Текст книги "Батальные сцены (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

========== 8. Димон ==========

Его нет в нашем вагоне. Странно. Хотя, может, это и к лучшему: он бы обязательно стал язвить по поводу зеленоватого оттенка моего лица и кругов под глазами. Абсент у Фаима оказался очень вырубонистым и крепким. Мой вечер как в бреду после этого горлораздирающего напитка. Сначала я за Гелей почапал, потом на конечной, когда ангелок-садист уселся в Макдональдсе, я случайно встретил здесь своего одноклассника – Гарика. Тот предложил по пиву. Ну я и заполировал… Как дома очутился, помню смутно. Маман надавала по щекам с утра, но я всё равно на первые два урока не пошёл. Устамши и блевамши после вчерашнего. Успел на литературу, а с физры всё равно ушёл – у нас с физруком договор: я бегаю на эстафетах, он иногда не досчитывается меня в стройных рядах старшеклассников на уроках. Дома три часа отсыпался. Стало заметно легче. Думаю, что даже смогу репетировать. Хотя мы сегодня «Мальчика-звезду» прогоняем. Я там главарь мальчишек разбойников и бродяг – два общих танца и одна сцена издевательств над уродцем. Танцы без особых выкрутасов, так что выдержу.

Но в театре Гели тоже нет, все, кто пришёл, сидят в репетиционной, ждут Домну Казимировну и ПалФё. Я как только зашёл, готовый к труду и обороне, переодетый в тренировочное, Алёна Романовна соскочила со своего маленького стульчика и велела мне идти за ней. Алёна направлялась в буфет. Карлуша-буфетчик, завидев нашу режиссёршу, тут же радостно кивнул и отправился делать кофе. А мы сели с Алёной за столик в углу.

– Димон, – начала Алёна, нервно доставая длинную сигаретку. – Ты очень талантлив, возможно, тебя ждёт большое будущее в театре, но… – она прикурила и наконец взглянула мне в глаза. – Но ты идёшь по головам! Я не думаю, что виной всему твой возраст, ты заигрался… Твоё большое будущее будет без моего участия.

– Э-э-э..? – до меня медленно доходит то, что она мне сейчас сказала. Она хочет, чтобы я ушёл из труппы? – Не понял… Я дал повод так говорить о себе?

– Нам в воскресенье никуда не деться от спектакля. Ты знаешь роль Гели лучше кого бы то ни было, ты будешь играть вместо него. Мы эти три дня доведём до ума, костюм будет впору, вместо тебя станцует Вольдемар. Но после… Ты уйдёшь, ищи себе другой театр.

– А… Алёна Романовна… Объясните, почему? – я зазаикался.

– Потому что самодовольный и аморальный артист не имеет право чему-то учить людей со сцены. Мне неприятно тебе это говорить, но я вынуждена. То, что ты сотворил…

– Да что я сотворил? – уже закричал я, соскакивая. Меня мягко усадили обратно. Это Карлуша принёс кофе. Алёна ласково улыбнулась ему и сладко затянулась, выдувая дым резкой струёй в сторону. Я ничего не понимаю. Что случилось? Почему я буду играть мальчика-звезду? Где Геля? И я начинаю прозревать, я спрашиваю: – Где Геля? С ним что-то случилось? Он повредил себе что-то на репетиции? Или что?

– Геля в больнице. Сотрясение мозга.

– Как так? Кто его?

– Дим, а где трость Хайда? Ты вчера с ней уходил.

Я покраснел, но голосом не выдал волнения:

– Она дома. Мы же не собирались сегодня репетировать Хайда.

– Димон, не ври. Геля нашёл трость у себя дома. Зачем ты это сделал?

– Я… я не понимаю, что с Гелей? Почему трость у него дома?

– Гела сегодня утром позвонил из больницы, сказал, что его положили с сотрясением мозга, что проваляется не менее недели. Он сказал, что вчера вечером, почти ночью, его ударили по голове и утащили в квартиру, привязали к кровати…

– И?

– Этого достаточно. В квартире ничего не украдено, на честь парня не посягнули. Просто ударили по голове. Он смог расцепить скотч, которым его связали, и вызвать скорую. Гела уверен, что это сделал ты.

– Я? Зачем мне это нужно?

