Текст книги "Батальные сцены (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== 1. Димон ==========

Сидит в самом углу вагона у глухих дверей, заткнул уши вакуумными наушниками, глаза закрыл, виском прислонился к холодной стучащей стенке. В руках сосиска в тесте и железная баночка с колой. Мы частенько едем на одном поезде метро, встречаемся на эскалаторе, на выходе или даже, как сегодня, едем в одном вагоне. Он по дороге всегда хомячит бутерброды или пирожки и сонно кивает в такт музыке в наушниках. Едем так, как будто не знаем друг друга. Блеск! А потом при Алёне Романовне в театре киваем друг другу, типа «здрасти».

Сегодня будет читка новой постановки. Я уже знаю, что мне предстоит. Наконец-то! Наконец-то Алёна Романовна разглядела, что я вырос из этих ролей мальчиков-одуванчиков, сынов полка, украденных принцев, гадких утят. Наконец-то увидела, что из меня прёт фактурность: чёрен, остронос, со взором горящим и такими руками, что вашему Геле учиться и учиться! Ну и что, что только вылупился в совершеннолетие и школа ещё висит на мне тяжким камнем на шее. Ну и что! Я на сцене с семи лет. Как мама привела, так я и прирос к ней: пропитался пылью кулис и прожжён ядовитым светом рамп и софитов. Сыграл много мальчишек, пережил многих героев: был Малышом из «Карлсона», Тильтилем из «Синей птицы» Метерлинка, озёрным мальчиком из странной пьесы болгарина П. Вежинова. Когда пришла в театр Алёна и мы стали ставить музыкальные пьесы, то и Щелкунчик был мой, и Джим Хокинс из «Острова сокровищ». И вот в прошлом году полный трындец. Роль мальчика-звезды по переделанной сказке О. Уайльда досталась не мне. Нашёлся красавец! Какой из него мальчик? Он меня на два года старше! Ну и что, что у него беленькие волосики вьются и весь он из себя гибкий, стройный, да ещё и в театральном учится! Я был зол. Я был в ярости. А если честно, то я завидовал. В нашем молодёжном театре все пацаньи роли доставались мне, а тут пришёл этот паразит… И у меня сразу роль второго плана.

В этом году реванш! Догнал его по росту, а по таланту пусть он меня догоняет! Я танцую не хуже – лучше! Я легче. Я гибче. Я более пластилиновый, как Алёна Романовна говорит. На всех занятиях по сцендвижению и фехтованию нас ставили в паре, так как мы с ним одного типажа: и по весу, и по силе, и по темпераменту, не с девчонками же ставить! И не с верзилой Вовкой. И не с пухлым Даниилом. И не с кривоногим Фаимом. Тем более не с Виктором Сергеевичем. Ух, мы хлестались! Правда, ни слова друг другу не говорили. Только ролевые реплики. Обожаю фехтование, особенно с этим гордецом. Мы часто отходили от тренировочных композиций: после выпадов лично я далеко не всегда закрывался, необоснованно и неканонически крутился вокруг себя и по-мушкетёрски рубил клинком рапиры с шариком на кончике. Алёна ругалась, но этот белобрысый хлыщ мастерски закрывался то второй, то пятой защитой. А потом ещё рапирой постукивал по паркету, подзадоривая меня атаковать ещё и ещё. Он никогда не позволял себе отпускать кисть левой руки плебейски вниз, постановка ног и гордый подбородок подчёркивали аристократизм его движений. Позёр! И, блин, ни разу я не достал шариком по его башке, только если плашмя, клинком по бедру или по боку. Конечно, он фехтованием занимался в институте, его уровень владения клинком был гораздо выше, но у меня есть другой козырь: я на всякую его техническую отточенность могу ответить непредсказуемой глупостью. Так, что часто поединок заканчивался не благородным приветствием и не разыгранным ранением, а его криком: «Сопляк!» Или моим злым: «Выпендрёжник!»

Сцендвижение я вообще люблю. Когда был маленький, меня не звали на эти занятия. Но сейчас, когда молодёжная труппа перешла на мюзиклы, это было важно для любого актёра. Кувырки со скороговоркой «в зубах», фуэте, исполняя песенку, отработка падений со стула, через стол, с места, упражнения на направленность звука, ритмические связки с регуляцией дыхания, ну и фехтование. Всё это у меня получалось, всё это наполняло меня удовлетворением и самоуважением. Тем более, что эти навыки отразились и на занятиях хореографией. Наш хореограф – Радченко ПалФё (Павел Фёдорович) – бывший артист балета, сорокалетний подросток с грустным лицом и фигурно изогнутыми бровями, ростом ниже меня сегодняшнего, хвалил меня. Говорил, что я упустил время, что надо было заниматься балетом серьёзно, а не растрачивать себя на степ и «эстрадную акробатику». Танцор сразу заметил, что у меня врождённое умение распределять тяжесть тела при стоянии в балетных позициях и способность не «хлопотать» лицом при физическом напряжении. ПалФё мучил нас станком, растяжкой, выворотностью, хотя Алёна Романовна требовала совсем других движений. Вот и получалась хореография классическая с уличными притопами, балет «без вытянутых носочков», с кулаками вместо округлых трогательных пальчиков. ПалФё грустно вздыхал: «Агония танца!» В схватывании движений, в освоении новых па со мной мог сравниться только этот белобрысый, что поедает сосиску в тесте. Но ведь он практически профи. Вовка как-то сказал, что Геля раньше был солистом в каком-то танцевальном коллективе. Зачем он вообще ходит на занятия по сцендвижению и на классику, у него же в институте есть эти курсы?

Не прощу ему этого мальчика-звезду. Блядь, это моя роль! Как он вообще нарисовался у нас? Нарисовался и сразу стал своим в доску. И Вовка за ним ходит по пятам, и Фаим, и Данил. А с Виктором Сергеевичем у них вообще «общее дело»: курение в облезлом закутке с рядом откидывающихся зрительных кресел доперестроечного вида. После репетиций парни во главе с Гелей шумно уходят вместе, демонстрируя этакую сплочённость и дружбанскую развесёлость. После спектаклей они закатывались в соседнее театральное кафе «на вискарик». Но на большее Гели не хватало: у него учёба, она сжирает всё время, он в институте до пяти, а потом в наш театр – пять раз в неделю. Вот и ест по дороге, и спит тут же, иногда читает по планшетнику какие-то учебники в перерывах репетиций или дожидаясь собственного входа. Интересно, где он живёт?

Зато на моей стороне остались все девчонки и дамы нашей труппы. А это большинство! Все: от манерной примы Моны Крук, молоденькой безгрудой, большеротой и очень талантливой студентки того же театрального, до выпивохи Нино Гурамовны, незаменимой характерной актрисы, согласной на все роли второго плана и танцующей так, как молодуха, – эти дамочки относились ко мне восторженно-матерински. Меня обнимали, подкармливали, чмокали, приглашали на рюмку чая в буфетец, довозили до дома после репетиций и спектаклей. Потому что я мил, мил и молод! Не настолько молод, чтобы сюсюкать, как это делается с двумя девчонками и одним пацаном из пятого класса, которые тоже в театре подобно мне с малолетства прописались. Но ведь я школьник, не студент, значит, вполне ещё могу инфантильно принимать заботу и важно отвечать на вопросы о ЕГЭ, о таких-сяких учителях, об оценках (которые так себе). К Геле дамочки тоже хорошо относились, но как к равному, а ко мне – как к принцу. К принцу-школьнику.

Он сожрал уже сосиску и допил колу, смял баночку, встал к выходу. Я выхожу в другие двери. Факт, он меня видит. Иду за ним к подъёмнику, созерцаю лейбл на спине его куртки – «Black Label», дистанцию соблюдать не получается, толпа подпирает. Тупизм, конечно, что мы идём в одну сторону, друг друга знаем, сейчас будем заниматься в паре, дышать лицо в лицо – и не разговариваем, взгляд скользит, как по совершенно незнакомому человеку. Начал я. Я тогда зол был из-за мальчика-звезды. Первый раз увидел его в метро и отвернулся, как надутый индюк, уставился в окно, губы поджал. А на его лице сначала растерянность, как так на его «привет» кто-то нос воротит? А потом вместо растерянности – ухмылка. И больше никогда мне «привет» не говорил.

Интересно, как он отреагирует на то, что мы будем ставить? Я-то узнал случайно, увидел сценарий на столе у Алёны и прилип как банный лист к режиссёрше. Остальные ещё не знают. Не знают того, что Алёна решилась на новую постановку стивенсовской «Истории Джекилла и Хайда». Именно так, без «доктора» и «мистера». Джекилл – талантливый студент (а не зрелый доктор–экспериментатор), который ставит опыты над душой, пытается отделить добро от зла. В результате этих экспериментов он создаёт сыворотку, пробует на себе, и от него отделяется новая сущность – сгусток всех тех пороков и животных страстей, что подавляет человек. Это Хайд. Когда Хайд на свободе, он разгуливает по городу, убивает, издевается, насилует. А Джекилл – душка, добряк, гуманист – собирается жениться, вокруг него много людей. С каждым разом Джекиллу всё труднее обуздывать Хайда и возвращать его вглубь собственной сущности, прятать за собственной плотью. Хайд вылезает уже без снадобья, произвольно. На свадьбе развязка, в самый ключевой момент Хайд вырывается наружу, и друг Джекилла стреляет в него. Эпичная концовка – герой умирает Джекиллом, все в горе, зритель достигает катарсиса: добро и зло неотделимо, эксперименты с душой крайне опасны. Всех жалко.

Конечно, это не тот знаменитый бродвейский мюзикл Фрэнка Уальдхорна, хотя в основе либретто текст Л. Брикасса. Есть и у нас такой модный композитор – Гриша Кревский, так вот он и сваял новую версию. Музыка будет более современной, что мне нравится. И самое главное! Я буду-таки Хайдом! Здоровски! Я так давно хотел сыграть злодейство. А тут ещё танец и музыка. Это же просто мечта! Только вот я не понял, а Джекилла я же буду играть? Или Алёна доверит Даниле, у того лицо доброе-доброе. И как раз на контрасте: я – реактивный, экспрессивный, упругий, он – рыхловатый, медлительный, задумчивый. Злодей и добряк.

А этому Геле наверняка доверят играть Аттерсона (друга Джекилла). И не поможет тебе имя ангельское. Надо же так парня было назвать – Ангел! Родителей оправдывает только одно – они болгары, там это распространённое имя. Ангел Виртов. Ха! А как он бесится, когда его называют Ангелом (особенно если сладеньким голоском). Требует, чтобы на афишках писали либо Анхел, либо Гела – так более человечески.

Так и дошли до театра, он – пастырь, я – овечка. Он по замёрзшей дорожке прокатывается, и я так же. Он по поребрику рядом с магазином пробалансировал, и я следом. Он остановился у афиши с суперпевцом и щёлкнул того по звёздному носу, и я остановился, оглянулся и щёлкнул по лбу. И как по писанному и окончательно утверждённому: когда я зашёл в зал, где уже почти все наши восседали в зрительном зале, а Алёна тащила стул для себя на авансцену, то исполнил всем бодрое «здравствуйте» и Геле персонально кивок, типа «здрасти, давно не виделись».

Алёна, как всегда, в ботфортах и чёрной вязаной тунике с зацепками, прочистила горло и, усевшись на стул нога на ногу, манерно отклонилась и низким голосом начала оповещать труппу о своих планах на новый сезон. Когда она обнародовала, наконец, название новой пьесы, из тёмного зала на сцену охнул звук восторга и оживления. Обрадовало то, что история выдерживалась во временных рамках викторианской Англии и в то же время годилась для молодёжного репертуара. Все были наслышаны об экспрессивной стилистике музыки Кревского, поэтому предполагали, какой энергетической силы потребует этот спектакль. Домна Казимировна – наш музыкальный руководитель, наш репетитор по вокалу и фониатр в одном флаконе – вставила реплику о том, что будет из нас «выжимать все оставшиеся соки».

– И я! – вставил ПалФё.

А потом самое интересное – распределение ролей.

– Такс, коллеги! – Алёна нас всегда так называла. – Сейчас я раздам вам новые жизни: проститутка Люси Харрис – Моночка, адвокат Джон Аттерсон – Вольдемар, невестушка Эмма – Ленуся Макеева, Виктор, вы – папаша Генри, Данил, ты – Страйд, Фаим, на тебе Пул, ну и главное, Гела и Дмитрий… Я, конечно, несколько рискую, но вы Джекилл и Хайд соответственно. Гела, тебе нужно подстричься так же, как Дима. Вы должны быть двойниками, нужны одинаковые реакции, одинаковые манеры, зеркальное отражение, но, естественно, чёрное и белое – всё как положено! Коллеги, там много терцо-персонажей, два массовых танца. Дамы, зажигательный танец в борделе в стилистике «Чикаго». Поэтому все-все получат место на сцене, а некоторые вынуждены будут выходить в двух костюмах. Например, Дима, Вольдемар, Фаим. Танцуете в массовом танце жителей Лондона в первом акте и в начале второго с газетами. Что ж! Здесь сценарий каждому. Разбираем! Сегодня читаем. С Богом!

Мы потянулись к сцене, разбирать стопки бумаг со скреплёнными листами, где роли и партитуры. Бли-и-ин… Я ожидал совсем не этого. У Джекилла такая классная роль, опять этому Геле выпал счастливый билет. Его ещё и подстригут «под меня»! Ладно хоть в отношении себя я не обманулся – Хайд мой!

Вовка хлопает Гелю по спине:

– Поздравляю, нормальная роль! Только волосы жалко.

– Волосы-то как раз не жалко. Нервов жалко.

Так, так, так… Что это он имеет в виду? Да ещё и покосившись в мою сторону?

В зале включили свет. Все зашуршали бумагой ради знакомства со своей ролью. Мой Хайд только в конце первого акта, ну и почти весь второй. Так, есть персональная «злодейская» ария после убийства Саважа, танец с проституткой перед убийством, почти танец с тростью при избиении епископа и длинный номер «Конфронтация» – танец-сражение с Джекиллом: написано, что хореография с выбросами и захватами. Гы-гы-гы! Буду, буду бить ангела!

– Так, коллеги! Смотрим сценарий, даю вам пятнадцать минут. Потом читаем и штурмуем: на площадке четыре роли – Джекилл, Хайд, Люси, Аттерсон, здесь мне нужны яркие типажи! Время пошло!

У Алёны всегда такой приём: выделяет в списке ролей несколько и прописывает их оригинальность, конструирует тот манок, что будет окрашивать роль. Эти роли «штурмуются» труппой ради совместного «создания образа». Каждый высказывается о том, какой он видит скрытую биографию героя, особенности грима и походки, характер мимики, типичный жест, любимые и нелюбимые вещи, привычные словечки, интонационные ходы речи и особые приметы. Иногда эти штурмы заканчиваются коликами в животе от хохота, иногда – умственным запором, ничего не рождается, мучимся до ночи. Сразу по набросанному характеру ставим этюды, как бы персонаж повёл себя в повседневных ситуациях. Например, капитан Сильвер в очереди за хлебом, Щелкунчик у стоматолога, мальчик-звезда в рок-клубе, Тим Талер на американских горках.

Вот и сегодня листаем, прочитываем реплики, конструируем канву пьесы, выцепляем незнакомые, сложные слова. Вовка тут же вводит их в браузер в планшетнике и выискивает значение. Потом читаем по ролям, сочиняя по ходу арии своих персонажей. Как говорит Алёна, «нащупываем» зерно пьесы. Затем штурм. Первая Люси, Мона побежала на сцену. Мы выкрикиваем с места:

– Туберкулёзница-потаскуха!

– Близорука, прищуривается!

– Теребит всё время оборки на платье!

– Голос наглый, хриплый.

– Нет, наоборот, звонкий, аки у ангела…

– Но-но, Ангела не трогать!

– А может, она апатичная, уставшая от разврата!

– И за лоб хватается!

– Глаза, глаза помутнее…

– Она привыкла к боли. Меланхолия! Сонный взгляд, а Джекилла узрела, и ба-бах: чё-то влюбилась!

Потом Аттерсон. Вольдемар кривляется на сцене, как всегда, переигрывает.

– Этакий доктор Уотсон!

– Он же адвокат! Значит, болтун и позёр!

– И что? У нас вон в доме живёт адвокат, обычно лыка не вяжет!

– А пусть он будет такой весельчак и бодренький герой, рядом с рефлексирующим Джекиллом.

– И выпить не дурак!

– И курнуть!

– И это… по бабам ходок.

– Такой котяра. Движения плавнее…

– Пусть какой-нибудь характерный жест, как Миронов в кино, чёлку вскидывай!

А нас с Гелей на сцену вытащили вдвоём. И вместо штурма нам сначала ЦУ от Алёны:

– Вы единая, неразделимая сущность, один человек. Вжиться друг в друга, почувствовать дыхание, двигаться одинаково! Давайте-ка для начала связку из финального номера прошлогоднего спектакля. Сбросили все маски, только движения! И… раз…

Мы с Гелей синхронно исполняем три такта общего танца из «Мальчика-звезды». Я таки сбиваюсь, на меня презрительный взгляд. И мы делаем ещё раз.

– А теперь новая задача, то же самое, но ты, Гела, – пытливый, добрый, честный, даже героический, смелый. А ты, Димон, – гнусная тварь, убийца, воплощение жестокости, стёбный маньяк. Покажите разницу! И… раз…

Вижу, Геля дёргает головой, выброс рук в зал, ладони к миру, открыт, и нет никакого превосходства в синих глазах. Я чуть не опоздал за ним, но догнал. Он – ладони к людям, я – демонически к себе, он – поворот на пятке с прямым коленом, я – чуть согнув, у него амплитуда взмаха выверена, точна, у меня на секунду резче, у него рот приоткрыт в удивлении к красоте мира, а у меня сомкнутая, злая линия белых губ, у него вращение по-мужски, от стопы, с недвижным бедром, а я с носка, по-блядски вильнув тазом. И руки! У него руки танцора: центр управления – мозг, взлетают вместе с неслышной музыкой, абсолютное отсутствие жеманности, напротив, движения естественны, человечны, рублены и просты. У меня же руки извращенца, подчиняются либидо и фазам луны, дёргаются и чуть сильнее изгибаются, я марсианин с пластилиновыми пальчиками. Мы танцуем уже никак не три такта – восемь, двенадцать, весь танец. Вспомнили все переходы и круговые, глиссады, и даже сделали этот чёртов перекидной, опираясь на плечи друг друга. И, блядь, я чуть не сорвался с его рук, а эта сука ухмыльнулась едва заметно и сделала свой перекидной отточено высоко. Поворот и стоп!

Нам хлопают. Алёна же даёт оценку:

– Гела! Ты чем-то раздражён? Твои движения должны быть глаже, амплитуда прыжков сдержанней, кисть не сжимай. Димон, молодчинка, на лице ненависть, колкость, то, что надо! А теперь голос! Первая реплика, не знаю, кто её скажет – Джекилл или Хайд. Пробуем! Гела!

И Геля, выдохнув, с хрипотцой, устало и поучительно прочитал с листа:

– В каждом из нас есть два начала. Если эта примитивная двойственность: добро и зло – могла бы быть разделена на две составляющие, жить бы стало гораздо проще. Проклятие человечества в том, что эти противоположности непрерывно борются внутри каждого человека.

Проникновенно получилось, белобрысый сократ! Теперь я:

– В каждом из нас есть два начала, – шёпотом, почти загадочно говорю я. – Если эта примитивная двойственность: добро и зло – могла бы быть разделена на две составляющие, жить бы стало гораздо проще, – это говорю панибратски запросто и дальше крещендо с цирковым вывертом в конце: – Проклятие человечества в том, что эти противоположности непрерывно борются внутри каждого человека. Да!

«Да!» прозвучало как «ха!». Алёна почесала нос. Она всегда так делает, когда озадачена. Слышу – рядом шёпотом, прикрываясь кулаком:

– Клоун. Зайка-котик…

Ответить не успел:

– Так, друзья, завтра раздельные репетиции: девочки, ваш номер в «Красном пабе» у ПалФё в три, все смогут? – Алёна Романовна, видимо, решила дать себе время, обдумать, как быть с этой генеральной фразой пьесы. – Все, первый танцевальный номер «Фасад» – общий танец, там будет оригинальная постановка, с колосников висят петли. Этот танец вам будет помогать делать Марис Хьют, он вас завтра всех ждёт в полшестого. Позже остаются Гела и Димон, попробуем сотворить трансформацию. Таково расписание!

Я так и не успел ответить на шипение белобрысого ангелочка, тот резко повернулся и стремглав удалился со сцены, крикнув Вовке и Фаиму:

– Сегодня не могу! У меня коллоквиум завтра!

========== 2. Ангел ==========

Стоит, прислонившись к глухим дверцам метро, без шапки! Снял, наверное, пока мамочка не видит. Пухлые губки надул, жвачку томно жуёт, белой эмалью сверкает. На личике байроновская меланхолия и высокомерное презрение ко всем вокруг: вот я – звезда, артист народный пренародный, а вы все место пустое, не вижу равных мне. Меня-то точно видит. Да и вообще есть подозрение, что он специально в мой вагон метро заходит, выучил уже, что я в последний всегда сажусь. Заходит и нарочито мимо меня, сквозь меня свои серые глаза настраивает… Сопляк.

Потом ещё идёт за мной и повторяет каждое движение: я на эскалаторе книгу в планшетнике дочитываю, и он достаёт свой телефон-лопату и погружается в буковки. Я в подземный переход через две ступеньки сбегаю, и он скачет, как блоха. Я с носа Киркорова какую-то хрень убрал, и он его по лобику гладит. Однажды не выдержал и затормозил около цыганки с чумазым дитём, что на парапете клумбы сидели, и бахнулся рядом, даже цыганка эта замолкла на полминуты. А зайка-котик растерялся, засуетился, потерял все ориентиры и от неожиданности остановился. Цыганка тут же его подхватила под белы рученьки, что-то мелет ему в ухо, за рукав вцепилась. Ну всё, пропали Димкины миллионы! Пришлось спасать зачарованного школьника: грубо вырвал его из вязкой паутины гадалки, резко, с матом ответил визгливой бабе и протащил его метров двадцать от эпицентра обмана. Так этот сопляк даже не посмотрел благодарно. Не то чтобы каких-то «спасиб» от него ждать. Хам!

Он вообще испорченный ребёнок. Всегда знал, что сцена детей развращает: в то время когда формируются важнейшие «косточки» характера, театр уродует излишним вниманием, захваленностью, обилием неадекватных взрослых вокруг, гипертрофированностью эмоций. Сам я пришёл на сцену поздно, только в выпускном классе. И то потому, что наш Dance-group был приглашён на постановку самопального мюзикла со стрит-дэнсом, а там исполнитель главной роли в травму попал, мне предложили его заменить. Ну и покатилось! Как-то само по себе образовалось решение поступать в театральный, тем более родителям всё равно: у них новые горизонты в бизнесе, свалили в Грецию, в Фессалоники, открывать новую гостиницу, зависнут там года на три. Меня уже брать с собой не было смысла, да и я взбунтовался. Сколько можно мотаться по городам и странам? Отец, конечно, принялся возмущаться таким пренебрежением к семейному бизнесу, но Ксана быстро его охладила, что-то страстно зашептала в ухо – и отец сдался. Наверное, я для Ксаны обуза, не родной ведь сын. И вот они укатили, а я остался в пустой квартире на окраине. Раз в неделю общение с отцом по скайпу, раз в месяц перевод средств на карточку.

Димка же, насколько я понял, в молодёжке сызмальства, золотой ребёнок. Ах, как он бесился в прошлом году. Как не мог скрыть бешенства своего, когда Алёна Романовна меня пригласила в театр на роль мальчика-звезды. Он же привык, что «звезда» он, а тут я! Он даже подсиживать меня пытался, на всех моих репетициях сидел, текст выучил, деловито подсказывал громким шёпотом с первого ряда, демонстрируя свою готовность заменить негодного артиста. Но к его великому сожалению, Алёна не сломалась, я не психанул и даже не заболел. Спектакль прошёл на «ура» (на «бис» нам пока рано). И этот сероглазый подросток заболел ненавистью ко мне, хотя… может, я переоцениваю его. Для ненависти он ещё молокосос, скорее зависть.

Хотя я сам рано научился ненавидеть. Тоже в школе. Но у меня причина уважительная. Этот козлодой – Макс. Всем причинам причина, амнистия для моей ненависти. Интересно, как к этому зайке-котику в школе одноклассники относятся? Есть ли у него такой безумный Макс в окружении? Тупоумный переросток. И в каком месте я ему дорогу перешёл? Эти бесконечные подъёбки, тычки, толкания, оскорбления. Уже вся его верная шобла успокоилась, всем пофиг, что я танцую и играю в театре. А этот Макс Бойцов не отстаёт. Даже сейчас. Тем более живём в одном дворе. С утра караулит меня, подонок, пока с собакой гуляет. Как увидит, сразу морду свою улыбает, мерзким голоском сюсюкает:

– Боба! – это он так к собаке обращается. – Ты смотри, какая сучка на случку вышагивает! Ты смотри, какая у него походочка! Затрахали его в этом гомосячьем заведении!

И дальше весь паскудный свой словарь предъявляет, да ещё цепляет меня за одежду, за сумку, по заднице шлёпает. Ну не придурок? И собака его мерзкая, вся в хозяина – тупая шавка, лает, своими грязными лапами на меня лезет, мокрым хвостом по брюкам намахивает. Ладно хоть вечером этого представления не наблюдаю. У Бойцова непоколебимый режим: выгул собаки, технарь, пиво, водка, принос тела домой. Короче, мне есть за что ненавидеть этого придурка. Но Димочка ко мне никаких претензий иметь не может. Я на него не то что не зарыпаюсь, даже не смотрю почти. А все претензии по распределению ролей к Алёне: это ей понадобился «блондин с небесными глазами» на мальчика-звезду, вот она и позвала меня, своего студента. А я и остался. В студенческом театре всё равно роли хорошей не дали на первом курсе, а Алёну я уважаю. Она у нас сценическую речь преподаёт, интересная женщина, цепкая, внимательная. За мной в молодёжную труппу этого театра и Мона подтянулась. Я подозреваю, что именно за мной. У неё-то роль была…

Сегодня что-то новенькое: этот зайка-котик (как он бесится, когда его так называют!) достал из сумки пакет чипсов и нахрустывать начал. Вот ведь паразит! А я вот не успел ничего купить, бежал, думал, что опаздываю, блин, сейчас будет желудок жалобно стонать. Может, в магазинчик зайти? Так денег с собой маловато… Или уж дотерпеть до конца репетиции… Ещё этот тут хрустит на весь вагон… Нет чтобы мне предложить!

В магазин так и не зашёл. Опаздывали.

Сначала первая репетиция с Марисом, он ставит нам два массовых танца – на начало обоих актов. ПалФё нервно и жалобно наблюдает за действиями американца. Тот наполовину по-русски, наполовину по-английски объясняет, что нам делать. Мы, переодетые в потное трико и шерстяные гольфы с кожаными следками или в джазовки, внимаем. С колосников висят верёвки – на нескольких разных уровнях. Нас танцует десять человек, но репетирует больше, так как сразу с нами дублёры. Танец жителей Лондона. Город тёмный, узкоуличный, фонарный, смрадный, безнадёжный. Верёвки с колосников – петли, метафора той безысходности и безумия, что таит в себе любой большой город. Основной шаг – одна четвёртая, носок – пятка так, чтобы пяткой припечатывать судьбу и вшей, что сыплются с одежды. Петли – зацепы для рук: прыжок и прокрут с очерчиванием пола «стоптанным носком туфли». Движения рваные и истероидные. Американцу, наверное, виднее, как жили лондонцы XIX века! Марис – фанат ассиметрии и одновременного соло сразу двух танцоров в разных углах сцены: один вверх, другой в пол, один руку и ногу бросает от себя нахрен вправо, другой – выгибается торсом вправо, плавно и в то же время в ритм, один закрывает лицо всеми конечностями, всем существом и существованием, другой прыгает вверх, нараспашку к залу, гримасой улыбки, к пулям световых софитных лучей. Только и слышно от Мариса:

– Хоп! Хоп! Уан! Ту! Уан! Ту! Квикли! Шарпер! Элон! Хоп! Маласы! Усноува! Хоп!

Алёна сидит на стульчике и хмурится, так как у нас получается не сразу. Я выхожу не в самом начале танца, ибо я сразу Джекилл, а все остальные – жители города. Блин, сразу в пару с Димочкой-котиком, типа мы столкнулись на улицах вонючего города, два случайных прохожих. Налетели друг на друга, упруго стукнулись животами (мы чуть подбородки не разбили в первый раз), переступаем дорогу, переплетаем ноги – правую, левую – и надо прыгнуть на общую высоту. Как так? Блядь! Он прыгает как стрекозёл, выше… Падает на меня, локтем в желудок, лбом в челюсть…

– Усноува! – кричит Марис. А этот школьник даже руки мне не подал, не помог встать с занозливой сцены.

Раз, два… и поворот, локоть рисует дугу, всем телом вправо, влево… Мозг тук в череп – и напряжение на пальцы, которые медленно, одновременно со всеми сжимаю, будто держу невидимый эспандер, и вниз стряхиваем невидимую грязь с кистей… Прыжок! Навстречу жёсткое Димкино дыхание, брызг слюней, или пота, хлёст волос. Левая, правая… прыжок! Вместе! Не падаем! Он перехватывает меня за плечо и прокачивает по касательной к полу… уф-ф-ф… нос и лоб в паре сантиметров от тверди, от синяка и ссадины. Мелкий, а держит крепко, не роняет. Маладес! И лицо у него при этом векторное, на меня направленное, что-то из пасадобля. Спинка у животинки прямая, горделивая, попка – орех, колено чуть согнуто, пружинит, чтобы мне удобнее было опереться. Уговорил, талант…

Сложнее всего синхронно раскручиваться, держась на петлях одной рукой. У всей сценической братвы получается разнокалиберно. Перетянули все мышцы, пока не сделали всего один оборот синхронно. Но это только один элемент, потом с петлёй ещё прыжки, крены, зависания, ещё раз обороты, а под завершение номера трое улетают под колосники на петлях. Интересная композиция, но сложная. Делаем ещё и ещё раз, под музыку, под счёт, под тяжёлое дыхание. На ладонях тут же появляются мозоли. А есть ведь и другие движения, без верёвок. Есть ещё раскручивания самих канатов, маленькие смерчи над головами серых пропащих безликих прохожих. И нужно, чтобы «смерчи» были «равного радиуса» и ритма. Короче, умаял нас америкос. И командует так мягко, противно акцентно. На Фаима цыкает, а Димке «окейкает», любуется зайкой-котиком, а тот старается, на полной амплитуде с задней линии напирает, пережаривает партнёров: гонит на четверть секунды быстрее, на пару сантиметров выше. Гад! При очередном перекрестии, когда глаза в глаза встретились с этим школьником, я прошипел ему: «Одеяльщик!» Он только ртом дёрнул. А когда делали пролёт на петлях, как на качелях, вперёд, назад и диагональ, этот сопляк с задней линии конкретно пнул меня под зад. Мститель!

Два часа нам ставили этот танец, но не весь сделали, вторую часть завтра. Марис – востребован, у него какая-то встреча. Все потекли по домам, кроме нас с «одеяльщиком». Нам ещё надо репетировать трансформацию добра в зло, Джекилла в Хайда. В минуту передышки осознал, как хочу есть: желудок свирепо урчит.

ПалФё честно нам признался, что пока не видит остроумных ходов для трансформации. Что будем экспериментировать, пробовать, искать. По ходу спектакля должно быть три превращения.

– Хочу, чтобы ты, – Алёна обращается к Димке, – как бы вырывался из него. И важно: процесс трансформации Джекилла в Хайда и наоборот – это процесс физиологический, мучительный, плотской… Не знаю… Как секс, что ли… Димончик, ты уж притворись совершеннолетним. Фокусов и совершенных иллюзий делать не будем, всё решим сценически и актёрски. Но начало давайте отладим. Гела, ближе к заднику, на арьерсцену, на тебя направим пистолет*, поэтому за тобой хорошая тень будет. Джекилл дома, он в своей лаборатории в свободной домашней одежде, я подумаю над халатом, озадачу художников по костюмам, короче. Хайд, ты в тени за ним, либо поднимем тебя через люк-провал, либо выйдешь из разреза задника, скорее второе. Встань плотно за Гелу, прижмись так, чтобы не видно, чтобы слились! Хорошо! – Димка припечатался, прилип ко мне, ни зазора между нами, ни щёлки, дышит мне в затылок, и вдруг хвать зубами волосы, дёргает, придурок! – У Джекилла будет растрёпанная голова, поэтому у тебя, Димончик, есть шанс быть не замеченным сразу. Гела! Ты выпил микстуру и тебе становится плохо, только помни, что за спиной Димон! И следующая задача: на Джекилле будет белая рубашка из синтетического трикотажа, на спине халата (или кафтана, блейзера домашнего) прорези. Ты, Дима, руки просунешь и через прорези на рубашке и на живот, а потом вытягивай руки, как бы вырывайся из него. Сейчас просто под футболку, пробуй!