Текст книги "Я видел сон (СИ)"

Автор книги: Towaristsch Mauser

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Гномы, – выдохнул Бильбо и сел на злосчастную тумбочку, – каменщики. Мебельных дел мастера.

***

Послышался грохот, скрежет камня по камню, и в помещении сразу стало светлее. Бильбо, завернувшийся по уши в торинов банный халат, потер глаза.

– Доброе утро, – сказал Торин, глядя на него сверху вниз.

– Доброе, – вздохнул Бильбо, – Торин, я вчера хотел вернуться.

– Врешь во весь рот. Брысь отсюда, мне умыться надо.

– Я не…

– Пошел прочь, – Торин шлепнул его по заду, скорее бесцеремонно, чем всерьез, но Бильбо молча ушел, не оглянувшись.

Слушая, как Торин ворочает тумбочку, Бильбо уселся за стол. Там уже было накрыто на двоих. Бильбо по очереди приподнял крышки тарелок. Яичница с помидорами. Овсянка с мясной подливкой. Картофельные оладьи. Он едва не грохнулся в голодный обморок прямо так, где стоял, но мигом пришел в себя от вкусного горячего аромата. И мигом сжевал оладью, круглую, как луна, с румяной, поджаренной корочкой. И только слопав еще одну, Бильбо вспомнил о голодовке.

Он быстро вернул все крышки на место, тщательно отер губы от масла и прислушался. В суете наступившего утра неясно было, течет вода или нет, и успеется ли съесть еще один оладушек, пока Торин моется.

Бильбо поставил стул под витражное окошко, забрался на него и, слегка смутившись своего поступка, замер, не знал, стоит ли подглядывать, ведь нехорошо и некрасиво… но иначе никак нельзя было, и Бильбо, смущенно потирая шею, вытянулся на цыпочках и заглянул внутрь. Сине-красный-зеленый в свете разноцветных стеклышек Торин, голый по пояс, опустил ладони в воду. Наверное, она была холодна, потому что по крепким плечам пробежали едва заметные мурашки. Умывшись, он завернул кран и взялся за полотенце.

– Меня ждешь? – спросил Торин, вернувшись в комнату. Вынул из шкафа чистую одежду, он, нимало не смущаясь хоббита, разделся догола и принялся одеваться, спокойно, но без лишней медлительности. Бильбо скользнул взглядом по его мощной груди, животу и, сморгнув, отвернулся.

– Я есть не буду, – сообщил он, уставившись в стену.

– Аппетит пропал? Подойди сюда.

– Зачем?

– Не «зачем», а «подойди сюда». Кто тебя учил спрашивать, услышав приказ?

– Ничьих приказов я не… – начал было Бильбо, но Торин незаметно как-то оказался прямо перед ним, навис, уткнувшись кулаком в стену. Бильбо обреченно вздохнул, поднялся и вытянулся перед ним.

– Больше никаких глупых вопросов, – сказал Торин, погладил его пальцем по щеке, – ты меня понял?

– Я могу и вовсе молчать, – пробормотал Бильбо, – а что ты хотел?

– Сапоги.

– Сапоги? А что с ними?

– Объясняю один раз, – усмехнулся Торин, уселся на кровать, – с вечера снять, утром надеть.

– Я что, служанка, что ли?! – возмутился Бильбо, совершенно позабыв обо всем, что произошло позавчера, хорошее обращение и надежда на скорое избавление от Торина отодвинули прошлое на задний план. – У тебя вон стража есть, гномов целый Эребор. Живете тут в холодном камне, как эти… Не буду я с твоими сапогами возиться и спать с тобой не стану!

– Все сказал?

– Нет, – сказал Бильбо и осекся, сглотнул и добавил, – да. Все.

Торин молча обулся сам, встал с кровати и подошел к нему, обхватил за плечи. Посмотрел на него сверху вниз и спросил:

– А на кой ляд ты мне тогда сдался?

– Вот это я без понятия! – сощурился Бильбо, стараясь не обращать внимания на то, как пальцы впиваются в плечи. Не просто впиваются, а сдавливают, постепенно усиливая нажим.

