Текст книги "Батальные сцены (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Когда увидел Гелю сквозь стеклянные двери торгового центра выходящим из метро на его станции, понял – он успокоился. Меня не видит. Он зашёл ещё в магазин, купил что-то молочное и длинный багет. Сразу стал кусать хрустящую попку батона. Направился дальше, нырнул в некий двор, вот тут-то он и живёт. Номера домов я не вижу, а его адрес я только на документах видел. Я чуть не спалился сразу, так как в арке между домами Геля вдруг встал, осторожно подошёл к углу и выглянул. Он кого-то боится? Или он не тут живёт и сам кого-то высматривает? Так нет, он всё-таки погрузился в чрево этого тёмного двора, и теперь уже я выглядываю из-за угла, слежу за ним. Геля, крадучись, прижимаясь к серой стене, чешет к дому напротив. Я, пригнувшись, наоборот, со стороны густых кустов, по тротуару, скрываясь за бесконечной чередой автомобилей. Мой доктор Джекилл прыжком оказывается на крыльце одного из подъездов, надо спешить, а то дверь захлопнется. И как только он скрылся за пискнувшей железной дверью, я, как рысь, хоп – и успел придержать дверь пальцем, протиснуться внутрь. И наугад устремившись вверх, я сразу же наткнулся на чьё-то тело.

– Блядь! – хором вскрикнули мы с телом. Меня сцапали за куртку и оттолкнули в сторону, я еле устоял и не покатился вниз по ступеням, зацепился за перила. А этот кто-то стремительно побежал к выходу, писк, бряк, чуть-чуть света, в проёме – явно парень, бряк, темнота…

– Эй! Кто там? – это Геля кричит сверху. Что делать? Надо проявиться? Меня почему-то прижало к одному месту. – Эй!

Пролётом выше загорается свет, который дрожит и скачет: фонарик на телефоне. Смелый ангел медленно спускается сверху, осторожно нащупывая ногой ступени. Всё ближе ко мне, приникшему к стене. Луч на меня…

– Ты! – у ангела перекосилось лицо. – Я знал, что это ты! Мелкий отвратительный ублюдок! Самонадеянный сопляк! Ты опять здесь!

– Это не я! – единственное, что пришло мне в голову.

– Конечно, это не ты. Это мистер Хайд!

– Ты не понял!

– Куда мне! Я ж непонятливый! Что, опоздал сегодня? Как так?

– Геля, я просто…

– Ты просто скотина озабоченная! Что, гормоны попёрли, а тут я под рукой? Да ещё и велели быть поближе!

– Ты несёшь хрень! Причём тут гормоны?

– А что это? Не гормоны? Психическое отклонение? Лечись!

– Фига ли ты на меня разорался? – перекрикиваю его я так, что эхо отлетело от мутных окон.

– Фига ли ты прилип ко мне?

– Хочу и прилип!

– Хотелку отрастил?

– Да!

– И чего твоя хотелка хочет?

– Не знаю! Ты просто… просто мне…

И тут скрипучий недовольный голос:

– Что за падлюки тут голосят? А ну, шпана!

Геля резко наклоняется к моему лицу:

– Отъебись от меня! Не заговаривай со мной, не прикасайся, не ходи по пятам, не лезь ко мне в рот, мне это противно, меня это бесит, ты выносишь мне мозг, сопляк… – он сверкнул глазами и побежал наверх.

– Я… – Почему так? Что я сделал? Когда я лез к нему в рот? Когда бутербродами кормил? Сползаю по стенке, сажусь на корточки. Блин, как хочется зареветь. Или даже заорать на весь этот вонючий колодец подъезда. Чтобы все эти падлючие старики повытаскивали шеи из своих нор, чтобы слышно было на улице, чтобы услышал тот, кто раздражённо шибанул дверью своей квартиры. Так хочется крикнуть самому себе, чтобы наконец дошло, чтобы наконец сам поверил:

– Я люблю тебя-а-а… А ты…

Но у меня спазм в горле, обида разрывает связки, поэтому получается только просипеть:

– А ты…

========== 5. Ангел ==========

И я захожу в серединку поезда метро. Конечно, Димки нет. Потом выскакиваю на нашей станции и сразу прячусь за колонну, выглядываю. Вот он. Какой-то нерадостный сегодня. Встал посреди зала, людям мешает идти, башкой вертит. Меня ждёт? Когда волна людская перетекла в ручеёк, текущий вверх по подъёмнику, Димон поплёлся на выход. Я туда же, только через минуту. Но мой Хайд шёл слишком медленно, беспрестанно вертелся, уныло пинал перед собой какой-то пустой целлофановый пакет. Блин, так и опоздать недолго! А я не из тех, кто опаздывает, тем более сегодня в театре вечерний спектакль основной труппы, мы все в репетиционном зале, Марис ставит «танец с газетами», и сразу разучиваем песенку горожан. Такие коллективные номера сложны в постановке, но в сюжете играют второстепенную роль, только создают атмосферу.

К счастью, мы не опоздали. Я вошёл в раздевалку, полную народа, и наткнулся на злой взгляд Димки, равнодушно отвернулся. Тем более Фаим подскочил, зовёт в субботу в клуб Fabrik подработать, он любитель техно и драм-н-бейс, в этом клубе ошивается (неизвестно кем), и вот туда какой-то крутой диджей приезжает: нужны аниматоры, а так как миксы у еврозвезды драма лупают жёстко, то тот потребовал парней для танца, хотя бы фифти-фифти. Сам Фаим – танцор без фантазии, да и впуклая грудь с кривыми ногами не благоприятствуют его популярности в качестве парня гоу-гоу. Фаим обозначил неплохие деньги, поэтому соглашусь.

– Кого бы ещё позвать? Твой друган, который Лютик, с которым вы в прошлый раз танцевали, может, он согласится? – Фаим, видимо, пообещал найти аниматоров кровь из носу.

– Не, Лютик уехал с другом в Калининград, – расстраиваю я рекрутера.

– А этот, твой одноклассник, Сергей?

– Он женился, завязал с клубами, слово супруги – закон, сам понимаешь!

– Бли-и-ин. Я уже договорился с Ник из А-2, он стопудово будет, ну четверо девчонок из Fabrik и один парень оттуда же и так есть, ещё кого-нибудь бы… Там восемь платформ.

– Нехило! А парням из премьер-дэнс звонил?

– Они заняты, видишь, какая срочность. До последнего было неизвестно, приедет этот мастер на нашу площадку или нет.

– Фаим, я приду, но не знаю, кого ещё предложить…

Мой друг вдруг задерживается взглядом на Димке, который как раз скинул пуловер и выворачивал футболку для репетиции. Да, парень определённо неплохо скроен.

– А если я Димону предложу? – осеняет Фаима.

– Ты что! Ему нет восемнадцати!

– Ну и что! Разовая работа. Суббота. Назавтра в школу не нать. Иметь его никто не будет. Родителям могу пообещать, что довезу парня после выступления. Он ведь справится?

– Он? – Я внимательно посмотрел на угрюмого мелкого маньяка, охотника до засосов. – Он-то справится, он с фантазией… Я думаю, что даже будет намба уан. Но…

– Решено! – Фаим уже не слушает меня и направляется к Димке. Говорит, активно жестикулируя, показывает на меня (я быстро прячу глаза). Мелкий внимательно слушает, задаёт пару вопросов, вздёргивает брови, изумлённо глядит на меня (я типа не вижу), кусает губы и… кивает. Блин. Согласился ведь. И даже мамочке не звякнул, не отпросился – самостоятельный парниша. Фаим же натурально потирает руки, доволен. Сразу набирает чей-то номер, прикрывая звук, кивает и тараторит в трубку.

И нас уже зовут на разминку. Махи, взъёмы, растяжки, прыжки, стойки, перевороты. Потом то же самое с речитативом: «Из-под-то-по-та-ко-пыт-пыль-по-по-лю-ле-тит!» «Будили» голос лёжа: «М-м-м-м-м…», «Ур-р-р-р…», «Уа-уа-уа-уа…», так что загудело во лбу, зачесалось в носу, захотелось покусать губы из-за щекотки.

И, наконец, движения. Этот танец намного проще геометрией сцены и ногами, но тяжелее предметно: руки должны быть зафиксированы на ширине легкорвущейся бумаги – газеты. Из акробатики – только перекаты по спинам партнёра: я по Димке, Димка по мне. Мы всегда в паре, так как одной «конституции», одного роста, и вообще, Алёна права, мы похожи. Беляночка и Розочка.

Разучиваем движения без газет – быстро, легко, слаженно. Димка молчит, иногда лишь презрительно дёргая губой. Я, сталкиваясь с ним, смотрю сквозь, делаю вид, что я танцевальная машина: взгляд стальной, кожа без мурашек, память два гига – как раз на танец, прошлые файлы стёрты. Типа не вижу, что его это бесит. Он-то не машина, он «живой Сыроежкин», а не Электроник. Он добавляет в любой жест, в любое движение какой-то нерв, что-то меняет в лице, добавляет соли в танец, да ещё я тут нервирую парня. Я даже знаю, чего он стремится сейчас добиться. Схватить быстрее, быть легче, ярче, первее, чем я. Сопливый завистник! Отсюда и такая ретивость, борение, самоотдача.

