Текст книги "Та единственная (СИ)"

Автор книги: ste-darina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Поезд тронулся ==========

– Есть вещи, – рассеянно глядя в окно, произнесла Рогозина, – которые проще сделать, когда другие думают, что ты слаб. Замужество – лучшее, что делает женщину слабой.

Заметив скептический взгляд Тихонова, она с усмешкой добавила:

– В чужих глазах.

Иван оглянулся на соседок напротив: одна на ощупь искала под столом розетку, вторая засовывала на багажную полку забрызганный чемодан. Усталые лица, дряблые руки, обручальные кольца на неухоженных пальцах без маникюра. И всё же – сложно было сказать, что они слабы; но слабо верилось, что кто-то ждёт их там, в конце дороги.

– Давайте помогу, – машинально поднялся Иван. Запихнул чемодан и, кивнув на слова благодарности, снова сел рядом с Рогозиной. По старой студенческой привычке он не мог ни разложить вещи, ни расправить постель, пока поезд не тронется. Тревожное состояние – будто завис между мирами.

Программист украдкой глянул на полковника. Она по-прежнему смотрела в окно, пальцем правой руки рисуя круги по ладони левой. Во взгляде – расфокусированном, сонном и необычно мягком, – сквозила въевшаяся усталость. Выбившийся из пучка на затылке завиток щемяще трогательно свернулся в ложбинке шеи. «Трещина в маске», – усмехнулся про себя Тихонов. Вдруг отчаянно захотелось сесть ближе, размять её напряжённые плечи, почувствовать под пальцами выпуклый позвонок и гладкую загорелую кожу.

Он привычно сглотнул, задвинув желание. Поезд всё не ехал. Рогозина сидела молча, почти не двигаясь; Тихонов долго смотрел на неё в полумраке плацкарта, а потом, чувствуя, как почти физически давят недомолвки, задал главный вопрос:

– Вы сами хотите этого? Если бы… ну, если бы всё было по правде?

Галина Николаевна обернулась, и по её лицу он понял, что сформулировал мысль совсем не так, как хотел.

– Я имею в виду… Представим, что вам не нужно оправдывать легенду. Что дело могло бы обойтись без этого. В таком случае – вы бы хотели… выйти за него?

Она помедлила с ответом, внимательно, оценивающе глядя на Ивана. Потом еле уловимо улыбнулась.

– Я думала об этом. У меня нет ответа. Бывали моменты, когда, дойди до этого, я сказала бы «да». Но…

Тихонов присвистнул так, что женщины с боковушки синхронно оглянулись.

– Простите… – прошептал он. – Слушайте, если бы вы сказали это в конторе, сплетен было бы не обобраться…

– Их и так не обобраться, – хмыкнула Рогозина.

Иван поскрёб небритый подбородок.

– М-да. Не поспоришь. Они как-то волнами приходят. После «дела толстых», после пансионата «Сказка»…

– Тихонов! Ещё ты будешь в мою жизнь лезть! – резко перебила Рогозина и занесла ладонь, чтобы хлопнуть по столу. Но остановилась. Выдохнула. Почти спокойно договорила: – Будь сейчас на его месте кто-то другой, мне было бы гораздо проще. Это было бы обыкновенным… ладно, необыкновенным, но всё-таки делом, просто приказом сверху.

Рогозина пальцами собрала кожу на лбу в глубокие складки, сразу став старше и суровей. Иван сидел, не шелохнувшись, боясь случайным движением спугнуть её откровение.

– Хотя, знаешь, на самом деле всё совсем легко, – вдруг усмехнулась она. – Нас связывает так много слоёв работы, что то, что, может быть, было, а может, и не было под ними, – давно погребено, смешалось, потеряно. И всё-таки, – полковник покачала головой и снова улыбнулась, – это будут не самые обычные дни. И, – взгляд помрачнел, а в тоне зазвучали привычные стальные ноты, – я надеюсь, ты мне поможешь.

– Безусловно, Галина Николаевна, – тихо ответил программист.

– Тогда, – она обвела глазами вагон, кивнула и хлопнула в ладоши, – нам пора обсудить, как мы организуем утечку.

Тихонов поднял брови и самодовольно ухмыльнулся.

– Ладно. Пора тебе рассказать мне, как ты планируешь организовать утечку, – поправилась она.

Иван уселся напротив, навалился локтями на стол и, блестя глазами, произнёс:

– Значит, так…

И поезд, наконец, тронулся.

========== Ночной разговор ==========

– Они дружили с отцом до… до самой его смерти, – сминая фантик, произнесла Рогозина. – В детстве я часто оставалась у дяди Антона. Он занимался юриспруденцией, но никогда не консультировал в конторе. К нему приезжали на дом… Дом…

Полковник задумчиво вздохнула и сунула бумажный комок в полупустую пачку. За окном пролетали тополя – поезд въехал в город-спутник, но не собирался останавливаться и только набирал скорость. Огни вокзала мелькали, отражаясь в стекле; в рябящем, скачущем свете лицо полковника казалось ещё более усталым.

– У него огромный дом, почти особняк, глубоко в Подмосковье. Дядя говорил, в девятнадцатом веке там жил какой-то писатель… Не помню… В детстве я была не очень любопытным ребёнком.

Тихонов еле слышно фыркнул. Рогозина искоса, лукаво глянула на него.

– Что?

Он пожал плечами. Потянулся к чемодану, зашуршал упаковкой хлебцев.

– Мне сложно представить вас ребёнком, Галина Николаевна. Не хотите чаю?

– Давай, – рассеянно ответила полковник. – А что ты думал? Что я родилась в костюме и с пучком?

– Примерно, – пробормотал Иван. – Или, может, кофе?

– Кофе.

– Сейчас.

Он ушёл в начало вагона и встал в очередь к титану с кипятком. Было слишком непривычно, слишком мучительно быть с ней рядом вот так, вне офиса. Тихонов уже радовался, что пришлось ехать в плацкарте, – в купе она была бы ещё ближе; он слишком не доверял этой спокойной, умиротворённой Галине Николаевне, было некомфортно и нервно; он никогда не видел её такой. Набрав кипятка и балансируя в узком проходе, он медленно шёл обратно, размышляя, что готовит грядущий месяц. Или – с их работой глупо заглядывать так далеко, – хотя бы неделя.

– Спасибо, Вань.

Рогозина глотнула кофе, поставила кружку на стол. Кивнула на смазанные облетевшие тополя за окном.

– Едем тут – и вспоминается аллея к его дому. Такая тенистая, длинная, пешком – минут десять… Раньше казалось – целое путешествие, дойти до дороги.

Иван не сразу понял, что она продолжает говорить о дяде. Слушать о детстве Рогозиной было сюрреалистично; ощущение походило на то, когда он узнал, что числовой луч на самом деле – прямая, и ноль – вовсе не начало отсчёта.

– Там грохотал поезд… Машины. Очень много людей. Я пробиралась туда, пряталась у дыры в кирпичном заборе и смотрела, как едут машины. Меня было не увидеть с дороги, но… Это было такое ощущение открытости миру, совершенной беззащитности – если заметят, будет нечем отстреливаться. Не дать отпора машинам, незнакомцам, внезапности… Ты слаб перед ними. А нервы щипало, это был такой детский адреналин – убежать туда и высидеть минуту, четверть часа, час… Это было испытание: выдержать столько-то времени, и тогда случится, что загадал. Сначала я загадывала кукол. Загадывала, чтобы отец бывал дома чаще, чтобы какие-то сладости купили… – Она засмеялась, сделала ещё один глоток и добавила из бумажного пакетика сахар. – В общем, ерунду всякую. А потом, когда погибла мама… Я была уже не в том возрасте, чтобы верить во всё это. Но когда с отцом приезжали к дяде Антону, я каждый раз старалась спрятаться у стены, хоть на минуту. Загадать… Мне кажется, папа знал.

Иван не знал, что ответить. Она говорила о матери – но в нём это слово давно не вызывало никаких эмоций. Он думал о сестре. Они тоже играли в заросших дворах, в заброшенных скверах – такие же заросшие и заброшенные, предоставленные сами себе…

Мысли плыли, дёрганые и сумрачные; в унисон им в вагоне погасили свет. Тоскливо засияли длинные тусклые ночники; к обратной стороне стёкол словно приклеили чёрную клеёнку.

– Ладно, – оборвала себя Рогозина. – Мне кажется, я тебя утомила ностальгией. Пора стелить постели…

Тихонов глянул на своё место – поезд был фирменным, и верхнюю полку заранее застелили белеющим в темноте бельём. Жаль было залезать на чистую постель в джинсах, но делать нечего – он никогда не брал в поезд сменки.

– Нет, – с некоторым опозданием, подтянувшись на руках и взобравшись на полку, ответил он – чуть резче, чем хотелось.

– Нет?..

– Не утомили. Ностальгией. Вы…

Тихонов слышал, как кто-то в ФЭС сказал про него: Галя – его икона.

Разве он мог объяснить это Рогозиной?..

– Я… всегда рад вас выслушать.

Полковник усмехнулась, и программист вздрогнул: слишком непривычно было слышать в её смехе мягкие ноты.

– Пойду умоюсь, – бросила она.

Тихонов лёг на спину и принялся глядеть в днище багажной полки. Здесь, наверху, было тесно и душно; кондиционер, жужжа, уже начинал работать, и вскоре – он знал это – станет так зябко, что придётся достать одеяло, чтобы уснуть. Хотя… Уснуть сегодня ему точно не грозило. Измученный внезапным приказом, резкими сборами, утомлённый долгим рейсом и вынужденным ожиданием в поезде… Да к тому же – так близко к ней… Нет. Уснуть он не сможет, это определённо.

Иван свесился с полки, чтобы взглянуть в окно. Лампы-ночники приглушили, и теперь, в редких вспышках фонарей вдоль рельс, снаружи проступали то стволы, то товарные вагоны, то платформы чужих городов.

В голове, наслаиваясь на киноленту дороги, роились картинки прошлого. В ушах всё звучал голос Рогозиной; не верилось, отчаянно, до звона в ушах не верилось в то будущее, в которое нёс их поезд. Уже через неделю. С ума сойти…

– С ума сойти, Тихонов, – пробормотал он, вытаскивая из рюкзака плеер. Долго лежал, слушая шум поезда сквозь пустые наушники, прокручивая мысли и треки, думая, гадая, мечтая… Что, если бы сложилось так, что… она ехала бы к нему. К Ивану…

Тихонов зажмурился, сжал кулаки и глухо выругался. Соседка с боковушки сонно приподняла голову. Он схватил плеер и, почти не глядя, выбрал то единственное, что перманентно отвечало его настроению с тех пор, как он познакомился с Рогозиной.

Большие города. Пустые поезда. Ни берега, ни дна. Всё начинай сначала.

Что он будет делать, когда они уедут в Штаты? Он никогда там не был, но Америка всегда представлялась ему холодной, непонятной, чужой. И она, его Галина Николаевна, несгибаемая, восхитительная, единственная – будет там. А он… Он останется здесь, в России, в ФЭС. Одиночка.

Неделя до регистрации, три месяца в Москве после – конечно, всё это отдаляло пропасть. Но она уже дышала на него полузабытой обморочной пустотой, чернотой, такой же, что стояла в ночном вагоне, прорезанная, как вспышками воспоминаний, ослепительными дорожными огнями…

– Иван? Вань?

Он даже не заметил, как Галина Николаевна вернулась. В ушах долбило:

На линии огня пустые города, в которых никогда ты раньше не бывала.

– Ваня!

– А?

Он сорвал наушники и чуть не скатился с полки.

– Ванька… Я хотела сказать – спи завтра. Я сама всё сделаю с командировочными. Поспи… Выспись…

Её лицо белело в темноте, в зелёных отблесках вагонного табло угадывались распущенные по плечам волосы. Она убрала косметичку в сетку, прошептала:

– Достать тебе одеяло?

– Нет, – так же тихо ответил он, вглядываясь в её лицо.

– Ну ладно. Спи…

Галина Николаевна подоткнула его пустой пододеяльник, легонько похлопала по руке и скрылась в темноте внизу.

– Неужели вам совсем не страшно? – едва шевеля губами, произнёс он.

Полковник не услышала.

Плеер слабо светился, но дотянуться, выключить, убрать, выбравшись из этого кокона, не было сил. Иван лежал в темноте, а в ушах, на крещендо, всё ещё звучало:

Полковнику никто не пишет. Полковника никто не ждёт.

– Я. Я всегда буду ждать вас, Галина Николаевна, – рывком поворачиваясь на живот и чувствуя, как внутри поднимается горячая, беспощадная волна потери, в подушку прошептал он.

========== Клеймо ==========

Серое, отороченное туманом утро развеяло откровения ночи. Когда Тихонов вынырнул из череды кошмаров, Рогозина, слегка помятая, в просторной футболке и джинсах, уже раскладывала по кружкам кофе и сухие сливки.

– Доброе утро, – протирая глаза, пробормотал программист. Вагон ощутимо мотало; за окном проносились мелкие озёра, замусоренные и затянутые ряской.

– Доброе, – откликнулась Рогозина. – Как спалось?

– Так себе… – хрипло буркнул он, сползая с полки. – М-м… Лапша… Как давно я не ел дошик…

– А я вот решила вспомнить студенческие годы. Мы с Валей часто ездили на конференции, слёты… Стипендия маленькая, у отца я брать не хотела. Питались бульонными кубиками. И счастьем – что всё ещё впереди…

Рогозина невесело рассмеялась. Тихонов смущённо потянулся к пластмассовой баночке, но полковник шлёпнула его по рукам:

– Подожди, нормально заварится.

– Я люблю всухомятку.

– И так вредно, а ты ещё в сухомятку! Или умывайся…

Иван, ворча, отправился в конец вагона, тысячу лет простоял в очереди, а когда вернулся, на столе уже дымились две порции лапши и две чашки кофе.

– Где вы нашли такой вкусный хлеб? – впиваясь в третий ломоть, спросил он.

– Утром сорок минут стояли в Алёхине. Я выходила проветриться… Там пекарня прямо при вокзале.

– М-м-м… А сегодня будут ещё длинные остановки?

– В пять, Яблоневка товарная. Маленькая станция, но стоим полчаса.

– Я, наверное, тоже выйду, разомнусь.

Полковник пожала плечами:

– Как хочешь. Но там вряд ли будет что-то интересное. Тем более, к вечеру уже приедем…

Тихонов мрачно ковырнул лапшу и едва слышно чертыхнулся, сломав пластмассовую вилку.

– Да, Галина Николаевна… Вот ещё что, – нехотя произнёс он. – Расскажите хотя бы, как там что будет. Какой у нас план…

Он старался говорить сдержанно, но в голосе всё равно скользили растерянные, горькие ноты.

– Всё будет хорошо, Вань. – Рогозина потянулась к нему через стол и сжала запястье. – Не нервничай. Думай об этом, как об очередном деле, договорились?

– Я стараюсь, – честно ответил Тихонов. Одними губами добавил: – Безуспешно.

– Ешь, – велела полковник, шурша фольгой маленькой чёрной шоколадки, которую дали в самолёте. – Остывает.

Он принялся молча, методично наматывать на останок вилки лапшу. Рогозина, раскрыв шоколадку, макала её в кофе. Поезд безжалостно набирал скорость, сокращая и сокращая их последние часы вдвоём.

– Вообще-то, – словно откликаясь на его мысли, вдруг сказала она. – Я рассчитываю на твою помощь.

Он поднял голову – макаронина нелепо свесилась изо рта, а рука застыла в воздухе.

– Вы про утечку? Я же вроде всё рассказал вчера…

– Я про другое. В Крапивинске у меня осталось совсем мало знакомых. После того, как похоронили маму, я там и не была ни разу. А мне нужна будет помощь с подготовкой…

– К торжественной части? Мы же решили, что всё пройдёт в Москве, уже когда обнародуют информа…

– Иван! Я не про торжественную часть!

Вышло слишком громко, соседки оглянулись. Рогозина, поморщившись, пробормотала:

– Ненавижу ездить в поездах. Ладно. Я не про торжественную часть, Вань. Я про регистрацию. Мне нужно будет разобраться кое в каких документах…

– Да пожалуйста! – с готовностью отозвался он.

– …и помочь выбрать платье.

Тихонов поперхнулся, и полковнику пришлось перегнуться через стол, чтобы похлопать его по спине.

– Вообще-то… – кашляя, выговорил он, – хлопать по спине нельзя… Это наоборот может сделать хуже…

На глазах выступили слёзы. Он залпом допил остатки кофе и уставился на Рогозину.

– Платье?

– Имею право, – хмыкнула она.

– Да я не спорю… Просто – неожиданно… То голубое, которое вы надевали на свадьбу Шустова, было шикарно.

У неё покраснели щёки – а может, ему просто показалось.

– Вы Валю-то хоть пригласили?

– Валю! Мне будет не отвертеться даже от Султанова, а ты ставишь под сомнение Валю.

– Я про Крапивинск.

– А… Я хотела, – задумчиво и виновато произнесла Рогозина. – Очень хотела, чтобы она приехала. И мне было бы проще… И тебе компания…

Она помолчала, а потом едко, быстро, с глубоко затаённой нежностью добавила:

– У Валентины Владимировны слишком много дел. Она обязательно будет на церемонии в Москве, но в Крапивинске мы с тобой и с товарищем майором будем втроём. Да ты не переживай, – она с улыбкой взъерошила ему волосы, потянулась и глянула на часы. – У нас будет, чем заняться… Так что если хочешь, ляг ещё, поспи.

– Никогда у меня не выходило наспаться впрок, – вздохнул Тихонов.

– Да что ты нос повесил?

– Зато вы, наоборот, такая весёлая, что прямо не узнаю!

На этот раз вздохнула Рогозина.

– Когда-нибудь, – склонив голову, щурясь и глядя ему в глаза, сказала она, – когда ты соберёшься жениться… Я тебе это припомню.

– Не уверен.

– Думаешь, забуду?

– Не уверен, что соберусь жениться.

– Это ещё почему?

– Та единственная, на ком я мог бы жениться, выходит за другого, – резко произнёс он и встал. – Извините. Хочу проветриться.

Не зная, как будет смотреть ей в глаза, когда вернётся, Тихонов выскочил в тамбур, прижался лбом к продрагивавшей, холодной и влажной от конденсата стене. Перед глазами, в щёлке сочленения вагонов, стремительно проносились рельсы, галька и сор. Его потряхивало. Хотелось закрыть глаза и оказаться далеко-далеко отсюда, в своей квартире в Москве, а лучше – в лаборатории, до всего этого. Когда ещё можно было притворяться, что всё может быть. Когда можно было засыпать с мыслью о ней, и это сладко травило душу, но ещё не жгло, не взрезало пылающим ножом, несколько дней назад впаянным под сердце.

========== Это – легенда ==========

Крапивинск встретил золотой осенью – как будто из пасмурной стылой столицы шагнули в ярко раскрашенный сад, пахнущий алычой, петуньями и сладковатыми, подгнившими боками яблок.

Поезд замедлял ход. Тихонов, стоя в тамбуре, ёжась, вбирал в себя непривычный холодный воздух; после спёртой духоты вагона он казался нектаром. Да и вообще – это была свобода. В вагоне ему некуда было убежать; здесь он мог бежать куда угодно. Мог. Мог бы – если бы не был должен ещё кое-что сделать, ещё кое-что ей сказать.

– Николай Петрович, – усмехнулась Рогозина, кивая на фигуру далеко на перроне. – Ждёт.

– Ещё бы не ждал, – буркнул Иван, поудобней перехватывая её дорожную сумку. Не слушая её ворчания, он навалил все сумки на себя. Сама полковник была налегке, в светлом плаще до колена, с распущенным волосами, посвежевшая, отоспавшаяся в поезде – у него перехватывало дыхание, когда он раз за разом случайно взглядывал на её лицо; скручивало внутри, и дрожали руки.

– Мёрзнешь?

– Неа.

– Какие планы на день?

«Да какой там день?» – фыркнул про себя Тихонов. Солнце уже заходило за горизонт, золотя шпили антенн на домах за зданием вокзала. По чёрным стёклам гуляли алые отблески, и ветер дул уже совсем вечерний – ласковый, но с терпким холодком, предвещавшим тихую холодную ночь.

Фигура на перроне приближалась. Поезд шумно тормозил, гравий шуршал под ногами спешащих к вагонам пассажиров. Проводница с грохотом откинула лестницу, и быстрый, с горьковатым запахом порыв ветра откинул волосы на лоб. Иван сунул телефон в карман клетчатой рубашки и сжал ремень сумки до того, что коротко стриженные ногти врезались в ладонь. Щурясь, всмотрелся в лицо шагающего к ним майора. Тоже лёгкий плащ, начищенные ботинки, свежая модная стрижка, да и сам Николай Петрович, как и Рогозина, – посвежевший и отдохнувший. В кои-то веки только один Тихонов в этой троице выглядел загнанным и осунувшимся.

Иван быстро глянул на своё отражение в хромированных поручнях – ничего не разберёшь; голова как груша, покрасневшие глаза, расплющенный нос…

– Вань? – окликнула его Рогозина. – Не зевай. Приехали.

Круглов, улыбаясь и щурясь от бившего в глаза закатного солнца, уже протягивал руки за чемоданом. Тихонов, сглотнув вязкий, едкий комок в горле, спустил со ступеней сумки и начал спускаться сам. Кед уже завис на блестящей металлической ступенью, когда рука полковника крепко сжала его плечо.

– Это будут сложные дни, – выдохнул он неожиданного для самого себя. Она разобрала. Шепнула в ответ:

– Мы же ФЭС. Мы справимся.

Он кивнул и спрыгнул на платформу.

– Привет, Ванька!

– Здрасьте, Николай Петрович.

Майор отодвинул чемодан, Тихонов скинул на асфальт сумку, и оба синхронно повернулись к поезду. Николай Петрович успел первым – протянул руку полковнику, чтобы помочь сойти. Рогозина быстро улыбнулась; мгновение во взгляде читалась растерянность, но это было только мгновение, чуть заметная заминка, после которой она потянулась и поцеловала его в щёку.

У Тихонова свело скулы, он отвернулся, как мантру, одними губами повторяя: это – легенда. Это легенда. Э-то-ле-ген-да.

И зашагал по платформе, катя совсем лёгкий чемодан. Конечно, ей ведь и не нужно много вещей на три-то вечера. Все эти дорожные сумки и сборы – только антураж. Но он сам проверял план на правдоподобность деталей. Если они хотели, чтобы всё выглядело по-настоящему, следовало взять столько багажа, словно они действительно собрались провести здесь двухнедельный отпуск…

Когда Иван обернулся – уже у перехода, приложив руку козырьком, чтобы защититься от резких горячих лучей, – они неторопливо шли под руку, о чём-то переговариваясь. Совершенно спокойные лица; она – слегка устала с дороги, но довольна, он – рад встрече и несколько меланхоличен. Майор и полковник шагали в такт, её небрежные локоны подпрыгивали на плечах, ветер трепал полы его плаща. Тихонов полюбовался на них с пару секунд, сплюнул под ноги и так быстро зашагал к вокзалу, что споткнулся и едва не пропахал носом рассохшиеся почерневшие рельсы.

– Куда так торопишься? – добродушно спросил Круглов уже у вокзала.

– Проголодался, – стараясь, чтобы голос звучал ровно, ответил Иван. Как не вовремя в нём проснулся этот подросток, этот отчаянный псих, чокнутый ревнивый сорвиголова, готовый на всё ради…

– Да, Коль, давайте зайдём куда-нибудь поесть, – кивнула Рогозина. – Мы всю дорогу питались лапшой… Хочется нормальной еды.

– В гостинице очень хороший ресторан. Называется «Дома». Действительно, блюда очень домашние, тихо, мило, так по-деревенски.

– Тут всё по-деревенски, – вставил Тихонов, пиная камни. Они миновали пустой, залитый солнцем зал ожидания и вышли на заросшую привокзальную площадь, над которой носились голуби и чайки. Через дорогу светилась вывеска продуктового, по колдобинам пробиралось одинокое такси, где-то вдалеке на одной ноте выла сигнализация, а в золотистой сухой траве стрекотали осенние сверчки.

– Город-стотысячник, – сказал Круглов. – Затихает, затухает… А может, и нет. Сложно оценить за сутки.

– Тихо? – лаконично спросила Рогозина.

– Вполне, – кивнул Круглов.

– Вот и хорошо.

До гостиницы добрались пешком, минут за десять. Вечерний Крапивинск стремительно менялся: зажигались огни, в лужах дробились отражения фонарей, некошенные газоны и разбитые дороги накрывала вуаль сумерек.

– Ты вроде хотел погулять, Вань? – спохватилась полковник у самого входа.

– Обойдусь, – мрачно ответил он. Вдохнул. Выдохнул. Чуть спокойнее добавил: – Правда, Галина Николаевна. Я уже не хочу. Хочется поужинать и просто поспать… Нормально… Чтоб не трясло.

– Как знаешь…

Он знал её слишком долго, чтобы, под всеми своими масками, непроницаемостью и непогрешимостью, полковник могла спрятать растерянность и усталость. И всё-таки Рогозина держалась отлично. Он вспомнил её слова – о том, что бывали моменты, когда она сказала бы «да». Подумал, что, может быть, это и вправду так. А если это так – нечего ему вмешиваться. Слишком хороша. Слишком, слишком хороша для него… Впрочем, и для Круглова тоже.

Запихивая поглубже злость, Тихонов в который раз поймал себя на мысли, что хотел бы больше узнать о её первом муже. Каким он был – человек, достойный полковника Рогозиной? Хотя тогда она ведь ещё вовсе не была полковником…

***

Круглов забронировал Ивану соседний номер; приложив ухо к стене, программист даже мог различить смутные голоса: напряжённый – её, тревожный – его. Закрыв за собой дверь, они сбросили это идиотское амплуа молодожёнов – по мнению Тихонова, слишком неосторожно, но, в конце концов, до сих пор они блюли такую конспирацию, что о том, что Рогозина и Круглов прибыли в Крапивинск, из простых смертных знал едва ли не он один. Может быть, ещё Валя – Галина Николаевна ведь говорила, что хотела её пригласить… А может, врала. Может, вовсе не хотела – не хотела видеть здесь ещё одного свидетеля этой глупой лжи во спасение.

Впрочем, такой уж ли лжи? Уже к ночи, наблюдая за полковником и майором, Иван начал сомневаться. Они выглядели счастливыми – именно счастливыми. Конечно, Круглов всегда отлично работал под прикрытием, но Рогозина… Актёрство никогда не было сильной стороной Галины Николаевны, и теперь, глядя, как в полутьме гостиничного ресторана блестят её глаза, Тихонов почти верил в её искренность.

А ресторан и вправду оказался хорош; просмотрев меню, он хотел было взять мясных ёжиков с овощами, но Круглов переглянулся с Рогозиной, и полковник предложила:

– Пиццу?

Иван захлопнул своих ёжиков, кивнул и устроился подбородком на скрещенных руках. Закрыл глаза, чувствуя, как после поезда всё ещё слегка покачивает и штормит. Уплывая по волнам мягкой ненавязчивой музыки, он почти не слушал, о чём они говорили, – график, документы, какие-то детали… Но, когда речь зашла зашла о билетах в Москву, встрепенулся.

– Слушайте, Галина Николаевна, Николай Петрович, вы бы всё-таки секретничали у себя, а не у всех на виду…

– Брось, – махнул рукой майор. – Кто не в теме, тот…

– Такие планы, такая подготовка, – иронично перебил Тихонов, – такие жертвы… И всё псу под хвост из-за жажды поболтать…

Рогозина дала ему подзатыльник. В шутку, конечно, но он почти взял себя в руки. В конце концов, он сам подписался на это. А кому ещё можно было поручить разработать и проконтролировать этот абсурд? Холодову? Амелиной? Кому? Доверить легенду, а, следовательно, безопасность Рогозиной кому-то другому Тихонов не посмел, хоть в первую же секунду понял, чем это дело обернётся для него самого.

– Ваш заказ…

Приборы блестели в свете круглых ламп и искусственных свечей. От пиццы шёл умопомрачительный мясной аромат.

– И мороженое на десерт, – велел майор, и Тихонов на миг почувствовал себя ребёнком, которого сводили в зоопарк, а теперь, решив побаловать сверх программы, позволяют двойную порцию лакомств. Он усмехнулся, оторвал здоровенный кусок и вонзил зубы в горячую сырную корку.

Час спустя, осоловелый от дороги, ужина и невесёлых мыслей, программист едва добрёл до номера. Рогозина заглянула минутой позже, когда он уже стянул ботинки, носки и рубашку-размахайку и стоял посреди комнаты босой, в одной футболке и джинсах.

– Вань, мы пойдём прогуляться, – предупредила она. – А ты ложись, пожалуйста. На тебе лица нет.

Тихонов вздохнул. Засунув большие пальцы за шлёвки джинсов, покачиваясь взад-вперёд, смотрел на неё, пытаясь впитать, запомнить, запечатлеть навсегда это усталое, в лёгких морщинках лицо.

– Да. Лягу, – наконец сказал он. Галина Николаевна кивнула и закрыла дверь. Комната погрузилась в темноту – наглухо зашторенная, душная, тихая, как его душа.

Иван сел на кровать, подтянул к себе рюкзак и вытащил из чехла ноутбук. Привычно проигнорировав гостиничный вайфай, зашёл с телефона. С секунду думал, как сформулировать запрос. Вбил:

Рогозин Вячеслав Чечня

И углубился в поиск, удивляясь, что не сделал этого раньше, стараясь не думать, чем занимаются Рогозина и Круглов в сквере за гостиницей, а может быть, и просто за этой стеной в бледно-голубых обоях…

========== Песочные часы ==========

Проснуться пришлось рано – у майора образовался штраф пятилетней давности за превышение скорости. В ту поездку Круглов был не за рулём служебного Ниссана, а в собственной машине, и сослаться на погоню за подозреваемым не смог. Теперь давний штраф всплыл – следовало погасить его, чтобы во время регистрации всё прошло гладко. Тихонов одновременно и разозлился на себя – не проверил, не уследил, – и обрадовался: эта внезапная отсрочка давала ему почти целый день. Или, по крайней мере, время до обеда.

Он просто отключил мысли о будущем. Заявил Рогозиной, стоило Круглову уйти: этот день принадлежит только нам с вами. Она поняла. Она всегда понимала его лучше всех. Она единственная всегда его понимала.

– Ну, куда вы там собирались? – ворчливостью маскируя смущение, поинтересовался он.

У Рогозиной блеснули глаза. Она обвела взглядом номер, подошла к окну. Искоса глядя на программиста, лукаво произнесла:

– Я слышала, здесь есть забегаловка, единственная в своём роде. Называется «У деда». Заправляет какой-то дедок, варит кофе «Огни столицы». Отзывы – невероятные.

– Это хорошо, – быстро сказал Тихонов. – Кофе – это всегда хорошо. Но ведь у вас были другие дела.

Он упорно не хотел говорить – парикмахерская, платье, маникюр. Никогда не разбирался во всех этих штуках, к тому же от всего этого за версту веяло мещанством, пижонством, пафосом – всем тем, что в его сознании так не вязалось с полковником Рогозиной. А она, как нарочно, будто не замечала его смятения – смотрела в окно, подставляя лицо утреннему солнцу.

– Веснушки появятся, – буркнул он.

– Давно пора. Мы, офисные жители, редко видим солнце…

– Я не узнаю вас, Галина Николаевна, – с неожиданно горьким недоумением покачал головой Иван.

Она наконец обернулась. Вздохнула. Подошла почти вплотную и положила ладони ему на плечи. У Тихонова волоски на руках встали дыбом, но голос он заставил звучать ровно, почти флегматично:

– Не узнаю.

– Чего ты хочешь? – негромко спросила полковник. – Чтобы я убивалась? Нервничала, что всё так сложилось, что границы между работой и личной жизнью совсем стёрлись? Ваня… Я уже говорила, я много думала об этом. Мне тяжело и без твоих намёков. Я… всё вижу. Всё понимаю. Но и ты пойми меня… Другого варианта нет. Поворачивать поздно. Пожалуйста… – голос у ней упал почти до шёпота, – не усложняй мне жизнь…

Он нервно сжал пальцы, зажмурился, потом посмотрел Рогозиной прямо в глаза.

– Да. Да, Галина Николаевна. Я обещаю. Но пожалуйста – пусть этот день будет принадлежать только нам. Только нам с вами. Один день. Я не прошу больше…

Заканчивал шёпотом – боялся, что голос задрожит.

Полковник кивнула. Она видела. Она всё понимала. Она единственная всегда понимала его не с полуслова даже, а с полувзгляда.

***

Дед добавлял в «Огни столицы» коньяк и сахарный сироп, а сверху сыпал тёртым грецким орехом. От этого сквозь привычную терпкость кофе пробивались горечь и сладость. Таким же был весь этот день – привычно проведённый рядом с ней, горький от предчувствий, дурманяще-сладкий от её близости, лёгкости, спокойствия, присутствия рядом.

– Вам не идёт зелёный, – категорично заявил Тихонов, когда полковник примерила светло-салатовый пиджак. – Да и вообще, я думал, замуж выходят в белом…

– Второй раз, с моим характером, и в белом? Ты что-то путаешь, – фыркнула Рогозина. – Я думаю, либо зелёное, либо голубое…

– Голубое, – снова вспомнив платье, которое полковник надевала на третью свадьбу Шустова, кивнул Иван. – Однозначно.

– Ну… – задумчиво пробормотала она, разглядывая себя в высоком зеркале. – Может быть…