– Ты говорил, что хочешь получить его роль. Ваша конкуренция вообще нездоровая была. Я думала воздействовать на Гелю, а оказывается, нужно было на тебя…

– Ну и что, что мы конкурировали! Это не значит, что я его пойду убивать!

– Ты шёл за ним до его дома? Ну? Он видел тебя!

– Шёл. Но не до дома. Он пошёл жрать в Макдональдс.

– Ты был пьян?

– Да… – я сник окончательно.

– Геля почувствовал запах алкоголя. И ещё ты там что-то говорил ему в своём духе. И главное: твою трость он нашёл у себя в комнате. И ты будешь говорить, что это был не ты? – Алёна тоже сникла, говорила тихо и горько.

– Это был не я. Да, я был пьян, но не невменяем. Я был с одноклассником. Мы сначала сидели во дворе, а потом пошли в магазин греться, а потом пили ещё, потом… бегали от собаки, потом делали «фак» в парке…

– Что-что вы делали? – заинтересовалась Алёна.

– Ну… там в парке снег ровненько лёг, и мы вытаптывали надпись, так чтоб красиво было… А Гелю я не видел. И я не смог бы ударить его… я же лю… ну… нормальный…

Мы замолчали. Кофе и вторая сигарета у Алёны Романовны закончились.

– Вы мне не верите? – выдыхаю я.

– Раз вы «фак» вытаптывали… Верю. Как же трость оказалась у Гели?

– Я её потерял вчера. Наверное, оставил во дворе. Что же делать теперь?

– Пойдём репетировать!

– Алёна Романовна! – я хватаюсь за её вязаную тунику. – Оставьте меня в театре! Пожалуйста! Поверьте мне! Я не смогу без него…

– Без театра?

– Без него…

– Пойдём. Надо выяснять, что там случилось…

– Может, мне не нужно играть мальчика-звезду? – почти умоляюще предложил я.

– А кому играть? Фаиму? Марш репетировать.

Вот я и добился своего. Я репетирую мальчика-звезду. В первый день композиционно, во второй, интонационно, в третий с костюмами. Получаю много поправок в свой адрес от Алёны. Но Домна Казимировна меня хвалит и шепчет громко Алёне: «Ну что ты? Мальчик так видит, он по-другому должен играть…» Я репетирую, но мне херово. Нет никакого торжества, никакой песни победы не звучит внутри.

Я ходил к Геле в больницу. В первый день, сразу после школы, пришёл, а там тихий час, меня не впустили. Да и я не сильно рвался. На следующий раз пришёл пораньше, сбежав с химии. Геля, как увидел меня на пороге палаты, тут же отвернулся к стенке. Не смотрит на меня, не отвечает. Я положил бананы на тумбочку. Посидел рядом, рассматривая его спину и затылок.

– Это не я, – заявляю тихо после пятнадцатиминутного сидения (его соседи по палате, здоровые больные мужики, уже коситься на нас стали, двое вышли вовсе). – Слышь? Это не я.

– Ты завтра играешь в спектакле вместо меня? – неожиданно откликается он, не поворачиваясь ко мне.

– Да, но…

– Добился своего? Молодец! Вали отсюда.

И я не знаю, что сказать. Может, сказать сейчас? Или это не к месту?

– Я… люблю тебя.

И ещё минут пятнадцать молчания. Нет, не молчания, а немой ненависти в мой адрес и безмолвных признаний в его. В палате остался только мужик, который был чудесным образом привязан к перекладине над кроватью. Геля не реагировал. Не шевелился, не дёргался, не ругался на меня. Может, он спит? Как обидно…

Из больницы меня выгнала медсестра. Сидел ещё под окнами какое-то время. И я решил, что больше не пойду к нему, бессмысленно. Что я сказал ему самое главное и больше ничего не смогу сделать. Довёл себя до тихой истерики и не пошёл на оставшиеся уроки.

Не так я представлял свою игру в «Мальчике-звезде». Раньше я смотрел на то, как всё делает Гелька, и каждый раз противоречил ему про себя: «Вот тут надо сказать громче! А здесь повернуться прямой спиной, показать горделивую осанку. Здесь можно обойтись и без слезы, пусть герой будет сильным, несломленным. И маму свою неправильно обнял!» Всякий раз я внутренне спорил с ним, мне казалось, что я бы сыграл лучше, ярче, пронзительнее, тем более там ведь есть что играть – метаморфоза с мальчишкой приключилась, лёд в живую воду превратился. Однако в реальности на сцене я поймал себя на мысли, что делаю как Геля, что не поворачиваюсь спиной, что даю слезу, что обнимаю «маму» одной рукой…

Напарники по сцене поздравляли, сказали, что справился. ПалФё вообще шепнул, что мой сольный номер был «психо», это у него означает высшую степень душевности и эмоциональности в переводе на русский язык. Алёна промолчала, а Виктор вдруг сказал, пожав руку: «И всё-таки зря!» Что зря? Так и не объяснил.