– Вот и я, – прохладно сказал Торин, – без понятия. На ярмарке за тебя и золотой монеты никто не давал. Ешь ты, говорят, за троих, спишь за пятерых, ныть горазд и вовсе за армию, а делать ничего не умеешь. Не нужен никому и задаром, вот тебя и спихнули, как неликвид, как переспелые груши с гнильцой.

Бильбо ничего не ответил, часто моргая и не отрывая от Торина взгляда.

– И в постели неопытен, и не потому, что ты такой гордый да неприступный, – ухмыльнулся Торин прохладно, – а потому что никому не приглянулся, не мил никому.

– Что ж ты тогда в меня вцепился? – вскричал Бильбо, едва сдерживая срывающийся голос.

– Вот и я о том же думаю, – кивнул Торин. Окликнул громко стражу, и когда те вбежали в комнату, выпустил хоббита из рук, и кивнул коротко:

– В рудники его.

========== Часть 4 ==========

В первую же неделю хоббит умудрился опрокинуть инструмент себе на ногу, оттяпав мизинец начисто.

– Поделом наука, – хмыкнул начальник смены.

Несмотря на рану, работать пришлось в полную силу. Перевязанная ступня кровоточила, плохо заживала, но монотонный однообразный труд делал свое дело – прессовал минуты в часы, а часы в дни. Бильбо поначалу возмущался, потом привык – никто его возмущения не слушал.

Торин же, слегка остыв, не раз спускался к нему. Подданные понимали – без нужды король спускаться не станет, и никто не препятствовал. Какой там препятствовать, никто и слова не говорил, когда Торин молча подходил к хоббиту, брал его за руку и уводил в караульную.

– Нет, – сказал Бильбо, когда веревочный пояс, затянутый тугим узлом, поддался Торину, – мы так не договаривались.

– Ты до сих пор не понял, что мне до твоих договоров дела, как до луны?

– Я понял, что тебе до порядочного, как до луны, – закрыл глаза хоббит, почувствовав, как брюки свалились к ногам. Торин довольно ухмыльнулся, расстегивая ширинку, кивком велел опуститься на колени. Бильбо был грязный, весь в угольной пыли, но до купален было далеко, а времени у Торина никогда не хватало.

Стены караульной в двадцать шестом спуске дышали сыростью. Сотни, миллиарды капель, как россыпь бриллиантовой крошки. Бильбо послушно брал в рот, а Торин поглаживал его по уху покровительственно, не боялся замараться.

Они встречались и в других отсеках, отнорках, там, где голубая глина мешалась с водой, превращаясь в жирную, светло-серую грязь. Ноги словно сами разъезжались в растоптанной жиже, Торин держал хоббита за волосы на затылке, тянул на свой член частыми рывками, а тот, дрожа и принимая его полностью в себя, упирался ладонями в стену, влажную и скользкую. Вдвоем свалились, не удержавшись на ногах, глина жадно и сочно чавкнула, плеснула на стены. Торин мгновенно оказался сверху, подминая Бильбо под себя, ощупывая его бедра, гладкие, чересчур гладкие в этой скользкой грязи. Капли глины стекали по его лицу, и если растереть пальцем, то оставляли светлые следы.

– Тише… – шептал хоббит, – больно.

Но Торин резко двигал бедрами, вталкиваясь глубоко и часто, глина хлюпала, причмокивала, засасывала пальцы, если упираться в нее. Пробралась, жидкая и обильная, в карман с монетами – тех, которыми Торин платил Бильбо за каждый раз, за каждую проглоченную порцию семени и за нее же, тонкой струйкой стекающую по бедру.

Бильбо тихо стонал, чувствуя себя куда грязнее изнутри, чем снаружи.

Оказалось, что это проще – платить за каждый раз. Хоббит копил. Не тратил, очевидно, рассчитывая на что-то. А Торин, окончательно разуверившись в идее приучить его к себе, был даже счастлив. Радовался, что не оставил его в спальне.

До тех пор, пока не случилось наводнения в двадцать шестом спуске. Пласты мировой тверди разошлись, пропустив подземные воды. Торин тоже был там, в двадцать шестом, помогал в тот день наравне с остальными, спасал тех, кто остался взаперти с темной подземной водой. Было пережито немало неприятных минут, но жертв почти не было, не считая никому не известного хоббита из Шира.

