ни клинка из белой серебряной стали, ничего, кроме трех друзей и любимой девы за спиной, которые сгорят в этом страшном огне, если он ничего не сделает.

«Я никого бы не спас, я бы просто умер с вами вместе».

Но он не хотел умирать с ними вместе – он хотел с ними жить.

Изо всех сил держась на плаву в волнах накатывающего от близящегося чудовища ужаса, Кили оглядел зал. Он правильно запомнил: едва удерживаемый единственной колонной, свод зала готов был рухнуть и перекрыть пластом камня проход в привратный чертог. Как бы ни была могуча Погибель Дьюрина, едва ли ей под силу проходить сквозь стены… Кили сбросил с плеча свой мешок, вытряхнул его на пол и схватил с горы с грохотом грянувших о камни вещей последнюю из найденных в комнате давным-давно мертвых К и Д хлопушек. Бросить вверх и надеяться, молиться, чтобы силы этого потешного разрыва хватило для того, чтобы обрушился надломленный свод…

Он бросил факел, ткнул в него длинный хвост хлопушки, глядя на растущее впереди зарево, на близящуюся Погибель, эту обретшую плоть тень с рисунка Ори, но видел вовсе не свою гибель… Десятки жизней он привел сюда, и здесь они угасли. Могила их – юных, веривших ему – распахнулась у него под ногами, и, завороженный этой бездной, он остался стоять.

И Тауриэль поняла. Он увидел отражение своего решения на лице ее. Вот сейчас он все сказал бы ей, объяснил, говорил бы, захлебываясь словами, лишь бы она поняла, лишь бы не смотрела так, не чувствовала того, чего он не заслужил!.. Чего он хотел – своей избранности, смысла в том, что выжил, доказательства того, что сам он – не зря? Что бы ни было это – оно было здесь, в глазах ее, как рунами на пергаменте.

Там, за вратами, солнце опускалось за горы, Зеркальное лежало внизу каплей сияющего темного неба, безразличное к тому, чья жизнь покоилась теперь на его дне. Они могут переубивать друг друга – гномы и орки – могут победить или проиграть, а завтра все равно будет рассвет. Фили лежит в могиле, а Гимли каждый день шутит. Торин мертв, а в волосах матери нет седины. Он позволил Тауриэль уйти, а Нали его любила. Это… это никак не связано. Ничего не связано. Он пытался править, а Бофур подарил ему скрипку, и он ушел пытаться вопреки погибели не умереть, потому что решил, будто в этом и есть смысл жизни, и где-то среди всего этого забыл, что нет и не может быть никакого смысла в том, чтобы петь песни, смеяться, курить и любить. Ему вспомнился убитый им на Эреборском склоне варг, и сцепившиеся в красном небе ворон и ястреб, и огненная луна. Он так старательно искал в этом знамения, так низко склонился над книгой этой, пытаясь прочесть в ней волю Создателя, а тот стоял в двух шагах и давным-давно сказал совсем ведь ясно: раз ты не мертв, то живи!

Да, он привел стольких на смерть, он совершил страшную ошибку, и может, умереть будет легче, чем жить с последствиями, и может его не за что любить, но это решать не ему.

И в последний остававшийся для этого миг он швырнул вверх рассыпавшую искры хлопушку и в оглушительным громом ударившем свирепом треске камня и огня бросился из-под рушащегося свода к Тауриэль, к жгущему глаза свету пылавшего за ее спиной мира.

***

В тронном чертоге грянул хохот.

– Вот еще! Построите вы, как же! – сквозь смех воскликнул король и махнул рукой Глойну, чтобы подошел. – Глянь на их чертежи и возьми парней сколько надо – пускай займутся. Видел я, как вы строите, – обратился он к послам короля Барда. – Дракон разок хвостом махнул – и все, камня на камне не осталось! У нас вон он сотню лет просидел – а все стоит, все на месте! Поучились бы хоть, соседи, сколько лет рядом-то живем.

Посланник – носивший фруктовое имя Перси, Дис хорошо его помнила, потому как король людей всегда отправлял в Эребор именно его, – улыбнулся и по-молодому тряхнул седовласой головой.

– Поучимся, владыка, раз уж даешь учителей!

Даин кивком отпустил Глоина и посланников, вперед выступили следующие просители, и Дис, поднявшись со своего места, незаметно выскользнула из тронного чертога. Она ничем не была больше связана с тем, кого звали королем: не была ему ни дочерью, ни сестрой, ни матерью, и долгожданная эта простоволосая доля доставляла ей радость. Пройдя короткой дорогой к воротам, она взошла на галерею над ними и остановилась у парапета, лицом к лицу с вечерним миром вокруг.

Шелестящий звон соснового дождя на склонах наполнял теплый вечерний воздух. Дис стояла, крутя в пальцах маленький угловатый рубиновый осколок, что передал ей вернувшийся из проклятого морийского похода Гимли. Он, Ори и Грани – только трое пришли из многих десятков уходивших. «Вот, он просил… Кили просил передать тебе, госпожа». Медленно и глубоко дыша, она закрыла глаза и подняла лицо навстречу алому прикосновению заката. Легкая тень на миг прикрыла солнце – высоко над Горой кружил ворон. Нори обещал не искать, не пытаться узнать – хотя разве ему можно запретить что-то, если всей силы королевских приказов и возглавляемой Двалином стражи это не удалось. Да и пускай, подумала она, пускай узнает, уж Нори умеет хранить тайны, свои и чужие.

На лестнице зазвучали шаги, и Дис, оглянувшись, чуть улыбнулась. Двалин, подойдя, остановился подле нее, тоже глядя на земли окрест. Оба они молчали, долго, и Дис кусала улыбающиеся почему-то губы и ждала, с веселым торжеством совсем как в детстве, за шахматной доской, когда разыграла хитрый план и, не объявив еще мат, уже на самом деле победила, а невнимательный брат еще не заметил этого и не понял.

– Синий тебе к лицу, – сказал наконец Двалин, неловко и оттого так сурово, будто грозил, а не хвалил.

– Благодарю, – улыбнулась Дис, потому что синее платье это ей и правда было к лицу, и легкий серо-голубой плащ, свободный от тяжелой рубиновой вышивки, тоже. Пускай думают, что она от горя, от очередного удара судьбы лишилась ума, вообразила невесть что и даже траур по сыну носить отказалась – ей было все равно. Она не желала больше скорбеть.

Пальцы ее привычно пробежали по царапинам на зажатом в ладони ее камне, слепо читая сложенные из них руны.

– Что это? – заметив, спросил Двалин.

Дис подняла камешек и посмотрела сквозь его алую глубину на свет.

– Первый счастливый рубин в моей жизни, – ответила она и улыбнулась сиявшим на поверхности камня словам.

«Я вернулся».