Переодевался очень-очень долго после спектакля; маме, которая «на меня» пришла посмотреть, велел ехать домой одной, дескать, у нас ещё дела, рефлексия. Робко заглянул в буфет: знаю, что Алёна выдувает свои три эспрессо с большим стаканом лимонной воды. Она там. Одна. Я скромно сажусь напротив и тихо спрашиваю:

– Алёна Романовна, мне приходить на «Джекилла и Хайда»? Или… или вы меня выгоняете?

Алёна отложила сигарету и выдержала патетическую паузу:

– Я думаю, что тебе надо остаться. Но как ты будешь работать в паре с Гелой? Я была у него в больнице, пыталась поговорить о тебе. Но он ничего не хочет слушать. И ещё он говорит, что это не в первый раз, и что в прошлый раз он видел тебя… И говорил с тобой в подъезде своего дома, и что ты не сможешь сказать, что этого не было и это был не ты…

– Я и не скажу. Тогда был я. Но я ничего не сделал ему, пальцем не тронул. Но я кого-то спугнул тогда, какого-то парня…

– Дим, я не знаю, как вы будете общаться, как танцевать вместе, взаимодействовать… Вы в последний раз чуть не убили друг друга на репетиции, а сейчас что?

– Я докажу ему, что это был не я! Я попробую всё изменить…

– Дим, а если он сам откажется играть с тобой?

– Нет, – я мотаю головой, отгоняя такую мысль, – он не откажется. А если так, ну… тогда я и… уйду.

– Хорошо, мы продолжим пока репетировать. Геля выйдет через пять дней. Надеюсь, всё решится.

И я надеюсь.

Пять дней мы репетировали общие танцы, но когда были необходимы присутствие и реплики Джекилла, я выступал дублёром. Вот и здесь я почти добился своего, играю и за Джекилла, и за Хайда. Если бы не эти долбаные обстоятельства, я был бы счастлив, искрил бы темпераментом, старался, показал бы всем кураж и выразительность… Но не блещу. Жду Гелю. Не дай бог, он подумает, что я его подсидеть решил в этой роли… Наши не знают перипетий всей истории, только я и Алёна. В курилке обсуждают, кто мог напасть на Гелю, предполагают самые невероятные версии, вплоть до прохиндеев-инопланетян. Для меня эти разговоры важны, вдруг кто идею какую-нибудь хорошую выдвинет, вдруг кто-нибудь лучше знает недругов Гелькиных. Ведь самый верный способ доказать свою непричастность – это найти настоящего виновного.

В субботу еду на дневную репетицию. Захожу в последний вагон. Ангел стоит у закрытой двери. Увидел меня, отвернулся к стеклу, к надписи «Не прислоняться!». И прислонился лбом. Я встал рядом к поручню напротив. Наверное, говорить ничего не надо. Буду молчать. Но буду рядом, выгнать он меня не может.

До нашей станции вижу только его спину в куртке, затылок в шапке. Как двери раскрылись, он первым вылетел, я за ним, и только сейчас я заметил, что у него в руках… трость. Та самая. Я даже отстал немного, оторопев. Но снаружи буквально натолкнулся на Гелю, тот резко развернулся, принимая моё тело и тут же отталкивая. Протягивает мне трость.

– Твоё. Забери.

Я пячусь от палки, как от заразы, упрямо молчу.

– Ну же! И ещё: ты со мной не разговариваешь, меня не трогаешь, за мной не ходишь, не липнешь. Иначе роли Джекилла и Хайда будет играть действительно один человек – я.

– Геля… Это был не я.

– Конечно, это мой допельгангер! Я понимаю! И его трость в тему…

– Не знаю, кто такой этот допль… но… – я решаюсь сказать ещё раз, – я бы не смог ударить тебя. Я… я тебя люблю.

– Это очень сильный аргумент. Очень.

– Ты мне не веришь?

– А чему я должен верить? Твоим словам или тому, что вижу? Ты лапаешь меня, ходишь по пятам, провожаешь до квартиры, на Fabrik танцевать пошёл тоже ведь из-за меня? – я, дурак, киваю, соглашаюсь. – Целоваться полез!

– Это ты полез! – опрометчиво вставляю я.

– Не надо! У меня даже в мыслях не было! Да ещё и бесконечные твои угрозы отобрать у меня роли! Всё очень логично. Бац по голове, роль сыграна! Да и объект обездвижен, можно даже попробовать трахнуть…

– Тебя изнаси..?

– Трость возьми! – прерывает он меня. – И не нужно изображать себя Хайдом в жизни, вживаться в роль патологически, Станиславский не про это говорил… А на шизика с раздвоением личности ты не похож.

– А ты их видел, что ли?

– Я всё сказал. А ты услышал.

Геля бросает трость на асфальт – ведь я так и не взял её – разворачивается и удаляется. Подобрал эту идиотскую палку с башкой львиной и поплёлся следом. Может, действительно нужно уйти из театра? Не буду видеть его… Докажу, что не я. Или это, наоборот, воспримут как признание, как поражение? Почему так? Я ему в любви признался… Дважды… А он даже всерьёз не воспринял мои слова. Я всегда представлял, что моя любовь будет как подарок, как радость, как праздник для кого-то. А она не нужна, я не нужен. Мне велено не подходить и не касаться. И я смогу? Нет.

А вдруг у меня и вправду раздвоение личности? Шабаркнул Ангела и не помню эпизода… Как Джекилл. Он же не помнил, что делал Хайд, а тот был его частью, его злодейской половиной. Мой Хайд выскочил из меня, натворил делов, а я сейчас жалко оправдываюсь. Да нееет… этого не может быть! Я же с Гариком разговаривал. Он-то из реальности не выпадал ни на мгновение. Он перечислил всё, что мы делали в тот вечер. И сцены с нападением на Гелю или факта моего внезапного исчезновения он не припомнил. Было, как мы пошли пить пиво во двор его бабушки, а это был двор Гели, что мне подходило. Было, как я его учил элементам пула на детских лазилках: показал ему крутку с опорой на колено и «рогатку». Гарик ржачно упал, когда пытался коряво повторить «рогатку», чуть шею не свернул себе. Было, что мы бегали отлить к его бабушке домой, изображая из себя ниндзя, чтобы бабуля не увидела и не запретила Гарику ещё раз свалить на улицу. Было, как мы второй раз прикупили крепкого пива. Гарик попросил какого-то парня, который тут живёт, нам помочь в этом деле. Было, как мы попёрлись в парк и вытаптывали надпись «fuck», потом на нас напала шавка, и я стал тявкать в ответ. Понятно, что вроде как нормальным поведением это нельзя назвать, но я же всё это помню… Домой уехал тогда на такси, меня Гарик запихал, а я орал:

– Гони, мужик, на Лиговку, в номерас-с-с!..

Мужик гнал и печально мотал головой, наблюдая за пьяным подростком, который пытался позвонить по телефону маме, а попадал всё время Машке Карпенко, однокласснице. Машка несколько раз выслушала моё объяснение, что я сейчас пожалую домой несколько помят, а потом пообещала позвонить моей маме сама, раз уж я настолько «помят»…

Отлично всё помню! Никаких провалов.

В театре все бурно приветствовали Гелю. Алёна насторожённо присматривалась к тому, как мы с ним общаемся, вернее, не общаемся. На репетицию Марис пожаловал, поэтому показывали ему общие танцы. Сегодня в полном составе. Я был осторожен, Геля тоже. Пожалуй, танцевали даже зажато. Марис нас оставил и приказал прогнать ещё раз, он, видите ли, «на нас ставил», а мы как вялые рыбы (в его произношении «вяленые»). Геля меня ткнул за кулисами:

– Танцуй!

Вот и всё общение.

