Текст книги "Тигр и Дракон (СИ)"

Автор книги: The Very Hungry Caterpillar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

13

Капало в клетке знакомо, а вот сосед новый был. Плакал и подвывал. На знакомство времени не оказалось – как очнулся Шэрхан, за ним сразу и пришли. Обращались по-другому: кандалы сняли, напиться и рожу обтереть дали, только стрелу не позволили достать. Отвели прямиком в тронный зал.

Кроме красных лент на стенах, ничто тут больше о празднике не напоминало. Вместо объедающихся гостей в две шеренги стояли насупленные чиновники, вместо праздничных нарядов – платья рабочие, вместо тостов и музыки – тишина.

Сопровождаемый конвоем, Шэрхан прошёл по коридору и перед троном встал. Перед тем как голову опустить, кинул взгляд вверх. Неважно император выглядел: кожа посерела, высокие скулы совсем по-скелетски торчат, под глазами будто углём намазано. Но сидел прямо, словно копье через позвоночник прошито.

Император в свою очередь его осмотрел.

– Даже не вылечили? – спросил тихо, сквозь зубы, будто злость сжатыми челюстями сдерживал.

Один из стражников поклонился в пояс:

– Думали, боль будет для дальнейших пыток полезна.

Стиснул император кулаки на золотых подлокотниках.

– Подойди, – сказал Шэрхану на мхини. – Плечо дай.

Подошёл Шэрхан, подставился. Резкая боль кинула на колени, заставила рыкнуть, но дальше пришло облегчение. Рука ожила, и голова прочистилась. Шэрхан повернулся, разглядывая волшебный инструмент излечения, но ничего, кроме палки нефритовой, в руках императора не увидел.

– Лечит нефрит ущерб, нефритом же причинённый, – объяснил император, отстраняясь. – Как теперь рука?

– Лучше. Спасибо, – Шэрхан намеревался встать, но император нажал на вылеченное плечо, заставляя сесть на ступеньку перед троном.

Толпа вздохнула и возмущенно заколыхалась.

Император вскинулся гневно:

– Месяц назад ты, канцлер Джу Чувэй, настаивал казнить варвара посредством четвертования. Ты, верховный главнокомандующий Кун Зи, требовал посадить его на ростки бамбука, которые за трое суток проросли бы сквозь него. Ты, министр нравственности Сы Цзю, предлагал облить его голову свинцом. Ты, второй церемониймейстер Ван Цзывун, настаивал на том, чтобы я казнил его с помощью тысячи порезов. Были и еще идеи. Каждый из вас, – император обвел глазами мнущихся вельмож, – предложил свой способ умерщвления моего конкубина. Когда же я пощадил его, все вы роптали и жаловались, кое-кто даже осмелился угрожать недовольством дракона. – Император прищурил запавшие глаза. Выглядел усталым горным медведем, которого вывели наглые обезьяны; еще минута – и пойдёт лапой всё крушить. – Да не посмеют ваши мерзкие рты еще хоть раз намекнуть, что знают волю дракона лучше меня. Если бы поддался я вашим увещеваниям, где бы вы сейчас были? В лучшем случае, на погребальных кострах, рядом с министром водоканалов, главным казначеем и послами из Шан-Лин. А в худшем – в яме, рядом с изуродованными телами ваших сыновей, у ворот пылающей столицы, подожженной предателями, что осмелели настолько, чтобы подослать убийц прямо во дворец, в зал императора, в день смирения! – не сдержался, перешёл на крик. Стукнул кулаком по золотому подлокотнику. Больно, небось, было. Поморщился. Прикрыл глаза, успокаиваясь, и продолжил ровно: – Вплоть до дня усердия – никаких празднеств. Только расследования. Через час мне на стол отчет с именами и датами. Список арестованных. Каждую сошку допросить. На пытки меня звать. Казни сам назначать буду. – Сел еще прямее, на Шэрхана указал: – Объявляю его спасителем короны. Согласно древним текстам, должны вы ему теперь в пояс поклониться и благодарность высказать.

Толпа снова заволновалась. Кто-то тихо заворчал, кто-то рожу скривил, но сделали как велено.

Обратился император к Шэрхану на мхини:

– Спасибо тебе говорят. В благодарность кланяются.

Шэрхан хмыкнул. Кланяться-то кланяются, а глядят шакалами злопамятными. Радости от такой благодарности мало.

– Спины бы не надорвали.

Император посмотрел с пониманием.

– Выживут, – сказал, глазами сверкая: – Говори, какую награду хочешь. Все, что в моих силах, сделаю.

Шэрхан помедлил. Что ему желать? Ни одно из его желаний в древних текстах не прописано, что воздух зря сотрясать? На всякий случай попросил, хоть и не сильно надеялся:

– Оружие разреши носить.

Сразу ясно стало, не разрешит: улыбка дрогнула, глаза отвел.

– Прости.

Шэрхан подбородок голый погладил:

– Усы позволь не брить. – На взгляд досадливый, извиняющийся, усмехнулся. Не много же у тебя сил, император. – Ладно, не надо мне от тебя ничего. Вот разве что… коровку, одну из тех, что на ужин тебе сегодня уготована, помилуй да за портал выпусти. Там ее никто не тронет.

Император кивнул:

– Сделаю.

– И на том спасибо.

Шэрхан встал с поклоном, но уйти не дали. Бамбук склонился, да так из согбенного положения и прошипел:

– Великий сын дракона помнит, конечно, что спасителю короны положено ответить за свои преступления – как конкубину, осмелившемуся носить оружие, и как подданному, отказавшемуся пить за здоровье императора и процветание Тян-Цзы.

– Генерал, – вмешался из другого ряда министр нравственности, – да ведь если бы он пил…

– Я и не прошу его смерти. Всего лишь равносильного показательного взыскания. Двадцать ударов плетью, думаю, удовлетворят богов и почтут древние тексты.

Толпа одобрительно закивала.

Долго сидел император, только желваки двигались. Наконец разлепил челюсти.

– Кому еще мнение главнокомандующего кажется справедливым?

Вельможи подняли деревянные карточки, к поясу на цепочки привешенные, и прижали их к груди. Красный иероглиф «да» красовался на каждой. И всего четыре зеленых «нет».

Ну и мстительные же вы, твари. Пракашка бы тут прижился.

Император кивнул обречённо. Обратился тихо на мхини:

– За ношение оружия мне придется тебя высечь. Я сам дал им право голосовать, не могу теперь против их решения пойти.

– Секи, – сказал безразлично Шэрхан.

Посмотрел император, брови заламывая:

– Больно не будет.

– Да я боли не боюсь. И какова благодарность в Тян-Цзы тоже догадывался, – развернулся Шэрхан, сам в руки конвою пошел. Но посреди зала остановился. Уж больно слова язык жгли. – Но знаешь, если бы по-другому все сложилось, если бы это ты ко мне в Джагоррат попал, я бы шаровары на тебя не напялил. И палки бы твои тоже не отобрал. И за спасение жизни по спине плетью бы не отблагодарил. – Подумал, а потом добавил: – И в постель бы никого, кроме тебя, не пустил.

Планировал Шэрхан подольше свое знание цзыси в секрете держать, да не вышло. На следующий же вечер, только сел император на свое обычное место, ноги под себя сложив и курту разгладив, только рот открыл, так и выдало тело Шэрхана с головой. Думал попробовать пересесть поудобнее, колено стратегически выставить, да какое там. Разве что доской шахматной смог бы укрыться. А ведь только началось. Император в своём диктанте всего-то и заставил варвара, который «был полон страсти, как великая река во время весеннего полноводия», на колени встать, да «на императорской бамбуковой флейте играть». Подумаешь, слова, да и похабщины вроде никакой, а в животе прихватывало, будто и вправду член во рту держал.

Одного взгляда хватило императору, чтобы все понять. На полуслове запнулся. Горло почистил. Ни мускулом на лице не двинул, зато пошла бледная кожа пятнами будто при лихорадке, даже уши заалели.

Ухмылку оказалось так же сложно скрыть, как и стояк.

Помедлил император. Кинул быстрый взгляд на тётку в углу, но та как статуя сидела, головы от бумажки не поднимая.

– Пиши… пиши, оголил варвар навершие нефритовое. Ласкал бамбуковый росток, вбирая капли росы с рвением и жаждой, равносильной тому, как пересохшая земля впитывает первые капли благотворного дождя.

Ой и правда пересохло во рту. Попить бы. Шэрхан облизал пересохшие губы.

Император сел прямее:

– Опустил правитель тысячи лет варвара в позу летящего белого тигра. – Помолчал и добавил: – На колени и локти, лицом на постели.

Для Шэрхана, что ли, пояснения-то? Да он без подсказок все знает. Этот образ особо запомнился. Но за заботу спасибо.

Император продолжил бесстрастно:

– Оголился цветок хризантемы, подставляясь сыну дракона. Коснулись середины цветка лучи солнца, заставляя раскрываться еще больше. Умастило его розовое масло. Распахнулись яшмовые врата от ласки лепестков персика.

Ну надо же, не скотина в постели. Даже лепестками персика ублажать не брезгует. За себя, красной кисточкой написанного, радостно стало. А вот в настоящей заднице тоскливо потянуло. Сиротливо сжался цветок хризантемы, на жёстком ковре восседая. Ну давай, сын дракона, вставляй уже. Хоть послушать.

Желание исполнилось незамедлительно.

– Входит нефритовый стержень медленно, стилем змеи, вползающей в нору на зимовку. Первые толчки неторопливые, подобно карпу, играющему с крючком.

Многомудрый Шу… Дышать-то как тяжело. Ладони вспотели.

– Податливы и отзывчивы стали стены тайной комнаты, и применяет император стиль орла, балансирующего в небе и бросающегося к земле, охотясь за неуловимым зайцем. А после использует глубокие толчки и резкие дразнящие удары, быстро чередуя, будто воробей, клюющий остатки риса в чашке. Варвар же, подобно воину, рвущемуся в бой, встречает нефритовый стержень с жадностью…

Встречает, ох встречает. После орла да воробья вообще ничего другого в мире не помнит, кроме как нефритовый стержень жадно встречать. Реальный Шэрхан зуб даёт.

– …сталкиваются они словно две снежные лавины. После ста толчков…

Аж ста? Шэрхан после всего этого и десятка бы не выдержал.

– …рычит тигр, копьём охотника проткнутый. Рассеивает сын дракона силу нефритовую по стенам тайной комнаты. Прячется небо за тучей, дождём исходящей. Два аиста летят в согласии. – Император перевел дыхание. – Закончили. Иди.

Так и не подняв голову, тётка собрала свои записки и из комнаты просеменила. Поклонилась и дверь за собой закрыла.

Посидели в тишине.

Руки пришлось сцепить, чтобы за член не схватиться. Еле держался Шэрхан, в паху все так и горело.

Император сидел не двигаясь, на Шэрхана даже не смотрел. Рассердился, что ли, что про язык не признался раньше? Или делает вид, что не заметил? Неужто так со стояком и заставит в шахматы играть? Или выгонит?

Шэрхан подумывал уже за одеялом подорваться, когда услышал:

– Можешь кончить.

Встретился с глазами чёрными.

– А ты?

– А я посмотрю.

Да на здоровье. Порог неловкости остался далеко позади, за раскрывающимися цветками хризантемы и неуловимым зайцем, так что Шэрхан уверенно взялся за член. Только размусоливать не стал, и так чуть не плавился. Сжал пальцы вокруг ствола и задвигал вверх-вниз. Глаза закрыл, голову опустил. А как удовольствие подступило, большим пальцем стал головку поглаживать. И вроде готовился, и движения рассчитывал, а ощущение колкого неотрывного взгляда все равно макнуло в оргазм неожиданно и резко, будто головой в купальню. Спермой аж грудь заляпал.

Пока в себя приходил, зашуршали по полу мягкие носки, лязгнул кованый сундук, брякнула на пол доска, застучали фигуры. Когда Шэрхан глаза открыл, уже для игры все готово было и даже одеяло рядом сугробом мягким лежало.

– Дин Чиа языку научил? – спросил император, пешку белую как ни в чем не бывало беря.

Обтерся Шэрхан одеялом, другой стороной перевернул и закутался.

– Он, – сделал ход. – Хороший парень. Только говорит, не зовешь его к себе. Переживает.

Император задумчиво потеребил пешку.

– Он и Лиу Лин были подарком от князя И. Вернуть их здесь было некому, вот и оставил в гареме.

– Это я знаю. Не зовешь-то почему?

Поставил император фигурку. Сказал негромко:

– Вкус другой.

Шэрхан откровенности удивился, но пытать не стал, а то щеки императорские все еще горели.

– Народу много сменилось во дворце, – сказал, милостиво меняя тему. – Прислуги да стражников.

– Арестов много, – кивнул император. – Весь день на допросах провел. Да толку мало. Никто ничего не знает, хоть запытайся. Только и нашли, что девять трупов женских в колодце – настоящих танцовщиц из Ксен-Цы. А самозванки будто из воздуха возникли.

– Но ведь кто-то же их в зал пустил.

– Главный церемониймейстер отравился еще вчера. Виновным был или просто участи страшился уже не понять. Никаких улик не осталось.

– Да разве не те это танцовщицы, про которых императрица тогда тебе плешь проела?

– Они.

– Так не императрица ли…

– Жизнью Чжень Дана бы не рискнула. Она, конечно, кобра, но с головы наследника волоску не дала бы упасть. Да и Ю Луа она по-своему любит.

Шэрхан почесал подбородок.

– Хорошая у тебя дочка. Упертая. Неужто не хочешь ее наследницей?

– Не могу.

– Почему? Если молодец девчонка – и умная, и сердцем чуткая, и книжки правильные читает…

– Да кто ей, по-твоему, эти книжки подсовывает? Если не хотел бы я, чтобы моя дочь с оружием тренировалась, думаешь, смогла бы она хоть палку найти? Не в этом дело… В древних текстах…

– Да погоди ты с ними. Бабушка-то ее ведь правила?

Император потер лоб.

– Моя мать была женщиной с планами. Она отравила отца, чтобы стать императрицей. Много возмущений было, не пристало женщине на троне сидеть, но всех несогласных она уничтожила. Семьями вырезала. Кто остался – вздохнуть против ее воли боялся. Правила строго, но хорошо. Указы разумные издала, дороги новые построила, систему орошения наладила. Реформы везде провела, от дворца до последнего уезда. А все равно не смирились князья, объединились против нее. Няньку мою подкупили и подкараулили наш конвой, когда с инспекцией по деревням ехали, и убили. И ее, и брата старшего. На куски при мне разрезали. Меня согласились в живых оставить, потому что смог убедить, что все реформы отменю и свято древние тексты почитать буду.

– Сколько ж тебе было?

– Двенадцать. – Император помедлил. – Много времени прошло, а по сей день мне мои обещания припоминают. Вот и приходится все показушные традиции рьяно блюсти, чтобы настоящие перемены можно было исподтишка вводить. Любое новшество ведь против шерсти гладит. Круговую подотчетность ведомств пять лет вводил. Единую меру веса и денег по стране – десять. Чтобы чиновники при вступлении в должность экзамены сдавали до сих пор бьюсь. Все надеются, что спущу. Да у меня терпения много.

– Я заметил.

– Одна радость – в шахматы с тобой играть, – горько сказал император. – Повезло мне с тобой, Тигр. И не только потому что жизнь спас. – Поднял глаза и наклонился ближе: – Подарить тебе что-нибудь хочу. Скажи, чем порадовать? Коня хорошего? Драгоценности? Наряд новый?

Поостыла жалость. Вспомнилось гадливенькое, «Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои свои вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка».

– Не нужны мне твои подарки. Лучше, позволь старику Вэю палку нефритовую в зад вставить.

– Прости, не смогу, – невесело улыбнулся император. – Он обо мне с детства заботится. Перед князьями в тот день за меня поручился. Ближе и нет никого. Так что пока поберегу.

Как же это жить, когда самый близкий человек – старикашка Вэй? Это как если бы у Шэрхана единственной родственной душой Сколопендра была. Печально.

Интересно, столкнись Вэй со Сколопендрой, спелись бы или глотки друг другу перерезали? Скорее, второе. Сколопендра женщина немолодая, но, по слухам, к любовным утехам не чуждая. На кой ей обрубыш?

Шэрхан поерзал на ковре, новое желание обдумывая.

– Тогда… имя свое скажи.

– Имя?

– Я поначалу думал, Лон Ченг Хуанди – это имя у тебя, а это кличка. Властитель-император сын дракона, верно? Но ведь не всегда тебя так звали.

– Потерялось мое имя после восхождения на трон. С двенадцати лет никто по нему не обращается. Нет силы в старом имени, стало неважным и незначимым. Принадлежит оно тому, кто смертей ещё не видел.

Зубы заговаривает. Не скажет. Пожал Шэрхан устало плечами:

– Да ты уж сам скажи тогда, что я могу пожелать. А то на все мои пожелания у тебя древние тексты имеются. Только ни цацки, ни шмотье мне не надобны. Не собачка комнатная.

Наклонился император, взял Шэрхана за бритый подбородок. Не так, как в прошлый раз. Нежно. Большим пальцем над верхней губой провел.

– Ну хочешь, отрасти свои усы. К чёрному дракону всех. Кто посмеет слово сказать… в масалу искрошу.

Рассмеялся Шэрхан, растянул губы под прикосновением. Присосался император взглядом к его улыбке. Посмотрел так истомленно, будто из последних сил сдерживался. Пальцем снова по губам провел. А потом вскочил и у окна встал, притворяясь, что жуть как его там что-то интересует.

Ах да, это же Шэрхану было милостиво позволено спустить, а сам бедолага так и остался с соглядатаем на стреме. Да неужто так хочется и так колется? Эх ты, император. Ну не можешь прямо сказать, так ты намекни, знак дай. А то кто вас разберёт? Сегодня хризантему императорскую раскрываешь, а завтра – фарш для тигров.

Выпростался Шэрхан из одеяла, подошел сзади. К волосам, до самого копчика ниспадающим, притронулся, как давно хотел. Жёсткие волосы на ощупь, как прутья железные. Понравились. Еще бы гладил, да император развернулся, за плечи схватил и в стену впечатал. Так, что дыхание выбил. Целоваться не полез. Вместо этого в изгиб шеи носом ткнул и ровно под мочкой кожу губами прихватил. Неожиданная была ласка. Немного смешная, но приятная. Пробежала сладкая волна вдоль позвоночника, потеплели кончики пальцев. Шэрхан чуть двинулся вперед, бёдрами соприкасаясь. Вырвался у императора из груди стон, такой жалостный, что сердце дрогнуло. Решил Шэрхан, будь что будет. Взял за плечи и развернул, сам императора в стену вжимая. Грудью голой в грудь уперся. Пахом в член каменный вдавил. Колено между ног протолкнул.

Чёрные глаза – пьяные, похотью подернутые – с мольбой на него смотрели, нос тонкий трепетал, грудь в дыханьях сбитых поднималась.

Полюбовался Шэрхан и сказал в губы приоткрытые:

– Ты если что хочешь от меня… ты только скажи.

Сказал, а сам руку на спину положил и вниз осторожно опустил.

В миг протрезвели чёрные глаза. Лицо изменилось, будто Шэрхан только что сообщил, что это он девиц с веерами подослал. Оттолкнул император с силой, а как Шэрхан отступил, ударил по лицу наотмашь, так, что в ухе зазвенело.

– Ещё раз тронешь – руки обрублю.

Так и стояли истуканами друг напротив друга, пока не жахнул топором голос басистый из-за двери:

– Время истекло.

Вечером следующего дня император вызвал к себе Йиньйиня.

14

Весь день Шэрхан зверем раненым метался. Опостылело все. Свободы хотелось. А вечером, как увидел, что Йиньйинь готовится, почти подпрыгивая, так едва не зарычал. Держался, пока смотрел, как Йиньйинь волосы по сто раз начесывает, как глаза горят, как рот от счастья улыбаться не перестаёт, и под конец не выдержал:

– Сильно-то не напомаживайся. В шахматы, поди, играть зовет.

Посмотрел Йиньйинь с обидой, гребень отложил. В платье красное закутался и за евнухом к купальням пошел. Ему-то, небось, полк стражи в сопровождение не давали.

До ночи Шэрхан кипел, а потом измучился совестью. Что стоило промолчать? Зачем парня расстроил? Думал-думал, и с ужасом понял, не просто ведь он разозлился на императора. Взревновал. Ох пора из этого гадюшника выбираться, а то всю душу истрахают. Вот прямо в большой праздник, когда из всех домов палить будут, он и сбежит. И к асурам пошлёт зверинец прогнивший. Может, подпалит на прощанье. В благодарность. А как домой придёт, порядок наведёт: Пракашке мозги на место вставит, Бале на границе поможет, Багирку проведает. Может, и в горы поднимется, мать навестит. Учителя Шрирамана отыщет.

К утру план утвердил и успокоился. И тут же снова запереживал. А Йиньйинь-то где?

Еле выдержал молитву на общей площади. Сколько же можно задом кверху стоять, когда другу, может, помощь нужна? В то, что император Йиньйиня до сих пор у себя в покоях держит, не верилось. Даже чтобы Шэрхану досадить, не стал бы всемогущий сын дракона с бумажками чахлыми, тысячу лет назад написанными, спорить.

Как только отпустили, кинулся к Кляксе:

– Где Дин Чиа знаешь?

Удивился Клякса, что Шэрхан на цзыси к нему обратился, но быстро в руки себя взял.

– Знаю.

– Веди.

– Пойдём, – Клякса нехорошо усмехнулся.

Линялый поднял на него взгляд просящий и сказал тихо:

– Не надо…

Клякса только нос скривил.

– Просит отвести его к Дин Чиа. Вот я и отведу.

Гадко стало от этого разговора – от злорадного тона Кляксы, от красных глаз Линялого – но пошел Шэрхан за ними. Долго шли через внутренние дворы, по заснеженным лестницам, по сырым коридорам, и чем дальше шли, тем холоднее становилось на душе. Знал ведь Шэрхан эту дорогу. Сам Йиньйиня сюда тренироваться водил. На последнем переходе колени задрожали и в груди заледенело, будто снегу наелся. Но голова отказывалась верить.

– Вот, – обратился Клякса к сгорбленной старушке в серой робе, когда в тёмную комнату спустились. – Желает конкубина Дин Чиа увидеть.

Зря измывался, Шэрхан уже увидел. Платье красное, в серости подземелья словно огненный цветок среди камней полыхающее. Волосы черные, по столу разметавшиеся. Глаза бездонные, в потолок мёртвым взглядом упёртые.

Как к столу подошел, Шэрхан не помнил. Как обнял тело холодное. Как по волосам гладил. Помнил только, что слезы не шли. Дыра в душе была, а заполнить нечем. Видать, пока четырёх братьев хоронил, выплакал все, на пятого не осталось.

– Как умер? – спросил он глухо у смотрительницы.

Старушка деловито с бумажками своими проконсультировалась.

– По отметинам на теле, сзади напали. Били сильно. Потом задушили. Похоже, сопротивлялся.

Взял Шэрхан руку тонкую: костяшки на пальцах в кровь сбиты. Кулаки сжаты, будто до сих пор дрался, будто палец кому выкручивал, как Шэрхан когда-то учил. Сопротивлялся. Вот тут-то и прорвало. Выл Шэрхан по-волчьи. Стену измолотил. Каждому дракону поклялся голову откусить. Остановился только когда лоб так заболел, что зрение на время потерял. Встряхнул головой, рожу вытер. Поцеловал Йиньйиня в губы синие и вышел.

Прямиком в тронный зал пошёл.

Не хотели его пускать к императору. Хмурые стражники преградили путь алебардами. Не остановили бы сейчас Шэрхана ни металл, ни палки нефритовые. Но силы решил поберечь.

– Скажите, есть у меня новости срочные. Про заговор против императора.

Переглянулись стражники, и один ушел докладывать. Скоро двери тяжёлые перед Шэрханом раскрылись, зев чудовища змеистого распахнулся, языком ковра красного к себе в пасть приглашая. Ступил Шэрхан без страха – от ярости дрожал.

Вдоль ковра его проводил десяток пар глаз: чиновничьи, генеральские, шпионские. Императорские.

Встал Шэрхан перед троном и обратился на мхини:

– Скажи им уйти.

Посмотрел на него император испытующе, но, видимо, что-то было сейчас в лице Шэрхана такое, что заставило прислушаться. Отложил император кисточку, которой бумажки подписывал, и махнул рукой, посетителей выпроваживая. Нервно глянул на стражников, но их прогонять не стал. Боится. Правильно делает. Не в шахматы пришёл Шэрхан играть.

Не сразу слова нашлись, злость горло перехватывала.

– За что? – только и смог выдавить.

– О чем ты?

Сжал Шэрхан кулаки до хруста.

– Один светлый человек на весь твой гадюшник, да ведь и того со свету сжил. Доброта глаз мозолила? Что ж ты за зверь!

Поднялся император, из-за стола вышел, по ступенькам к нему спустился. Давай-давай, ближе подойди, чтобы проще бить было.

– Объяснись, – тихо сказал император. – Или замолчи.

– Нет уж, не заткнешь меня больше. Он всего-то и мечтал, что тебе понравиться, а ты, подлюга такая, убийц подослал.

Схватил император за плечи, будто знал, что не выдержит сейчас Шэрхан.

– Успокойся, – рявкнул, от себя отталкивая. – Перец совсем мозг расплавил? Стал бы я убийц посылать, когда палачей двести голов? – выпрямился, шапку императорскую на голове поправил, отступил на шаг. – Правильно я понимаю, что ты про Дин Чиа говоришь? Убили?

Кивнул Шэрхан. Мысли от горя путались.

– Так ведь его вчера… на пути к тебе… ты же его вызвал…

– Никого я к себе вчера не вызывал. У императрицы день благоприятный был, я даже к ней не пошел. Хочешь, у Вэя спроси.

Тоже мне авторитет.

– Ему еще меньше верю.

Император глянул мрачно:

– Как все было? Кто за ним пришёл?

Да больно он помнит? Ревность глаза затмила.

– Евнух. Кто – не заметил.

Закрыл Шэрхан лицо руками. Пришёл драться, а теперь хотелось себе голову раскроить.

Император взял за плечо.

– Клянусь тебе, никакого отношения к смерти Дин Чиа я не имею. Но что произошло, выясню. Слышишь? – Позвал кого-то из-за двери и стал распоряжения отдавать: – Вызвать мне главного охраняющего ложе, начальника стражи и старшего конкубина. – Посмотрел на Шэрхана и сказал: – А ты пойди и выспись. Выглядишь, как мертвяк ходячий. Смотреть больно.

Шэрхан пошел. Да только не спал. Тишина в комнате была. Не та тишина, что бульканьем чайника теплила, и не та тишина, что тихим шорохом кисточки по холсту вдохновляла, и не та тишина, что дружеским молчанием душу успокаивала. Нет. Тишина была страшная. Одинокая. Отчаянная.

Да и в ней долго не просидел. Пришли за ним совсем скоро и обратно к императору повели.

Думал, нашли что. Виновника ему на растерзание дадут, местью насладиться позволят, но как лицо императора, от гнева чёрное, увидел, так понял – не затем привели. Кинули его стражники на колени, лицом в ковер ткнули. Алебарды наставили. Только и успел увидеть надменного Бамбука в углу, да рассвирепевшего императора, что глазами не слабее палки нефритовой жалил.

– Когда ты пришёл меня в убийстве обвинять да зверем обзывать, забыл ты сказать, что вы с моим конкубином связь греховную имели.

Шэрхан взглянул было вверх, но под давлением оружия снова в ковер уткнулся.

– Чего?

– Видели вас. Что прелюбодейством занимались, прямо в комнате. Да как посмели!

Вот ведь сволочь Клякса. Подглядывал, значит. Разозлиться бы, да сил не было. Все потускнело со смертью Йиньйиня, безразлично стало. Разве что не хотелось, чтобы имя доброе с грязью смешивали.

– Не было между нами ничего. Не любовник он мне – бхай. Не знаешь ты слова такого, нет его на мхини. Только на хапхи. Брат это. По духу, не по крови. Человек, за которого и умереть не жалко.

– Не верю, – бросил презрительно император.

– Да уж конечно не веришь. Откуда тебе про такое знать. Всю жизнь с девками ядовитыми да безмудями кровожадными, откуда тебе про дружбу знать?

Не усидел император на троне, вскочил и вплотную подошел. За волосы схватил, заставляя в глаза посмотреть.

– Его я выброшу в яму, чтобы гнил. А тебя… – попыхтел, наказание придумывая, а потом отпустил хватку и в сторону обратился. Спокойно и холодно. – Пятьдесят плетей. – Помолчал и добавил: – Не жалеть.

Вытолкали Шэрхана из тронного зала и вниз по лестницам, по знакомым уже коридорам, в тюрьму в сопровождении Бамбука отконвоировали. В камеру не повели, на этот раз меж двух столбов приковали. Знакомый палач ему тихонько кивнул в приветствие.

– Пятьдесят плетей, – сообщил довольный Бамбук. – Приказано не жалеть.

– Так ведь… – начал палач растерянно.

– Делай как приказано.

Палач посерьезнел. Подошел и сказал тихо:

– Прощай, Тигр. Детям буду рассказывать, что от моей руки пал.

Да неужели уж пятьдесят плетей…

Первый удар опалил лопатки, словно прут раскалённый под кожу загнали. Желудок в горло ударился. Слезы из глаз брызнули. Дернулся Шэрхан на цепях. Выдохнул криком, а вдохнуть уже не мог.

Значит, все это время приказ был жалеть. Пятьдесят таких и вправду не выжить. На второй удар Шэрхан безвольно повис на кандалах. На третий чернота подступила. А на четвёртый в комнату ворвался Вэй.

– Останови! – завопил. – Заклинаю, господин главнокомандующий, останови!

Палач замер с плетью в руках, посмотрел вопросительно. Бамбук дернул щекой.

– Передумал? – тихо спросил он у Вэя, уверенный, что варвар их речи не понимает.

– Передумал, – также вполголоса ответил Вэй. – Приказано отвязать и в комнату отвести. Сказано, каждый лишний удар мне на спине отразится, так что ты уж пожалей, господин главнокомандующий. Я не этот верблюд толстокожий, не выдержу. Прикажи остановить.

– Будет он нашей погибелью, – горько сказал Бамбук.

– А я сразу говорил, – вторил ему Вэй.

Тяжело вздохнув, Бамбук махнул стражникам. Звякнули кандалы, и Шэрхан не выдержал, на пол рухнул. Казалось, уже не встанет, да плохо себя знал. Когда Вэй к нему двинулся, с рыком отпрянул.

– Успокойся ты, зверюга, – сказал Вэй на мхини, – приказано мне вылечить тебя.

Шэрхан зацепился за стену, вставая.

– Тронешь меня этой штукой, в зад вставлю.

– Ну и мучайся, дурак.

Шёл до комнаты медленно. Как в дверь зашёл, что-то в углу зыбко шоркнуло. Это Клякса в стену вжался. Трясись, гнида. Дойдут до тебя руки. Только не сейчас. Сейчас – лечь. Добрался Шэрхан до кровати, рухнул на живот и зажмурился. Непонятно, чему больнее было, телу или духу.

В тишине полежал, а потом дверь скрипнула. Зашелестели робы, зашуршали шаги – одни приближаясь, другие отдаляясь. Снова дверь закрылась.

Руки прохладные на спину легли. Прикосновения гладкого камня, лёгкие, заботливые, боль из спины вытянули. Скоро уже и не болело. Там.

Погладил император по волосам:

– Прости.

Полежал Шэрхан под лаской.

– Хорошая штука нефрит. Раз – и будто не было ничего. Да ведь только было.

Задышал император шумно. Лбом к лопатками прижался. Губами тёплыми, влажными по позвонкам прошёлся. Снова к шее прильнул.

– Яо, – прошептал в самое ухо. – Мое имя – Яо.

Поздно, Яо. Нет больше ценности в этом знании. Себе оставь.

Закрыл Шэрхан глаза устало.

Император поднялся.

– Я обещаю тебе, Шэрхан. Я найду того, кто убил Дин Чиа. Этот человек пожалеет, что родился.

Когда за ним закрылась дверь, Шэрхан сел. Нет уж, император. Нет тебе больше веры. А вот на себя надежда есть. Найдёт Шэрхан убийцу сам. И покарает – сам.

На следующий день выудил перед молитвой Линялого. Тот забегал глазами в поисках Кляксы, но не сбежал, так что вместе зашагали к глиняному дракону на площади.

– Ты ведь не мразь, как этот, у тебя сердце есть, я же вижу, – сказал Шэрхан, на колени перед летающей змеёй вставая.

Насупился Линялый, рядом с ним опускаясь:

– Не говори плохо о старшем конкубине.

Сказал не от страха, а будто по правде задело. Ну, сердцу не прикажешь.

– Прости, – Шэрхан склонился к земле и прошептал: – Скажи только, что слышал.

– Да всего-то и слышал, что в саду его нашли. Утром, говорят, охрана под яблоней красное увидела. Он уже сильно холодный был.

– Кого-нибудь из охраны знаешь? У кого из слуг могу спросить?

Линялый поломался, но пару имён назвал.

До самого дня восхваления Шэрхан по дворцу метался, со слугами да стражникам разговаривая. Кому кулаком язык развязывал, кому камнем, с платьев обрезанным. Император тоже деятельность бурную всячески демонстрировал – Кляксу за недосмотр высек, начальника стражи разжаловал, Шэрхана допросы засвидетельствовать звал. Да только все впустую. Никаких зацепок не нашли. Как и в случае с танцовщицами – будто магия.