Текст книги "Батальные сцены (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Холодные руки обвивают меня по талии, шарят, медленно двигаются к животу. Я же ещё играть должен – шатаюсь, хватаюсь за шею, выгибаюсь назад, тяжело вперёд, вздымаю плечи, делаю на лице маску боли, беспомощно хватая воздух. Этот злобнообразный сопляк как ущипнёт меня, блядь! Я словно в спазме скручиваюсь!

– Отлично! – кричит Алёна. Да уж, отлично… – Руки!

Димка стал медленно вытягивать руку в кулаке, растягивая трикотаж футболки. Потом раскрыл кулак цветком пальцев и резко руку ко мне, вторую кистью вперёд и круговым движением по ткани. Я изображаю страдание, руки в стороны, потом ловлю эти мерзкие конечности на себе, борюсь с ними, пытаясь «вдавить их обратно». Сопляк лезет своими лапами к шее, мнёт кожу, чёрт, он Алёну буквально про секс понял, что ли? Вцепился мне в сосок!

– С-с-с-сопляк, – сиплю я так, чтобы он слышал, и бедром толкаю его от себя.

– А теперь попробуй как бы вылезти из Джекилла! – орёт из-под сцены Алёна. – Нога через талию!

Димка обхватывает мою талию левой ногой, правой становится мне на чуть согнутое колено, голова просовывается из-под подмышки. Йес! Сжимаю за шею гада, дохни, мерзкий Хайд! А у того оскал на лице. Он перехватывает меня рукой и ногу левую вытягивает, выкручивает башку свою и как-то ловко усаживается на моём животе, повис как ленивец на секунду, как бы удержать его! А парень вдруг выгибается, прижавшись пахом мне в шею, встав коленями на тазовые кости.

– Осторожно на руки его опускай! – кричит ПалФё, оказавшись совсем рядом, страхует малолетку, чтобы головой об пол не приложился. Димка разворачивает торс, наклоняется (чёрт, тяжёлый!) – упор руками в сцену, и толкается от меня ногами, блядь! Я лечу назад! А Димка сначала низко, потом всё выше, выше прополз и выпрямился к авансцене. Алёна даже захлопала.

– Нормально! Давайте-ка, ребятушки, ещё раз! Гела, когда Хайд на тебе висит, попробуй с ним в сторону пару шагов сделать и в другую тоже, чтобы была видна борьба, чтобы не было статики. И Гела, кричи как потерпевший, с развитием, с крещендо! А, Димончик, попробуй перехватить крик тон в тон и продолжить, но чтобы рыком завершить!

Наше втирание друг в друга и его лапание начались заново. Правда, я сначала повернулся к нему и прошипел:

– Про секс это Алёна образно сказала. Ещё раз, и вмажу прямо здесь!

Нихрена не помогли угрозы, второй раз то же: гладит, за сосок цепляет, а потом ещё и освободившейся рукой ягодицу сжал, тварь! И чувствую посыл от сопляка – прямо-таки жрёт меня, прожигает, ещё чуть-чуть – и страсти предастся. Это у него неосознанные юношеские инстинкты либидо проявляются на мне? Наша репетиция уже на натуральную борьбу похожа, он как змея по мне ползает и даже сумел ухо как-то обслюнявить, и крик этот… не боль от рождения, а экстаз от оргазма у него получается. Вроде пацан, откуда у него это? С-с-сопляк!

Раз на четвёртый даже Алёна заметила, что мелкий с катушек съехал:

– Димон, ты же покалечишь Джекилла! Он до премьеры не доживёт! Дышите вместе, чтобы чувствовать, когда предел, Гела – это твоё тело, и у тебя нет нужды его разрушать, прекрати лупасить Хайда… Ещё раз!

Измотан я этим одержимым лазанием по мне звезданутого отпрыска. И попросил сам:

– Алёна Романовна, я валюсь уже! Давайте остановимся… – желудок просительно прогудел что-то, поддерживая мои слова. И неожиданно встрял Димка:

– Он не ел сегодня!

– Хорошо, до завтра. Слова своих партий учите. Домна Казимировна завтра уже расписание предоставит, кто когда поёт.

Мы отправились переодеваться в общую гримёрку, что у сцены. Я всё делаю быстро, мне дома ещё надо к истории зарубежного театра приготовиться на завтра и трико постирать, а то на сценбой уже стыдно ходить. Этот же сексуально озабоченный школьник стоит, подпирая зеркало, разглядывает меня. Я не выдержал:

– И? Глаза не сломай! – и зло послал его подальше.

– А где ты живёшь? – неожиданно робко испросил меня юный Хайд.

– Отвали!

– На оранжевую пересаживаешься, когда домой едешь. За мост? К Лаже?

– Отвали! В гости, что ли, собрался?

– Может… нам порепетировать… вдвоём…

Я аж рот открыл. Решил довести мальчонку до собственных выводов:

– Боюсь, такие репетиции трахом закончатся! С тобой – все репетиции только при свидетелях. А то потом хрен кому докажешь, что несовершеннолетний сам напросился.

– Боишься, значит? – птенчик оскалился и наконец начал переодеваться. Мне пофиг на его желание поговорить, я тороплюсь. Уже выходя из помещения, услышал в спину мстительное:

– Ангелочек… бойся, бойся…

Но я торопился. В метро успел почитать по планшетнику для семинара о царе Эдипе в одноимённой трагедии Софокла. Вышел на конечной, заскочил в «Пятёрочку», денег только на лапшу бэпэ хватило. Бегу к родному дому, блин, во дворе темень. Уже заскакиваю на крыльцо и вдруг… дынц! Удар в голову, падаю, темно, и только какая-то собака залаяла истошно.

* Пистолет – выносной осветительный прибор, который позволяет выделить актёра лучом света, максимальный диаметр светового круга примерно в рост человека.

========== 3. Ангел ==========

Почему так темно? И очень холодно на пояснице, прямо-таки лёд. Где я? Шевелю пальцами, холодный пол, грязь… И запах знакомый. Пахнет сырым подвалом, затхлостью, мочой. Вдруг шум: клацанье железной дверью, бренчание связкой ключей, запор замка. Недовольный голос:

– Вот падлюки, опять лампочку скрутили! Что за люди? – я понял, что это дедок с первого этажа, он всех падлюками называет: и внуков своих любимых, и продавщиц в «лабазах», как он выражается. Шарканье его шагов приблизилось, и я понял, что лежу в своём же подъезде, под лестницей у входа в подвал. Дедок спускался по лестнице, выговаривая каждой ступеньке и своим больным коленям, что «они падлюки, как и все». Пикнула система домофона, и в открывшейся двери я увидел силуэт старика и чуточку синего света с улицы. Дверь захлопнулась, и вновь темнота. Значит, я у себя в доме, на первом этаже, лежу смирно. Вспоминаю, что был удар. Да, в голове некая брешь, пустота и гул. Меня вырубили и затащили в парадную. Так! Сумка?

Я шарю вокруг, натыкаюсь на шапку и на сумку, прощупываю сумку – планшетник здесь, неужели не стырили? Ключи? Телефон? Наконец хлопаю себя по карманам, обнаруживаю, что куртка расстёгнута, джемпер задран к самой шее. И пиздец! Ширинка расстёгнута, в джинсах явно что-то искали. Но джинсы не сняты, лишь приспущены и «распакованы», не насиловали точно. Надо вставать, нести всю эту красоту домой.

Встать оказалось трудно: тошнило, шатало. Сразу заболела голова. Я застегнул штаны, подобрал сумку и шапку, побрёл к себе, приваливаясь к шершавой холодной стене, цепляясь за перила, на третий этаж. На пролёте второго этажа затормозил, припал к подоконнику, на котором воняла старыми хабариками банка из-под кильки. Перетерпел приступ тошноты и потащился выше, к себе. Долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Когда всё же ввалился в квартиру, сразу устремился в ванную комнату. Включил воду и попытался вывернуть наружу то, что подпирает и давит от желудка, да ничего нет: не ел полдня, только утром пару йогуртов на завтрак. Умываюсь холодной водой, тут же возникло острое желание окунуться под душем, ведь явно кто-то шарил по мне своими руками. Хочу смыть это липкое ощущение, но понимаю, что слаб. Поэтому просто стягиваю джемпер, мочу полотенце и протираю торс, плечи, подмышки, потом сухой стороной обтираюсь заново. Смотрюсь в зеркало и не узнаю себя.

Оттуда, из зазеркалья, на меня смотрит парень с всклокоченными мокрыми волосами, выбившимися из-под резинки, под глазами круги, а сами глаза непривычно чёрные, зрачок захватил кружок радужки почти полностью. Черты лица заострены, кожа серая и губы… Опухшие. Меня ударили не по зубам. Такое ощущение, что их кусали, на верхней губе вроде даже отметины от зубов! Капец! Меня стукнул какой-то маньяк поцелуйный? Бляа-адь! А это что за розы страсти? У сердца, рядом с соском и у основания шеи горят стыдным цветом засосы, тут-то точно зубы видны. Что за бред? Мало того что башка гудит, так этой башкой теперь ещё и думать нужно. Кому это надо? Или я в роли случайного объекта? Нет, сегодня думать не смогу. Меня шатает, заносит и кидает в нерасправленную постель моя спасительница и госпожа – усталость.

Назавтра проспал. Решил, что успею только на третью пару, на сценбой. Попадёт, конечно, за игнорирование Софокла… Стою скорбно на кухне у окна, наблюдаю, как во дворе утренняя жизнь разгорается, как таджик Орзу метёт дорожки, как соседи деловито на работу растекаются. На скамейке унылый Бойцов сидит, курит, вокруг него Боба скачет. Хоть один плюс в моём опоздании: с этим придурком не встречусь, хотя вообще-то долгонько он гуляет. Ему самому в технарь-то не надо, что ли, идти? «Заварил» лапшу, что вчера хотел съесть. Поковырял в дурнопахнущей массе, побежал блевать. Чёрт, неужели сотрясение? Выворачивает горькой желчью. Включил инет, спросил, как лечить мою голову: там велели пить обезболивающее, запомнил название таблеток от головокружения, и ещё «прописали» лежать дня три. Ну, таблетки не проблема, но «лежать» – никак нельзя! Максимум – час. А потом в бой! Гарде!

Снял денег с карточки, купил в аптеке танакан, успел в пышечную заглянуть, проглотить сладкий кофе и пару завитушек. И даже подумал, что жизнь налаживается. Хотя на сценическом бое меня начало качать. Сегодня было не фехтование, а движения с ножом, а там тоже и круговые, и скачки, и выпады, и падения. Упал в паре, работая с Костиком, и встать не могу. Костян напугался. Блин, ему влетит сейчас от препода, подумают, что по-настоящему мне врезал. Пришлось подниматься. Но препод всё-равно заметил, наорал, вытурил прочь. Он прав, конечно, нельзя с головокружением спаринговать. Я целый час лежал на скамейке в коридоре института. Готовился к репетиции в театре. Обязательно надо быть, ведь Марис ставит вторую часть.

Купил сока и отправился в метро. В этот раз Димон меня поджидал наверху. Обалдеть! Он меня преследует? Раньше он тупо на Сенной подсаживался, а сейчас до моей остановки добрался? Я делаю вид, что не замечаю его. Но он усаживается рядом со мной и внимательно смотрит за тем, как я пью сок. Идиот! Я встал и устроился у дверей вагона. Димка тут же примостился рядом. Вот рыба-прилипала: то нос воротит, то не отвернёшь его. Я нем, молчу, как рыба-партизан. Стоит рядом, ну и пусть стоит!

На подъёмнике он буквально дышал мне в спину. Когда я остановился у киоска, чтобы бутылочку колы купить, этот сопляк просунул голову, чуть ли не полностью в окошко, и сказал:

– Две!

И с меня взяли за его бутылку! Капец! Я побежал. Он тоже. Я затормозил, пошёл обратно. И этот как приклеенный. Вот падлюка! Я ж развивал куражность, поэтому останавливаюсь прямо посреди многолюдной площади и ору, резко развернувшись к Димке, ему в лицо:

– Идио-о-о-о-от!

Тот тут же подхватил:

– Да-а-а-а-а-а-а!

И в унисон воем:

– О-о-о-о

–А-а-а-а…

У меня воздух закончился у первого. Но я же раньше начал!

– Тебе что надо от меня? – тяжело дыша, спрашиваю я.

– Ты отказываешься репетировать со мной!

– А сейчас мы куда идём? Что делать? Не репетировать разве?

– Я знаю, где ты живёшь!

– Молодец! Садись, пять! И отъебись, понял? – и я уже повернулся к театру, уже пошёл, как он добавил мне в спину:

– А Домогаров Джекилла и Хайда один играл! Да и везде один актёр играет! И я буду играть один…

Мне пришлось развернуться:

– Димочка, зайка-котик, – как мог сладчайше пропел я, – ты себя Домогаровым возомнил? Будет так, как Алёна сказала, а не так, как ты хочешь! И если ты ещё раз устроишь это представление на улице, то я врежу тебе!

– Попробуй, врежь! Ты на ногах еле стоишь! Врежет он.

– Отъебись! С-с-сопляк!

И поставил этим любимым его прозвищем точку в столь содержательной беседе, резко развернулся, так что закружилась голова, и, пружиня, устремился внутрь театра. Гарде!

То, что я еле стоял на ногах, – правда. Я это почувствовал ещё на вокальной репетиции, нам раздали расписание занятий у Домны Казимировны. Наши сольные номера мы разбирали сначала под фортепиано, по ноткам, а через пару недель обещали подогнать и музыкальные минусовки, потом и бэки на них наложат. Понятно, что первыми репетировали я и Виктор Сергеевич, который играл безумного, умирающего в приюте папашу моего героя, Генри Джекилла. Но Виктор Сергеевич вообще-то член основной «взрослой» труппы театра, в общем танце не участвует, поэтому он останется потом на «допевки». Парни пошли в танцкласс – на растяжку и вспоминать движения вчерашнего танца. А я пел. А вокал, он высасывает силы, тем более что Домна Казимировна сначала долго «распевает», шипение и сипы ликвидирует:

– М-м-мы-ы-ы, м-м-мо-о-о, м-м-ма-а-а…

До щекотки в губах, а ещё при этом нужно «тащить звук верёвкой» вверх, к потолку, а потом раскачиваясь вверх и вниз между двумя нотами, как на качелях. Словно медитация, которая для моего ослабленного ночными приключениями организма чревата засыпанием. Потом разогрев связок звуками «вф», когда вдыхаешь много и выталкиваешь мелкими дозами через губы. На этом моменте у меня закружилась голова. А потом ещё: «Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой!» Резко, отрывисто по тризвуку, ударяя по корням передних зубов тремором. Напоследок урчание, а там тоже до последней капли воздух из лёгких выжимать надо. Короче, Домна заметила, что мне плохо, ибо я чуть в обморок не грохнулся, сел по-турецки, вниз башку повесил. Вытащила из своей реликтовой сумки какую-то баночку пластиковую и велела мне есть кашу, которая еле теплилась. Мне стыдно, объедаю добрую женщину. Тем более безбожно нарушил до этого её главное требование – не пить никаких газировок.

После начали партитуру моего сольника разбирать. Хорошо, что это не Уальдхорн, а русский композитор писал: мелодика наша, попроще, поплавнее, без госпеловских переливов и бродвейских криков. Домна разглядела во мне голосовой зажимчик – на верхнем регистре подбородок к груди прижимаю, голову отпускаю. Голову мою обхватила и заставила расслабиться, потрясла, покрутила, велела арпеджио затянуть распевочное. Короче, вокал заставил попотеть.

А потом тренировка на сцене: пока нет вечернего спектакля, мы можем там репетировать с петлями. Марис нас уже ждёт, ручки потирает. Я быстро переодеваюсь, и опять вытягивание мышц, прыжки, степ до ломоты в пятках, повороты со вздохом. Я чувствую, что торможу, что ноги заплетаются. В самом начале грохнулся на Димку, который зашипел каким-то детским матом мне в ухо. Ритм не догоняю, психую из-за этого, а ведь ещё новые движения, а там Марис поддержек напридумывал, в первый раз мне пришлось Полинку поднимать, она мелкая, но коленкой нехило мне в шею тиснула. А вот вторая поддержка, хоть и невысокая, опять на Димку падает: он за шею мне цепляется и обеими ногами прыгает на бедро ко мне, руку же в сторону, как стяг, выбрасывает, тяжко на балансе его удерживать. А потом его ещё поймать нужно, чтобы поставить на ноги, а не на задницу. И я его роняю, хотя он успел за футболку схватиться, не так сильно приложился. Вытянул мне горловину на потной футболке и не отпускает, смотрит серьёзно на шею. Чего он там разглядел? Вставай! Дёргаю его вверх за плечи! На третьей поддержке меня Вольдемар подбрасывал. Здесь тоже тяжко: тело нужно сжать, сделать упругим, как накачанный мяч, чтобы ни одной дряблой мышцы, чтобы не было «рыхлых ног», чтобы в позвоночнике штырь. На десерт опять крутимся на петлях – резь в пальцах, отлив крови в подошвы, тянущая продольная боль по широчайшей мышце спины и трицепсу, да ещё и муть в башке опять. В общем, грохнулся я как мешок с костями на сцену и лежу. Все забегали вокруг, ПалФё даже пульс пытался проверить. Алёна что-то выговаривает мне. Марис коленки и локти щупает, всех на перекур отпустили. Все и смылись, кроме Димки. Тот притаранил колу из раздевалки. Неоткрытую. Я жадно выдул половину и смачно рыгнул, на что ПалФё сказал, что «это уже радует». Мне дали десять минут передыха. И я лёг тут же на сцене, а рядом новоявленный Домогаров в позе препарированной лягушки, допивает колу. Потом по-хозяйски хватает меня за футболку, оттягивает её, и я не успеваю перехватить его руку.

– Я-то думал, что ты роль учишь, к парам готовишься, а ты озабоченный! Кто тебя так залюбил? – издевательски заявляет Димочка. Ах да, он про засосы. Я бью по его рукам, добавляя заветное:

– Отъебись!

Но он не внял, так и сидел рядом, уставившись на меня.

Танец мы таки добили, доставили. Теперь ПалФё будет оттачивать, репетировать, а Марис изредка проверять. Он ещё на начало второго акта ставит танец, там физически полегче должно быть – основная идея в том, что жители Лондона читают газеты с новостями о злодее, читают, танцуют и ужасаются… хотя бы без петель. Девчонки тоже с Марисом уже репетируют – кабарешный бурлеск. Всё остальное ставит ПалФё, хотя Марис сегодня говорил, что интересно было бы поединок Джекилла и Хайда поконсультировать. Наш хореограф поджал губы с обидой, но вынужденно согласился: «Было бы волшебно!» – это его любимое выражение в принципе.

Когда отправился домой, вновь приобрёл хвост в виде Димки. Он даже не скрывается, что за наглый сопляк? Он меня вывести из себя хочет? Держится рядом, то позади лбом в затылок, то сбоку, чуть не за ручку, то впереди, проворачиваясь вокруг собственной оси на каблуках. Жвачку выдувает из себя хлипкими пузырями, та сдувается и ошмётком до носа укладывается, тогда язык, как у хамелеона, чирк – и белая резинка вновь в пасти у этого жвачного подростка.

Делаю вид, что не замечаю преследователя, но когда он вдруг за мной на Спасскую повернул и в мой вагон напротив меня пристроился, то меня действительно сорвало. На Александра Невского, как только двери открылись, я соскочил, схватил его за грудки и выволок из вагона, вернее выбросил. Понятно, что пассажиры, которые входили-выходили, не слишком обрадовались этим боевым манёврам. Но эффект неожиданности возымел своё действие: двери закрылись, а мой преследователь остался на перроне. Очень символично: я, как полководец русский, вышиб эту «свинью», что вклинивалась в мою жизнь. И золотистые чешуйки со стен станции мне победно сверкнули. Гарде! Или как там… урррра!

На конечной решил, что пойду кутить в Макдональдс, он рядышком в торговом центре расположился. Отличный у меня образ питания – здоровый… Взял двойной чизбургер с «маленькой картошкой», устроил себе час самообразования. Для завтрашней сценречи нашёл материал в инете по диалектной лексике в произведениях русских классиков. Даже что-то бубнил, набив рот фастфудом, пугая старого мужика, который неожиданно для своего образа ковырялся в стаканчике с мороженкой.

Когда же, насытившись и нарепетировавшись вдоволь, я оказался при входе в наш тёмный двор, на меня нашла фобия. Я несколько минут просто простоял на углу дома, напряжённо вглядываясь и прислушиваясь к страшному проёму двора. Никого? Где этот поцелуйный маньяк? В другой двор убежал? Хотя вот нифига не смешно… Крадусь как ниндзя, прижимаясь к стене ближайшего дома, по маленькой бетонной дорожке, так хоть со спины никто не ударит. Колючие и ломкие от заморозков кусты цепляют за куртку и царапают щёку. Может, я сбрендил? Зачем изображаю из себя героя шпионского боевика? Но смотрю в темноту и сдвинуться не могу… Ступор. Оп! Грохот открываемой двери, наша дверь в парадной распахивается, и оттуда дедок «Падлюкин» выползает. Йес! Он, видимо, как по расписанию на вечерний моцион направился льдистым воздухом комнатную пыль разгонять из прокуренных лёгких. Я мгновенно оказываюсь рядом, перехватываю железную дверь, чтобы система домофонная не смагнитила её вновь.

– Здрасти…

– От олухи, от падлюки, бегают туды-сюды… никакого житья!

И я вас обожаю, господин «Падлюкин»! Я весело взбираюсь к себе на этаж. Блин, действительно падлюки, свет повыворачивали, шарю в поисках ключей. И… а-ап! Что-то чёрное, чернее, чем подъездный дух, что-то тканевое стискивает мою голову, как будто чёрной тряпкой башку уловили, обмотали, ткань в нос, в рот вдавилась… как дышать? И тут же руки жёсткие, упругие, судорожно обхватывают шею. Как дышать? Двигаю локтем, стараюсь дать под дых, но без воздуха получается плохо, ноги враз слабнут, даже крикнуть не получается… только хриплю, извиваюсь, пытаюсь пальцами подлезть под тряпку, ослабить. Но я вымотан, а этот кто-то сильнее, цепче. Почти танцевальным подхватом вклинивается между ног коленкой и подталкивает к стене, прижимает. Лбом упирается в мой затылок, а я лбом в обшарпанную стену. У меня заканчивается сознание, нечем дышать, но слышу шёпот и мятный дух:

– Не уйдёшшшь… Догоню. С-с-сука…

Чувствую, что падаю в его руки, оседаю на его бедро, отклоняюсь на его торс и пытаюсь сказать:

– Что тебе…

Очнулся от резкого мерзкого нашатырного запаха: отрезвляет, ударяет в мозг… Трудно даже расцепить ресницы, и слабость во всём теле. Рядом шорох, удаляющиеся шаги, хлопок двери.

Лежу в своей же нерасправленной постели, без куртки, без джемпера, без шапки, но в джинсах и в ботинках. Соображаю. В этот раз меня караулили на моём же этаже. Именно меня. И вчера – я не был случайной жертвой. Обмотали голову чёрной тряпкой, придушили. Из кармана взяли мои ключи, затащили в квартиру, бросили на постель, сняли верх и что? Губы… Да меня тупо целовали, пока я в бессознанке находился. Джинсы застёгнуты. Так, глубоко на мою честь не посягали. Но ведь посягнут! И кто это?

Это парень, с меня ростом, жилистый, крепкий, на руках никаких колец или часов. По-моему, он в куртке был. Что ещё? Слова. Не уйдёшь? Догоню… Да ещё и мятный запах. Я резко сажусь на кровати. Он охренел, что ли? Не заигрался ли он в Хайда?

========== 4. Димон ==========

Не уйдёшшшь от меня! Сука! Какого чёрта меня трясёт от него, а он посылает меня! Старше меня? И что? Это даёт какие-то права особые? Просто разреши быть рядом, хрена ли гонишь меня, как шавку надоедливую? И потом, Алёна же велела быть единым целым! Почувствовать друг друга. А ты не даёшь…

Думал, что вытурил меня из вагона метро, так вытурил совсем? Я своего добьюсь, ты меня плохо знаешь! Своего – это чего? Да не знаю я! Хочу репетировать с ним, вылезать из него, из Джекилла, водить рукой по напряжённому телу, сжимать упругие мышцы, вдыхать его кожу, чувствовать мокрые от пота волосы на своём лице. Хочу, чтобы он удерживал меня, встряхивал, больно сжимал плечо, хозяйски переплетал ноги, прыгал на меня и мы сталкивались животами, дыханием, пульсом… Придурок! Он – придурок, а я..? И я тоже.

Сегодня после школы, как всегда, закинул домой рюкзак с учебниками, захватил сумку с трениками и с джазовками – мы сегодня опять танцуем! А ещё поём вместе с Гелей, номер – «Спор». Перед самым выходом решил наделать бутербродов – для него. У меня-то дома обед приготовлен, а он, я подозреваю, не ест ни черта. Хотя, полагаю, после вчерашнего он меня пошлёт. Посмотрим!

Сегодня не поехал за ним, подсел, как всегда, на Сенной. А он меня ждал! В вагоне людей много, поэтому трудно встать рядом. Но он рядом, сверлит меня взглядом, прожигает дыру в моём лбу, губы сжал, желваками двигает. Через станцию посвободнее стало, так он двигает прямо ко мне: это что-то новенькое! Вплотную подошёл, за куртку схватил, дёргает, и лицо дёргается у парня:

– Ты… сосунок! Ты чего добиваешься? Что за игры? Это ты так хочешь, чтобы я от роли отказался? Не дождёшься! Ты думаешь, что я постесняюсь на тебя заявить?

– Заявить в полицию?! – мои глаза вылезают из орбит в наигранном недоумении. – Ой! За мной ходит мальчик, школьник! – засюсюкал я. – Он смотрит на меня, он страшный, он демон, демон! Спасите, помогите! – и это я уже ржу ему в лицо. Но Геля без улыбок, и у него глаз стал дёргаться, да и вообще, серый, на верхней губе испарина, губы… губы у него треснувшие.

– Не делай вид, что ты тупой недоросток. Ты всё прекрасно понимаешь! Так ведь и убить недолго…

– Уби-и-ить? Ты не много о себе думаешь? Нужен ты кому-то! Или это ты меня убить угрожаешь? Мальчик-звезда!

Геля наклонился ещё ближе к моему лицу и почти с радостью прошипел:

– А ты всё ещё завидуешь? С-с-сопляк! Тогда мне непонятны твои приставания и лапания, презирай и завидуй в сторонке! Понял?

– А я тебе бутеров наделал! – я знаю, как управлять наездами.

– Что?.. – он завис, гы-ы-ы…

Геля отпихивает меня от себя, вылетает из вагона, бежит от меня, я за ним. По эскалатору, отодвигая добрых людей, по переходу метро, лавируя между столбами, на улице, не останавливаясь… Я не отстаю, более того, я быстрее. Заканчивается всё логично, он поскальзывается и, вскинув руки, падает навзничь, прямо на меня. Я успел подхватить незадачливого мальчика-звезду и мягко приземлить его на собственные колени. И сам аккуратно приземлился, обняв героя через грудь и за шею. Он взвыл:

– Ууу! Навязался на мою голову!

– И не отвяжусь! – утверждаю я. – Нам Алёна сказала быть единым целым! Стать частью друг друга! А ты меня игнорируешь…

Гела смешно, неловко поднимается, пихая меня локтем.

– Ты придурок? – орёт он на всю уже видавшую виды площадь. – Единым целым – таким способом? Может, мне ещё и спать с тобой, чтоб уж совсем вместе?

– Может! – и я сам офигел от того, как ответил. И он на меня глаза выпятил. Секундная дуэль, и он вдруг сказал:

– Бутерброды гони!

– А волшебное слово?

– Придурок! – и он, оттолкнувшись от меня, побежал к театру.

– Не то-о-о, – кричу вслед. – Другое слово!

Пришлось догонять его уже в театре. И там сразу на репетицию, сначала к Домне Казимировне. Меня раздражает, что сначала мы долго мычим, урчим, пфыкаем. Вообще смысла не вижу! Белобрысый Джекилл старательно рот открывает, артикулирует, всё выполняет в полную силу. И на, милый, конфетку! Домна Казимировна потрепала Гелю по щеке и спросила, как он сегодня себя чувствует. Ага! Она тоже заметила! Умотался мальчик. Геля улыбнулся нашей гениальной старушке-фониатру и ответил, что лучше. Нифига не лучше! Я-то вижу, что круги под глазами глубже, скулы жёстче, губы синее. Скормлю ему бутеры, а то на танце бросит меня оземь так, что рассыплюсь по всей сцене, не соберёшь!

Потом Геля вспоминал свой соляк, что вчера репетировал. Много низких регистров. Но у Джекилла всё нормально и со слухом, и с голосом. Исполняет с листа, обещает учить наизусть. Только после этого мы разбираем наш номер. Он начинает, я продолжаю – контрдуэт. Нужно тон в тон, как будто один человек поёт, но с разными интонациями: поучительными – у него, ехидными и издевательскими – у меня. Нам было велено тянуть «ми-мо», целясь друг в друга, интонируя в поисках совпадения. Только как совпали, начали партию. Домна радуется, говорит, что я «отличный ублюдок», хотя пару раз останавливала и непедагогично кричала мне, чтобы я «уходил с горла». Слов в этом номере немного, да и те повторяются, циркулируют по стержневой мелодии. Поэтому мы выучили всё слёту. Домна мучила нас больше часа, однако время осталось. Нас заставили петь в движении, друг на друга, уходя в пиано. Что-то Джекилл какой-то не философствующий, не добренький. Израненный борьбой «с самим собой» – да! Усталый – тоже да! Но ещё агрессивный и раздражённый. Это я! Я знаю, это я его довёл… И после репетиции я даже поймал себя на мысли: откуда во мне такое злорадство? Надо оставить его в покое, ведь у меня отличная роль, зачем я лезу к этому ангелу? Но стоило нам поменяться с девчонками местом репетиции (Ленка и Мона пришли свои партии репетировать, а мы пошли танцевать, на петлях виснуть), стоило Монке утащить Гелю в угол во время этих переходных манёвров и что-то шептать ему на ухо, стоило мне во время переодевания заметить чёртовы засосы на его груди – всё по-новой: достану, не уйдёшь, бесишь!

Но бутерброды я ему всё равно скормил. Подошёл к нему в раздевалке, трагически удерживая пакетик с бутиками, как череп «бедного Йорика», и, патетически устремив взгляд мимо его дурацких глаз, сказал:

– На!

– У меня нет для тебя волшебных словов!

– Жри, а то ещё грохнешь меня, дистрофик. – И всучил ему пакет в руки.

Геля сел по-турецки и сосредоточенно, жадно, спешно стал поедать бутерброды, облизывая пальцы. Мальчик-звезда, блядь… Надо завтра ещё сделать.

Мой корм для ангела, видимо, возымел толк. Меня сегодня не уронили. Но, блин, как он танцует! У него каждое движение – мера и точность, все повороты и прыжки вовремя, в такт. Я же вижу, что все на него ориентируются, поглядывают, сверяются. А он щадит партнёров, я бы выше ногу вскинул, я бы резче оборот сделал, я бы круче выгнул спину, а потом бы ещё на полупальцах в стойке замер, актуализируя позу. А он вместе со всеми, один орган в большом организме, пусть и самый важный. Он – сердце нашего танца, его ритм – наш ритм, если он сбивается, то все хватаются за левую сторону груди, если он солирует, то все замирают… И я завидую. Завидую и любуюсь. Мне надо быть таким же, как он, но он сердце – а я воспалённые нервы. Прокруты на петлях-виселицах у нас получаются практически идеально, синхронно. Марис сказал, что на задней линии будут две разновеликих высоты. На одной будет Полинка, на другой – я. Это усложнит общее действо, но мне сказали, что я справлюсь (я с гордостью покосился на Гелю).

Прогоняли номер увертюры несколько раз. А потом ещё сидели и смотрели, как Вольдемар-Аттерсон и Геля-Джекилл репетируют начало, когда Геля объясняет другу, что отправился в больницу к безумному отцу. Потом всех отправили по домам, оставили только опять Гелю и Мону. Им нужно было поставить пару движений, когда проститутка уводит Генри Джекилла, типа они уже начинают чуть ли не сексом заниматься. Движений мало, всё из разряда модерн, с закидыванием ног на бедного ангела, с поддержками. Я смотрел уже переодевшись, сквозь портьеры входов зрительного зала. Бесит меня эта Мона, обхватывает ему голову, тормошит длинные волосы, как своё. Они щека к щеке, без рук, шаг танго выпечатывают, потом Геля Монку в высокую поддержку за бёдра отжимает. А она возьми да разогнись раньше, до того, как он зафиксировал суставом выпрямление. Конечно, он не удержал! Так ведь и роняет её не от себя, а на себя, чтобы девушка не покалечилась. Она, блядь, лежит на нём, миленько ржёт, ещё и в лобик его чмокает. Коза! Геля ей ни слова не сказал, ангел просто! А ведь она виновата. Встали и ещё раза три прогнали. Только после этого они пошли переодеваться.

Сегодня я провожу его до дома, время есть. Но буду хитрее, буду тенью, материализоваться не стану, останусь Хайдом. Для этого жду его у метро, так как точно знаю, что он туда направится. У станции узрел, как Геля провожал Монку, она где-то рядом живёт, на автобусе приезжает. Она его по плечикам поглаживает, светится вся, когда к нему в лицо заглядывает. А он? А он вежлив. Посадил её в автобус, махнул вслед и отправился вниз, underground. Оглядывается. Ха-ха! Не видит меня, я же тень! Сажусь в соседний вагон, не вижу его до пересадки, потом на переходе на его ветку обгоняю его практически нагло, обходя столбы. А он оглядывается. Не туда смотришь, ангелок! Я впереди тебя, а не позади! И на следующий поезд сажусь в первый вагон, а не в последний – так, чтобы выйти раньше и оказаться наверху, заняв более удобную диспозицию.