Всех забрали в репетиционную к Домне Казимировне учить финал. Всех, кроме меня и Гели (Джекилл же типа мёртвый в конце, песен не поёт). Он сидел рядом с Алёной и созерцал из зала, как мы с Андреем Ремезовым «делаем» убийство Басингстока с помощью этой самой трости. Марис захотел посмотреть, а ПалФё страшно нервничал. Я заставил себя забыть о том, что Геля в зале, начал работать на полную амплитуду, до головокружения и брызг пота и дыхания. Марис вставил в композицию фуэте с носком на себя, ладно хоть тридцати двух оборотов не потребовал. Хореограф одобрил почти цирковые прыжки через трость, когда её руками держишь за оба конца, похвалил мои маховые, и даже когда я пару раз трость уронил, не ругался. Музыка, конечно, сделана забойная под это убийство, что-то в стиле депрессивного и вполне электронного Massive Attack, наползает угрюмыми фиолетовыми интонациями и тяжёлым агрессивным боем. Мои полурваные, полукошачьи движения настраивает как камертоном. Музыка очень важна для настроения танца, позвонки выстраиваются под её лады, и глаза закатываются в нужный момент. Ритм подбрасывает вверх, словно на батуте, в пиковый момент, когда нужен темп, и прибивает вниз, когда нужно перекатиться поближе к жертве. Мне нравится. Убиваю Басингстока с наслаждением. Андрей выразительно валится от моего «удара» по затылку. Перепрыгиваю через тело – и много взмахов набалдашником львиным по содрогающемуся телу. А потом ввысь в дьявольское ночное небо, прыжок торжества. Дальше должен быть свисток полиции, и я, как крыса, обежав сцену, прыжками, полусогнувшись, вокруг убиенного священника, ускакиваю за кулисы.

Марис хлопает, ПалФё доволен, нос задрал, гордится мною и собою. Алёна смотрит задумчиво. Ангел – прищурившись, презрительно и как-то всезнающе… Все претензии только Андрею:

– Андрюша, делай вид, что ты видишь привидение… Страха больше… Но не забывай креститься… ты ж священник… Зло, что оказалось неожиданно рядом, тебе знакомо, ты ожидал что-то подобное… И от этого ещё страшнее!

Мы прогоняем танец ещё и ещё. В какой-то момент я увидел, что Ангела нет рядом с Алёной. Неужели он уехал домой? Я не должен отпускать его одного. Тот, кто его ударил, скорее всего рядом с ним, ему нельзя одному ходить… Я это понял, когда мы с Андреем разыгрывали убийство. Я понял, что надо делать. Надо быть рядом, надо спасти. Тот парень в подъезде, я его найду, докажу свою невиновность и спасу Гелю.

К счастью, Геля не ушёл. Он просто поднялся к Домне Казимировне петь свои партии. Я даже раньше освободился, чем он. Я раньше оделся. Я раньше вышел.

Провожал Гелю до дома. Он сначала меня не замечал. Увидел на своей станции метро. Остановился и… вдруг ринулся на меня, в глазах ярость. Я от него. Вот, блин… Не быстро ли я бегу? Может, пусть догонит? Нет… Я бегу в его двор. Он за мной. Я за лазилки, через кусты. Он за мной. Я к карусельке. Он туда же. Я на ржавую детскую горку. И он остановился рядом. Дышит тяжело.

– Ну, скатывайся оттуда, придурок!

– Мне и здесь неплохо!

– Хрена ли ты опять попёрся за мной?

– Тебе нужна охрана!

– Согласен! От тебя!

– От того, кто нападал на тебя… Я его видел тогда!

– Ты достал меня своими домогательствами! Вали отсюда! Ты не будешь ходить за мной!

– Куда хочу, туда хожу!

– Слазь!

– Где хочу, там и сижу!

– Ты затрахал меня!

– Кого хочу, того и тра… – на этом месте я, конечно, заткнулся. И дальше уже примирительно: – Геля, иди домой, а я тебя провожу и даже близко не подойду… Так надо.

Он взвыл, повернулся и побежал к парадной. Я скатываюсь с горки, бегу за ним, я же могу не успеть! Еле успеваю подхватить железную дверь, пока она не намагнитилась. Слышу Гелькин топот по ступенькам. Звук ключей.

– Всё нормально? – перекрикиваю я темноту подъезда.

– Отъебись, сопляк!

– Значит, нормально… – говорю я себе. Пойду домой.

