Текст книги "Перекрёстки (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Внимательнее, не торопись, плавнее, нежнее надо, всё хорошо, хорошо… – как будто и не замечал огрехов, да ещё и чуть сжимал иногда ногу Санину.

В конце положенного часа Тоша мило улыбнулся подавленному и возбуждённому одновременно ученику, похлопал ресницами и отправился встречать нового курсанта – какого-то парня в кожаных штанах, который нагло курил под табличкой «Не курить!». Саня ещё несколько секунд оставил себе «на отдышаться» и незаметно покинул территорию автошколы. А нужно было идти к куратору группы и требовать замены инструктора! Он не пошёл. Он сел в автобус и весь путь терзался. Получалось, что проблемы с женой после года совместной жизни не случайны. И дело вовсе не в её характере и уж тем более не в каких-то мифических килограммах, которые она набрала. Он просто её не хотел. А тут кудрявый инструктор взялся за коленку – сразу взыграло. Нормальный мужик на автомате бы среагировал, а не рефлексировал: задумано так или кудряшка не ведает, что творит? И отреагировал бы однозначно. Так то нормальный…

Дома Ксюха восприняла его подавленность за загадочность, на ужин вдруг запекла грудинку в апельсинах, зажгла свечку в виде сердечка – разжигала в муже нетерпеливость. Удавалось плохо, но Саня подыгрывал как мог, в постели вдруг стал фантазировать, как кудрявый Тоша попытался соблазнить парня в коже. И как ему не удалось смутить своими ручками и ресничками этого клиента. Придуманный Саней персонаж (для образа хватило штанов и наглости курения), как только почуял ладонь на бедре, резко развернул машину, нарушая все инструкции, загнал её в какой-то пустынный двор-колодец, совсем не нежно заглушил мотор и рванул на себя голубоглазенького Тошу. Поцелуев Саня не представлял. Только то, как по-хозяйски этот парень облапал инструктора и заставил того взять в рот то, что выпирало из-под чёрной кожи штанов. Как выгнулся от сладкого спазма внизу живота, как самодовольно улыбался, поглаживая Тошины кудряшки и шею, как дерзко просигналил, нажав на гудок в самый пик, в самый подъём… Саня тоже дерзко прогудел, замирая над женой. И хотя Ксюша вроде и довольна осталась, на душе было хреново. Ведь он представлял не какую-нибудь послушную проститутку, а кудрявого инструктора с румянцем на щёчках после забав. А себя вместо парня в коже. Короче, терзания продолжались.

Проснулся потом ночью и до утра мучил себя. Анализировал своё поведение, свою тормознутую реакцию, думал, что будет делать, если и в следующий раз Тоша рискнёт распустить руки. Может, попробовать так, как тот наглец в фантазиях? Странно то, каким напридумывал этого парня Саня. Ведь не видел реального, тот стоял слишком далеко, запомнил только штаны, чёрные вихры, борзость. А в пылу страсти представлял конкретное лицо. Интересно, что стало с тем мальчишкой? Наверняка не смог никто подмять и сломать. Он боец. Несмотря на вызывающую ненормальность. Это ж надо, открыто заявлять, что он гей!

Саня время от времени вспоминал ту детскую историю на сборах. Того мальчишку из двухсотки. С какой высокомерностью и презрением он смотрел на пыхтения выдохшихся на кроссе допризывников, с какой лёгкостью он всех уделал на брусьях, с какой ненавистью он взглянул на Саню, когда тот, услышав стон, залез под кровать одноклассника Купченко и увидел там побитого героя военизированных игрищ. Он знал, что «того наглого пидора» побили, видел разукрашенные лица поборников чистоты мужской расы. Представлял, как остервенело и яростно защищался этот черноглазый наглец. Но такого итога Саня не ожидал увидеть – всё лицо в крови, один глаз прикрыт, выбит зуб. Но мальчишка крепился, даже сохранил свою презрительную полуулыбку. И всю дорогу, пока Саня пёр его на себе до медпункта, полуобморочно шутил:

– Брось меня, командир, не донесёшь! Брось, не дойдёшь…

Все разбирательства после и бессмысленные нападки на него виновных уже стёрлись в памяти. Лишь только то дерзкое лицо человека, который точно не рефлексировал мелкотравчато: «Гей – не гей… эге-гей…» Именно это лицо, только возмужавшее и умудрённое, Саня и представлял. Он тогда даже имени не узнал, хотя одноклассники потом упоминали о нём, что вроде он отомстил. Купченко и Мирзоев даже месяц не ходили в школу – как-то круто он с ними обошёлся.

Интересно, что с ним сейчас? Саня так и не уснул…

В следующий раз на вождении по городу всё было не так, как ожидалось фантазёру Элли. Его время перенесли на более позднее. Да ему ещё и пришлось ждать Антона, тот опаздывал. А когда прибежал и велел садиться в машину, то Саня его почти не узнал: никакой томности и ангелоподобия, румянец, как индикатор адреналина или похоти, играет на скулах, глаза горят, губы мокрые, движения торопливые. Прибежал, распорядился и опять куда-то умотал. А Саня сел в машину. Сидение было тёплым. Пахло мускусом и сексом. Показалось, что пахнет ещё и выделанной кожей. Игривый Тошин румянец, очевидно, объяснялся этим запахом. Может, даже резинка где валяется – такой явственный фон секса чувствовался в автомобиле. Саня автоматически посмотрел под ноги и увидел цепочку почти под ковриком. Он её вытащил и рассмотрел. Плоские звенья – слишком большие, чтобы быть женским браслетом. К застёжке ведёт планка, на которой буковки «Herman». Ушко у застёжки сломано. Ясно. Кто-то потерял. Нужно отдать Тоше.

Но к машине подошёл не Тоша. Давешний инструктор Николай Дмитриевич. Недоволен и даже зол.

– Сегодня я за Антона! – гавкнул Николай, как будто Саня был виноват в чём-то. И добавил, хлопая дверцей: – Развели детский сад, мудаки!

Инструктор был мрачен и суров, никаких «нежнее и внимательнее», никакой руки в знак успокоения. Зато Саня без единой ошибочки прокатал свой час. Уже дома понял, что браслет так и не отдал, так и оставил в кармане. На работе запаял сломанное ушко, да так, что сейчас и снять-то будет проблематично. Носил и не снимал. Ксюха фыркала, особенно когда узнала, что это не железяка, а золото: белое и красное. Считала, что «бриллианты только лучшие друзья девушек», у неё же нет такого, тогда и мужу зачем?

Потом он видел Тошу только издали, отъездил положенное с Николаем, получил права и сел в только купленную «тойоту». Саня уже даже успокоился по своему поводу: «Гей – не гей, эге-гей!» Почти успокоился. Только браслет напоминал о руке на коленке и о парне в кожаных штанах.

Интересно, как звали того парня?

========== ГЛАВА 3 ==========

Понедельничной планёрки боялись все, кроме Олимпиады Карловны. Она на «Перекрёстке» с тех времён, когда Герман Казацкий в жутко модных кожаных штанах явился устраиваться на работу. Она была свидетелем его диджейского взлёта в утреннем эфире, наблюдала, как он шёл по головам, не церемонясь с авторитетами, как, став выпускающим редактором, смело включал неформат, как первым в городе освоил подкаст и первоначально лично вёл этот Интернет-проект; удивлялась, как быстро он оброс барскими замашками, став сначала креативным директором, потом генеральным. За это время сменился весь штат сотрудников, кроме неё. Она была мудрее всех – не давала повода. Хотя особой любви и преданности к Казацкому не демонстрировала, считая его аморальным типом и неуравновешенным циником. В понедельник Герман выходил в вечерний эфир, в авторскую передачу «Тяжёлый понедельник», – забросить микрофон и окончательно переродиться в менеджера он не хотел. Держал себя в форме. Тем более что передача была рейтинговой, в ней переплеталась музыкальная аналитика с околополитическими сплетнями, всё это сдабривалось хардовой музыкой и общением со слушателями вживую. В конце недели была ещё «Лёгкая пятница», но она шла в записи. Эфир же – дело нервное и ответственное, поэтому Казацкий искрил от напряжения.

– …не наблюдаю мобильное приложение на главной странице сайта! Мы же договаривались! Более того, не нашёл версии для Android. Где? Или свистели, когда отчитывались?

– Так мы уже…

– Завтра с утра зайду на сайт. И ещё, там до сих пор висит фотография Давыдовой. Мы с ней попрощались уже как три недели! Вы не заметили? Так, – Герман не давал времени оправдываться или спорить, – госпожа Цветкова, что за проект нашего участия на летнем фестивале вы представили? Вы не перепутали? Это взрослый праздник! Там наши конкуренты жопу рвут от креативности! А у вас? Привлеките Марка, к вечеру должны быть новые предложения. Новые! А не засаленная анимация с турецкого берега. Тамара, ко мне вчерашних шутников в эфире, займёмся практикой словообразования. Жду их в одиннадцать.

– Так у них выходной сегодня…

– А вчера у всей страны был выходной и все слышали это позорище! У всей страны мозги́, а у них, видите ли, мо́зги! Да и песня премьерная была, мягко говоря, не первой свежести. Если заявляете премьеру, то позаботьтесь, чтобы она таковой была. А эта композиция из каждого утюга играет. Матвей, херим тему акции, подыщи, кому помогать внутри страны, это я так решил! Без вариантов. Ищи, думай. Времени мало. Иван, а что это за чудесная бумажка от технического отдела? Вы в аппаратной решили всё выкинуть и облицевать стены янтарными панелями? А передатчики заказать в «Де Бирс»? Вы с Олимпиадой Карловной согласовывали такие планы? – Бухгалтер – единственная, кого Герман называл по имени-отчеству.

– Они согласовывали, – ответила Олимпиада Карловна, пока рыба-техник внемую рыпала ртом. – Новый инженер, Александр, говорит, что надо менять, а то в какой-то прекрасный момент жахнет эфир.

– И что? На эту «янтарную комнату» есть средства? Или Александр знает, где их добыть?

– Средств нет. У нас не запланировано на этот год. Разве что отказаться от пары проектов – например, от этих чилийских перцев… – Герман даже несколько задохнулся, с Red Hot Chili Peppers он вёл переговоры лично, это было делом чести – обойти конкурентов и стать промоутерским голосом их тура.

– Так. Олимпиада Карловна. Скорее, я от Александра с его бумажкой откажусь, чем от перцев.

– Но он прав, – вздохнул Коротич, – жахнет – и никакие перцы не помогут. Саня сказал, что кое-что он перемонтирует, мы ему Диму от программистов выделим на помощь. Но вот ресивер и антенну надо менять, да и кабелей нет правильных…

– С ними, с правильными, непросто… Я подумаю. Так, все свободны! Олимпиада Карловна, Иван, останьтесь…

Всех сдуло. Коротич и бухгалтерша в палантине пересели ближе.

– Этот Александр – тот самый техник из «Телесистем», о котором Никитенко говорил? – Коротич кивнул. – Вы, Олимпиада Карловна, общались с ним?

– Общалась. Хороший. И, по-видимому, он прав. Даже я, не инженер совсем, и то состыковала, что непорядок. Поэтому эфир трещит.

– Вы хотите сказать, что я недоумок, один очевидного не понимаю? – вскипел Казацкий. – Но «пепперов» мы ждали столько лет! У них новый альбом, они легенда! А ваш техник… Шурик! Что важнее – ресивер или антенна?

– Всё важнее.

– Кабеля и передатчик тоже!

– Чёрт. Покумекайте, Олимпиада Карловна, вы же волшебница… Но проекты надо оставить. И рекламное время не увеличивать. Порешайте… И я поскребу по сусекам… Ладно, идите. Сейчас Тамара со своими идиотами ещё придёт…

Уже уходя, Олимпиада Карловна вдруг совсем неуместно спросила шефа:

– Герман, всё хотела вас спросить. Этот браслет у вас на руке… На заказ сделан? Специально с вашим именем?

Герман удивлённо взглянул на бухгалтершу и на браслет.

– Да, конечно. Эксклюзив, можно сказать… А что?

– Да нет… ничего. – Олимпиада Карловна и Коротич переглянулись.

Когда подчинённые вышли, Казацкий ещё раз рассмотрел браслет. Что это он их так заинтересовал? Столько лет не спрашивали, а тут на тебе! Этот браслет ему подарил дед на совершеннолетие. Дед, Герман Евграфович, был ювелиром и ваял цепочку сам. Впрочем, не эту… Оригинальную он бездарно профукал, да чего уж там – проебал. Где-то обронил, даже не заметил. Скорее всего, в автошколе. Больно уж резво они с Антоном развлекались. Причём тогда инициатором был Тоша, что из рода пупсов. Уже потом Герман выяснил, что Тоша разругался вдрызг со своей первой любовью, каким-то качком из тренажёрки. И на него напала жажда кроличьей мести – вот он и распустил ручки. Но Герман был не из стыдливых, понимал всё с полунамёка, тем более когда намёки – это неприкрытое домогательство. Завернул во двор и нашёл для рук и рта пупса с золотыми кудрями более приятное применение. Они потом ещё встречались пару месяцев: вместо положенных часов по городу – часы в тёмных закоулках. Экономия бензина и нервов. Позже Тоша помог освоить вождение Катэ – правда, без произвольной программы.

Как только Герман понял, что браслет потерялся, он исследовал каждый сантиметр «лады» экзаменатора, в которой и случилось первое страстное безобразие. Но подарка не нашёл. Знал, что дед, которому за девяносто, при ясном уме и будет спрашивать, беспокоиться, огорчаться. Тогда он и заказал дубликат. Благо были фотографии браслета. Мастер Йонас – ученик деда, которому тоже уже сто лет в обед, – вступил в сговор и выполнил работу. И вот браслет с надписью «Herman» у благодарного внука на запястье, дед ничего не заметил. Герман сросся с этим браслетом, снимал редко, только однажды оставлял у чужого человека. И то – для чистки. И то – у Самира. Тот сам был увешан цепочками и пирсингом в самых неожиданных местах, поэтому оценил браслетик. Сказал тогда, что видел похожий…

Герман тряхнул головой, прогоняя образы златокудрого Антона и брутального Самира. Нужно заняться вечерним эфиром. Казацкий был консервативен и мнителен в вопросах своей профессии: разрабатывал план, писал скетчи и связки на бумаге. В подобных записках разобраться мог только он сам: стрелочки, подчёркивания, неведомые сокращения, зарисовки, текст ужасным почерком доктора-психиатра. Герман достал из верхнего ящика стола свой талисман – смешную шариковую ручку. Когда-то она была на верёвочке. Ручка уже, можно сказать, древняя – на кончике головка плейбойного кролика, одно ушко с надколом. На бочке ручки надпись: «Элке с любовью!» Всякий раз, беря ручку, он думал: «Кто такая Элка? Спасибо ей». Ибо он никогда её не видел, ручка оказалась у него ещё в студенческие годы. На втором курсе.

Была такая забава – ездить «на картошку». Полугосударственные сельхозугодия ещё влачили какое-никакое существование и ежегодно собирали перво-и второкурсников на работы. Почти две недели жили студенты в бараках: днём уныло собирали картофель до скрипа в пальцах, ночью танцевали, пели под гитару и бухали местную «Клюковку». Журфак тоже не миновала сия участь. Но в тот год почему-то первокурсников услали куда-то в Тмутаракань, и ближайшие братья-студенты в деревне Зуевка, что в двадцати километрах от них, – это радиофак их же универа. Радио – так радио… было решено ехать – устраивать «посвящение». До своих первашей слишком далеко, зато эти поблизости. Герман Казацкий – главный сценарист и организатор. Никто рядом не стоял. Он тогда и выглядел харизматично: носил дерзкий ирокез, гвоздь в ухе…

Прибыли в Зуевку к ночи. Десять бравых журфаковцев в вонючей «газели». В комнатке куратора – молодого длинноносого аспиранта-надсмотрщика Жоржика (в миру Георгия Лавровича) – штаб. Здесь потихоньку, пока перваши радиофака укладываются дрыхнуть, обговаривались детали мероприятия… В комнатушке у Жоржика жара от печки-буржуйки, на ободранном письменном столе, невесть откуда взявшемся, «Клюковка» и солёная капуста в эмалированной бадейке. Сам Жоржик, глупо хихикая, наклюкался уже скоренько, настолько, что кемарил полулёжа на своём ложе. Как и в общих комнатах, у препода двухъярусная кровать. Внизу – довольный Жоржик, наверху ещё кто-то.

Этот «кто-то» был болен. Студент. У которого вдруг температура: врачи приезжали, что-то вкололи и велели парня завтра везти домой. Студента перенесли в комнатку куратора, чтобы не беспокоить. И тот в беспамятстве лежал бревном на верхотуре. Этот болезный смущал Германа. Он постоянно пытался скинуть одеяло. Девчонки-однокурсницы заботливо поправляли.

– Хорошенький комарик, остроносенький, – жалостливо констатировала веселушка Наталья, в очередной раз прикрывающая наготу студента. – А после огненного испытания давайте сразу водяное! Наливай, Герыч!

Герыч наливал и всё косился наверх. Насколько «хорошенький» этот студент, он не мог судить, парнишка являл ему только свой русоволосый затылок. Зато тело… Парень отбрасывал плед и предъявлял нервному свидетелю бледную кожу, стройные ноги, довольно-таки широкие плечи, чёрные хлипкие трусы и правильный, притягательный изгиб позвоночника. Или свешивалась рука. Пальцы длинные, на запястье красная нитка, на плече царапина, от локтевого сгиба к кисти устремилась вена – силовые нагрузки не чужды этому субъекту в чёрных плавках. Герману хотелось самому поправить одеяло и погладить предплечье, почувствовав упругость твёрдых мышц и жар болезни.

Тогда Герману и понадобилась ручка. Его собственная вдруг отказала. На кровати и висел этот чёрный Элкин кролик. Он взял ручку на время. В блокнотике расписал все этапы посвящения и текст клятвы для первашей. Да так и оставил ручку висеть на шее.

Потом было само мероприятие. С побудкой в четыре утра, с костром, с обливаниями, со смешными состязаниями – Герман был против откровенных издевательств, он за интеллигентный юмор. Посвящение удалось на славу! Никто не был обижен, студенты устроили дикие пляски после объявления о том, что завтра картофель их поджидает только после обеда. Вдруг откуда ни возьмись в небывалых объёмах обнаружилась «Клюковка». Всеобщая попойка, припасённые сухие баранки, песни Визбора и Цоя, несмешные истории под общую истерическую икоту, совместный хоровод под зомбический Cranberries, забытый сон, признания, обжималки с малочисленными девицами, несдерживаемый мат – отличное мероприятие, хотя и начиналось с агрессии и неожиданной побудки.

Герман сразу выделил среди студентов радиофака своего: «Рыбак рыбака…» Некий Гаврил. Гаврюша по-простому. Длинноволосый эльф, постоянно облизывающий губы. Перепрыгивая через огонь, проходя вслепую через лабиринт, выискивая в холодной грязной жиже монетку, эльф по-девчоночьи повизгивал. Во время клятвы почти вплотную стоял к Герману и бросился его обнимать по окончании. А потом и вовсе не отходил: смотрел как на бога, поддерживал за локоток, прижимался под «Группу крови на рукаве». Герман справедливо рассудил: почему бы и нет? Тем более что под утро уже мало кто отражал действительность: умаялись, упились, эмоциями перенасытились.

Герман совершенно не скрываясь лапал Гаврюшу, мял задницу, лил какой-то бред ему в уши… Потащил в кусты. Но, во-первых, там было очень сыро и неудобно – хвоя и трава противно отвлекали от удовольствия. Во-вторых, их вспугнули – Гаврюшины однокурсники решили покурить траву в траве. Герман потащил податливого мальчика в барак, но не в общие же комнаты. К Жоржику! Там письменный стол, капуста, тепло и сухо, даже защёлка на двери есть. Длинноносый аспирант дрых в той же позе, в которой его оставили часа четыре назад. Болезный студент со второго этажа скинул с себя одеяло на пол, а сам лежал на животе, уткнувшись в подушку. Ещё подумалось: «Как он дышит? И дышит ли?»

Но анализировать Гаврюша не дал. Заткнул его рот (да и разум тоже) поцелуем, мучил губы, вытягивал страсть. Хотя при чём тут поцелуи? Герман любил без прелюдий: сначала до твёрдости во рту любовника, потом нагнуть и разрядиться до остатка. Его бесили все эти нежности поцелуйные, порнографические игры с сосками, щекотка языком, покусывание кожи на животе, абсолютно бессмысленные засосы на шее. Не возбуждало. Если партнёр – субтильный котик, то тогда будоражит только власть в руках, чужая горячая кожа на ладонях, мягкость ягодиц и жалостливое удовлетворённое скуление пассива. Если партнёр – зверь посильнее и похаризматичнее, да ещё и такой же универсал, как и он сам, то хотелось жёсткости, хищного рычания, укусов, желательно на спине, хотелось побороться за верхнюю позицию и иногда искромётно проиграть. Но второй вариант – скорее, мечты. Пока он не встречал посильнее.

Пока послушный Гаврюша умело причмокивал в паху, Герман осознал, что рассматривает полуголого студента, и даже подумал, что это белое тело возбуждает больше, чем горячий рот эльфа. Почему-то казалось, что больной был бы тем самым вариантом номер два. Он притягивал именно тем, что это тело не получить, этого рта не ощутить и этот вариант не проверить. Только в фантазиях. Герман и погрузился в фантазии: не Гаврюшу трахал, а этого парня с красивыми руками. И даже казалось, что парень вдруг повернулся, приподнялся, смотрит… отзывается, меняется с Гаврюшей местами. Изгибается в позвоночнике, скалится от боли, матерится сквозь зубы. От этого оргазм получился затяжным и сладким. Но фантазии остались фантазиями. На столе расслабленно лежал эльф, а болезный студент вообще повернулся спиной и обхватил себя руками. Показалось, что его трясёт…

Герман чмокнул своего партнёра в шейку, обтёр член вафельным полотенцем, очевидно Жоржиковым (вот будет тому сюрприз), натянул штаны, заправился. Поднял с пола одеяло. Пощупал студента, так и есть: он горит – видимо, опять поднимается температура. Не сдержался – провёл по бедру, по спине, запустил пальцы в волосы. Надо кого-нибудь позвать? Девчонок? Они знают, как помочь при лихорадке… Накрыл больного одеялом.

– Это Сашка, – прошептал разморённый Гаврил, продолжая голым возлегать на столе среди капусты и пустых стаканов. Может, он какое-то другое имя назвал, но что-то простое: Саша, Лёша, Андрюша, Серёжа… – У него, походу, воспаление лёгких. Его увезут завтра… Сегодня, вернее. Давай ещё разочек?

– Он горячущий, ему бы помочь… – Герман игнорировал секс-призыв.

– Чем помочь-то? У нас только йод, левомицетин от дизентерии и но-шпа. Даже «Клюковки» нет, чтоб обтереть его… Выжрали.

В этом месте, как бы подтверждая слова Гаврюши, прогудел Жоржик с нижнего плацкартного места. Эльф подпрыгнул со стола и стал судорожно одеваться, видимо осознав, что аспирант у них что-то преподавать будет… Мало ли. Вдруг аукнется. Посвящение завершилось теперь окончательно.

Уже через три часа журфаковцы растолкали своего шофёра и погнали в свою деревню, к своему картофелю. Только когда Герман снял толстовку, собираясь нырнуть на свои нары и поспать, он обнаружил, что смешная ручка-кролик с надписью «Элке с любовью!» так и висит на его шее. И хотя ручка принадлежала явно какой-то Элке, а не Жоржику, не Гаврюше и не студенту Сашке-Лёшке-Андрюшке, Герман ассоциировал кролика с той белой спиной и чёрными трусами, которые заводили его больше, чем похотливый Гаврюша.

А потом так случилось, что свой первый репортаж он написал этим кроликом. Так произошло, что блестящий курсовой проект, благодаря которому он оказался на радио, он тоже писал этой ручкой… И много других удачных текстов и записок. Герман ручку называл Элкой и считал её своей удачей, своим талисманом. Даже серьёзные контракты ею визировал, а не позолоченным «Паркером», что для понта красовался на рабочем столе. Такой вот кролик Элка.

Герман, рассматривающий серьёзную мордочку кролика, вдруг подумал, что слишком часто он стал ворошить прошлое. Да ещё и с неприятным чувством то ли вины, то ли какого-то упущения, потерянного шанса. Не иначе возраст. Глядишь, он так и итоги начнёт подводить…

От таких дум его спасла Мари – чернокожая уроженка Архангельска, дитя института Патриса Лумумбы. Она принесла на подпись кучу приказов и пару договоров. Всё подписал, не читая, кроме договора по рекламе с популярной сетью фаст-фуда… Вызвал Люсю, чтобы задать пару вопросов о цене этого контракта. Позвонил по просьбе Мари и, соответственно, редактора Кравченко известному композитору, который ждал, что для интервью его пригласит сам директор, а не «шестёрки»-репортёры… Отчехвостив провинившихся вчера ведущих, Герман занялся вечерним эфиром. Элка не подвела и в этот раз: он придумал, как ему казалось, новые темы для интерактива, подыскал «гарики» для подводок к политическим новостям, просмотрел готовый плей-лист для «Тяжёлого понедельника», вычеркнул, вписал, побеседовал со своим репортёром Серёгой, надиктовал ему новые вопросы для интервью… В общем, работа закипела и воспоминания растворились в ритме будней.

В обеденный перерыв у Германа деловая встреча, не сулившая никаких выгод – только головную боль. В мэрии собирали независимые и зависимые СМИ для нудного впаривания им очевидных глупостей и лукавых призывов освещать предстоящие выборы честно, но не слишком. Казацкий давно смирился с этой частью его нынешнего статуса – никуда не денешься от этих политических реверансов и имитации бурной деятельности. Настойчивые пожелания власти он выполнял процентов на двадцать, но умело обходил недовольства, пользуясь непрофессионализмом политиков, словесной журналистской акробатикой, обаятельно самоуверенной улыбкой.

Отправляясь в мэрию, он зашёл за Кравченко в редакторскую. Послушал эфир – не трещит, звук вроде хороший… В коридоре почуял запах горелой резины. Запах доносился из аппаратной. Герман заглянул в открытое помещение.

На полу спиной к выходу сидел мужчина. На голове тёмная трикотажная шапочка-чулок, или как её ещё называют – «гондонка». Из-под футболки на шею вьётся рисунок тату, подробности не разглядеть. Мужчина паял, отсюда и запах.

– Эй! – позвал Герман.

Мужчина не реагировал. Казацкий понял, что тот в наушниках – видимо, слушает музыку. Решил не отвлекать. Понятно же, что это тот самый новый сменный техник, который потребовал заменить буквально всё. Зовут Александр. Наверняка он сегодня подмахнул приказ о его зачислении в штат, надо было хоть фамилию посмотреть…

Герман, пользуясь незамеченностью, рассматривал спину Александра. Широкая, настоящая, крепкая. Вдоль позвоночника мокрое пятно пота, как рисунок Роршаха – в аппаратной очень душно. И руки у техника красивые, хотя видна полностью только одна – рельеф, выпуклая вена от локтевого сгиба, пальцы длинные, на одном из них обручальное кольцо. На запястье что-то типа широкой резинки, к которой прилажена маленькая отвёртка, щипцы, что-то ещё… Очевидно, этот Александр всё-таки мастер.

«В субботу пойду в бордель, выцеплю там Дитмара, попробую ещё раз, – вдруг подумал Герман, любуясь мужской спиной и шеей. – А в аппаратную не надо бы заходить. Соблазнять натуралов в собственной конторе – моветон даже для меня». Дитмар – явно актив, был самым брутальным и маскулинным среди проституток-любителей «Аль Перчино», обычно Герман ему только улыбался. Связь была лишь однажды. Давно. Новый год, маски, алкоголь, похуизм, светло-каштановые глаза…

– Герман, я готов! – крикнули со стороны лестницы. Это Кравченко ждал его, чтобы ехать в мэрию.

– В путь! – Казацкий решительно направился навстречу редактору, так и не познакомившись с новым техником. Он залез в карман пиджака за телефоном и нащупал пластиковую ручку с кроличьей головкой. Чёрт, забыл убрать в стол…

Интересно, кто такая Элка?

========== ГЛАВА 4 ==========

Саня раньше не слушал радио «Перекрёсток» – знал, что на нём много болтовни, привык к чисто музыкальному формату. Но сегодня с утра до вечера сидел на их волне. Его ухо, как шумоуловитель, вслушивалось в качество низов, считывало любой сип и треск, определяло скачки громкости. Слушал и фирменный «Тяжёлый понедельник». Не ожидал. Что даже несколько раз хмыкнет над тонким юмором, который явно направлен был против официоза «ура-политики». Что голос у его нынешнего директора приятный, бархатный, лексика лёгкая и демократичная для такого сноба на «мазератти». Что музыка покатила в жилу. Что захотелось дослушать. Хотя качество звука таки Саню не устроило. Надо менять их архаичные передатчики. Дело в них: звук песочат, низы не берут.

Домой не торопился. Знал, что у Витальки сегодня какой-то съём намечался, мешать не хотелось. Особенно после того раза. Саня припёрся в самый разгар ужина при снулой розочке в бутылке, подкат уже практически случился, голос Горохова стал елейный, масляный, лицо такое умное и серьёзное… А тут дружок… Всего лишь хотел из холодильника пиво и колбасу взять, чтобы мирно в своей комнате переварить день и пищу. Но на дамочку статный друг ухажёра произвёл сильное впечатление, и всё здание соблазна, ювелирно выстраиваемое Виталькой, рухнуло в одночасье. «А оставайтесь с нами! Виталя, достань ещё бокальчик! Какая у вас родинка выразительная… Нет-нет, мы не хотим, чтобы вы уходили! Нисколечко не мешаете! Скажи, Виталя, скажи, чтобы остался!..» В общем, уже скоро подвыпивший и оскорблённый Виталя сказал в сердцах:

– Марина! Да он голубой! Просто пидор! Ему колбаса гора-а-аздо интереснее, чем ты!

Горохов, конечно, получил в челюсть за несанкционированное разоблачение. Марина пронзительно завизжала, потом расстроенно зарыдала – рыбка сорвалась с крючка. Даже не дала себя проводить. Саня с Виталей примирились этим же вечером, допили заготовленный напиток соблазнения, но впредь друг предупреждал о приходе женщин, опасаясь, что вновь избранница поведётся на жёлтые глаза, сильные руки и татуировку на шее.

Виталя и сам не сразу принял каминг-аут однокурсника. Когда пригласил его снимать жильё вместе, всё сокрушался, что такая красивая пара, как Сашка с Ксюхой, разбежалась, что детей не наплодили, что разошлись нецивилизованно. Сокрушался месяца три. Пока эта самая Ксюха не повстречалась ему в супермаркете.

Горохов вернулся из магазина с бутылкой водки, забыв купить всё остальное.

– Это правда? – спросил он, ввалившись в Санину комнатёнку, открывая водку и тут же хлебая.

– Что?

– Что мне Ксюха сказала. Про тебя и про этого араба, мать вашу!

– Хм… Правда.

– Ёбана дивизия! – И к водке, как конь на водопое. – Это ж пидорасня! Как так? Если лучший друг пидорас, то я-то кто?

– Я съеду завтра. Чтоб ты так не переживал.

– Да ебись всё конём! – подытожил разговор Виталя и хлопнул дверью.

На следующий день после работы Сашка стал собирать вещички, как и обещал. Но Горохов прервал это мероприятие. Пришёл в комнату с табуреткой, уселся, на соседа не смотрит:

– Рассказывай.

– Что тебе рассказывать?

– Как так произошло? Ты же нормальный был мужик!

– Ненормальный, Виталь. Всегда был ненормальный. Ни в школе, ни в институте не тянуло меня к девчонкам.

– А Ксюха? С ней-то еблись? Или только тёрлись?

– Ксюша, ты же сам помнишь, взяла нашу судьбу в свои руки. С первого курса меня опекала. Мне казалось, что вроде у нас любовь. Да и правильно всё должно было быть. Пришло время жениться – женился. Конечно, я виноват перед ней. Нужно было сказать всё «до».

– Бля! Так ты до свадьбы уже с кем-то э-е-э… ну… поебень эта?