Текст книги "Висталь (том 1)"

Автор книги: Текелински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Мы многого в твоих речах, Висталь, не понимаем. Но чувствуем, что из твоих уст льётся истина, словно из-под горы Великой, сладостный источник. И она завораживает своей прозрачностью и совершенством.

Вас завораживает музыка моих речей. И пусть не всё дано вам осознать из сказанного мной, но всё ж прозрение вы некоторое получили. Подобным действием на разумы людские, обладает всякая Великая поэзия. В ней много не понятно для разумности обыденной, но музыка величественного и гармоничного слова, что быть должна присуща, всякой поэзии, будит в душах тёмных и не очень, все потаённые уснувшие рецепторы тончайших лепестков сознания. И даже если в душе доминируют самые низы, – страстей грубейших камни, заполняют всё её пространство, их обливая живительной своею влагой, поэзия, вдруг оживляет, и заставляет двигаться, плясать в тон музыки рядов. И на камнях на этих, вдруг расцветают маки! И души страждущие, покалеченные нищетой, и души, деформированные переизбытком и богатством, находят в тонких флюидах поэзии и всякой музыки божественной, – отдохновение, что возвращает тягу к жизни, к её возвышенным ступеням. Она уводит первого, – от тягот и страданий нищеты; Второго, – от скуки бренной, и страдания пресыщением, в свои Великие наделы. – В свои пенаты, где сам Бог играет на «Великом инструменте идеала», и мир вокруг весь, поддаётся самонастроению, гармонии и совершенству.

Воцарилась тишина. И Висталь выдержав паузу, с улыбкой разряжающей иронии обратился к преступнику, приведшему его сюда. Я получил то, что искал. Надеюсь и отдал соразмерно. Мне пора. И не дожидаясь, когда все присутствующие выйдут из оцепенения, пожал всем руки и вышел. Он действительно получал какую-то благость души, соприкасаясь с так называемыми низами общества. Но эта благость отличалась от той, которую он испытывал, хотя и очень редко, при общении с высшим светом на земле. Нет, это не было тем низменным человеческим чувством, которое испытывает всякий, кто чувствует свою возвышенность лишь тогда, когда общается с теми, кто ниже и проще по природе, и тем более по статусу. И не было присуще ему, то противоположное состояние, которое испытывает человек от чувства собственного возвышения, когда ему волей случая удаётся пообщаться с настоящими возвышенными натурами, гениальными художниками, философами, или просто царями. Того чувства, когда в душе пошлой натуры просыпается свойственная его низшей природе «мимикрия», и он вдруг чувствует себя таким же, каким видит собственное окружение. Мимикрия, которую он унаследовал от животного мира, и которая лишь трансформировалась, перейдя на трансцендентальные поля собственного бытия, – в область фантазии.

Висталю не было присуще, ни первое, ни второе. Он испытывал нечто сродни чувству исследователя, соприкасающегося как с архаизмами, так и с фолиантами совершенства. Любопытство, возведённое в ранг жизненной необходимости, – вот что давало ему удовлетворение. Не обладай он этим свойством, и его жизнь превратилась бы в перманентную бренную скуку, всегда граничащую с экзальтированным нигилизмом.

Солнце уже почти спряталось за горизонтом, когда Висталь вышел из города. Прохлада ночи надвигалась на землю. День земли заканчивался, переводя всё земное в сумрак. В это время обостряются слух и зрение, и можно увидеть то, что не дано увидеть днём при ярком солнце, и не дано услышать в шуме бодрствующей суетящейся жизни. И благодаря этому естественному обострению, у всякого путника разыгрывается воображение.

Так, когда-то давно зародился и расцвёл аналитический разум у ночных животных. Вслушиваясь в ночную тишину, и вглядываясь в сумрак, их разум получал толчок к развитию новых, не существующих «ганглий сознания». Воображение и анализ, были порождены этим сумраком и тишиной. Далёкие предки человека, будучи по большей части ночными животным, воспитали в своём разуме возможность к продуцированию флюидов фантазии. И за счёт этого, человек имеет ныне ту великую пантемиду своей жизни, рядом с которой все остальные уступают в своей важности, и для которой все иные обетованные берега, служат лишь архаическим основанием для консолей фантазии, уходящих своими стапелями за горизонты. Но с меняющимся образом жизни людей, с отданием в своём мышлении прерогативы рационально-практическому воззрению, эти древние «ганглии» в их разумах, со временем не только не развиваются, но вполне могут превращаться в рудименты, и даже как правило превращаются в них. На земле со временем становиться всё меньше тишины и темноты. И для фантазии становится всё меньше полей и возможностей. Мало того, при постоянном ярком свете зрачки сужаются, и глаза постепенно становятся маленькими, способными на различение лишь узкого, ограниченного мира. Диапазон воспринимаемой действительности – умаляется. От постоянного шума ушная мембрана грубеет и перестаёт воспринимать тонкие колебания. Всё изысканное остаётся незамеченным, всё тонкое еле уловимое остаётся за кулисами. Такова природа градации и деградации человеческой души. Она вынуждена защищаться от интенсивных внешних воздействий и слишком сильных переживаний. И наоборот, всегда распускает свои «ганглии-щупальца» и обостряет свои «рецепторы», при ослаблении этих воздействий и переживаний.

В меняющейся среде обитания, образующейся в результате увеличения численности человека, и под натиском научно-технического прогресса, человеческий разум трансформируется, и когда-нибудь станет чем-то совершенно иным. В нём неминуемо превратятся в рудименты одни «рецепторы», и их место займут другие. Расширят и укрепят свои возможности, свою власть одни «ганглии сознания», и схлопнутся иные. Атрофируются и засохнут невостребованные потенциалы, и зародятся и разовьются новые. Этот процесс необходим и фатален.

Висталь шёл погружённый в свои раздумья, по нагретой за день каменистой почве. Редкие кустарники тёмными пятнами возникали по краям дороги. Взошла луна, – это таинственное солнечное зеркало, а с ней появились и слабые тени. Он размышлял, и это размышление имело непредсказуемый характер, оно могло завести его разумение куда угодно. Так путник, не имея конкретной цели своего пути, как правило заходит в такие места, о которых не мог подозревать в своих самых сказочных фантазиях.

В полном мраке, – теней не бывает. Что мог бы представлять собой этот полный мрак? Что могло бы представлять собой абсолютное зло? Только нечто не действительное, – то, что можно было бы отнести лишь к полной пустоте. Что мог бы представлять собой абсолютный свет? Где не было бы теней, не было бы даже оттенков? Что могло бы представлять собой абсолютное добро? Так же, – абсолютную пустоту. Лишь всякого рода «смесям», синтетическим субстанциям на земле, уготовано и обеспечено существование. Впрочем, как и на небе, – в метафизических трансцендентальных областях мироздания.

С каждым шагом Висталь чувствовал, что все рецепторы его духа и разума обостряются. Его воображение разыгралось настолько, что он уже не мог отделить достоверно реальность от игр своей фантазии. Всё смешалось в его голове. Вдруг Висталь услышал шорох и различил невдалеке фигуру. Приглядевшись, он увидел, что фигур было две. Одна чрезмерно большая, другая, – чрезмерно маленькая. Подойдя ближе, он услышал, что они увлечённо спорили между собой, но спорили шепотом. Простите, что перебиваю ваш спор, уважаемые, но на пустынной дороге встретившиеся путники непременно должны поговорить. Здравствуйте! Меня зовут Висталь. Кто вы, и что делаете на этой забытой дороге, да ещё ночью? Мы, – человеческие пороки. И спорим мы о том, кто из нас более вреден, а кто напротив, более полезен. Это – «Порок чрезмерности», а я «Порок недомерности». И я пытаюсь доказать моему спутнику, что «недомерность» полезнее «чрезмерности». Но он ничего и слышать не хочет, убеждая меня в том, что только «чрезмерность» даёт всякому его величие и его совершенство. Как и убивает его, говорю я в ответ. Доминанта меры – есть страховка жизни. К примеру, узурпация власти даже в любви, ведёт к разрушению и последующему коллапсу всей жизни! Философия червяка, в ответ прорычал тот, что был чрезмерно большим.

Простите за вторжение в ваш разговор, но вам, по-видимому, неведомо такое явление как синтез противоречий. Разойдись вы сейчас в разные стороны, и никто из вас не будет уже ни чрезмерным, ни недомерным. Ничто выдающееся, не существует без своего противоречия. Только вместе вы представляете нечто сущностное, некую метафору объективности. Как и идущие вслед за вами, добродетели, одна из которых большая, другая, – маленькая. И оглянувшись, они действительно увидели две фигуры, идущие вслед, и так же спорящие на ходу. Сейчас они подойдут поближе, и вы уже будете в унисон спорить с ними, забыв о своих противоречиях. Но стоит вам остаться опять один на один друг с другом, и вы вновь приметесь за старое.