========== 9. Ангел ==========

Когда я смотрю на него вот так, исподволь, через спины пассажиров, угрюмо висящих на «турнике» вагона метро, или сквозь профили, сосредоточенно читающие всякую бурду, то определенно могу сказать: это не мог быть Димка. Он дитя, вернее детёныш жвачного животного. Опять надувает резиновый пузырь, тот лопается и облепляет ему губы. Хамелеонский язык сгребает эластичное убожество внутрь в рот, и зайка-котик опять разминает бабл-гам, подготавливая к новому пузыристому трюку. Тётка, сидящая прямо перед ним, с отвращением смотрит на этого жвачного артиста всех времен и народов.

Он сегодня в шапке. Вдарили – как всегда неожиданно – морозы, и демон с жвачкой напялил огромную вязаную шапку с двумя бомбошками. Шапка идиотская. Во-первых, оранжевая. Во-вторых, с длинными ушами, которые спускаются на плечи и продолжаются в виде толстых косичек. В-третьих, на лбу этой шапки вывязана морда какого-то животного – то ли белки, то ли лисы, то ли бурундука – а помпоны вроде как ушки. В четвёртых, шапка огромная, сидит на Димкиной голове как вязаная подушка… как он это носит? Плюс к его оранжевой детсадовской диковине на голове на руках пуховые белые варежки (!) – на одной буква «Л», на другой – «П», типа «левая» и «правая» (!) – и самое главное: варежки свисают из рукавов на резинке (!!!). Ансамбль зимней бредовой (а не брендовой) одежды дополняет голая полоска кожи. Он обеими руками ухватился за верхний поручень так, что короткая серебристая куртка задралась, оголяя поясницу, а так как джинсы ненадёжно зацепились лишь за бедренные косточки, то поясница и, если присмотреться, живот прохлаждались ничем не защищённые. И как этот фрик в левой и правой варежке мог на меня напасть? Это же просто невероятно…

Он не делает вид, что меня не видит. Косит глазищами, но не подходит. Боится. Дня четыре назад он попытался приблизиться здесь, в транспорте. И я ему врезал. Прямо тут, в метро, и вмазал. Блин, пассажиры стали вопить, как будто я его нокаутировал прямым в челюсть и зубы в крошево раздавил. Бросились на защиту демона… Вот так всегда: к демонам кидаются, ангелов разглядеть не могут… И вот он не подходит, только зыркает, соблюдая дистанцию. Но заставить его отказаться от ежедневных провожаний меня до дома я не смог. Как это сделать? Даже с Алёной советовался, та предложила маме Димкиной позвонить. Но я твёрдо знаю – не поможет. Он сопровождает меня на почтительном отдалении, всегда готовый улепетать от моего гнева, а бегает он быстро – проверено. Ждёт меня, если я в магазин захожу. А вчера я решил посидеть за халявным вай-фаем в Макдональдсе, чтобы успеть подготовиться к семинару по зарубежке, вижу: пипец! Зайка-котик усаживается за столик поближе к выходу, закупает гору картошки, достаёт учебник алгебры, замызганную тетрадь и начинает с упоением решать, видимо домашку, периодически роняя на каракули жирные палочки. Дальше круче. Он привлёк к своим задачкам мужика, что перекусывал за соседним столиком, тот с азартом стал решать и объяснять Димону что-то про производные. Талант организатора в демоне, безусловно, ещё не реализован…

Сегодня наконец-то после значительного перерыва назначена репетиция противостояния Джекилла и Хайда, оба номера – и вокальный спор, и борьба в танце с перерождением из добра в зло. Алёна долго не назначала наших контактных сцен, мы пересекались с этим чудовищем в шапке только на прогоне общих танцев. Даже вчера, когда мы финальную ставили, где на свадьбе Хайд вырывается из Джекилла, Алёна сам момент метаморфозы выстроила почти бесконтактно: мой герой – Генри – вдруг хватается за грудь, за живот, его крутит, окружающие набегают на Джекилла, обступают плотно, скрывают под дюной любопытных тел и – раз… выбрасывают в поддержке-свечке вверх страдающего героя с распахнутой одеждой. Опять погружают вниз в кольцо танцоров, я сажусь, группируюсь, а рядом из люк-провала уже поднятый Димка-Хайд, мы меняемся местами, и танцоры поднимают в свечку уже торжествующего Хайда со сладострастной гримасой. Дальше все разбегаются в ужасе. Хайд прыгает с полуприсяда махом с колена во вращение, прямо-таки тройной тулуп. Подхватывает «мою полуобморочную невесту», раскручивает её, подсаживает чуть ли не на плечо, художественно роняет, перепрыгивает, делает дьявольское фуэте и бешеные прыжки с эпилептической тряской кистями рук. Потом цепляет ещё пару «гостей», толкает их. Димка, конечно, бог, вернее бес, восхищаюсь им из провала. Вольдемар-Аттерсон достаёт пистолет и бах-бах (он так и кричит) – Димка изгибается в корчах почти как Джим Керри в «Маске», падает, катится, переворачиваясь к моей дыре под сцену. Гости опять набегают с испуганным любопытством на Хайда, закрывая нашу замену, и тут же схлынывают в шоке, демонстрируя зрителям мертвого Джекилла со счастливой посмертной улыбкой на лице. Отмучился, освободился… И все тихо-тихо, горько-горько в самом начале, и громко-громко, грозно-грозно в финале запели общую песню, ритмично отталкиваясь на носках и качаясь в такт шагам музыки. Такой вот нехеппиэнд.

Тянуть дольше с нашими общими сценами уже нельзя: общая канва спектакля уже почти собрана, осталось только скрепить её нашими номерами – и начнутся общие репетиции. Алёна хочет сдать спектакль после нового года, в январе, успеть к молодёжному фестивалю «В добрый час» и заявиться на «Театралию» в Мадрид в феврале. Сроки аховые, учитывая, что у меня и у Монки вообще-то сессия.

Зайка-котик (или он сейчас белка-бурундук?) держится на расстоянии. Раздражает то, что он позади идёт. Я бы предпочёл видеть этого придурка, а то спина так и чешется от его конвоя. Мы, как всегда, здороваемся только в театре, при свидетелях. Занимаемся в репетиционной: сегодня спектакль, сцену монтируют.

Сначала момент первого превращения.

Димка прилипает ко мне со спины, дышит в затылок. Скользит руками под футболку, на живот, на грудь. Я пытаюсь ловить его руки, он вытягивает одну, другую, меня скручивает; и Хайд на мне – обвил ногами, как плющ ползучий. Пролезает из-под мышки; тяжелый, гад, но упругий, гибкий, атомный – это помогает его удерживать, сохраняя прямую спину. Его лицо близко, дыхание в щёку, в лоб, влажные тёмные глаза почему-то мучительно удивляют меня. «И… раз!» – шёпотом командует Димка, я понимаю – чуть назад центр тяжести; Хайд выпрямляется, опираясь коленками на тазовые кости и падает «из Джекила» на пол, ползёт, встаёт в полный рост… Зло родилось. Хайд говорит, подвизгивая, свои первые слова в «зал» и мне… и мы ходим друг вокруг друга. Джекилл и его альтер-эго рассматривают друг друга, театральное упражнение «зеркало»: я отклоняюсь влево, он на тот же угол вправо, я трогаю его кончиками пальцев правой руки, он так же левой, я отхожу на три шага с оттяжкой назад, и он отходит. Повороты. Опять рядом: изучаем друг друга, зеркально отображая движения рук, плеч, головы, торса, ощупываем – Джекилл ужасается, Хайд в восторге. Пара реплик друг другу, и наш вокал контр-дуэтом «Спор».

– Я твой господь, твой автор и твой гений,

Ты сын полночных откровений,

Ты мой и всё же ты чужой,

Запру пороки, кончен бой!

– Нет, я господь, я властвую, я гений,

Свобода имя мне, хозяин вожделений,

Ты мой, не нужно жалких слов,

Лишь я живу, я страсти зов!

Поём, перебивая друг друга, распаляясь, уходя в борьбу. Хайд хочет вырваться на улицу, в мир, чтобы делать то, что жжёт и вырывается из его злобного нутра, а Джекилл пытается предотвратить преступления своего двойника. Но Хайд всё же скручивает соперника, ударяет и сбегает, весело и высоко подпрыгивая.

Эту сцену мы повторяем несколько раз. Сначала была недовольна Домна Казимировна, прервала постановку – на распевку мы помыкали и попфыкали. Потом вмешался ПалФё, он велел простенькую связку в асинхрон сделать на паузе вокала. А потом и Алёна не выдержала, сама распалилась, загорелась:

– Что вы как замороженные? Гела! Он лезет из тебя, ты рожаешь, это больно, это адски, представь, что ты рожаешь! Ну? – я разумно не противоречу. – Димон, глаза грустные! Что за печаль у победителя? Движения резче, пальцы не должны быть сосисками, уголки рта всегда вверх. Нет одинаковости! Дышите вместе! Рука должна быть на одном уровне! Ведите по подбородку, мягче, удивлённей, жаднее… Хайд, ты чувствуешь себя собственником! Джекилл, ты не уверен, ты сам напуган, что сотворил! Хватка жёстче, дёргай его, Димон, не жалей! Пусть отлетает! Цепляйся за него, не пускай, души! Вдарь со всей дури!..

Блядь… Димка и вдарил. Я на полу взаправду валяюсь, ударенный и сшибленный. Алёна даже не поняла, что мой партнёр сорвал удар и вмочил в челюсть. Она, напротив, в экстазе бухнулась на стул и прохрипела:

– Ну можете ведь!..

Димка же принялся меня поднимать. В глазах испуг, шепчет:

– Я не хотел, так получилось, я не рассчитал, прости…

Я скривил рожу в ответ на это хныкание. Нам же ещё противостояние танцевать!

Домна Казимирована ушла, и мы стали вспоминать танец «вокруг стола». ПалФё велел Димке растягиваться, а то сорвёт себе мышцу, я же в институте разогрелся, у нас сцендвижение сегодня было. Пока он наяривал пистолетики, шпагаты, махи, мостики, стойки, крены, я, сидя по-турецки на полу, ел пряник, запивал йогуртом, почёсывал скулу, гадая, будет завтра синяк или нет?

Танец вымотал нас обоих. После того удара Димкиного запоры сорвались, оборонительные линии рухнули. Я уже не думал, что именно этот сопляк стукнул по башке и кончал мне на живот. Перехваты, перекиды, обхваты, прыжки – на стол, под стол, вокруг, без стола… Вперемешку дыхание, вглубь взгляды, в связку пальцы, внахлёст тела. На втором прогоне Димка зацепляется за меня носком, когда спрыгивает со стола в крутке надо мной и летит на пол. Он жив? Все подскакивают к сопляку… Фуххх… Жив. Морщится, на лбу будет шишак, растирает плечо, но не слезоточит. Потом он ещё раз рухнул. В этот раз точно из-за меня, я не удержал его, руки расцепились, Димка брякнулся прямо на задницу, да видимо сильно, так как сразу выгнулся. ПалФё тут же стал зайке-котику «хвостик искать», массировать что-то там чуть ниже поясницы, констатировав: «Копчик отбил! Осторожнее надо, учись падать!» Короче, после нескольких прогонов (со счёта сбился) мы оба были обескровлены и опустошены. Лежали на деревянном полу раскинув руки, созерцая высокий белёный потолок и почти нерельефную лепнину. Надо вставать…

– Надо вставать, – вдруг произносит Димка. – Надо идти домой.

– Отличная идея, – отвечаю я. – Иди.

– А ты?

– А я как-нибудь без тебя обойдусь. Пойду поболтаю с Гурамовной и с Андреем…

На самом деле я не хотел идти в гримёрки, к артистам. Но идея того, что Димка, наконец, уйдет домой без меня, а я, соответственно, без конвоирования, вселила в меня решимость, и я кряхтя поднимаюсь и прямо в тренировочном спускаюсь вниз, где утробные звуки спектакля и магическая тишина в фойе, которая минут через двадцать заполнится одухотворённым негромким шумом и усталыми шагами публики. Андрей Ремезов уже отыграл свою роль, курит в форточку, ждёт поклон. Мы с ним и зацепились языками до его «поклона»: он рассказал, как сдавал актёрское мастерство Кириллу Лаврову, как объегорился перед великим. А потом Андрей на сцену, а я обратно в репетиционную – переодеваться и домой…

Алёна пьёт кофе в буфете, ПалФё уехал спешно на какой-то «вечер встреч», пространство репетиционной упоительно пустынно, Димки нет… Но нет и моей одежды. Что за хрень? На перекладине балетного станка висят Димкины чёрные блядские джинсы, его пуловер, его серебристая курточка, полосатый шарф и, ёб её в уши, оранжевая шапка. Даже сумка висит его. Из моего только ботинки. Не понял… Я бегом спустился к выходу, Капитолина Фёдоровна, что дежурит внизу, выпучила на меня глаза и выпалила: