Текст книги "Месть Ветра (СИ)"

Автор книги: Svir

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Дикон неуверенно кивнул.

– Посмотрите на это. – Вытащив из еще одного ящика черный, туго набитый конверт, Алва кинул его Дикону.

Все бы ничего, но перед глазами у того полыхнуло, конверт показался покрытым смолой и зеленой плесенью. Среагировал Дикон машинально, не ловя, а отпихивая от себя эту гадость, разум включился спустя лишь несколько секунд.

Алва громко хохотал. Запрокинув голову, конверт, принявший свой первоначальный вид, валялся на ковре, фотографии, выпавшие из него, были поистине чудовищны.

– Браво, юноша!

Дикон потупил взгляд, кляня себя на чем свет стоит. Ведь хотел же сойти за нормального!..

– А теперь прекращайте себя грызть, поднимите и все же просмотрите, – распорядился Алва.

Дикон подчинился, хотя снимки буквально жгли руки. На первом из них, сделанном по всей видимости давно, смотрел в небо прозрачными аквамариновыми глазами юноша. Каштановые волосы разметались на снегу, серебристую куртку заливала кровь. Вероятнее всего, именно рана в груди повлекла смерть. Обычное убийство или даже несчастный случай, если бы не глубокая царапина на щеке, выполненная либо очень тонким, хорошо заточенным ножом, либо инструментом хирурга. На лбу кровью была нарисована спираль и литера «М».

К жертве на следующей фотографии убийца отнесся не так бережно. Черноволосая девушка напоминала куклу, виденную Диконом на дороге. Она сидела у деревянной стены какого-то дома, пришпиленная к ней вилами. Тем же, вернее, очень похожим «скальпелем» были нанесены тонкие линии, спускающиеся от глаз по щекам к подбородку. Издалека казалось, будто она плачет кровью. Ярко накрашенные алые губы приоткрылись, изо рта вывалился язык, разрезанный надвое. На груди висела табличка с начертанной кровью спиралью и литерой «М».

Он рассматривал фотографии одну за другой и представлял, что перед ним вовсе не мертвецы, а куклы. Да, именно! Экспозиция странного художника-авангардиста или как там его?.. Внутри все сжималось, желудок превратился в тугой комок, но Дикон терпел.

– Если понадобится ванная, она за дверью справа, – заметил Алва, и Дикону сразу стало лучше. Он не опозорится в первый день работы в отделе. Он уже сделал это, так зачем же усугублять?..

– Спасибо, я буду иметь в виду, – ответил он.

– Вы нашли какую-нибудь закономерность?

– Экспозиция, – произнес Дикон неуверенно.

– Объяснитесь.

– Тот, кто совершил подобное, считал себя… кем-то вроде художника, ну, мне так кажется.

– Наш эксперт с вами согласен абсолютно.

– Именно поэтому убийца не повторился ни разу. Если бы не автографы, что он оставил на всех жертвах…

– Всех? – Алва показался немало удивленным. Он тотчас встал, обогнул стол, бесцеремонно уселся на подлокотник кресла, в котором сидел Дикон, и, взяв стопку, вытащил самую первую фотографию с застреленным юношей.

– Но как же, – недоуменно сказал Дикон, – вот же спираль и «М»… – он несколько раз моргнул, понимая, что знаки ему лишь привиделись. Все осталось по-прежнему, только лоб юноши оказался чист.

Алва забрал у него фотографии, кинул обратно в ящик стола, провел ладонями по векам и только затем произнес:

– Спасибо.

– За что?

– Вы ведь заметили: первая фотография значительно старше остальных?

Дикон неопределенно повел плечом, поначалу он не обратил внимания, посчитав это несущественным.

– И на ней не стоит штамп полицейского ведомства.

«А ведь действительно», – подумал Дикон.

Несколько лет назад погиб мой хороший друг. Все, включая экспертов, криминалистов, следователей членов его семьи, утверждали, будто произошел несчастный случай на охоте.

– Погодите! Охоты устраивают осенью, а на фотографии лежит снег, – прервал его Дикон.

– Верно, в тот год он выпал рано. Так вот, Ричард, смерть сочли несчастным случаем. Через неделю после похорон некто отправил мне эту фотографию. Я был уверен, что произошло убийство, но не смог ничего доказать. Подозреваемых опять же не имелось, если, конечно, не брать во внимание Дидериховские страсти: отец Джастина крайне плохо относился к нашей дружбе, – Алва усмехнулся. – Когда начались убийства, я ни мгновения не сомневался: Джастина убил тот же маньяк. Вы подтвердили мою правоту, спасибо.

– Боюсь, в суде таких доказательств не примут.

– Неважно, – отмахнулся Алва. – Скажу больше: ради одного этого вас стоило взять в помощники и вызволить из Арамонова болота. Хотите вина?

Переход был слишком резким, Дикон даже не сразу сообразил, что именно спросил Алва. Потом он попробовал отказаться, но поздно: Алва вытащил из-под стола бутылку и бокалы.

– Ваш – справа.

Дикон потянулся к бокалу правой рукой, пробормотал «Кош» и взял его левой. Не хватало еще пролить вино на ковер, он же вечность не расплатится.

– И что у вас с рукой?

– Ерунда, неудачно упал с мотоцикла.

– Если с того металлолома, припаркованного у Управления, то неудивительно, – заметил Алва.

– «Баловник» – надежная модель надорской сборки, – обиделся Дикон за «железного друга».

– О да! «Надежен, как скалы», – процитировал Алва девиз компании «Надор-моторс» и добавил с язвительной усмешкой: – Был. Лет двадцать пять назад. Насколько могу судить, он ваш ровесник.

Дикон покраснел.

– Возьмете «Сону», а теперь быстро допивайте вино и показывайте ваш ушиб.

Спорить с Алвой оказалось совершенно бесполезно. Дик знал: у того на гербе ворон, но мысленно уже раз шестнадцать примерил на это место бакранского козла, знаменитого упрямством и дурным нравом.

Алва заставил его раздеться до пояса, а потом выпить целый бокал касеры – неудивительно, что Дикону стало дурно. После такого количества жгучего пойла, да натощак поплохело бы кому угодно. А наскоро брошенное: «Если хотите, можете кричать»? Да после подобного дозволения, Дикон не смел и пикнуть.

Под конец экзекуции он явно оказался в какой-то иной реальности, иначе с чего бы Алве сказать:

– Крысиный укус, говорите… У Арамоны крысы и те ядовитые.

Кабинет изменился. Ярко запылал огонь в камине, Оллария за окном выглядела крайне странно: без многоэтажных построек, железной дороги вдалеке и широкого шоссе, бесконечно шумящего моторами, скрипящего тормозами и кричащего клаксонами сотен авто. У ног Алвы стоял таз с натекшим в него гноем.

– Кош… – выругался Дикон. Орать хотелось невыносимо, – у меня же ушиб…

К носу поднесли ватку, смоченную какой-то страшно вонючей дрянью.

– Как ни странно, да, ушиб, – сказал Алва, – но крайне неприятный.

Дикон моргнул и поморщился, впрочем, боль отступила, кожу слегка пощипывало, и по всей руке разливалось приятное тепло. Плечо оказалось перевязано.

– Я наложил специальную согревающую мазь, – пояснил Алва. – Хотите, дам вам тинктуру для обезболивания?

– После касеры?! – вырвалось у Дикона.

– Крепче спать будете.

– Н…нет, благодарю.

========== Глава 5 ==========

Папка беспомощно лежала на низком прикроватном столике, куда Дикон кинул ее, предварительно прочитав содержимое не по одному кругу и, убедившись, что не найдет в записях ничего нового. Формулировки оказались четкими и ясными, без заумного крючкотворства юристов и дешевой безграмотности служак, имеющих к эпистолярному жанру очень опосредованное отношение, но тем не менее обязанных им заниматься. Такие обычно употребляли фразы вроде «жена трупа заявила», «мужчина с ножом в почке поел в ресторане «У святого Бонифация» и тому подобные. При этом они искренне недоумевали, почему Дикон фыркал и морщился, читая их «вирши», приписывали ему снобизм, если не ханжество, а он ведь просто не мог не представлять и не смеяться.

Текст создавался на печатной машинке, но Дикон буквально за каждым предложением видел хищный профиль своего нового начальника и (это обстоятельство удивляло его по-прежнему) напарника.

Хотелось думать, Алва счел неправильным передавать дело кому-то другому, возможно, оберегал семью Эгмонта Окделла, и не желал огласки. Однако сведения, улики, показания свидетелей подшивались столь грамотно и аккуратно, а выводы делались ясно, что казалось, Алва рассчитывал раскрутить «преступление круга». За это его следовало возненавидеть, но у Дикона не получалось. А еще он многое отдал бы за возможность опровергнуть хоть один вывод, объявить о подтасовке улик, но, увы.

Окончательно в правдивости написанного он убедился, когда прочел признательные показания Вальтера Придда. В них глава преступной группировки «Спрут», осужденный на двадцать лет, признавался в подготовке нескольких покушений на Рокэ Алву, который слишком близко подобрался к курируемому им трафику сакотты. Он утверждал, будто план последнего покушения разрабатывал Эгмонт Окделл в замке Надор.

Дикон первым сказал бы: «Чушь несусветная». В Надоре он жил вместе с матерью и сестрами, а приезды отца удалось бы пересчитать по пальцам одной руки, но… В тот год Эгмонт гостил долго: целых три месяца. Тогда же к нему зачастили многочисленные друзья.

Отец как раз вышел в отставку, и матушка, хоть ей происходящее и не нравилось, терпела, а Дикон… он был еще совсем мальчишкой, к тому же любил синематограф и особенно —

кино про шпионов, которое крутили во всех синематеатрах. Одного «Неустрашимого невепря» он пересмотрел, наверное, раз шестнадцать, не говоря о «та-Ракане-004». Следя за собственным отцом, он представлял себя героем одного из таких фильмов и однажды оказался случайным свидетелем действительно важного разговора: со Спрутом и именно по организации убийства Алвы. Его фамилию Дикон вспомнил только сейчас, а прозвище Ворон долго терзало его во снах и горячечном бреду: он сильно простудился, когда лежал на чердаке на ледяных балках и подслушивал.

Наверное, после той болезни он и повредился рассудком, по крайней мере, кошмары стали к нему приходить с завидной регулярностью. В бреду он порывался спасать ворон (как рассказывала позднее Айрис) и сражался с осьминогами, а еще пытался поймать пегую кобылу и хоть раз на ней прокатиться. Кобыла то ли охромела, то ли просто расковалась, но резво убегала от Дикона по каменным коридорам. Он неминуемо заблудился бы в лабиринте, но его отыскал и схватил за запястье черный человек, лица которого Дикон так и не запомнил. Он оказался очень сильный, а еще горячий. Он сказал, чтобы Дикон просыпался, и тот очнулся.

Наверное, лишь недоверию матушки к официальной медицине и, особенно, к психиатрии, Дикон обязан тому, что не загремел в клинику для душевнобольных. Он видел зеленую плесень на стенах, просыпался по ночам от собственного крика, когда думал, будто на него падает потолок или стены сжимаются, слышал ропот камней и даже выдумал себе друга-литэна (во всяком случае, он был умнее и веселее кузена Наля и точно ничего не боялся).

Видения резко отступили после смерти отца, позволив Дикону спокойно доучиться и даже прилично сдать выходные испытания. В рейтинге лучших учеников он стоял четвертым и мог рассчитывать на гораздо большее, чем полицейская учебка, но вмешался случай в лице неожиданно вспомнившего о вдове погибшего друга Августа Штанцлера. Тот буквально прожужжал матушке все уши на предмет того, по какой стезе следует идти Дикону. Память отца и долг закончить его дела являлись лишь пробным камушком, матушка не считала мужа кем-то настолько выдающимся, чтобы по его стопам шли, а вот на обещания поддержки многочисленных друзей и самого Штанцлера повелась.

Дикону было в сущности все равно, куда поступать. Он даже обрадовался: учебка располагалась в предместье Олларии, после ее окончания удалось бы устроиться в столице, а не прозябать в Надоре. Поначалу Штанцлер действительно играл в его судьбе значительную роль, но ровно до момента, когда попросил Дикона о небольшой услуге.

Он тогда проходил практику на железнодорожной станции, Штанцлер попросил «не заметить» присоединение к составу одного лишнего вагона. Отправка происходила глубокой ночью, начальник станции на месте отсутствовал, а его заместитель был в курсе всего. По идее ему мешал только практикант, который осуществлял ночное патрулирование.

«Ты поможешь очень хорошим людям, – уверял Штанцлер. – Да и преступления никакого здесь нет. Инструкция безопасности вполне позволяет присоединить этот вагон, просто господин Шеманталь перестраховывается и не желает перегружать поезда. Из-за этого клиенты вынуждены отстаивать огромные очереди, продукты портятся, товар не достигает потребителя. Ну право же, Дикон, помоги хорошим людям».

По идее, в этом действительно не было ничего особенного. Контрабандой занимались многие, тот же Арамона получал немалую прибавку к жалованию. Дикон, скорее всего, согласился бы, но именно в этот момент снова проявило себя его отступившее на время безумие. Штанцлер исчез, на его месте перебирала лапками жирная серая крыса размером с волкодава, блестела маслеными глазками и уверяла, будто все так живут и ничего плохого не случится, а уж Дикон точно может рассчитывать на поддержку и помощь.

Дикон крыс не боялся, он их ненавидел, как только мог ненавидеть ребенок тварь, погрызшую его любимую игрушку.

Матушка считала себя ярой эсператистской, потому кошек заводить в доме не разрешала (тот случай с котенком Айрис не в счет). Сама же страдала от нашествия этой дряни, выкидывала порченые продукты и считала гроши. Так, наверное, и до сих пор мучилась бы, если бы Айрис не подросла, а уж она плевать хотела на все эсператистские догмы вместе взятые. Дикон до сих пор помнил тот скандал. В отличие от многих других он вызывал только хорошие воспоминания.

Обычно их семья не появлялась в людских, но в тот раз на кухне как-то оказались все, а немногочисленные слуги разбежались по своим комнатам.

«Это что?!» – посреди кухни, уперев руки в бока и недовольно поджав губы, стояла матушка и указывала на рыжего полосатого кота с наглыми зелеными глазами.

«Крысолов», – отвечала Айрис, то ли специально, то ли неосознанно копируя ее позу. Со стороны это могло бы показаться забавным, только Дикона не тянуло веселиться.

«Нечистому животному нет пути в мой дом!»

«А чистым крысам, значит, есть?!»

«Пока я являюсь главой семьи…» – начала матушка, и глаза Айрис победно блеснули.

«Глава семьи теперь Дикон, – заметила она и тотчас перевела взгляд на него, – Дикон! Ну скажи ей! Тебе хорошо, ты скоро учиться уедешь, а мне в этом склепе еще год жить… с крысами».

«Да, сын. Ты, как ярый эсператист обязан…»

«А я не эсператист, – ответил Дикон тогда, – и тоже считаю, что с этой серой пакостью пора кончать».

Матушка тогда выбежала из кухни и заперлась в домашней молельне. Кот прижился в доме и больше не претерпевал гонений. Крысы действительно исчезли, а однажды вечером Дикон случайно увидел матушку, сидящую в кресле у камина и задумчиво перебирающую рыжую шерсть разлегшегося на ее коленях кота.

Когда Дикон уезжал, он думал, что все теперь будет хорошо. Так и сложилось – в Надоре. А вот для него настали недобрые времена. Для начала он отказался помогать Штанцлеру, а на попытки того говорить про дела, которые вел с ним Эгмонт Окделл, вывалил тот давний подслушанный разговор про покушения на Алву (просто к слову пришелся). Затем от матушки пришло письмо, в котором она называла Дикона недостойным зваться ее сыном и что-то еще в этом роде. Друзья отца не просто не стали помогать ему, а принялись мешать. В результате Дикон и попал к Арамоне, хотя точно мог рассчитывать на место у коменданта Олларии или в таможенной службе у Ги Ариго.

Дикон устало провел по глазам, неосознанно копируя жест Алвы. Итак, Эгмонт Окделл дослужился до чина главного следователя в отделе, занимавшемся предотвращением оборота сакотты, который на тот момент возглавлял генерал Рокслей. Он сдружился с Грегори Карлионом и безупречно исполнял свой долг, пока в тот же отдел не попал Рокэ Алва, только прибывший из учебки и никому неизвестный. Впоследствии оказалось, что Алва был офицером тайной полиции и чуть ли не правой рукой Дорака. Уже через четыре месяца он вывел на чистую воду Рокслея и Карлиона, которые вместо того, чтобы бороться с незаконным распространением сакотты, курировали рынки сбыта и получали немалый процент с наркоторговли.

Тогда полетели многие высокопоставленные головы. По сути, расформировали весь отдел и набрали заново, но уже без Эгмонта Окделла. Его услали в отставку в связи с ранением, которое он получил при задержании наркокурьера. В этом деле тоже было не все ясно, Алва предполагал, будто ранение нанесли специально, чтобы задержание не удалось, и то ли просчитались, то ли заранее знали о предстоящей чистке в отделе: Эгмонт начал хромать и не мог больше нести службу.

На пенсию его проводили с размахом и со всеми причитающимися почестями. Ежемесячные выплаты назначили достойные. Он мог жить, ни в чем себе не отказывая, но не пожелал. Дикону казалось, отец стал одержим Алвой, разрушившим отлаженный механизм и возглавившим отдел, работавший теперь в разы эффективнее. За каких-то два года Алве удалось уничтожить так называемые сакоттные бандитские районы, в которых «багряноземельскую дурь» продавали практически открыто. Он закрыл более сорока подпольных курилен и, проведя несколько блестящих операций, основательно отдавил щупальца Спруту.

Чем ярче блистал Алва, тем сильнее злился на него Эгмонт Окделл, хотя почему, так и оставалось для Дикона загадкой. Возможно, именно Алву тот винил в своей отставке. Или его не устраивал Надор? Для столичного жителя провинция, наверняка, казалась унылой. Однако он ведь мог продолжать жить и в Олларии, никто не отправлял его в ссылку!

Чтобы добраться до Алвы, он снова связался с Приддом после чего и начались покушения. Несколько раз Алву пытались взорвать. В результате он лишь окончательно отказался от служебного автомобиля и стал передвигать на мотоцикле знаменитой морисской марки «Моро». Подобные черные красавцы являлись товаром штучным и не всякому были по карману. Впрочем, герцог, ведущий свой род от начала времен, вполне мог себе это позволить, как и отдать «Сону» – тоже мотоцикл далеко не для массового потребителя – своему помощнику.

По легенде Дикон тоже вел свой род от одного из Четверых – Лита – но предпочитал об этом не задумываться: слишком обидно становилось. Его семья едва сводила концы с концами, хоть и жила в древнем замке. Жирной чертой стоило подчеркивать слово «древний», а не «замок». Не проходило дня, чтобы в нем чего-нибудь не ломалось, осыпалось, разрушалось…

В столь плачевное состояние семью погрузил дед, когда просадил почти все сбережения и имущество в гоганскую рулетку, а Эгмонт делами семьи не занимался, месть Алве занимала его всяко сильнее расходных книг и ремонта родового гнезда.

Убедившись в неспособности наемников и бандитов совершить убийство, он решил поймать Алву сам: договорился со Спрутом о том, что станет сопровождать большую партию сакотты, а затем через подставных лиц слил информацию. Алва, наверняка, знал о готовящейся ловушке, но все равно приехал. Произошедшее между ним и Эгмонтом вполне удалось бы счесть дуэлью. В результате нее Алва отделался простреленным бедром и плечом, Эгмонт получил пулю в сердце и скончался мгновенно.

Дикон лежал в слишком мягкой и потому непривычной кровати, рассматривал синий шелковый балдахин и пытался ответить на вопросы, к истории отца непосредственно никакого отношения не имеющие. Например, почему о его смерти или разоблачении не писали в газетах, а самого Дикона в школе не дразнили сыном наркодилера? Отчего его вообще взяли в учебку с таким-то отцом? Матушка до сих пор получала пенсию и надбавку по потере кормильца, регулярно выплачиваемую Управлением полиции, словно Эгмонт Окделл был порядочным полицейским, погибшим на службе. Зачем Алва хранил документы, если не собирался их использовать, ведь не мог же он рассчитывать на встречу с Диконом? Или все-таки мог?..

========== Глава 6 ==========

Оно вошло ближе к середине ночи: огромное, белесое, даже удивительно, что смогло просочиться в дверь. Ног у существа не имелось, как и туловища, зато в количестве наличествовали тентакли. Они торчали во все стороны, а у основания сплетались в клубок или даже плод. Чем-то его вид напоминал астры, которыми буквально был одержим бывший коллега матушки. Несколько раз они всей семьей отдыхали в Эпинэ, в поместье все клумбы кишели этими цветами, словно варастийская степь ызаргами. Из «бутона» тентаклей поднимались четыре змеиные шеи, увенчанные кабаньими и лошадиными головами.

Зрелище – еще то. Дикон скатился с кровати, но спастись бегством не успел. Тентакли оплели его ноги, грудь и плечи. Он попытался вырваться – хватка стала жестче. Попробовал закричать, и кончик еще одного заткнул рот, а затем начало происходить и вовсе какое-то непотребство, потому что очередной тентакль, будто играючи, обвил его вокруг пояса и ткнулся в пах. Дикон дернулся, мотнул головой, но добился лишь того, что отросток, находящийся во рту, погрузился глубже, едва не лишая способности дышать.

Послышались хлопки и шелест крыльев, на карниз за окном опустился ворон, как две капли воды похожий на того, который прилетал во время разговора с Алвой, постучал клювом по раме, каркнул пару раз и, проигнорировав стекло, с легкостью проник через него в комнату. Синие глаза блеснули, оглядывая происходящее, ворон наклонил голову и вполне по-человечески усмехнулся, а потом перелетел и сел Дикону на плечо.

«Мое сердце в руке моей», – произнес он мягко, и Дикон проснулся в холодном поту… и не только в нем.

– Кош… кош… кош… – остервенело ругался он, отмываясь от последствий неожиданного конфуза. И ведь точно помнил: «игры» с чудовищами его не возбуждали. Что же тогда послужило причиной «мокрого сна», хотел бы он знать!

Он вышел из ванной и бросился на кровать нагишом, как был. Сил не имелось никаких. Совсем. Следующий прибравший его кошмар казался одновременно и привычным и в четыреста раз худшим.

Все тот же каменный лабиринт, что и в детстве, и в юности. Казалось бы, он уже привычен, знаком каждый поворот и камушек. Сужающиеся коридоры только вначале пугали, будто стиснут до смерти. Дикон застревал в них лишь в первые посещения. Теперь он больше не представлял лабиринт незыблемой твердыней, скорее, он казался некой системой вроде кровеносной. Сосуды, которые его образовывали, могли расширяться и сужаться.

Сегодня Дикон находился в лабиринте не один, за ним двигалось нечто, чему он не мог найти названия, и прекрасно знал, что умрет, если позволит себя поймать. Он бежал вперед, выбиваясь из последних сил, ожидая того момента, когда ноги подломятся. Наверное, тогда ему станет все равно, и страх притупится или даже отступит.

Коридор впереди сжимался, царапая каменными стенками плечи, но Дикон не боялся застрять. Он прорывался вперед, щедро делясь с камнями кровью, а те радостно гудели, приветствуя его. В какой-то момент его сжали особенно сильно. Дикон замедлился и расслабился, ни в коем случае не рванулся вперед. Когда-то он уже делал такую ошибку, и утром едва мог подняться с постели: ребра ныли неделю.

Впереди замаячило идеально-круглое отверстие – какая-то дыра, уводившая в темноту. Пожалуй, свет в конце тоннеля обрадовал бы Дикона больше, но он и против такого шанса на спасение не возражал. Стены, наконец, ослабили хватку и позволили протиснуться дальше. В спину дохнуло теплым воздухом, и Дикон, строго-настрого запретив себе оглядываться, пополз вперед. Дыра приближалась. Он не допускал мысли, будто не сможет в нее протиснуться, и та вела себя примерно, оказавшись даже больше, нежели он рассчитывал.

Дикон очутился в знакомом кабинете с синим шелком на стенах. Он одновременно и походил на тот, в котором принимал его Алва, и отличался. Никаких доказательств технического совершенства их круга не находилось. Так, вероятно, выглядела обстановка при Алонсо Алве, а, возможно, и раньше.

Стоило об этом подумать, как в ботинок Дикона врезалась самая обычная заводная машинка. Такие игрушки были очень популярны и среди детей, и среди взрослых. Последние собирали коллекции. Он наклонился и поднял ее. Игрушку явно делали на заказ: по тому же принципу, что и один из телефонов на столе Алвы. Через прозрачный корпус легко удавалось разглядеть все мелкие детальки, хотя понять, как она работает, Дикон, скорее всего, не смог бы все равно.

По ушам ударила лихая мелодия. Она началась как-то с середины, вероятно, Дикон попросту не сразу услышал ее. Он обернулся к камину. В кресле возле него сидел черный человек и неистово бил по струнам (мелодия была невероятно красивой и захватывающей, но иного слова не приходило на ум). В движениях человека… существа, уже однажды выведшего Дикона из лабиринта, сквозило нетерпение и раздражение. Он резко увеличил темп, а потом прижал рукой струны, заставив гитару замолкнуть.

– Зачем вы снова пришли? – спросил он, не оборачиваясь и по-прежнему смотря в каминное пламя. – Неужели первого раза оказалось недостаточно?

Дикон открыл было рот, но его прервали:

– Полно, юноша, вас больше не преследуют.

Наверное, следовало поблагодарить и уйти, но этого отчаянно не хотелось. Дикон поискал глазами, куда бы сесть. Второе кресло обнаружилось у стола, так что он просто прошел туда и сел: вначале на самый краешек, будто бедный родственник, затем, мысленно обругав себя, облокотился на спинку и даже закинул ногу за ногу. Это был некий компромисс с самим собой: в кресле хотелось устроиться с ногами, но подобной наглости он пока не мог допустить.

Незнакомец рассмеялся: звонко и ни капельки не зло.

– Неужели вы все же научились дерзить и не уходить, когда вас откровенно гонят? – спросил он через некоторое время. – Это очень хорошо, юноша, поскольку люди лгут всегда, и самим себе даже чаще, чем кому бы то ни было.

– Я хочу остаться, – неожиданно для себя самого сказал Дикон.

– Отдохните немного, – не говоря ни да, ни нет, произнес незнакомец, – и, прошу, не растеряйте эту свою уверенную восхитительную дерзость.

– Не растеряю, – пообещал Дикон.

Незнакомец начал оборачиваться, но его лица не удалось рассмотреть и на этот раз.

Проснувшись от стука в дверь Дикон резко подорвался, в первые мгновения не в состоянии понять, где находится. Затем он сообразил, открыл рот, чтобы разрешить войти, но вовремя увидел, в каком именно виде находится.

– Сударь, герцог Алва просил разбудить вас, – донеслось из-за двери.

– Спасибо, – буркнул Дикон, и слуга удалился, так и не войдя в дверь.

– Герцог, ну надо же, – фыркнул Дикон. Если бы кто-нибудь решил титуловать его так же, он, пожалуй, прибил бы наглеца. Впрочем, судя по обстановке в особняке, никто из предков Алвы состояние в гоганских казино не просаживал, а если и играл, то неизменно выигрывал.

Дикон встал и прошел в ванную. За широкими окнами, которых в спальне оказалось аж целых три штуки, разгорался рассвет. Вообще-то Дикон всегда был совой, и ранние побудки его не радовали. После них он ходил разбитым весь остальной день, однако сейчас чувствовал бодрость и подъем сил. Нечасто такое с ним случалось.

– И зачем я понадобился Алве в такую рань? – спросил он у своего чем-то сильно довольного отражения в зеркале, то, к счастью, не ответило.