Тем временем добродетели подошли ближе и стало слышно, как та, что побольше, говорила той, что поменьше, о её несостоятельности, инфантильности и мелочности, о её повседневности и незаметности. На что та, что поменьше, отвечала; Ты обуреваема гордыней, из-за собственной чрезмерности, ты часто превращаешься во зло. Мир же, держится на маленьких добродетелях. Слишком большие добродетели необходимо покрываются маленькими пороками. Ведь большая собака привлекает и кормит большее количество паразитов.

Тут возмутился больший из пороков, которого, по-видимому, задело такое непочтенное отношение к его спутнику. Кто кого привлекает и кормит, большой вопрос! Никакая добродетель вообще не имела бы места на белом свете, не имей своего места в жизни, мелкие пороки. Вы растёте из них, как растут полипы на благостной почве, – как растёт и расцветает лотос на болоте. Вы – последствия, а не причины, поэтому следуете всегда за нами, сзади нас. Но люди смотрят на всё сзади, поэтому уверенны, что это вы находитесь впереди.

Я чувствую, сказал Висталь, что зарождается большая битва, и этой битве, не будет ни конца, ни края. Вам суждено до скончания веков делить мир, но победа не светит никому из вас. Я вынужден откланяться, уважаемые, мне надо спешить, и я не расположен выслушивать этот бесконечный спор до конца. Оставляю вас. И он пошёл по направлению к ещё видневшимся отчерченным силуэтам гор, за которыми уже укрылось солнце, и сумрак становился всё гуще с каждой минутой. Что предвещало ему это, вдруг возникшее видение? Какие пророчества были скрыты за этой метафорой фантасмагорического явления, Висталь не знал. Но он относился ко всему в этом мире с неким умалением важности, с должной мерой отстранённости и иронии. Его никогда не пугало и не приводило к мнительности вдруг возникшая странная случайность, или нечто от сна в бодрствующей голове. – То, что случилось несколько минут назад. К жизни, даже к таким её проявлениям, надо относиться проще, и не накручивать лишнего на то, что существует лишь в твоей голове.

Отшельник Стаххил действительно жил в пещере, неподалёку от дороги, ведущей на запад, вглубь африканского континента. Растительность здесь была не густой, и Висталю не пришлось пробивать себе дорогу. Он обошёл сопку, и поднявшись по относительно крутому склону, увидел свет, мерцающий из входа в пещеру. Подойдя, он громко крикнул приветствие, добавив, что пришёл с миром, чтобы предупредить обитателя пещеры. В ответ он услышал приглашение войти. Огромный плоский валун, располагавшийся посреди просторной пещеры, судя по всему выполнял роль стола. В углу пещеры валялось какое-то тряпьё, по-видимому, являясь ложем. Я прошу прощения, что нарушаю твоё уединение, и приношу тем самым хаос в твою размеренную жизнь, уважаемый Стаххил… Тот молча помахал из стороны в сторону рукой, тем самым прерывая начавшийся спич Висталя. Бренность размеренного бытия, без приключений, без каждодневных путешествий, или работы, приносящей с собой отдохновение от этой бренности, – вот что на самом деле ближе всего к этому хаосу. Ибо ближе всего к той пустоте, в которой гибнет всё живое, как и всё действительное. Кто ты, и что привело тебя в мои пенаты? Я скиталец, – путешественник по своей судьбе и призванию, меня зовут Висталем. И пришёл я к тебе только для того, чтобы поговорить, и понять в этой жизни нечто новое, – то, что не видел, не слышал и не понимал до сих пор. Общение, есть одно из величайших достижений, и вместе с тем одно из самых неутолимых потребностей человека. И тот, кто лишает себя в удовлетворении этой потребности, обрекает себя на моральную и психофизическую смерть. Ты конечно намекаешь на меня, и выбранный мною образ жизни, Висталь? Но я не лишаю себя общения, я лишь стараюсь огораживать себя от пошлого, ненужного и разлагающего мою душу, общения. А попросту сказать, болтовни. Подходить избирательно в выборе общения, также важно, как подходить избирательно в выборе пищи. И здесь, как и в выборе пищи, необходимо включать всё своё обоняние. На этом свете всё имеет свой запах. В одном случае, такое общение бьёт в нос потным запахом суетливого, ищущего своей пошлой выгоды шакала. В другом, всё наполняется запахом свежесорванного с грядки огурца. Палитра же этих запахов бесконечно разнообразна, и надо полагаться только на своё собственное обоняние, и на реакцию души в отторжении или принятии. К примеру, общение с тобой вызывает у меня лишь расположение и желание распробовать. Хотя я не могу идентифицировать этот запах, и причислить его к уже известным мне. Что-то нейтральное, с оттенками запаха дикой сакуры, приносящегося прохладным ветром. Но я должен сказать прямо, ты не похож на путешественника. Я не вижу и не чувствую причин обвинять тебя во лжи, ибо ложь, особенно чувствуемая мною всегда, не находит в тебе места, но весь твой облик противоречит тому, что ты говоришь, и я пока записываю это в загадки.

Скажи, Стаххил, а не есть ли полная изоляция от социума, отшельничество вдали от людей, признаком чего-то вроде «несварения желудка»? Не слабость ли этого «психофизического желудка», является той причиной, по которой человек удаляется в пещеры, и живёт там, в полном одиночестве?

Не всё так однозначно, Висталь. Стремление к отшельничеству и одиночеству столь же разно мотивированно, и имеет порой настолько отдалённые друг от друга причины, что вызывают желание идентифицировать их, как нечто разнополое и даже разнобережное. Точно так же, как и стремление к владычеству. Тщеславие, пожалуй, основная страсть, выступающая мотивом, как к владычеству, так и к отшельничеству. Но главным, как здесь, так и там является обретение власти, как нечто более практическое, почти эмпирически осязаемое чувство. В первом случае власти над собой и обстоятельствами, во втором – над людьми и случайностями. И то, и другое, есть суть иллюзия. Но ради этой иллюзии, возведённой в ранг непоколебимой истинности, одни заточают себя в тюрьму полного отшельничества, где не только миг жизни перестаёт существовать, но день, месяц, и даже год превращается в пустоту, в бренную колесницу времени, не ощущаемую, и не приносящую более никакого удовлетворения. Другие, на пути к достижению власти над судьбами мира, бросают себя в огонь порока, сжигающего все ресурсы души, в омут бренной суеты, за которой миг бытия и сама жизнь так же теряется, и превращается в лишь иной вид этой бренности, в которой всякое достижение цели лишь ещё одна ступень, в бесконечной лестнице страстных желаний, – лестницы ведущей в преисподнюю. Душа развращается этой властью, как в первом, так и во втором случае. Ибо с этой власть приходит тот вид свободы, который словно наркотик, начинает затягивать в себя, и разрушать все плагины, на которых словно на консолях располагается душа, и благодаря которым её творческое начало имеет свою надежду. В экзальтированной свободе дух слабеет, его озёра мельчают, и на поверхности всё чаще проступают язвы суши, угрожая полной деградацией и распадом.

Да, человек не может существовать без стремления к одному из видов власти, но всякое своё стремление он должен контролировать, и подходить ко всяким своим желаниям дифференцированно, и с мерой доступного ограничения, как в положительную, с его точки зрения, так и в отрицательную стороны. Я, уважаемый Висталь, не являюсь ортодоксальным отшельником, я лишь отстранённый путник, в котором все жизненные силы только расцветают от этого отстранения, но не засыхают. Если я почувствую усталость и признаки деградации в своём духе, тут же приму меры для исцеления. Каждый человек на земле, является лучшим врачом для себя самого. Необходимо лишь очень чутко и внимательно прислушиваться не только к жестам своего тела, но и к флюидам своего духа. Всякое недомогание тела, должно иметь свою продолжительность, и заканчиваться выздоровлением. Всякая меланхолия должна иметь определённую протяжённость, и заканчиваться в свой срок. Человек слишком углубился в свои рассудительные умозаключения, он слишком большое значение придаёт рационально-аналитическим постулатам своего сознания, и мало уделяет внимания интуитивным. Они теперь, кажутся ему чем-то обманывающим, чем-то недостаточно достоверным. Но стоит ему обратиться к ним вновь, и ощутить их настоящую силу, и он теряет дар речи от восторга, и пускается в противоположность, превращаясь в одержимого гуру интуитивного сознания, и идёт по миру проповедником истины. Так, из своей собственной противоположности рождаются большинство проповедников, и так становятся даже богами на земле!

Я благодарю тебя за содержательную беседу, уважаемый Стаххил. Но мне пора. Скоро утро, я должен попасть на корабль, отплывающий на восходе. Спасибо и тебе Висталь, в беседе с тобой я познал в себе многое, что и не подозревал. Ты разбудил потаённые спящие вещи в глубине моего сердца, и теперь я вижу новое направление в собственном развитии, а значит застрахован на ближайшее время от скуки. Они пожали друг другу руки, и Висталь двинулся по направлению к восходящему за морем, солнцу.

Египет

Сквозь дымку серо-голубого тумана, озаряемая лучами активного солнца, перед взором Висталя возникла поражающая своей красотой долина. «Долина царей», в те далёкие времена представляла собой пустыню, где о существовании человека говорили, а точнее провозглашали во всеуслышание Великие Пирамиды. Всего за пятьсот лет было построено восемнадцать больших пирамид. Родоначальник строительства пирамид, фараон Сноффру, был самым ярым поклонником вечности. Его желание покорить смерть, не давала ему покоя при жизни. Он заразил этим всех последующих царей. = «Человек трепещет перед временем, а время трепещет перед пирамидами». = И пусть это изречение в своей самоуверенности и апломбе часто вызывает лишь ироничную улыбку, но, когда ты стоишь перед геометрическим воплощением земли, и идеалистическим воплощением солнца, то есть стоишь перед самой большой из пирамид, «Пирамидой Хеопса», ты понимаешь, что в этом изречении действительно что-то есть. Эта Величественная гробница строилась более двадцати трёх лет, и была закончена в две тысячи пятисотом году до нашей эры. Но люди до сих пор не могут понять, и вряд ли когда-нибудь осознают до конца, – как это было возможно! Да и гробница это, или что-нибудь ещё, всё громче поднимаются споры в учёном мире.

Древний Египет, не был похож ни на один уголок земного шара того времени. Та серьёзность, с какой люди этой страны относились к смерти, объясняла многое в их жизни. А так как в те далёкие времена Фараон для них, был не просто наместником Бога на земле, но был воплощённым Богом, то самые величественные храмы на этом куске земли, строились для них, и во имя них.

С тех пор здесь многое изменилось. Пирамиды, в те далёкие времена были несколько иными. Их великолепие и фантастическая непостижимость – поражала до глубины души всякого, кто лицом к лицу сталкивался с этими величайшими памятниками тщеславию, величию и стремлению к вечности. Для Висталя не стало неожиданностью появление его в древнем Египте. И зная свою судьбу, он с непоколебимым самообладанием шагнул на выжженную солнцем «Землю Великих». Что ждало его в этой стране? Чего ещё не видел и не слышал он на этом свете? Его сердце ровно билось в груди, и он шёл по направлению к отрывающемуся от земли и плавающему словно мираж, городу. Надежда, горящая в его груди, никогда не угасала. Она лишь изредка ослабевала на какое-то время, и затем разгоралась вновь. В глубине своего сердца Висталь знал, что только благодаря этому тлеющему огню, его существование имеет хоть какой-то смысл.

Надо отметить, что Висталь, при всей его причастности к наивысшему из возможных сословий живых существ, почти к духам, тем не менее, обладал всеми качествами присущими обычной человеческой душе. Ему были свойственны как тоска, так и радостное беспечное состояние. Как любовь, в самых её высших проявлениях, так и ненависть. Как меланхоличность, так и восторженность… Хотя последнее гораздо реже, в силу того, что он уже давно жил на свете, и как всякий «старец», пусть и моложавого вида, притупил душевные «ганглии-рецепторы» отвечающие за это, пожалуй, лучшее чувство данное одухотворённому существу, – чувство восторженности.

Висталь шёл по обетованной земле и думал, попадётся ли ещё когда-нибудь на его пути нечто, что привело бы его в неистовый восторг? Такой душевный восторг, который он испытал некогда на заре своей юности. В те давние времена в садах Эдема, на берегах «Золотой реки», он встретил первую и единственную Любовь своей жизни. Её звали Свистилла. Она была дочерью «Парагоня» и «Поветрии», и самым необузданным и совершенным созданием Вселенной! С рождением, она впитала в себя всё великолепие мира! Всё же несовершенство этого мира, досталось её брату Бедаллу, что вечно угрюмо сидел на камне и бросал камешки в медленно текущие воды «Золотой реки». Реки, которая олицетворяла собой всю бренность «нашего мира», и была метафорой нашему медленно текущему бытию.

Весь земной миропорядок отражался в этом всеобъемлющем и безвременном зеркале, которое древние назвали Эдемом. А так как абсолютно прямых зеркал не бывает, то всё отражалось в нём в несколько искажённом виде. И это искажение, для всякого, кто в него смотрел, имело отклонение либо в сторону идеала, либо противоположную, – сторону абсурда. Мир, каким бы он не был, реальным или мифическим, не существует без «зеркал-носителей» этого мира. Всякий носитель нашего «действительного мира», суть – зеркало с определённой неповторимой кривизной. И всякий спор в этом мире, есть спор «зеркал» с различной кривизной отражения. В Эдеме же, были собраны в коллекцию всевозможные формы «кривых зеркал». Они представляли собой поле «зеркального сада» по которому протянулась анфилада стоящих напротив друг друга и отражающих бесконечно друг друга зеркальных самородков, не один из которых не был похож на другого, но в отражениях, все они смешивались в бесконечную вереницу повторений, и даже Всевышний не мог разобрать где кто, и где чьё отражение. И только Свистилла, словно невозможное воплощение мира, словно парадокс, – абсурд действительности, сияла в своём идеале, озаряя весь Эдем. Казалось, она не имела в себе совершенно никакого отклонения, – само совершенство! Казалось, она была единственным идеально прямым зеркалом во всём мире. Но это впечатление было обманчиво. И даже Висталь это понял, не сразу. Только набравшись мудрости в своих бесконечных скитаниях, он со всей ясностью осознал, что «зеркало» не имеющее абсолютно никакой кривизны, не имеет и своего собственного характера. Такое «зеркало» должно быть совершенно нейтральным, не видимым и не ощущаемым. Оно, словно чистая «абсолютная правда», словно окончательная истина, – вне действительности и вне мира. Это обстоятельство поначалу очень огорчило его. Но впоследствии, он постепенно привыкал к этой истине, и она даже начала приносить ему удовлетворение.

Висталь брёл по пустыне в своих раздумьях, и только надежда на встречу с ней снова, с его единственной любовью во всей Вселенной, придавала ему сил в нескончаемых странствиях. Как для всякого путника, который ещё не потерял надежду, этот последний бастион для всякого стремления, и всякого желания существовать, горел нетленной звездой в его глубоком и безмерном сердце.

Подойдя к главным воротам города, Висталь вошёл. Его как будто никто не заметил. Это не был главный город Египта, но всё же, был он не маленьким. По его узким улочкам взад и вперёд проезжали колесницы с единственным наездником, и пеший люд то и дело отпрядывал в стороны. Висталь сразу направился к центру города, где вероятнее всего и находились главные святыни этого «мегаполиса». Лучи палящего солнца пекли его совершенно лысую голову, и он впервые решил намотать на неё чалму, став тем самым, похожим на местных жителей.

Не удивительно, что эти люди с лёгкой руки Эхнатона, первого, кто попытался монополизировать религию, так поклоняются богу солнца "Атону", подумал Висталь с иронией. Кстати по поводу Эхнатона. Каких только попыток вычеркнуть из скрижалей истории не встречал Висталь на своём долгом пути, но самым показательным и ярким из этих примеров, он отмечал именно Эхнатона, предпоследнего фараона из восемнадцатой династии. После его смерти жрецы пытались не оставить ни единого упоминания о нём. Но как известно: Чем сильнее стремление к забвению, тем ярче разгорается звезда героя. … Ещё не один, кого пытались придать забвению, не остался на отвалах истории. Вспомните хотя бы Герострата. И пусть новая провозглашённая Эхнатоном столица «Амарна» была стёрта с лица земли, вернувшись в «Фивы», но он сам навсегда остался в памяти потомков. И последний из Эхнатонов, Тутанхамон, который умер в юном возрасте, впоследствии, затмил своей известностью всех фараонов вместе взятых. И только благодаря случаю и стечению обстоятельств, а главное, своей не разграбленной гробнице. Его Величество «Случай», играет в истории не последнюю роль, но, пожалуй, даже главную.

Войдя на небольшую площадь, и увидев скопление людей, он подошёл к человеку пожилого вида, стоящего поодаль и спросил его на арабском: Что случилось, почему так много людей? На что тот, помотав головой и выдержав паузу, ответил: Сегодня казнят «Пресветлого», и люди пришли посмотреть, не сломается ли клинок у палача, что казнит невинного, богами отмеченного. Кто такой этот «Пресветлый», и чем он заслужил такую немилость властей? И почему клинок должен сломаться?

Он дарил нам просветление. Он давал людям надежду! Он учил нас и наших детей мудрости и гордости. Он лечил нас от тяжких болезней, и давал силы бороться с душевной немощью. А теперь его ведут на казнь. О боги! О Великий и всемогущий Ра! Где твои глаза! Почему ты не испепелишь палача и его клинок?! Я не дам и горстки песка за то, что этот город останется на земле, если казнят этого человека! Но что я говорю, вдруг осёкся старец. Ты, верно, обладаешь какой-то неведомой силой, раз заставил меня открыться тебе, чужеземец?! Ты ошибаешься старик. Просто в душе твоей накипело, и ты готов был выплеснуть свою обиду и свою ярость на кого угодно, лишь бы тебя внимательно слушали. Не бойся старик, я не из болтливых, и не стану рассказывать о твоём настроении никому. Хотя, судя по всему, большинство этого города придерживается такого же мнения, и начни я расспрашивать, каждый разразиться проклятиями.

Всё в руках Богов. И наклонив голову в знак почтения, и одарив старика улыбкой, Висталь направился на северо-восток, – туда, где должны были находиться пенаты правителя. Он снова впал в свои раздумья. Они приносили ему какое-то странное наслаждение, перемешанное с ностальгической болью, словно кровь с молоком. В такие моменты в его душе зарождались и умирали коротко живущие ангелы, что вызывали в его глубинах чувства смеси гордости и романтики, такие приятные, и в тоже время разочаровывающие своей мимолётностью.

Если посмотреть в историю непредвзятым, открытым взором, то со всей ясностью откроется некая закономерность, которую можно сформулировать в такое изречение: «Всякое деяние наказуемо, неважно – доброе, или злое…» С каждого будет спрошено за его намерения, какими бы они не были. Всё выдающееся всегда стоит одной ногой на добре, другой на зле. Никто ещё не поднимался в горы, имея лишь одну конечность. Только два противоположенных крыла, позволяют взмывать птице в небо. Только две руки, позволяют держать «коромысло судьбы». Дьявол существует только благодаря Богу, но существовал бы Бог без Дьявола? Безусловно, они родились в один день. Но кто из них родился первым? Ведь даже братья-близнецы рождаются по очереди. К чему этот вопрос? Дело в том, что тот из близнецов, кто рождается первым, как правило, задаёт тон. Сам факт рождения первым, говорит о его относительной энергичности. Но рождённый вторым, как правило, – повелевает. Ибо, идя по жизни на минуту позже, оценивает все движения первого. Из этого размышления можно сделать некий вывод. Из двух «близнецов», рождённых матерью природой, именно Дьявол был рожден первым. Ведь все движения Дьявола оценивает Бог. Дьявол же, всегда на шаг впереди.

С точки зрения религиозного человека все, что бы ни происходило на свете должно происходить с благословения Бога. (Иначе в чём его сила?) И какие бы нелепости, с человеческой точки зрения, не являлись на свет, и как бы мы к этому не относились, как бы ни называли и не обозначали их, относя к добру или злу, всё и всегда было таковым, и будет таковым. И всегда будет оцениваться, и обозначаться только с точки зрения человеческого заинтересованного, ограниченного заданным вектором осознанности, разума. Ведь всякий вопрос оценки и обозначения, как всякий набор красок для палитры критериев, и данный диапазон оттенков, – вопрос лишь его утончённости и усложнённости, либо грубости и ограниченности. Вопрос, с одной стороны относительно широкой, с другой – узкой умозрительности. То есть, по сути, всякая оценка и следующее за ней умозаключение, вопрос лишь противопоставленности углов зрения, диапазонов и фокусов, различных по глубине, широте и обобщённому полю обзорности воззрений. И на основании всего этого, вопросы Дьявольского и Божественного, при всём своём абсолютном и однозначном конвенте для обывателя, в его непререкаемом отношении к добру и злу, имеют лишь моральную, то есть относительную основу. Мораль, как бы того не хотелось, не может быть однозначной и абсолютной по своей природе. Она не имеет к истине никакого отношения, она даже не касается истины в своей догматике, хотя беспрестанно претендует на неё.