Торин не поверил, пока не увидел сам, надеялся, что это неправда, но сделанного не воротишь. Маленький хоббит утонул, захлебнулся насмерть, кожа на пальцах была сбита в кровь, да и без того Торин знал, что это – страшная смерть. И уже нигде не мог найти себе покоя. Совесть вцепилась в душу, как стервятник, давно поджидавший жертву и наконец дождавшийся. Торин терзался, не зная, чем себя утешить. Если б этот стервятник вцепился в него раньше, если бы знать…

Торин похоронил его не под горой, чужеземцам там не место, а у реки близ Эребора, там, где перешептывались липы.

Оставалось лишь приходить сюда в теплые дни, сидеть и думать о суете жизни и ее несправедливости.

Внезапное решение пришло само собой. Будучи таким мерзавцем по отношению к хоббиту, Торин решил завести себе другого, но не относиться к нему так гадко и собственнически, а любить и заботиться. Он отправился в далекий-далекий Шир, где был организован большой праздник в честь подгорного короля, и Торин, в богатых одеждах, расхаживал туда-обратно, с интересом рассматривая безбородые забавные, милые и даже смазливые мордахи хоббичьей молодежи. Но ни один из них не мог заменить того хоббита, что был похоронен у реки под липами близ Эребора, и, заметив мрачного Торина на собственном празднике, один славный юнец подошел, притронулся к плечу и спросил, почему-то басом:

– Государь?

А потом вцепился жестко и тряхнул так, что Торин едва язык себе не прикусил, вытряхнувшись из чересчур жуткого сна.

Начальник стражи уставился на Торина, а Торин – на него.

– Фрар, около реки растут липы? – спросил он быстро, присев на кровати.

– Какие липы? – не понял тот, посмотрел на Торина исподлобья, – отродясь не росло. Все хорошо?

– Все просто замечательно, – кисло выдохнул Торин, – лучше и быть не может.

Не спать нормально третьи сутки подряд – лучше некуда. Сны снились дурацкие, несвязные и вообще глупые, надо же, голубая глина! И прочий бред. Все от того, что без хоббита было не так уютно спать. Почувствуй, что называется, разницу.

Когда не в меру подозрительный и заботливый Фрар ушел, Торин поднялся с кровати. Принялся мерить комнату шагами, пнул по пути стул и едва не споткнулся – под ногу подкатилась банка с мазью против рубцов.

Торин ударил себя ладонью по лбу, уселся на кровать. Вертел банку в руках, почти не сознавая, что делает.

Мазь эту изготавливали для женщин, но негласно к ней изредка прибегали и мужчины. Она здорово снимала боль в подживающих ранах и неплохо разглаживала имеющиеся рубцы, если было желание избавиться от них.

Торин рыкнул тихо, едва не расколотил банку от злости. Была же прекрасная идея – взять хоббита, размять его косточки, гладенькую кожу, заодно смазав и поджившие, и свежие ранки. Но забыл, как назло, про треклятую банку, а ведь все могло быть иначе. Можно было спокойно спать с теплым хоббитом под боком, соблазнив его и уговорив по-хорошему. Можно было спокойно работать днем, не ожидая срочных донесений из спуска, не выставлять себя идиотом и не читать нытельные рапорты от начальников смены: “За какие наши провинности, государь Торин, вы повесили сию килу нам на шею?”. Одним словом, можно было по-хорошему, а Торин сделал по-плохому.

А все потому, что забыл про банку в тот вечер, и все пошло наперекосяк. Проклиная собственную забывчивость, Торин сунул проклятую банку в верхний ящик стола, пообещав себе внимательнее относиться к мелочам.

***

Светильники перемигивались, свет дрожал, отражаясь от стен. Бильбо закусил губу, подумав о том, что не протянет здесь и часа. От неровного, танцующего света становилось дурно, хотелось моргать часто-часто, а еще лучше – и вовсе сесть, обнять себя за коленки и тихо раскачиваться из стороны в сторону. Вместе с толпой горластых и чем-то недовольных гномов, он спускался вниз на здоровенном деревянном подъемнике, стараясь не смотреть в пропасть. Подъемник скрипел и ныл, как старуха.

– Светильники опять расшалились, – рявкнул один гном, щелкнув по стеклу.

– Светильники-коптильники, – передразнил второй, – как для тридцать первого спуска, так пожалуйста, вам и новые фонари, вам и подъемник с перильцами, вам и выпить за вредность, и что угодно.

– На кой хрен тебе перильца, дружок? – донеслось с другой стороны, – чай, и без них вниз не ссыпешься.

После этих слов Бильбо послушно поглядел вниз и едва не свалился в обморок. Пусть даже их на подъемнике было битком, и Бильбо толком вздохнуть не мог, зажатый со всех сторон, но тонкая веревочка вместо перил выглядела весьма опасно.

Гномы-рудокопы беззлобно переругивались, отмечая этим начало дня.

Вопреки печальным ожиданиям Бильбо, это не были ни провинившиеся, ни преступники, ни пленные гномы. Обычная гомонящая толпа, рассуждающая о предстоящей рабочей неделе, о заработке, о том, что у Татра жена на сносях, а старый Ухрид из двенадцатого нашел вчера сушеную ящерицу в мешочке с солью. Рассуждали, к добру ящерица или не к добру, и можно ли теперь эту соль есть, и не лучше отправиться в Дейл и оборвать уши торговцу. На Бильбо и внимания никто не обращал, разве что начальник смены поглядывал в его сторону. Но когда, оказавшись внизу, все разошлись, разбирая заботливо уложенный инструмент, хоббит остался один на решетчатом поддоне, не зная, куда ему идти.

– Как звать? – спросил начальник, подходя к нему ближе. Приосанился, разглядывая свысока. Тоже важный, хоть и не такой дорого одетый, как иные, наверху.

– Бильбо.

– Значит, тот самый, – гном сделал пометку у себя в записях, – ну, чего смотришь, бери инструмент. Уголь колоть – много ума не надо.

– Этот? – Бильбо сглотнул, до последнего не веря в то, что ему и правда придется это делать. Подхватил какую-то стальную рогульку на палке, длиной с его руку, и тяжеленную в придачу. Попробовал замахнуться, интереса ради, и уронил себе на ногу, отшиб пальцы и взвыл от боли, запрыгав на одной ноге.

– Ты цел? – взволновался начальник.

– Ай-яй… – Бильбо напрыгался, отдышался и снова поднял инструмент, – да, кажется.

– А ну отдай сюда кайло, – нахмурился тот, – а то неровен час, все пальцы себе оттяпаешь.

– Куйло? – Бильбо с интересом поглядел на рогульку.

– Сам ты куйло, – буркнул гном, – будешь вагонетки толкать, в нашем спуске все по старинке, нету прогресса.

– Хорошо, – не стал спорить Бильбо. А начальник сунулся в каморку, выволок оттуда заношенную грязнючую робу и растоптанные сапоги.

– Переодевайся, а свою одежонку мне оставь. Выдам после смены.

– Обязательно?

– Обязательно! – рявкнул гном, – шустрей давай, работа идет, а ты, копуша, тормозишь добычу. Весь Эребор из-за тебя в убытке.

– Прям вот весь, – буркнул Бильбо, и, отвернувшись от сердитого гнома, разделся до подштанников, полез в захмызданную, серо-бурую от пыли робу.

– И за что меня узбад не любит, – вздохнул начальник печально, поглядывая на гладкие, округлые плечи, на торчащие лопатки. – Прислал работничка, а за что мне это, великий Махал?

– Узбад никого не любит, – вставил Бильбо свои три гроша очень ценного мнения, кое-как оделся и замер, с сомнением уставившись на сапоги.

– Чего смотришь, обувайся.

– Не ношу я это.

– А ну как старый Ухрид тебя по ноге заместо породы огреет? Или вагонеткой себе ногу переедешь? – начальник подскочил к нему, подтягивая лямки, подвязывая веревочками и подгоняя робу по размеру, – что ж ты капризный какой, одни проблемы от тебя!

Бильбо смолчал на этот раз, обулся без особой радости, потоптался в сапожищах, чувствуя себя сущим чучелом.

– Ну, что смотришь, как сыч? – сказал начальник, кивнул на ясно освещенный провал в стене, – вперед и с песней.

Гномьих песен Бильбо не знал, да и пели они их на своем языке. Разговоров лишних не было, все были заняты делом, а Бильбо стоял у стены, мялся, растаптывая и без того ношеные сапоги, не зная, куда податься и что ему делать. Чувствовал себя неловко, потому как с одной стороны и делать ничего не хотел, с другой – совестно было стоять вот так, у всех на виду, пока остальные вкалывали.

– Бери вагонетку и тащи к выходу, – сказал начальник, кивнув на одну, доверху груженую кусками угля. Бильбо с сомнением обошел вагонетку в полтора раза больше него самого и, стиснув зубы, попытался толкнуть ее назад по штреку. Засопел, навалившись плечом, но та и с места не сдвинулась.

– Махал меня проклял, – вновь начал причитать начальник, – не иначе, как. Что, не можешь?

– Не выходит, – развел руками Бильбо. Какой-то гном прошел мимо него, оттер плечом и покатил вагонетку к выходу. Бильбо отошел к самой стене, чтоб никому не мешать, печально оглядывая все вокруг.

– Грузи тогда уголь в вагонетки, – махнул рукой начальник, – только смотри, не попади под удар.

Деваться было некуда, пришлось грузить, натянув высокие, до локтя, рукавицы. Бильбо вместе с несколькими другими гномами подхватывал лопатой куски угля, наполняя вагонетки доверху, старался не тормозить и не отставать. Угольная пыль стояла в воздухе, дышать ею было сложно, и Бильбо старался делать это через раз, отчего кружилась голова – кислорода в штреке было маловато. Неуклюжие, тяжелые сапоги натирали ноги повыше лодыжки, и чем дальше, тем сильнее натирали, от работы лопатой болела поясница, Бильбо толкали со всех сторон, не нарочно – просто привыкли так работать, четко, без лишних эмоций и расшаркиваний за случайный пинок. Через час Бильбо всей душой, всем своим существом осознал, что он не может так больше. Осторожно смывшись, он прокрался назад по штреку, и, устроившись за одной из балок, укреплявших свод, он вытянул усталые ноги, отвернулся лицом к стене и крепко уснул.

Проснулся он в полной тишине. Не было слышно ни слаженного звона металла, ни гудения горы, ни ворчания гномов – ничего. Только безумная толща камня над головой, которая в любой момент могла осесть и превратить хоббита в кровавый блин. Бильбо прижал ладони к ушам и тихо застонал.

Поднявшись на ноги, он поплелся к выходу из забоя, озираясь и громко шаркая сапогами. Испугался – а вдруг что-то случилось, вдруг обвал или прорыв воды, и всех подняли на подъемнике, а его не нашли и забыли? Сердце зашлось от страха, но через полсотни шагов Бильбо услышал гномьи голоса – спокойные да размеренные, и страх отступил. Бильбо никогда еще не думал, что обрадуется гномам, поспешил к ним, забыв про стертые ноги.

Отработав смену, гномы ужинали – еду им спустили сверху, уже остывшую в пути, но все еще аппетитно пахнущую. Бильбо, учуяв запах вареной картошки, мгновенно подобрался ближе, потыкался туда-сюда, пока его не заметил начальник смены.

– Ага! – обрадовался тот, засиял весь, – вон ты где!

– Да, – сглотнул Бильбо, ожидая расправы, но гном ничего не сделал, только хлопнул по плечу и усадил на свободную лавку. Впихнул ему в руки миску с горячей, рассыпчатой картошкой и куриной ногой.

– А я уж забеспокоился здорово, – сказал начальник смены, – хотел розыск объявить.

– Я уснул, – Бильбо не стал врать и изворачиваться, раз уж его не стали лупить плетью и заковывать в цепи, – простите. Еды я, похоже, не заслужил.

– Не заслужил, – согласился тот, потер бороду задумчиво, – останешься на вторую смену.

– А сколько часов смена? – поинтересовался Бильбо, осторожно вгрызаясь в куриную ногу, еще теплую, соленую и сочную.

– Двенадцать. Отработаешь вторую смену, потом сразу нашу, первую, чтоб нагнать – и на отдых.

– Двенадцать да плюс двенадцать, а потом отдых…? – переспросил Бильбо. Зубы завязли в курице, и хоббит едва не свалился с лавки.

***

Конечно, Бильбо не мог отработать ни сутки, ни день, ни полдня – спал в укромном уголке после каждых трех часов работы, но начальник смены не будил зазря, не требовал встать и работать обратно. Только старательно записывал рапорт, почему да как смена страдает из-за одного невысоклика.

Государь Торин ничего не ответил на первый рапорт, не ответил ни на второй, ни на третий, но через несколько дней явился в спуск самолично.

По штреку, как по фитилю, полетел огонек слуха, ну, не каждый же день узбад приходит проследить за добычей, и все принялись работать усерднее и старательнее, чтоб Торин мог гордиться двадцать шестым спуском.

А начальник смены, вытянув хоббита за рукав, кивнул в направлении выхода из штрека:

– Иди. С тобой поговорить желают.

Бильбо, с дурным, черным предчувствием на сердце пошел на выход, один пошел, поскольку начальнику не следовало оставлять смену. Хоть и любопытно было, а пришлось остаться на месте.

Торин, аккуратно причесанный, в лазурно-синем кафтане, ждал, сложив руки за спиной. С интересом оглядел хоббита с головы до ног. Бильбо, серо-буро-черный от пыли, глянул на него в ответ, подтянул болтающийся шнурок, шмыгнул носом и вытер лицо рукавом.

Изначально Торин не планировал забирать хоббита из забоя. Судя по рапортам, Бильбо тут не работал, а прохлаждался. Кроме того, Торин просто проверить пришел, успокоить себя и совесть. И в глубине души он ожидал, что хоббит кинется ему навстречу, обнимет, умоляя забрать его и, возможно, даже поцелует авансом. А Торин еще очень подумает, прежде чем соглашаться. Но хоббит стоял молча, дергал себя за шнурок. Нос и щеки его поблескивал от жирной, как сажа, пыли, уголки губ едва заметно подрагивали.

========== Часть 5 ==========

– Здравствуй, – сказал Торин, так и не подав ему руки.

– Вечер добрый, – пожал плечами Бильбо.

– Утро.

– Значит, доброе утро. – Бильбо оставил шнурок в покое и замолчал, глядя куда-то сквозь Торина.

– Как тебе работа?

– Не могу сказать, что по плечу. Но могло быть и хуже, спасибо.

– Слышал я, ты план не выполняешь, – усмехнулся Торин. – Работник из тебя никакой.

– Что в таких случаях положено делать? – вздернул брови Бильбо. – Молиться Махалу? Дрожать от ужаса перед карой, умолять тебя снизить план и целовать сапоги?

Торин разозлился вдруг. Стало неприятно, потому что Бильбо вновь не вел себя так, как он хотел. Почему он был таким агрессивным и несговорчивым, почему не просился наверх на любых условиях? Видимо, недостаточно подумал о своем поведении.

– Ты пришел забрать меня? – спросил Бильбо, требовательно и внимательно следя за Торином. Шагнул к нему, но тот охотно и мстительно усмехнулся:

– Нет.

– Зачем же?

От необходимости отвечать Торина избавил старый Ухрид, который приволок вагонетку и принялся ссыпать добычу в угольный подъемник. Торин ждал, нетерпеливо притоптывая ногой, но Ухрид не успокоился и не ушел, пока не высыпал и не разровнял все гладким слоем.

– Никогда не думал, что бывают такие глубокие норы, – задумчиво сказал Бильбо, оглядывая прочный свод и уходящую в глубину штольню.

– Какие еще норы? Это шахта.

– Знаю, что шахта. А у себя дома я жил в маленькой норке, – вздохнул Бильбо, – под холмом.

– Теперь ты будешь жить здесь, – Торин не знал, на кого злиться, на хоббита или на себя, но разговор не клеился, шел не туда. К тому же вновь явился очередной гном с вагонеткой, и пока он не ушел, Торин молчал.

– Понял уж, не дурак, – вздохнул Бильбо, походил туда-сюда, а потом извернулся и глянул на Торина. – Я вот, пока жил в своей норке, никогда не мечтал о рабах.

– Почему?

– Потому что я не такое куйло, как ты, – хмыкнул Бильбо, не обратив внимания, что еще одна вагонетка прибыла, груженая лишь до половины.

Торин покосился на гнома, заботливо высыпающего и равняющего уголь.

– Тебя когда-нибудь выставляли на продажу? – спросил хоббит, размазывая пыль по лицу. – Лучше б ты подумал о том, как это приятно – быть чьим-то…

Торин не дослушал. Обошел его и устремился в штрек, к забою, разыскивая начальника смены. У Торина было что сказать – и по поводу прохлаждающегося хоббита, и по поводу полупустых вагонеток.

***

Оставшись внизу, Бильбо проклял себя и собственную несговорчивость. Почти не слушая начальника смены, распекавшего бригаду, он молча подхватывал россыпь угольной крошки, скидывал ее в вагонетку, и от каждого этого движения в воздух поднималась пыль и царапала горло.

– …и потом, что за неумное любопытство! – рявкнул начальник на бригаду, поперхнулся пылью и закашлялся, обернулся к хоббиту:

– Бэггинс, немедля прекрати пылить!

Хоббит будто не слышал, ссыпая уголь с высоты, отреагировал только, когда его за плечо тряхнули. Посмотрел на начальника смены и вздохнул, стискивая древко лопаты в руках. Гномы с интересом поглядывали на него, и, несмотря на четкий запрет, переговаривались негромко.

– Сколько раз тебе говорить, Бэггинс? Не швыряй, как попало, надо аккуратно, с душой.

И принялся сам укладывать уголь. Бильбо стоял, смотрел на него тупо и почти не видел.

Он не мог с душой укладывать уголь. И не мог поверить в то, что Торин его не забрал. Оставил его здесь, в шахте, на целую лигу вниз от света и солнечного ветра. Бильбо отчаянно надеялся, что тот передумает, откажется от своих похотливых мыслей, но напрасно – Торин, как и раньше, видел в нем только игрушку, причем бесполезную, если ее нельзя было сломать. Торин не желал считаться, и вообще ничего не желал, кроме того, как засунуть член поглубже в его зад. А теперь он ушел, оставив его под землей, и больше не вернется, вычеркнет из своей жизни. Упрямцы редко ценят упорство в ком-либо, кроме себя.

Бильбо отчаялся и понял, что застрял здесь надолго.

***

Торин глядел, как отдаляется приемная площадка для подъемника, как растет бездна под ним и как приближается верхний Эребор, светлый и просторный. Стальные, крепко сплетенные тросы поскрипывали привычно, как будто пели песню, бездна отзывалась гулким эхом. Торин хмуро смотрел в сторону, скрестив руки на груди, и охрана не беспокоила, не говорила лишнего. А он злился, не вполне понимая, кто виноват в том, что все пошло не так.

Его уже ждали – по четвергам Торин всегда устраивал прием населения в тронном зале, и сегодня никто не желал исключений. Король часто являлся последней инстанцией в спорах, мог повлиять на ход судебного разбирательства, что, конечно, отнимало прорву времени, зато Торин был в курсе большинства серьезных событий – следовало лишь отделять зерна от плевел.

Однако, понял Торин, сегодняшний день не задался с самого пробуждения и до конца обещал быть гадким. Открытые слушания по делам проводились при свидетелях, суть обычно излагал судья, и присутствовали желающие поглазеть, свободные от работы в эти часы.

Первое же дело выдернуло Торина из печальных раздумий. Перед троном стояли два крепких молодчика из патруля, у одного была разбита губа, а у другого – бровь. Они поглядывали друг на друга искоса и хмуро, тот, что помладше – гордо приосанился, сунув пальцы за пояс.

– Арти и Хровар, дело о мужеложстве, – объявил судья.

– Опять, да? – укоризненно спросил Торин, оглядывая всех присутствующих. Арти спрятал глаза, Хровар приосанился еще горделивее, судья покраснел, и это было заметно сквозь светлую бороду.

– Я продолжу? – пробурчал судья, шурша протоколом, – третьего дня означенные патрульные заступили к исполнению обязанностей, выйдя в ночной обход границ Одинокой горы по маршруту от смотровых вышек. Аккурат в полуночный час, проходя западных отрогов горы, Арти обманным путем склонил Хровара.

– Куда склонил? – не понял Торин.

– В кусты, – пояснил Хровар, – и обещал пригоршню камушков отсыпать. И вот таким преступным образом снасильничал надо мной. Прошу самого сурового наказания.

Торин вздохнул. Тут стоило прочитать лекцию о моральном облике, тем более, что слушатели следили с интересом, но прежде, чем осуждать, стоило утереть пух с собственного… лица. Торин постучал пальцем по подлокотнику и кивнул на второго участника трагедии:

– Так дело было?

– Никак нет, государь! – воскликнул тот, пунцовый от смущения, – я его не склонял, не насильничал и пальцем не трогал!

– Ври больше! – перебил второй, – ты меня на землю повалил…

– Тихо! – рявкнул Торин, перебив его на самом интересном месте, уставился на Арти, – склонял или нет? Говори честно, иначе хуже будет.

– Я ему просто сказал, – расстроено выдохнул тот, – что ежели есть желание, то было бы неплохо… про камушки тоже говорил, было дело, но как бы я доспехи с него сорвал ночью в кустах-то?! Врет он.

– Значит, так, – притомился Торин от этой гнусной истории и откинулся на спинку трона, – обоих разжаловать из дозорных и лишить месячного жалования за халатное выполнение обязанностей. Повторное прошение о назначении в дозорные подавать не раньше, чем через полгода, рассматривать буду лично. Далее?

– Далее, государь, Нали из цеха краснодеревщиков. Ему видение было о ростках пшеницы, желаете выслушать? Он очень просит.

– Видение, – вздохнул Торин и потер ладонью лицо.

***

На такой глубине никто не водился и не жил, одни только гномы прокопались. Бильбо чувствовал себя тоскливым земляным червяком, который никогда не видел света. Он постоянно торчал под землей, был грязный, как червяк, устал и замучался окончательно. Смены менялись – Бильбо насчитал шесть после прихода Торина, потом сбился, а его никто не поднимал из забоя, никто не приходил и ничего не говорил. Гномы после того случая не шли на контакт, предпочитая держаться в стороне и разговаривать на своем языке, поглядывая на хоббита с хитрым интересом. Бильбо не раз улавливал словцо “узбад”, значит, обсуждали его и Торина. Но прямо никто ничего не говорил, только ухмылялись в бороды.

Надежда, мерцающая, как огонек в неисправном светильнике, грозила вот-вот потухнуть. В такие минуты Бильбо чувствовал подступающий к горлу подземный мрак все четче и яснее.

Через пару дней его первая смена вернулась вниз в непривычном виде. Гномы выглядели неожиданно посвежевшими и помолодевшими, и Бильбо, гадая, чего это с ними, понял вдруг, что они просто-напросто вымылись.

– Я тоже хочу вымыться! – пристал он в тот же день к начальнику смены. Тот привычно закатил глаза, мол, за что же мне такое, и сказал:

– Не положено тебя из шахты поднимать, а ванну с водой я сюда не поволоку.

– Я скоро совсем стану как кусок угля, – сощурился Бильбо, – меня можно будет ссыпать в вагонетку и не заметить.

Тот стоял, покачивая головой, но Бильбо не унимался, атакуя его вескими доводами, и наконец, тот сдался.

– Хорошо, хорошо, – вздохнул он, – свожу тебя сегодня в купальню со сменой из двадцать пятого, только ты, пожалуйста, будь умницей и не делай глупостей.

– Не буду! – воскликнул Бильбо, и, стиснув древко лопаты, заулыбался, сверкнув зубами, ярко-белыми на фоне кожи.

***

Когда подъемник в конце дня пополз наверх, унося смену от угрюмой угольной норы, Бильбо чувствовал себя пузырьком воздуха, поднимающимся на поверхность из глубины, едва не лопался от удовольствия. Даже сознавая в душе, что передышка – ненадолго, он не мог не радоваться ей. Сверток со своей прежней одеждой он держал в руках, стараясь не перепачкать – хотелось хоть немного походить в чистом и уютном.

Наверху все попрощались и разошлись, и Бильбо остался один с начальником смены.

– Помни, что я это делаю под свою ответственность, – сказал он, напустив строгости, но Бильбо улыбнулся в ответ:

– Помню, помню.

В груди пело и звенело от того, что избавился от низкого потолка над головой, что вновь можно вздохнуть без пыли.

Начальник смены проводил его в общие купальни, где желающих помыться было немало. Бильбо вначале запутался, куда и как идти, замер у входа, пытаясь вслушаться в объяснения начальника: