Текст книги "Тигр и Дракон (СИ)"

Автор книги: The Very Hungry Caterpillar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Поначалу от каждого шороха Шэрхан напрягался, а потом надоело. Да и мороз снова пробрал. Свежебритому затылку особенно доставалось. Холодный потолок вдавливал голову в позвоночник, драконы со стен враждебно склабились, ковер под задом щетинился грубыми волосками. Одеяло на кровати манило теплом, но попахивало западней, так что Шэрхан зов его сладостный игнорировал. Долго просидел, зубами стуча, пока боком не почуял несмелое тепло – в дальнем углу примостился глиняный горшок с тлеющими углями. Как подарку заветному Шэрхан ему обрадовался. Придвинул, разве что задом внутрь не забравшись. А как чуток отогрелся, решил время зря не тратить. Сел, ноги скрестив, спину выпрямив, запястья на колени сложив. Глаза закрыл и на дыхании своем сконцентрировался.

Вдох-выдох. Омммммм…

Синяки от ударов молнии жгло. Вот ведь, зловредный дедуля. Ну ничего, Шэрхан ему еще член на нос намотает, не рад будет, что…

Не туда мысли ушли. Вдох-выдох. Оммммм…

Холод все-таки собачий. Недолго и зад отморозить. Видел там в обозе одни подштанники, с начесом. И тёплые, и красивые, сама матушка попугаев вышивала…

Да что ж такое. Вдох-выдох. Оммммм.

Не похвалил бы его сейчас учитель Шрираман. Опять бы сказал, что не старается Шэрхан мысли свои от бренности очистить, не может духовную природу свою принять. Никогда ему так третий глаз не открыть. Шэрхан вздохнул тяжко и спину саднящую потрогал. Куда уж там. В этом гадюшнике два зрячих-то сохранить бы.

Дверь скрипнула. Кулаки сами собой сжались.

Да только зря. В щелку проскользнула крошечная женщина. Набелена была словно кукла, замотана что твоя мумия, а на голове – башня с торчащими гребнями и нитками камней. На Шэрхана не взглянув, она просеменила в дальний угол комнаты и села на пол у низкого столика, где уже были приготовлены бумага, банка с чернилами и красная кисточка. Место было стратегическое. И кровать, и ковёр, на котором расселся Шэрхан, были ей отлично видны.

– Госпожа, – обратился Шэрхан, собираясь поинтересоваться, не ошиблась ли она комнатой, но дверь заскрипела снова.

И тут сомневаться не приходилось: вошёл император.

3

Император вошёл – и на мгновение на пороге застыл, по Шэрхану взглядом мазнув.

Шэрхан даже ухмыльнулся. Да уж, вид его сейчас к страсти не сильно располагал. Череп бритый в порезах, спина исполосована, губа разбита. Синяки, молнией оставленные, пожелтели и теперь гордо отсвечивали на тёмной коже. Красавец. Было даже интересно. Неужто встанет?

В гробовой тишине раздалось глухое буханье. Это кукла намалеванная лоб свой об пол отбивала. Ровно девять раз. Громко, со старанием. Так и до сотрясения недалеко. Шэрхан же с места не сдвинулся. Шею как замкнуло.

После первой секунды замешательства лицо императора стало выражать эмоций не больше, чем драконы цветастые, на робе его золотой вышитые. Статуей ледяной внутрь зашёл. Шагами длинными, неспешными приблизился и стал дугу вокруг ковра описывать, колким взглядом, холодным, как сосульки на крыше дворца, Шэрхана изучая. От этого взгляда захотелось поежиться, но Шэрхан сдержался. Только яйца скукожились и член предательски в кусты залез.

Пару кругов намотав, император остановился. Губы поджал.

– Говорили, выдающейся силой мужской Тигр отличается. Врали.

Говорил хорошо, с акцентом небольшим совсем, как будто чуть шепелявил. Получалось почти нежно, и Шэрхан даже не обиделся.

– Холодно тут у тебя, как у асура в заднице. В носу уже свербит, завтра, небось, все лёгкие выхаркаю.

Глазами чёрными император сверкнул и ничего не сказал на это, только к кровати на возвышение ступил. Двое слуг подскочили, стали бережно из кокона золотого его разворачивать. Как ни пытался Шэрхан ровно дышать, а сердце все одно в груди громыхало. Шорох снимаемой одежды звучал сейчас страшнее воя асурских боевых труб.

Когда на теле императорском кроме курты белой в пол ничего не осталось, слуги сняли цацки глупые, корону заменяющие, волосы чёрные распустили и бесшумно растворились.

Шэрхан плечи расправил. Ну давай, нелюдь, что ты там удумал?

Нелюдь удумал на пол перед кроватью сесть. Вот ведь, даже сел не по-простому. Не ноги скрестив, а под себя их поджав. Курту сахарно-белую на коленях расправил, поверх Шэрхана уставился и замер. Совсем окаменел.

Шэрхан крепился-крепился, да и не выдержал: стал императора украдкой разглядывать. Держался мужик прямо и крепко, как человек, телом своим владеющий. Высок и широк в плечах, хоть и тонковат. В честном бою Шэрхан его, пожалуй, уделал бы. Да только вряд ли ему удастся честного-то боя здесь добиться. Прячет, небось, ирод, в широком рукаве палку зелёную. Что тут честного?

А, может, и не прячет? Лицо вон гордое. Скулы высокие. Глаза-миндали умные. Какие-никакие усы опять же. Неужто силой под себя положит? Покладистых любит… На кой тогда Шэрхана взять согласился? Зачем на сделку с братом пошёл?

От напряжения плечи свело. Устал Шэрхан в игры молчаливые играть.

– Ты прямо скажи, – обратился он к императору. – Будешь насильничать пытаться? Или расслабиться можно? Устал как собака, и спину саднит.

Император помолчал, разве что брови немного поднял.

– Можешь расслабиться. Мне твои телеса волосатые без интереса.

Шэрхан от удивления даже оглядел себя – грудь, руки, ноги. Да уж конечно волосатый, а как иначе? Неужто и тут бриться заставят?

Когда глаза поднял, с чёрными встретился.

– Боишься? – спросил.

Император губой дернул.

– Брезгую.

Вот и отличненько. Шэрхан вскочил, до кровати трусцой добежал, одеяло толстое содрал. Укутавшись, обратно на ковёр сел. Нахохлился.

– В шахматы играешь?

Император только глаза скосил.

Шэрхан пожал плечами:

– Пока ты тут, я спать всё равно не буду, а так хоть мозг размять. Ну, играешь?

– Игры ваши варварские мне без надобности. А если поспать хочешь этой ночью, то молчи. Не сбивай меня.

«Да с чего сбивать-то?» – хотел сказать Шэрхан, но тут император заговорил. На своём, птичьем. Звучал совсем не так, как на мхини. Грубо, резко и как-то монотонно. В углу завозились, и Шэрхан только сейчас про куклу набелённую вспомнил. Сгорбившись над столиком, она красной своей кисточкой старательно на бумаге выводила загогулины. Строчкой сверху вниз. Тоже не по-человечески.

Длился императорский диктант долго. Шэрхан и не заметил, как уснул. Разбудил его снова старикашечка, но в этот раз обошёлся пинком. Тётки в углу уже не было, а император стоял у окна, спиной прямой в свете луны отсвечивая.

Всё ещё в одеяло кутаясь, Шэрхан поплелся за старикашкой тёмными безлюдными коридорами, зашёл в указанную комнату и повалился на указанную кровать.

Было холодно и безнадёжно.

В комнате царила темнота.

– Почему тебя Тигром называют? – спросила темнота.

Не отвечать темноте было невежливо, поэтому Шэрхан отогнал усталость.

– Убил тигра голыми руками.

Темнота как будто расстроилась.

– Зачем?

Странная темнота. Разве об этом спрашивают?

– Людоедом стал. Младенца утащил. Пришлось в джунглях три дня выслеживать.

Темнота помолчала.

– Джунгли – это что?

Шэрхан шумно вздохнул.

– Джунгли – это дом.

– Что же тогда Тян-Цзы? – поинтересовалась темнота.

Шэрхан зажмурился. Вспомнился пустой коридор, топот солдатских сапог, лязг железных затворов, и он – голый, избитый, измученный.

– Тян-Цзы – это склеп.

Темнота затихла, словно поняла. Хорошая темнота.

Только на следующий день, когда проснулся, он увидел свою темноту при дневном свете.

4

Темнота была высокой, но уж больно худой, с глазами раскосыми и добрыми, ресницами длинными и вниз скромно смотрящими, губами полными и нежно-розовыми и волосами тёмными и прямыми, на макушке в пучок собранными. Звали темноту Дин Чиа. И был он, как и Шэрхан, конкубином.

Кроме них в комнате жили еще два мужика. Гм, конкубина. Тян Сай, старший конкубин, с волосами до пупа, длинной шеей и родинкой под глазом, которая больше всего напоминала чернильное пятно. Вторым был Хун Вэн – пониже ростом и на лицо поприятней, но совсем уж бледный и плоский, будто простынь многократно стираная, из которой весь цвет вышел. Имена иностранные в голове у Шэрхана давно перепутались, так что про себя он их так и звал – Клякса и Линялый. Ни на одном из известных Шэрхану языков они не разговаривали, до простого приветствия тоже не снизошли. Сидели в углу и носы морщили, а когда чай пили, так еще от него ладонью закрывались, так что Шэрхан ограничился общением с Дин Чиа.

– Наврал ты мне про тигра вчера, – сказал парень, когда Шэрхан решил, наконец, из постели вылезти. – За цвет глаз, поди, прозвали.

Шэрхан сел, соседа своего разглядывая. Вот этот красивый.

– За глаза, – согласился. – Но и тигр был. – Поднял левую руку, бок, когтями исполосованный, демонстрируя. – Вон, подарок остался.

Дин Чиа пробежался глазами по шраму.

– А с младенцем что?

Шэрхан со вздохом опустил руку.

– Даже пеленки не осталось.

– Жаль, – сказал Дин Чиа. – И младенца, и тигра.

Шэрхан грустно усмехнулся:

– А меня не жаль?

– Зачем тебя жалеть? Ты живой.

Шэрхан прислушался к своему телу. Болело все.

– Не уверен.

Сказал – и заругал себя. Сколько можно чёрные мысли по кругу гонять? Вытер руками лицо – будто слой отчаяния смыл. Хватит ныть.

– Скажи мне лучше, Дин Чиа, как мне тебя называть?

Парень присел у низкого столика на колени, две чашки расписные поставил и чайник булькающий с горшка с углями снял.

– В смысле?

– Ну, для краткости, лучше Дин или Чиа?

– Лучше Дин Чиа.

– Уж больно официально. Прозвище, может, есть?

– Прозвище? – Парень задумался. – Мама в детстве Ксиаобо называла.

– Это что?

– Маленький борец. Я раньше времени родился, очень слабым был. Но выжил.

Запах чайных листьев пробрал Шэрхана до кончиков щетины, едва отросшей на бритой макушке. Со вчерашнего утра ни рисинки во рту не было. Кипяток бы сейчас выпил и чайником бы закусил, но Дин Чиа действовал неторопливо и сосредоточенно, будто не чай заваривал, а план военных действий составлял. Шэрхан не решился этот ритуал задабривания чайного бога прерывать.

– Мамино прозвище – это святое, – сказал, почесываясь. – На него не буду посягать.

– Тогда сам дай. Новое.

– Как по-вашему темнота будет?

Даже не заглянув внутрь чайника, Дин Чиа невозмутимо вылил содержимое в поддон. Пополнив бурлящую воду, он только теперь удовлетворился.

– Йиньйинь.

Шэрхан попробовал имя на языке.

– Подойдет. – Принял горячую чашку, отпил. Хорошо водичка зелёная пошла, тёпло. Молочка бы в неё, да специй, да сахаром все залакировать, но, пожалуй, не оценил бы Йиньйинь. Пришлось блеклым сеном довольствоваться. – Откуда ж ты, Йиньйинь, хапхи так хорошо знаешь?

Йиньйинь отпил крохотный глоток из своей чашки, ладонью от Шэрхана тоже почему-то закрываясь.

– Отец на границе с порталом постоялый двор содержал. Я вашим купцам в детстве прислуживал. Истории про тебя слышал. И про то как целое войско дюжиной воинов победил, и как реку вспять повернул, и как меч у короля демонов себе отбил. Правда все?

Шэрхан пожал плечами:

– Слегка преувеличенная.

– Расскажешь?

– Как-нибудь расскажу.

Сглотнув остатки чая, Шэрхан отошёл к своим пожиткам и, долго провозившись, нашёл-таки искомую баночку с нимом.

– Вот, – сказал, Йиньйиню ее протягивая. – Мазь целебная. Спину намажешь?

Йиньйинь по сторонам заозирался. На Кляксу и Линялого словно на крокодилов в засаде глянул.

– Не положено мне тебя трогать. – Посмотрел многозначительно на Шэрхановы синяки. – Я такого не выдержу.

Ну и ладно. Открыл Шэрхан банку и, раскорячившись, стал сам себе лопатки мазать. Изворачивался как ужаленная обезьяна, кряхтел, прицеливался. Получалось плохо.

Йиньйинь смотрел с жалостью на его мучения, губы жевал, потом встал и с поклоном к Кляксе обратился. Клякса надулся, плечами повёл, рукой махнул. Мол, делай как знаешь.

Йиньйинь и сделал. Сел позади Шэрхана и стал мазь щедро по спине размазывать. Боль отступила, прохладой нима и теплом пальцев умащенная. Приятные у Йиньйиня пальцы, мягкие, к оружию не привыкшие. И дальше бы под их лаской сидел. Повезло с соседом.

Обработав следы от плети, Йиньйинь перешёл на отпечатки от старикашкинской палки. За ночь синяки побурели, походя теперь на страстные метки ненасытного любовника.

– Здорово же тебя отделали, – сказал Йиньйинь с ужасом.

Шэрхан поежился, вспоминая поцелуи вчерашней молнии.

– Кстати об этом. Член как сказать по-вашему?

Йиньйинь позади него ощутимо вздрогнул.

– Ю ганг, – прошептал. – Зачем тебе?

– Так… а как на вашем сказать, «Я тебе член на нос намотаю»?

Поперхнулся Йиньйинь. Помолчал.

– Для этого не такое слово нужно. Ю ганг – название романтичное. Только желанному такое дашь. Это… – он задумался, переводя. – Нефритовый стержень.

Шэрхан фыркнул.

– Что за бред?

– Нефрит – камень дорогой и очень прочный. Магическую силу испускает. Сам и суди.

– Понятно. Нет, такие сопли мне ни к чему. Мне бы словечко пообиднее.

Йиньйинь перегнулся, в лицо ему заглядывая.

– Да зачем тебе?

– Есть у вас тут типчик. Старикашечка один. Уж больно язык чешется гадость какую-нибудь сказать, раз рожу разбить нельзя.

– Старикашечка?

– Ну тот, что привел меня вчера. Та еще гнида.

Глаза у Йиньйиня стали большие и испуганные.

– Это же главный охраняющий ложе, господин Вэй. Не переходи ему дороги. У него много власти.

Главный охраняющий ложе. Фу, муть какая.

– Он первый начал. Избил палкой своей, бриться заставил.

– Палка его – это и есть настоящий нефритовый стержень. Говорю же, магический. Чем у человека больше священной энергии Цзы, тем удар сильнее. А бриться – закон такой. Конкубин должен быть красив и ухожен, для наслаждения императора подготовлен. Так положено.

Аж зубы свело. Отцовским хлыстом по заднице резанули слова. Так положено. На сколько вопросов он получал этот неизменный ответ, сразу вслед за ударом? Отец, почему мы ненавидим асуров? – Так положено. Отец, почему мы платим дань диким фиртхам? – Так положено. Отец, почему мужчина может жениться только на женщине? – Так положено.

К своим так положено за годы хоть привык, а тут целая повозка новых. Нет, не повозка. Грёбаный караван.

Йиньйинь на его молчание смущённо улыбнулся.

– Кроме того, конкретно эта угроза на господина Вэя не подействует.

– Почему?

– Как и все мужчины, служащие во дворце, он евнух.

Шэрхан громко сглотнул.

– Все мужчины?

– Кроме конкубинов и стражников – все. Слуги, повара, садовники, музыканты. Все. А господин Вэй, как глава императорского гарема, в первую очередь.

Многое прояснилось. В том числе, желание старикашечки тыкать палкой своей нефритовой куда ни попадя. Компенсирует, стало быть. Даже жалко его теперь. Как же можно было так провиниться?

– За что его?

Йиньйинь поглядел с удивлением.

– Ни за что, он сам себя. Только так можно на службу во дворец устроиться, вот он и… – Йиньйинь рубанул воздух ребром ладони и кликнул языком. – Так положено.

Шэрхан застонал. Это уж ни в какие ворота не лезло. Извращенцы. Все как один.

Шаркающие шаги за дверью заставили Йиньйиня отпрянуть. Он сел по другую сторону столика, склонил голову. Шэрхан, обнаружив, что всё ещё голый, отправился к куче своих пожитков в углу, на поиски тёплых подштанников с начёсом и попугаями.

Когда двери открылись, в комнату вошёл слуга с подносом, на котором теснились тарелки и кружки, всё дымилось и пахло. Наконец-то. Чаю в желудке было однозначно одиноко.

Однако следом явился не запылился главный охраняющий ложе, и аппетит скис. Зашёл старикашечка Вэй важно, стал Шэрхана по-хозяйски оглядывать.

– Что-то не больно ты хромаешь. Без должного усердия, поди, под сыном дракона вчера прогибался.

Подштанники дрогнули в руках. Подбоченился Шэрхан:

– А ты пойди-ка проверь, может это твой сын дракона после вчерашнего хромает.

Ох как тут всех залихорадило. Старикашечка Вэй покраснел и раздулся, как прыщ на носу. Йиньйинь вскрикнул и руками уши закрыл. Ничего не поняв, Клякса и Линялый на всякий случай к двери отпрянули и головы склонили. Слуга, на пересравшихся господ наглядевшись, вместе с подносом на пол так и бухнулся.

Вэй не сразу слова нашёл.

– Как смеешь ты, червь недостойный, шутками своими грязными на честь сына дракона посягать? – загремел он наконец. – Двадцать плетей за дерзость!

Спина у Шэрхана заволновалась. Но чувство справедливости победило.

– А что, если император, то уж и в зад нельзя? – возмутился он. – А если нравится?

– Замолчи, замолчи, – взмолился Йиньйинь, чуть не плача.

Вэй задохнулся:

– Стража!

Ну, высекли его, понятное дело. Прямо в комнате на лавке голым и разложили. Так до подштанников и не добрался.

Оказалось, и не надо.

– Вот, одевайся, – сказал Вэй брезгливо, когда Шэрхан, покряхтывая, с лавки слез. – Свою одежонку можешь забыть. В таком сраме конкубину не положено.

Кинул Шэрхану в ноги тряпье. Синее, красное, белое. Ночнушки какие-то.

– А если не буду?

Щурясь гнусно, старикашечка из кармана палку зелёную показал. Вот и молодец. Запомнил Шэрхан, где она у него хранится. Улыбнулся широко, по-дружески.

– Сколько ни тыкай этой штукой в меня, свой не прирастет.

Скрипнул Вэй зубами. И дверями хлопнул.

Только тогда Йиньйинь голову поднял. В глазах парня был страх, а губы улыбались.

– И вправду Тигр.

Шэрхан с грустью поглядел на кучку одежды под ногами. Тигр, а разгуливать в платьях придётся.

Под руководством Йиньйиня напялил все по очереди – курту нижнюю белую, штаны тёплые под неё – гляди-ка, есть-таки штаны – а сверху в платье закутался. Платье было просторное, из тяжёлого атласа, зверьём расшитое, с воротником-стойкой и разрезами вдоль бедер. И курта, и платье надевались не через голову, а цеплялись завязками по бокам. Под грудью Йиньйинь повязал ему широкий пояс. Прилагались также бусы и шапочка. Но шапочка с бритой головы скатывалась, а бусы Шэрхан пригрозил старикашке Вэю в зад запихать, так что от него отстали.

Как только туалет был закончен, приступили к еде. Пока слуга на столик перед ними тарелки выставлял, Йиньйинь тараторил:

– Вот суп с курицей, лапша со свининой, дим сум с бараниной, пирожки с акульим мясом, змея с грибным соусом…

С каждым новым блюдом желудок Шэрхана приходил в большее отчаяние.

– Ты сразу скажи, – прервал он, предчувствуя новую подлянку, – без мяса что-нибудь есть?

– Почему без мяса?

– Ну вот, а говорил, купцам нашим прислуживал. Не едим же мы мяса.

– Как не едите? А купцы всё ели, и курицу, и свинину.

– И корову? – ахнул Шэрхан. – Вот предатели. За портал, значит, шмыг, и все, амнистия вам на грехи смертные? И пили, небось? – По Йиньйиневым чистым глазам все и так ясно было. Разозлился Шэрхан. Ударил кулаком по столику так, что тарелки звякнули и еда подпрыгнула. Клякса и Линялый испуганно захлопали глазами. Шэрхан им зачем-то пальцем пригрозил. – Да только я так быстро не продаюсь. Что тут без мяса?

Йиньйинь растерянно пошарил по столу глазами.

– Рис.

Тяжело вздохнув, Шэрхан придвинул поближе чашку. Рис был белый и не пах ничем. К пальцам лип. На вкус был как курта. Даже соли пожалели. Если бы кто посмел такое в джагорратском дворце подавать – этим рисом до конца жизни в тюрьме бы давился.

Йиньйинь покашлял, и Шэрхан поднял глаза. Смотрели на него с осуждением. Все трое. Даже четверо – слуга и тот морщился.

– Теперь чего?

Ах да, палки же. Вот они, заразы, прямо под локтем лежали. Руки так и чесались в глаз их себе воткнуть. И дело бы с концом. Ну не зря же пальцы человеку даны, что ж вымудривать?

Зыркнул Шэрхан на палки, как на заклятых врагов.

– Позже научусь. – Демонстративно собирая рис пальцами, обратился к Йиньйиню: – Ну, рассказывай, сосед, чем вы тут занимаетесь целыми днями. Не всё же время чаи распивать.

Орудуя палками привычно и даже грациозно, Йиньйинь клевал склизкую лапшу с серыми комками. Жабы, небось, какие, или слизняки. Йиньйинь невозмутимо подцеплял их и скромно жевал.

– Много времени уходит на заботу о себе – омовение, примерка новой одежды, массаж. Искусством занимаемся. Я рисую, Хун Вэн в каллиграфии совершенствуется, Тян Сай на янцине играет.

– На чем?

– Янцинь. Деревянная доска со струнами, по которым бамбуковыми палочками стучать надо. Увидишь и, к сожалению, услышишь. – Йиньйинь прочистил горло, на старшего конкубина косясь. – Что ещё? С собачками комнатными развлекаемся. Если погода не слишком холодная, то гулять ходим – на качелях качаемся, с горок катаемся, в снежки играем. На приёмы и праздники ходим. На охоту с императором ездим. Сами, конечно, не охотимся, оружие нам не положено. Но в веселье участвуем.

– А тренируетесь как? Ну, чтобы жиром не заплыть?

Йиньйинь вздохнул:

– Едим мало.

Вздохнул и Шэрхан.

– Понятно.

Следующие два дня Шэрхан честно попробовал. И в ваннах часами отсиживал. И на Йиньйиневы деревья да цветы на холсте пялился. И на бумагомарательство Линялого смотрел. И то как Клякса свою богопротивную машину с завываниями палочками бамбуковыми терзает слушал.

А на третий день не выдержал. Подкараулил момент, когда остальные конкубины намываться ушли, и пристал к Йиньйиню, как обезьяна, которая знает, где банан прячешь.

– Давай подеремся, Йиньйинь, дружок, а?

Йиньйинь отпрянул.

– Я что, на дыбу захотел? Не буду я с тобой драться. У меня и оружия нет.

– Да мы так, на кулачках.

– Тем более. Руками тебя трогать. Даже не думай. И не проси.

– Ну будь другом, выручи. Пальцы чешутся. Все тело будто чужое.

Йиньйинь помялся. Но Шэрхан уже смекнул, что редко в чем парень ему отказывает.

– Да я ж не умею ничего.

Улыбка вышла кровожадная.

– Я тебя научу. – Шэрхан встал в боевую стойку. – Делай как я. Ноги на ширине плеч, колени немного согни. Так ты баланс держишь. Так, руки перед лицом выставь. Бей в уязвимые места – нос или живот. Определись, куда хочешь ударить – и бей. Ну же.

Робко, Йиньйинь ткнул вялым кулаком Шэрхану в живот. Перехватить его не смог бы только мёртвый.

– Поуверенней давай. Решился бить – выложись на полную. Как чай свой завариваешь. А то что это за размазня?

– А вдруг я тебя ударю?

– С кем дерёшься, с тигром или с собачкой комнатной? Бей, говорю.

Йиньйинь насупился. Губы сжал. И снова ударил. Быстрее и прицельнее. В нос.

– Лучше, – усмехнулся Шэрхан, удерживая кулак у самого лица. – Теперь я ударю. Бить тоже в нос буду, а ты уклонись.

Двинул кулак вперед. Неторопливо, давая возможность отреагировать. Ожидаемо, Йиньйинь дёрнул голову назад.

– У меня рука длинная, дотянусь, – сказал Шэрхан, и продемонстрировал, ткнув легонько Йиньйиня в кончик носа.

– А как же тогда?

– А ты не назад, а в сторону отклонись. В любую. Вот я и промахнусь.

Попробовали несколько раз. Получалось плохо, но рвения прибавилось.

– Так. Бей меня снова, – потребовал Шэрхан.

Перехватил кулак у своего живота, а сам в это время свободной рукой под дых несильно ударил. Подождал, пока Йиньйинь дыхание восстановит.

– Когда бьешь, открываешься.

– Что ж, не бить тогда?

– Бить. Только ведь я, когда бью, тоже открываюсь. Вот и используй это. Давай покажу.

Шэрхан направил кулак к лицу Йиньйиня, а когда тот дернул свою руку вверх, чтобы защититься, резко сменил движение и ударил вниз, в живот.

– Ты меня обманул, – обиделся Йиньйинь, отдышавшись.

– Вот и ты обманывай. Пробуй.

Обманывать у Йиньйиня совсем не получалось. Терялся, путался и промахивался. Кулаками мельтешил без прицела, на авось, и, конечно, совсем себя измаял. Дыхание сбилось, высокий лоб заблестел. Пучок на макушке растрепался. Красивый, демоненок. Загляделся Шэрхан и тут же удар в глаз пропустил.

Отшатнулся, бровь потирая. Вроде крови нет.

– Ой, прости! – испугался Йиньйинь. – Вот видишь, нельзя мне драться. Все испортил. – Глаза выпучил, чуть волосы на себе не рвал.

– Да что ты, что ты, – поспешил заверить Шэрхан. – Я так хорошо себя не чувствовал с тех пор, как приехал. – Убрал руку, показывая, что всё цело. – Ладно, давай последний приём на сегодня. Бей снова.

С сомнением, Йиньйинь ткнул кулаком. Шэрхан перехватил удар, крутанул гибкое тело и захватил Йиньйиня сзади, сдавив грудь.

Ох и хорошо же. Пусть так, понарошку, пусть в треть силы, но мышцы от разминки пели, сердце в набат стучало, кровь за ушами ритм отбивала. Так кураж в голову ударил, что не сразу понял, когда что-то не так пошло. Йиньйинь в его руках не дышал, а заполошно ртом воздух хватал, не дрался, а истошно выцарапывался, не напрягался – всем телом в лихорадке малярийной трясся. Неужто прихватил его Шэрхан сверх меры? Да вроде силу рассчитывал. Не ребёнок же. Разжал руки, так Йиньйинь кулём дрожащим на ковер и сполз. Губы посинели, глаза закатились.

– Да что с тобой? – не на шутку испугавшись, спросил Шэрхан. – Ты дыши главное, вдох-выдох, понял?

Кинулся к остывшему чайнику, плеснул в чашку воды, заставил выпить. Мало что в рот попало. Струйки по подбородку потекли, всю рубашку на груди промочили.

Но губы порозовели.

Наконец Йиньйинь сел, на спинку кровати опираясь. Глаза закрыл, слезы ладонью вытер.

Нет, не в Шэрхане дело было. Не от боли Йиньйиня на изнанку выворачивало, от страха. Так Пракашка от кошмаров своих просыпался, после того как Шэрхан его случайно на три дня в погреб запер.

Как и тогда, в детстве, Шэрхан слов не тратил. Сел рядом, плечом к дрожащему телу прильнул.

– Ну, чего там? Рассказывай.

Не сразу Йиньйинь говорить смог. Сначала горло перехватывало.

– Постоялый двор, что отец содержал? Уже девять лет как нет его. Сожгли и разорили солдаты князя И. Родителей убили, меня в плен взяли. Пять лет я с ними рабом по степям мотался. А как припёр наш император князя, так он, чтобы послов задобрить, меня и трех рабынь, тоже из Тян-Цзы украденных, на пополнение гарема имперского подарил. Двух рабынь император в семьи вернул. А у меня и Лиу Лин не было никого, вот нас и оставили. – Йиньйинь взял чашку, воды отхлебнул. Почти не дрожал больше, только хмурился. – Четыре года здесь в роскоши да достатке живу. Думал, забыл все. Ан нет, помню.

В рабстве Шэрхан никогда не был. В детстве ворчал, что мать как раба заставляет его стрелы во время тренировки таскать. Но так, смеха ради говорил. Теперешняя жизнь в Тян-Цзы на рабство тоже пока не тянула – били несильно, унижали нечасто, зад вообще не трогали. Но что такое настоящее рабство Шэрхан знал. Пока послом Джагоррата служил, много чего повидал. И как хан Такдрандир ради забавы своих рабов слонами топтал, и как после смерти эмира Сулеймара пятьсот его рабов вместе с ним живыми под землю закопали.

Как Йиньйинь пять лет плена пережил? Как доброту и достоинство сохранил? Стыдно стало. Думал, дурак, он тут самый сильный, а на деле – тюфяк. Еще жаловаться смеет, что усы заставили сбрить.

И так близко сидели, а Шэрхан ещё сильнее придвинулся.

– Обнять тебя?

Йиньйинь головой мотнул и посмотрел с тоской.

– Не положено.

Шэрхан тяжко вздохнул.

– Прости, – сказал, по спине по-дружески похлопав. – Не будем больше драться.

Йиньйинь поджал губы.

– Нет уж, будем. Как мне из того захвата спастись?

Шэрхан посмотрел с уважением.

– Палец выкручивай. Так чтоб сломать или вырвать. Любой руки разожмет.

От удара двери оба вздрогнули. Клякса и Линялый, сопя, как перепуганные буйволы, с мокрыми волосами и выпученными глазами, ворвались внутрь. Клякса не вписался в дверной проем, Линялый, на подол себе наступив, на полу растянулся, но, невзирая на урон, оба ринулись к сундукам с одеждой. На вопрос Йиньйиня Клякса ответил резко, одно только слово. «Няня». Этого оказалось достаточно, чтобы Йиньйинь снова побелел, затрясся и на ноги, пошатываясь, вскочил.

– Снимай это, – зашептал он, из своей робы выпутываясь. – Красное с фазанами надевай.

Сам волосы поспешно пригладил и шапочку сверху натянул.

– А что за торжество-то? – поинтересовался Шэрхан, не торопясь в дичь фазанно-аляповатую влезать. – Умер кто?

– Еще нет, но скоро. – Йиньйинь сглотнул. Нагнулся к самому уху, будто боялся, что и шёпотом было недостаточно тихо. – Императрица вызывает.