Правда, когда мы начинаем петь, он грустнеет на глазах. Не любит он петь. И дурак! Как раз голос – это то, что привлекает к нему, заставляет прислушиваться. Он с лёгкостью интонирует, берёт верхушки без распевки, а ещё у него пародии получаются неплохо. Он просто не осознаёт своих козырей. Мы пропеваем сначала незатейливую песню без движений несколько раз. На два голоса расходимся только на припев, который приятно короток. Потом поём то же в шаге. И только после пытаемся, перехватывая дыхание друг у друга, попадая поворотами на междусловие, делая степ на синкопу, растворяем танец в тексте.

Ночью по городу, страх, страх,

Бьётся покой его в прах, в прах.

Слышишь, на улице крик, крик,

Убийцы откроется лик, лик.

Утром газетчики: жуть, жуть!

Кровью злодей метит путь, путь.

Только сокрыт его след, след,

Будто он демон, его нет.

Кто-о-о он? Этот демо-о-он? По-о-олон мрака Ло-о-ондон!

На каждый повтор фразы в запеве переходы, смена первой линии или изменение высоты линии. Перекаты через спину с поперечным полушпагатом перед припевом и после. Танцевать и петь всегда сложно, но на то это и мюзикл. И это мы ещё без газет! В конце номера есть звуковой трюк – мы ритм танца должны будем этими самыми газетами прошуршать. Но это оставлено на потом.

В перерыве, когда половина танцоров почесала в курилку, половина уселась на пол, доставая бутылочки с йогуртом, увидел, как Димка неуверенно направляется ко мне. Щас! Не думает ведь он, что у меня действительно память в два гига! Всё презрение вложив в свой вообще-то ангельский взгляд, предупреждаю за три шага до его неуверенного финиша:

– Не подходи ко мне!

– Но я… – мямлит он и протягивает мне пакетик с бутербродами. Мило! Но я готов. Демонстративно беру свою сумку и вытаскиваю оттуда завёрнутый в бумажный кулёк хот-дог. Одним движением ноги наперекрёст, и сажусь по-турецки, прислоняюсь спиной к зеркалу, ставлю перед собой бутылку с водой. Жую этот мерзкий продукт сомнительного происхождения, купленный в киоске на колёсах около метро, смотрю вдаль, сквозь сердобольное существо, уныло топчущееся рядом. Но надо отдать ему должное, он не заревел (а мне сначала показалось, что будет именно так). Димка вдруг бахнулся на задницу там, где стоял, вытащил бутерброды и сам стал их жадно поглощать. Блин! У него, факт, вкуснее! Поединок обжорства, чёрт-те что! Я опять ведусь на него! Разеваем рот, как пещеры, чавкаем, чмокаем, вытираем губы тыльной стороной ладони. И главное, не смотрим друг на друга. Я изобразил икание, а этот зайка-котик ещё рыгнул под занавес, и хвать за мою бутылку: бульк-бульк, и вода по подбородку и шее потекла. Ёпт! Он сейчас всё выпьет! Половину выдул, громко ставит бутылку обратно. Теперь я запью: бульк-бульк… И он:

– Не вытер горлышко-то!

Придурок! На, получи! Стреляю в него остатками воды из бутылки – в лицо, в эти наглые зенки. На мгновение он опешил, ресницы тут же поженились друг с другом, с носа капля страсти капает, на футболке мокрый авангард. Но его замешательство только на мгновение. Он резко вскакивает на коленки, бухается мне в живот лбом, рукой хватает мою футболку и вытирает ею лицо. Что мне оставалось делать? Пихнуть его со всей силы. Он и полетел на спину, по-моему, башкой приложился. Алёна сразу кричит:

– Э-э-эй! Разошлись! Па-ра-зи-ты! Гела! Дима! Брейк!

Пришлось разойтись. И, блин, этот гад с мерзкой улыбкой на лице, а Алёна в мою сторону укоризненный взгляд. И так всю оставшуюся репетицию – с улыбочкой и со взглядом в мой адрес. Не оправдываться ведь перед Алёной!

Зато в этот раз я удивил маньяка зайку-котика тем, что не поехал на метро. Думаю, он меня потерял: я на автобике до Сенной доехал. Во двор входил с опаской. Сегодня пятница – веселье. Во дворе гульба: бойцовская шобла пьянничает, заморозки им не помеха.

– О-о-о! Ангелина! Детка, подь сюды! – орёт главный отморозок. – Угощу пивасом!

Я иду, не реагируя на его выкрики.

– Ты, пидор! Не слышишь, что ли, нормальных парней? Я же щас… щас отпизжу тебя! – Бойцов пытается рвануть в мою сторону, но у друзей, видимо, другие интересы, удерживают его за одежду, и он бабахается оземь. Матерится, недоволен, но момент упущен, я уже в подъезде, за железными дверями. Смело поднимаюсь к себе: сегодня пусто. Целовальный маньяк потерялся где-то в подземных ветках-вагонетках.

А завтра выходной! Только работка в клубешнике нарисовалась, да разве это тяжёлая работа? Потанцевать я завсегда готов! Единственное, что неприятно – придётся смазывать себя автозагаром, а то я как бледная моль, это вон Димке можно без «подкраски», он смуглый, Ник из А-2 вообще мулат с кудрявой башкой (и не Никита, а именно Ник по документам). Поискал в шкафу свои козырные укороченные почти белые джинсы с блёсткой и с разрезами на бёдрах и на икрах, с безумно низкой линией «талии». Интересно, в чём пойдёт Димка? С этим вопросом и уснул. И даже мне ответ снился, но это было что-то неприличное.

К вечеру на следующий день был во всеоружии: автозагар, блеск, джинсы, полотенце, бутылка с морсом в сумке, дрых целый день, волосы вымыл. Красота! Около клуба меня уже Фаим ждал, пришлось с ним ещё потоптаться, так как Димка им по телефону направлялся, он адреса не знал. Появился минут через десять, нас увидел, аж подпрыгнул от восторга.

В клубе нам сказали, что сет называется «Ангелы и демоны», поэтому нас оденут тематически. На одной стороне зала на платформах будут танцевать блондины и блондинки с пушистыми крылышками (блядь, этот Димочка ехидно заулыбался), на другой – черти с рожками. Мы идём гримироваться, нам выдают рожки и крылышки. Натираюсь автозагаром, Ник помогает со спиной. Распускаю хвостик волос, распыляю блеск на скулы, плечи, полосой к животу. Ну и сверху эти крылышки… на резинке, что плечи обхватывает. Ничего так, удобно, это я покрутился, подвигал лопатками, попрыгал. Поворачиваюсь, чтобы спросить, что с обувью делать, да так и остался с открытым ртом… Димка в чёрных латексных штанах, торс от бронзового масла блестит, на голове начёс, из-под которого выглядывают красные рожки, на шее ошейник с шипами, глаза жирно обведены чёрным, ремешки агрессивными кольцами обхватывают руку по всей длине. Я его и не узнал сразу. А потом он повернулся ко мне спиной (красуется, зараза), а на лопатках чёрные крылышки – наклейка. Вот гад! Даже Ник с его чернотой выглядит менее… сексуально.

Танцевать нужно будет три часа с двумя перерывами. Мы потопали в зал уже, когда оттуда раздавались тугие, физически ощущаемые басовые удары с драмом на слабую долю. Публика уже была несколько заведена, платформы возвышались на уровне плеча человека, но установлены на разной высоте. Так получилось, что Димка получил место прямо напротив меня – через головы, амфетаминный дух, телесный пар и режущие темноту лучи чудес светоинженерии. Он сразу стал двигаться чертовски правильно, именно чертовски. Улыбался. Руки вверх, тряска бёдрами, дуги плечами, подбородок взметается вместе с сильной долей. Откуда в нём, в маменькином сыночке, столько блядской харизмы? И волна животом, и лжевыпады высоким коленом, и вертушки на скрещённых ногах, и искры в глазах. Он чувствует этот ритм, он органичен в нём. И я понимаю, что пытаюсь его забатлить, что танцую не на гигикающую публику с закатанными глазами, а на него. Бесконечная дуэль! Он заметил это, он делает пассы рукой, типа эй, там, слабак, ты жив? И я отвечаю, я живее некоторых! Он лыбится, он скалится, он надувает жевательную резинку??? Охренел, что ли? Он выплёвывает резинку на танцующих, он играет языком, он крутит лопатками, заставляя крылышки смешно двигаться, он делает шпагат на перильцах платформы: толпа хавает, его любят. Эй! На меня! И приходится тоже придумывать: свисать с платформы, прогибаться спиной через перила, задирая ногу в шпагате, приходится до головокружения махать, как флагом, волосами, вить змеями руки, растворяться в ритмическом рисунке, доводя себя до исступления, прыгать с махами на маленькой площадке, дожидаясь дропа.

Перерывы у нас в разное время, мы не встречаемся. На пятнадцатиминутном отдыхе, где мы с Ником заряжались энергетиком, подбежал Фаим – возбуждённый, красный, похоже дерябнул чего-то не алкогольного: зрачки широкие, волосы мокрые, под глазом тикает венка. Орёт нам в лицо, хотя в нашей комнатке относительно тихо:

– Крутя-а-ак! Вы просто супер! Трэк со скретчингом ва-а-аще! Не, ты видел Димона, ты видел? Улё-о-от!

– Фаим, ты торкнулся, что ли? Охренел? Ты обещал Димку до дома довезти! – стараюсь воззвать я к его совести.

– Да не боись! Довезут его! Тут уже мужики спрашивали про этого чертёнка, довезу-у-ут…

– Фаим! Какие мужики? Охуел? Он мелочь пузатая! Его мамочка дома ждёт!

– Да тут такой мелочи ползала, что ты его блюдёшь? Он нормальный паря! Будь спок!

Вот это «будь спок» у Фаима всегда появляется, когда он невменяем уже. Гадство! Приходится дотанцовывать. Наблюдаю за Димкой, тот блядь блядью! Он не понимает, что ли, что творит? Гладит себя по сладким бочкам, ягодицы сжимает, губы дудочкой выпячивает, каких-то гипотетических врагов рожками бодает, вертится, задом крутит… И мне уже не до дуэли, хотя конечно, танцую, куда я денусь со своей платформы и с обещанными баксами.

По окончании основного сета мы обессиленные, потные разгорячённые всё-таки встретились в раздевалке. Я швырнул в него полотенцем:

– Живо вытирайся!

– А душ? – удивлённо спросил он.

– Ты идиот? Какой душ? Мы уходим, вернее уносим ноги! – ору ему и сам натягиваю свою одежду прямо на автозагар, снимаю крылышки, чьим-то полотенцем вытираю лицо, резинкой скрепляю хвостик.

– Почему? – медленно соображает зайка-котик.

– Потому что ты – редкая блядь! А мама твоя этого не знает и, видимо, ждёт тебя дома! Целым! А не оттраханным!

– Оттраханным? – И это было моментом озарения для Димочки, он необыкновенно ускорился.

В раздевалку ввалился Вадик – местный аниматор, протянул нам два конверта и лениво сказал:

– Там вас какие-то мужики спрашивают.

– На-а-ас? – хором тянем мы.

– Вас.

– Его же должны! – изумлён я.

– Не знаю, кого должны, но спрашивали обоих. Стоят у запасного выхода, – как бы нехотя сказал Вадик. – Я им сказал там вас ждать.

Ай да Вадик! Умница просто! Я кидаю всё, что было с собой, в сумку, хватаю куртку, кидаю курткой в зайку-котика:

– Вперёд, демон! – Хватаю его за рукав и тащу в зал, где всё ещё дотанцовывают люди обморочного вида. Димку узнают, потому что глаза не стёр, волосы не расчесал, рога не снял. Так на рогах домой и придёт! Его цепляют, ему что-то кричат, он испуганно улыбается. Мы проталкиваемся сквозь все эти тела к центральному входу-выходу. И аххх! Вырываемся в холодный мир, где всё по-другому, темнота с резкими полосами неоновой рекламы, неритмичный гул уже редких машин, до одурения свежий льдистый воздух. Я не останавливаюсь, бегу, тащу Димку за собой. Через дорогу, перемахнув заграждения, через трамвайные линии, за защиту решёточки и кустиков голой акации на другой стороне улицы. Бежим дальше, он уже вырвался, бежим рядом, шаг в шаг, вдох в вдох, даже шмыгаем носом одновременно – мы единое целое. Пробежав пару кварталов, я увидел такси на парковке, и моего «туда!» было достаточно, чтобы мой Хайд понял. Мы с размаху уселись в такси, и скучающему мужику пришлось заводить мотор:

– Куда? – скептически осмотрев парочку идиотов в блёстках и в масле, спросил мужик.

– Куда? – спросил я рогатого.

– Ко мне! – угрожающе ответил тот.

– В ад, что ли? – таксист не сводил глаз с Димкиных рогов.

– Не, я на Марата живу. А в аду вон он, – Димка мотнул в меня головой, – Ангел.