Одевшись, Дикон пересчитал наличные деньги и с удовлетворением понял, что в накладе явно не остался. За жилье теперь платить не придется, а отсутствие собственной кухни вполне компенсировалось средствами, которые удалось бы потратить на кафе.

– Куда это вы направляетесь? – Алва словно специально поджидал его в коридоре, да еще и подкрался абсолютно бесшумно, словно кот.

– Сейчас только половина седьмого утра, – пояснил Дикон, рабочий день начинается в восемь. Я думал, успею выйти в город и что-нибудь перекусить.

Алва недовольно поджал губы и вскинул левую бровь, придавая лицу забавно-удивленное выражение. Второе движение у него вышло естественнее первого, из чего следовало, что злился он напоказ, на самом деле пребывая в спокойствии.

– Вы, видимо, вчера слушали меня вполуха. Рабочий день у вас теперь ненормированный и в восемь не может начинаться по определению.

Дикон куснул щеку изнутри и подавил совершенно неуместную сейчас обиду и ярость. Он, конечно, согласился, но не на рабство с кратким перерывом на сон! Однако когда он заговорил, голос звучал ровно и даже не вздрогнул. В конце концов, Арамона тоже заставлял его перерабатывать и при этом постоянно оскорблял, Алва хоть вел себя… приличнее.

– Я все помню, и, разумеется, сейчас же займусь делами.

Алва фыркнул.

– Вы еще заломите руки и расплачьтесь над тяжкой рабской долей, как в древнегальтарской трагедии, – язвительно произнес он (и Дикон тотчас взял обратно свои размышления относительно Арамоны, его ругань и грубость и рядом не стояли с ядом, сочащимся из слов Алвы). – Я не изверг. Более того, не измываюсь над подчиненными, не имею, знаете ли, такой привычки, – и неожиданно резко изменив тон, поинтересовался: – Но позвольте все же узнать, чем вас не устроил завтрак в этом доме?

– Что?.. – наверное, в этот момент Дикон выглядел совершеннейшим идиотом (настолько же, насколько себя и чувствовал).

– Неужели Хуан не предупредил? Завтракаю я обычно рано, вот и попросил его разбудить вас, надеюсь, он хотя бы это сделал?

Дикон кивнул и почувствовал, как щеки заливает жаром.

– Я думал… – начал он, но осекся: слишком уж жалким показался собственный голос.

– Значит так, – заявил Алва тоном, не терпящим возражений, – живо в столовую. Я говорил, что не удовлетворен вашей физической формой?

Дикон кивнул.

– Отлично. Мне необходим нормальный помощник, потому я не могу позволить вам питаться какой-нибудь дешевой дрянью и гробить здоровье еще больше, нежели оно уже испорчено. При вашем образе жизни вы уже к тридцати годам превратитесь в развалину, это я вам гарантирую. Чего вы еще ждете?

– Я не знаю, где находится столовая, – ответил Дикон.

Алва посмотрел на него долгим, пронизывающим взглядом, покачал головой, провел ладонями по векам и расхохотался:

– Малдэ! С вами точно скучать не придется. Что ж, Ричард Окделл, следуйте за мной, словно верный оруженосец за своим монсеньором.

========== Глава 7 ==========

Маньяка называли «Художник» (именно так, в закавыченном варианте): то, что из убийств тот создает извращенные произведения искусства, заметил не только Дикон. Правда, он считал подобное прозвище, данное в кавычках или нет, все равно незаслуженным изначальной тварью в людском обличье. Лично Дикон именно тварью его и проименовал бы.

– Пожалуй, – сказал Алва, когда он поделился своим мнением, – но «Художник» неплохо передает суть. Кстати, эта мразь наглеет все больше. Промежутки между убийствами сокращаются, – и повертел в пальцах черную ручку с серебряным пером. Новейшим изобретением господина Чарика, который так его и назвал – чариковой ручкой – Алва, видимо, отказывался пользоваться принципиально. Впрочем, у него и так был восхитительный летящий почерк, который удалось бы без натяжки назвать эталонным. А вот Дикон, примись он писать пером, наверняка мог бы сразу переквалифицироваться в лекари: пациент никогда не разобрал бы его каракули.