– Понятно, – думаю, таксист решил, что мы обкуренные, и вырулил на проезжую часть. – Но в ад я не поеду!

– Как это не поедете? – возмущён я.

– У меня переночуешь! – уверенно заявил демон.

– Э-э-э… – неуверенно ответил я, и таксист врубил какой-то махровый хриплый шансон. Ну и мы поехали в логово маньяка в рогах.

========== 6. Димон ==========

Я вцепился в Гелю, тащу из такси:

– Пошли ко мне! Поздно уже… – других аргументов у меня не находилось, самый железобетонный: – Поздно уже!

Геля сопротивляется, в глазах неуверенность, но на меня работает лихорадка, что подзарядила его в Fabrik: выражение лица какое-то горячечное, рациональность и рассудительность испуганы и затихорились в мозговых подвалах. Мой аргумент («Поздно уже!») почему-то не находит контртезисов. Я плачу за проезд нашему таксисту и, пока Геля не очухался, кричу ему в салон:

– Всё, уезжайте, – и с угрозой: – Да живее!

От мотора осталась только пахучая аура и брызги мокрого снега на штанах. Толкаю Гелю к дому. Но он всё ещё не уверен:

– А у тебя родичи-то дома?

– Не бойся, мама дома…

– Я и не боюсь.

Озвучивать свои сомнения по этому поводу вслух я не стал, иначе точно драпанёт, да ещё и скажет что-нибудь мерзкое. Мудро молчу и двигаю неожиданно неподатливое тело к парадной. Писк домофона его, видимо, взбодрил, и он уже более решительно отправился за мной на наш этаж.

Мама действительно была дома. Вышла к нам сонная.

– Мама! Это Ангел, – Геля меня пихает в бок, услышав своё имя, и тихо сипит «здрсте». – Мы друзья, – его локоть опять заехал мне в бок. – Мы вместе в клубе были и на сцене вместе, и вообще вместе… – блин, в этот раз было больно!

– Да, я видела тебя на сцене. И Дима много говорит о тебе, можно сказать, что уже и знакома, – выдаёт меня мама. – Я пойду досыпать, а вы тут разбирайтесь сами… красавцы.

Мама хмыкнула, видимо оценив наш колоритный раскрас: я с жирной обводкой вокруг глаз, с рогами, Геля с посеребрёнными скулами и белыми разводами вокруг глаз и на лбу – это он так белую тушь полотенцем стёр. То-то таксист на нас всю дорогу пялился. Мама у меня человек продвинутый, замужем за своей газетой, этакой местной гламурной сплетницей. Несмотря на то, что является главным редактором, всякий раз погружается лично в водоворот приёмов, вечеринок, премьер, презентаций и прочей богемной маеты. Мы с ней живём мирно-параллельной, почти соседской жизнью. Она считает, что уже основной вклад в моё становление внесла: определила мою будущность, устроив в молодёжную группу театра и поддерживая моё участие в разных творческих проектах. Отличных оценок из общеобразовательной школы она не требовала, на родительские собрания никогда не ходила, откупаясь своевременными взносами на всякую пердулу, что кровь из носу требовалась нашему заведению. На репетиторов мама тоже не тратилась. Когда-то ходил на английский, но потом пару раз ездил в «английский лагерь» на языковую практику и сам велел матери прекратить выкидывать деньги на сомнительного репетитора. Мама разумно считала меня взрослым, иногда советовалась по поводу нарядов или клубов каких. Всегда ходила на мои премьеры. Повезло мне, короче, с мамой.

Мама удалилась к себе, плотно закрыв дверь за собой и крикнув напоследок:

– Мой шампунь не трогать!

Я же подталкиваю нерешительного Гелю к моей комнате, хотя… вспоминаю! Заскакиваю в свою комнату, хватаю полотенце, которое тут ещё с утра брошено, и не даю измазанному ангелу зайти в комнату:

– Это тебе! Пойдём, покажу тебе ванную комнату. Там мамкин шампунь в жёлтой бутылочке не трогай, он какой-то жутко дорогой. Куртку здесь бросай! – тараторю я, направляя парня по коридору дальше. Геля слушается, он, по-моему, сам не верит, что у меня оказался. – Я тебе чего-нибудь из своей одежды принесу сейчас! Сумку-то оставь!

Так и втолкнул его в душ. А сам побежал в комнату, надо фотки убрать! Со стены осторожно снимаю афишу с «Мальчика-звезды», на которой Геля такой… такой холодный и в то же время притягательный. Будет странным, если в моей комнате такая афиша, ведь на ней он один, без других персонажей. Так! И из-под стекла на столе надо убирать всё: это он с рапирой, это мы на сцене вдвоём, это Алёна ему что-то впаривает, это он переодевается, стоит на одной ноге, а это уже орёт на меня за то, что я фоткаю. Я тогда принёс новый фотик (похвастаться) и снимал всё подряд, раздражая всех, но более всего ангела. Это он ещё не знал, насколько больше он попадал в кадр, чем все остальные. Вот это классная фотка: Геля стоит спиной ко мне, тело вытянуто, взмыв на полупальцы, все мышцы подобраны и напряжены, на серой футболке от шеи вниз по позвоночнику мокрый след от пота, светлые волосы тоже солоно потемнели от движений, руки в стороны – классический крест со звенящими жилами-венами-струнами и колками пальцев. Лицо видно в профиль, выражение надменное, взор вниз… Это он танцует первый танец мальчика-звезды, когда тот был ещё весь из себя высокомерный и злой. Я тоже есть на фотке, прицеливаюсь камерой в него, отражаюсь в зеркальной стене репетиционного зала. Там же видна Полинка, которая сидит на стуле, обхватив ноги, виден и ПалФё, тоже стоит крестообразно раскинув руки… Но отражение в зеркале почему-то расфокусировано, размыто, чётко только эта спина, эта шея, эти скулы… Так, убираю! Оставлю только вот эту, где почти вся труппа на сцене…

Уношу ему свой банный махровый халат. Целомудренно потупив взор, заглядываю в душ и вешаю халат на крючок.

– Вот, мой халат можешь надеть… – обращаюсь я к голой спине и ягодицам, смутно розовеющим за рябым матовым стеклом шторок ванны. Геля вздрогнул, и я тут же сбежал. В своей комнате раздвинул диван и постелил простынь. С антресолей шкафа вытащил подушку и лёгкий плед. Успел заварить китайского чая и нарезать вафельный торт. Красиво всё выставил на столе с осиротевшим подстекольем.

Геля нарисовался в комнате с полотенцем в виде чалмы на голове и в моём белом халате.

– Вот чай – и можно дрыхнуть! – весело завлекаю его к столу. Геля всё-таки тормоз! Или это он так стесняется? Только что в клубе такие штуки бесстыдные своим телом выделывал, так бёдрами вилял, что я не успевал повторять. А сейчас – сама невинность… Пьёт чай молча. Наверное, интересная сцена: он белый-белый в пушистом снежном халате, чистый, пахнущий яблочным гелем, с голыми пятками и бледной кожей ног, и я – чумазый, рогатый, чёрный, даже тапки на ногах под стать, с черепушкой весёлого Роджера на носке. Может даже от меня серой воняет?

– Ты неплохо двигался в клубе, – благодарно говорит ангел чёрту. – Но тебе там не место.

– Кто бы говорил, – саркастически оглядываю я ангельский облик. – Смотрел на тебя и танцевал.

– Это в первый раз?

– На платформе – да… Но в клубы-то иногда захаживаю. Геля, а что, нас бы действительно могли…

– Изнасиловать? Может быть и нет. Это зависит от того, кто там нас поджидал. Всякие бывают маньяки…

– И что, ты уже попадал на таких «маньяков»?

Геля вдруг разозлился:

– И на таких, и на других. Маньяки до меня вообще падкие! Спать-то тут? На диване?

Я кивнул.

– Учти, Димочка, твоё гостеприимство не помешает мне врезать тебе, если что…

– Если что?

– Иди мойся, демон.

Блин, даже не поговорить с ним нормально. Забираю кружки, остатки тортика и обиженно отправляюсь сначала в кухню, потом в ванную комнату. Морду лица пришлось мыть мочалкой! Грим стирается легче, чем эти девчачьи мазилки. Да ещё и волосы… легче обрезать, чем расчесать! Я даже посягнул на мамин чудо-шампунь и чудо-бальзам. Футболка вся в масле, и Геля оставил здесь свою одежду, у него всё в блёстках. Затолкал всё в стиральную машину на бесшумный режим, мама завтра с утра вытащит! Это Гельку хоть на немного задержит…

Когда намытый и вкусно пахнущий ванилью и корицей благодаря мамулиной запретной бутылочке я зашёл в комнату, Геля лежал под одеялом на моей подушке, отвернувшись к окну, от меня. Делает вид, что спит. Наверное, чтобы не разговаривать со мной. Выключаю свет и ныряю под своё одеяльце. Смотрю ему в затылок, гипнотизирую: повернись, повернись, повернись… Блин. Бесполезно. А если его потрогать? Ну, одним пальчиком. По могульной линии позвоночника. Вот так…

Ой! Это действеннее, чем гипноз! Разъярённый ангел крутанулся на месте, схватил мою руку и сжал до хруста, цедит из себя:

– Я тебе что сказал?

– Что я хорошо танцевал…

– Убери свои рученьки! Не думай, что у меня короткая память!

– Это не рученьки, а один палец всего!

– А ну-ка, отвернулся к двери! И все пальцы под щёку уложил!

– Блин! В моей постели Гитлер! – обидно же, я, надувшись, переворачиваюсь на левый бок. – Я на левом не усну! Не могу на левом боку спать!

– Цыц!

– А ты будешь мне в затылок сейчас смотреть? – пытаюсь повернуться и получаю ощутимый удар в плечо. – Блин, за что?

– Спать!

Вот гадство! Ничего, он уснёт, и я опять повернусь. Буду его рассматривать. Спи… Спи… Спи… Спи, мой а-а-нгел, по-чива-ай, я-асных глаз, не о-откры-вай, баю-баюшки-баю, баю-баюшки-баю…* И мне снится настоящий ангел, который сидел у нас на кухне и поедал зелёные яблоки, морщился от кислятины. Но я ему предложил блюдечко с сахарным песком и корицей. Он стал макать туда дольки и причмокивать…

Причмокивал прямо в ухо, а потом вдруг что-то сказал на непонятном мычащем ангельском языке. От этого я и проснулся. И не сразу понял, почему я такой скованный. Геля? Он близко-близко, обхватил по-хозяйски правой рукой, облепил собою мою спину, уткнулся в мои волосы, щекочет своим ангельским пухом мне шею и причмокивает в ухо. Захотелось тут же закричать: «Заметь! Это ты сам! Я здесь не причём!» Но, разумеется, я благоразумно молчу. Осторожно поворачиваюсь на спину так, чтобы он упирался губами не в ухо, а в щёку. Геля недовольно сдвинул брови: какая-то зараза беспокоит сладкий сон ангела. Ещё и раздражённо сжал правой рукой мой торс, типа не дёргайся, букашка. Теперь его лицо очень близко, и в свете сиреневого стылого утра рассматриваю: не чёрные, но тёмные волоски бровей, над одной из них крохотный шрам. Я его спрашивал уже, эта белая метка – след падения во время тренировки в танцевальном коллективе. Нос прямой, с небольшой горбинкой и тонкой переносицей. Удивительные у него ресницы: тёмные, прямые и запутанные, их тычинки слепляются и перекрещиваются, привлекая внимание к синим глазам, и создаётся ощущение лучистого взгляда. И губы. Что их описывать? Их хочется… просто хочется. Аж сглатываю. Его губы чуть приоткрыты, они безвольны, на нижней рубчик трещинки. Это не укус льдистого ветра, это что-то другое. Это бы рассмотреть при свете, по-моему, над верхней губой тоже какая-то чуть заметная отметинка.

Кошусь на его замкнутые ресницами глаза. Спит? Точно? Я легонько, я так, что он и не заметит. Робко приближаю своё лицо к его, языком касаюсь верхней губы. Не, так ничего не понимаю, ничего не ощущаю. Хочу ближе, придвигаюсь ещё, улавливаю его тёплое дыхание на своей коже. Провожу кончиком языка по щели губ. Блин, он их сомкнул и горько выдохнул. Я, как опытный птицелов, притворился дубом, застыл и не дышу, чтобы не вспугнуть трепетную птицу, пусть не замечает меня. Вроде не проснулся и ресницы не дрогнули, и не отодвинулся от меня. Я буду чуть смелее, чуть наглее, ну… убьёт так убьёт! Дотягиваюсь губами и только касаюсь, только дотрагиваюсь и не дышу. Страшно. Страшно хочется захватить, прижаться, сжать его губы. Но лишь нежно и невинно пытаюсь шевельнуть его губы, прикладываюсь открытым ртом и… А-а-а! Он вдруг сам открывает рот и оказывается на моих губах, и нихрена не церемонится, откровенно целует, смачно и даже с зубами… Гелькины пальцы сжимают мою талию, а правая голая нога нагло вклинивается меж моих мурашечных конечностей. Половина моего распрекрасного тельца придавлена ангелом. Каким-то развратным ангелом! Но я лежу и не рыпаюсь, балдею… Но лишь пару мгновений! Он вдруг прекратил поцелуйный сеанс, напрягся. Пришлось раскрыть глаза.