Текст книги "Перекрёстки (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Нет. Но я ведь знаю себя… – Саня вспомнил ту картинку в болезненном бреду, на картошке, когда на столе какой-то красавец с ирокезом на башке трахал нежного Гаврюшу, но смотрел на него, и лицо такое знакомое… Этот полуобморочный эпизод спасал его всякий раз, когда требовалось доставить Ксюхе удовольствие. Он представлял себя то Гаврюшей, то этим парнем с ирокезом.

– Всё равно! Раз можешь с бабами, то какого хуя выдал себя? Сидел бы ровно. Чо уж? Удержаться не смог?

– А я и сидел ровно пять лет. Ты на одной дрочке пять лет сможешь?

– Ну-у-у…

– Вот и я не смог. Да и Ксюха не могла, ей хотелось секса и детей. А мне не хотелось этого – с ней… Одно мучение. Мы бы всё равно разошлись, даже без Самира.

– Грёбаный араб!

– Ладно. Я сейчас свалю.

– Куда ты свалишь? К арабу этому ебучему? Или в машине жить опять? Не надо никуда валить. – И через паузу: – А у тебя на всех мужиков встаёт? Или только выборочно?

– А у тебя на всех баб?

– Ну так-то да… Далеко не на всех, – вздохнул Горохов о чём-то о своём. Так Саня и остался в квартире. Разговоры, а тем более недоразумения на этой основе случались очень редко. Да и Элли повода не давал, даже вон… баб мог запросто увести, а сидел на работе, пережидал Виталькины бенефисы.

Саня переделал уже всё, что запланировал. Помощь некоего Димки, рукастого парня из айтишников, пока не понадобилась. На радио «Перекрёсток» давно звучал музыкальный релакс, звук шёл сносный, и Саня пошёл покурить. Ускорился, как только понял, что главный направился на выход. Узнал его по голосу:

– Мари, завтра буду только к двум. Перенеси оперативку по рекламе. Ты с детсадом определилась? Помощь нужна? – Заботливый шеф спускался с третьего этажа. Саня подумал, что пока, в общем-то, не видел легендарного тяжёлого характера. Юркнул в пустую курилку. Господин Казацкий прошёл вниз.

Элли затянулся впервые за день. Показалось, что страшно устал: в позе «зю» паял, перебирал, чистил и ещё работы море. Часок постоит, потом медленно до магазина, там походит, полупает глазами. Глядишь, и будет часов десять, тогда можно и домой – к этому времени дамы либо уже сдавались, либо набирались. Саня опёрся на широкий, фигурно прожжённый подоконник, на котором чопорно блестела хрустальная пепельница – артефакт эпохи застоя, не иначе. Выглянул в окошко, что выходило на центральный вход. Так и есть: синяя «мазератти» нагло занимала место на половинке пешеходного тротуара. Из парадного выбежал шеф. Сегодня в чёрном костюме. Он уже почти сел в авто, как вдруг что-то его отвлекло. Казацкий торопливо двинулся в сторону, протягивая руку, видимо, кому-то навстречу. Выражения лица шефа не разглядеть, только тёмная макушка.

Саня вытянулся, скосил глаза, чтобы увидеть, кого встретил директор. И тут же отпрянул от грязного оконного стекла. Его он узнал бы с любого ракурса! Несмотря на прохладу и ветер, он в чёрной майке, обе руки густо татуированы до самых пальцев ориентальной вязью, на запястьях цепочки, браслеты, ремешки, угольно-чёрные короткие волосы, неистребимая щетина, извечно в штанах цвета хаки на кривоватых ногах… А сейчас тонкие усики, которые делали его ещё восточнее, ещё лукавее и опаснее. Самир. Стоит вспомнить о дьяволе, как он появляется.

Господин Казацкий похлопал Самира по плечу, что-то ему экспрессивно сказал, руку с плеча не убирал. Самир отвечал, кивал, показывал куда-то в сторону стоянки, улыбался, хмурился. Саня с удивлением следил за разговором этих двух – получалось, что они знакомы, причём близко. Самир бы никому не позволил так поглаживать себя, не разрешил бы схватиться за запястье и даже слегка толкнуть на себя… Араб задрал голову, рассматривая фасад их центра, – Саня тут же отпрянул. Не хватало ещё, чтобы он его увидел!

Через несколько секунд он вновь выглянул в окно. Двое всё ещё стояли и о чём-то говорили. Видно было только Самира – видно плохо, да ещё и зрение как бы не соколиное. Но даже отсюда Саня улавливал, что его бывший расстроен, что он говорит Казацкому «нет», а тот, очевидно, раздражается. Потом Самир махнул рукой и пошёл прочь. Теперешний шеф постоял немного, провожая его взглядом, направился к «мазератти», но не уехал сразу – вытащил сигарету и, прислонившись к сияющему боку выпендрёжного итальянца, закурил. Диковинно, щелчком пальца сбивал пепел с сигареты. Закурил ещё одну… Распереживался, видать!

Минут через семь он всё-таки уехал, а вторую сигарету вытащил уже Саня. Сцена, которую он наблюдал со своего райка, разбудила в нём неприятные воспоминания. Хотя вроде бы Самир даже любил его, или Сане так казалось? Чёрта с два разберёшь этих восточных людей!

Кому пришло в голову делать тату? Никитенко. У него всегда какие-то идеи вьются в башке. Решено было по пьяни. Назначено время, выбран салон, и даже произведена запись. А пришёл на экзекуцию только Элли. Хотя пришёл вовсе не из-за горячего желания украсить себя чем-нибудь брутальным, а потому что домой идти не хотелось. Совсем. Ксюха опять заведёт свою бензопилу.

Саня потоптался около салона «Махаон» – своих не дождался, решил зайти. Унылая девушка на рецепции вызвала мастера, и из недр «Махаона» вышел этот арабский принц – почему-то в золотистых шароварах и с голым торсом, руки, как в рукавах, расписаны. Возможно, это была часть имиджа заведения, который был заточен под Древний Египет: папирусы на стенах, бронзовые курительницы благовоний, стульчики без спинок, скарабеи и ибисы, циновка с изображением Анубиса и прочая дребедень.

Мастер Самир неслышно, словно не касаясь пола, прошелестел шароварами прямо к Сане.

– Я вас ждал. – И смотрит прямо в глаза. Непривычно, хочется отвести взгляд и сбежать. – Пройдёмте! – И сбежать уже поздно.

В помещении, где царил Самир, пахло приторно гвоздикой. Огромный подсвечник с какой-то пернатой богиней фальшиво светился имитацией свечей, потолок тоже нависал фальшивыми кессонами с арабскими розетками, под ногами тёмный ковёр. Полумрак, и только над кушеткой из лживого ротанга вытягивалась неуместная рука совершенно хайтековской лампы.

– Хронические болезни? ВИЧ? Диабет? Сердце? Псориаз? Аллергические реакции?

– Нет, не жалуюсь.

– Принимали ли алкоголь? Анальгетики?

– Алкоголь был позавчера. Таблеток не принимаю.

– Где будем накалывать? Рисунок выбрали уже? – Мастер по-прежнему смотрит в глаза, вызывая ощущение неловкости.

– Э-э-э… На спине будем накалывать, только не на всей. А рисунок: чтобы без зоновских мотивов с куполами и русалками и без киногероев, что-нибудь абстрактное.

– Надо выбрать. – Самир пододвинул папку с фотографиями. Саня склонился над чужими спинами, плечами, бёдрами, понимая, что ничего не понимает, что ничего не нравится… И вдруг горячая рука на шее. Саня дёрнулся. – Мне важно, какая у вас кожа…

Но это не просто «ощупывание кожных покровов», Саня это ощутил сразу – в этих уверенных пальцах соблазн и настойчивость. Сначала захотелось убежать, но потом вдруг возобладало желание наконец попробовать: если не секс, так хоть флирт. Субъект сильный, манкий, очевидно опытный, без вздохов и жеманства. Вспомнилось отчаяние, когда осознал ориентацию: ведь вокруг только натуральные отношения, ни одного гея вблизи. Только Гаврюша Ржанников – беспомощный нежный гомосек с курса, с которым Саня никогда не общался, к которому все относились как к больному. Да… ещё тот сильный неизвестный парень из детства, которого он тащил до медпункта, – открытый гей, притягательный персонаж, но оставшийся в тумане прошлого, поэтому почти мифический. Как искать себе партнёра? Знакомиться в Интернете? Выцеплять подходящих на улице? Или заигрывать с мужиками на работе? Все эти варианты Сане не подходили. Все они чреваты для жизни и здоровья, в том числе и психического. И вот теперь колоритный молодой человек, скорее всего ровесник, ласкал Санину шею, и его цели ясны-понятны.

Самир, в свою очередь, сразу разглядел смущение и сомнение в реакции чрезвычайно понравившегося ему клиента, но отступать и упускать – не в его правилах. Он хищник, змей, и пусть цель не хрупкий кролик, он оплетёт, обовьёт его своей пряной харизмой, закодирует своими хмельными словами, заманит своим перчёным карим взглядом. Тем более что смущение – верный знак возможности, которую он не упустит.

– Не выбрали?

– Н-нет.

– А что предпочтительнее? Геометрический рисунок? Или этнический – например, индейский или кельтский? Может, морская тематика? Готическая?

– Я, если честно, не думал. Случайно получилось, что я здесь. – Вот тут бы правильный татуировщик распрощался с клиентом ради этических норм. Самир был правильным: пьяных и обкуренных не обслуживал, акселератов-подростков разворачивал на выход, неуверенных не уговаривал. Но не сегодня. Мужчину с тёмной меткой на брови и с такими ровными белыми зубами хотелось не столько украсить, сколько украсть. Поэтому Самир взял «быка за рога»:

– Раздевайтесь. Можно на «ты»?

– Э-э-э… Конечно, я Александр. – Саня снял футболку.

– А я Самир. Ложись на кушетку. Хорошая фигура. Я сначала подготовлю спину. – Хитрый татуировщик нагло пользовался тем, что клиент не в курсе, как делается тату. Он вытащил из шкафчика бутылочку с какой-то жидкостью. – Нужно приспустить штаны, до ягодиц.

– Я рассчитывал на татуировку только в верхней части спины, – как-то жалобно высказался Саня.

– Ты же «не думал», – сладострастно улыбнулся Самир. – Позволь мне сделать красиво. Я не буду колоть всю спину, только вдоль позвоночника. У тебя жёлтые глаза – редкость, как у аспида. Я предлагаю тебе змеиное дерево.

– Что?

– Лежи. – И Самир обосновался в изголовье – так, что Саня практически упирался лбом в золотистые шаровары. Он вылил маленькую лужицу жидкости медового цвета и возложил руки на пока чистую спину. Как пианист у рояля.

Саня понял, что это совсем не массаж, а если и массаж – то какой-то совсем косметический и эротический. Вот слепой Василий, к которому он время от времени ходил, мял так, что приходилось сжимать зубы, чтобы не позориться стонами и скулением, мышцы начинали гореть изнутри, а растревоженные косточки – благодарно похрустывать. Этот же араб делал другое: гладил, натирал, а если и давил, то не до боли, а до её сладкого предчувствия. Собирался вроде подготовить зону позвоночника, а сам ласкал бока, просовывал скользкие руки под живот, сжимал мышцы на плечах, шевелил лопатки. А потом и совсем нагло – наклонился сильнее, обдавая своим теплом, проехался ладонями до самого тупика, до пояса приспущенных штанов, и ещё дальше, под джинсы. Обхватил ягодицы и тут же трусливо назад. Саня издал звук, похожий на негодование. Но так как протест обозначился только неуверенным звуком, Самир дерзко повторил волнующий пасс. И клиент вовсе заткнулся, вцепился в пухлые края кушетки, как будто это Василий его мучит, а не нежный восточный наложник. Хитрый араб это заметил, улыбнулся и прикрыл глаза от довольства собой. Провёл властно по позвоночнику, плечам, рукам и соединил свои ладони с Саниными. Прижался лбом к загривку и прошептал:

– Доверься мне!

Так Саня вроде уже…

Потом Самир несколько раз обтёр тело влажным полотенцем, охладил спиртом. Прилепил что-то к пояснице, по позвоночнику, у шеи, на плечи. Уселся на край кушетки, навалился на задницу и стал медленно рисовать. Всё молча. Очень долго, поднимаясь сантиметр за сантиметром по спине. Саня превозмогал щекотку, лежал не шевелясь и ужасно желал, чтобы мастер лучше бы не рисовал, а продолжил этот псевдомассаж. И было совершенно всё равно, что он там рисует: мистера Фримена с темой говна или олимпийского мишку.

Через часа полтора было велено встать и оценить картинку через два зеркала. Саня увидел на своей спине действительно дерево. И кое-где мёртвые листочки, железные яблоки и сухие сучья. Но самого ствола и ветвей не видно, их оплели змеи. Морды гадов жили в кроне, то есть по плечам. Удивительно, но морды разные: и явно агрессивные, и спящие, и томные, и почти улыбающиеся.

– Нравится? Оставляем?

Саня только кивнул. Не верилось, что на его спине сейчас будет целый серпентарий, и жаль, что рассмотреть близко нельзя.

– Сегодня только начнём, – загадочно произнёс Самир и любовно провёл по спине, не по рисунку. – Только контуры. Давай обойдёмся без лидокаинки. – И Саня опять кивнул.

Было больно. И опять долго. Хотя в этот раз мыслей о массаже и о сексе не было – выжгло все желания. Но не в Саниных правилах раскрывать себя, стонать и жаловаться. Он терпел и даже не морщил лоб, не скалил рот, не поджимал пальцы. И даже не понял, когда всё, экзекуция закончилась. Вдруг уловил пряное дыхание около щеки и горячую руку на подбородке:

– Сейчас будет легче, – то ли свист, то ли сип. Змеиный, гипнотический, убаюкивающий. Видимо, рисунок ожил, заворочался, зашипел, пополз, успокаивая и уговаривая, по невредимой коже. Стало холодно там, где было больно. Стало возможно дышать, и тёплыми кольцами обвиты ноги. Голые. Кожа ощущает кожу. И даже мокрые губы, зубы, щетину… Самир обезболивал на свой лад. Перетягивал жало чувств со спины в другое место так, что опустело под рёбрами, загудело в икрах, сжалось в животе, растворилось в мозгах. Запертое наглухо желание вырвалось и растеклось по телу.

А потом вдруг шаманский, тёмный взгляд прямо напротив. Нежное касание там, где родинка.

– Алекс. А-а-алекс… Мы можем поехать ко мне.

– Нет.

– Да. И дело не только в тебе.

– Нет. Меня ждёт жена. – Саня осколками сознания городил хлипкие стены самообороны.

– Тебя ждёт твоя суть.

Но Саня нашёл в себе тогда силы бежать, хотя «суть» взаправду восстала и не желала больше прятаться. Дома поругался с Ксюхой. В клочья. Из-за какой-то ерунды. Лёг спать на раскладном кресле – змеями кверху, ибо они жалили и кукожили спину, беспокоили сон, кусали и трепали душу.

Плюнул на всю эту внутреннюю борьбу и пошёл назавтра в «Махаон». Типа показать мастеру опухшую кожу. И понеслось! Самир оказался деликатен и развратен одновременно. Ничего, кроме постели, его вроде и не интересовало. Он не заводил нудных расспросов о юности, о жене, о работе, не спрашивал о чувствах, о сомнениях. Он говорил ни о чём и молчал ни о чём. Но всё это казалось наполненным смыслом и силой. Саня тоже не говорил и не интересовался: откуда Самир родом, почему говорит без акцента, есть ли родственники, что тот чувствует…

Сначала они встречались в салоне – нанесение татуировки затянулось. Потом в пустой квартирке Самира или в затхлых разовых номерах отелей. Либо один, либо другой звонили и коротко сообщали: «Хочу сегодня». Идеальные отношения. Да и в сексе не было постоянных ролей. Сначала Саня был учеником. Потом он взбунтовался, а хитрый араб изобразил покорность. Однажды Самир вдруг, лёжа в объятиях, прошептал:

– Алекс. А-а-алекс… Ты мой путь. Не отпущу тебя, так и знай…

Саня хмыкнул. И уже подумал, что счастлив. Но через неделю случилась катастрофа.

Наверное, они потеряли бдительность. Наверное, не стоит недооценивать женщин. Наверное, настал час расплаты.

Он тогда прямо с работы приехал в «Махаон». У Самира был клиент, он рассматривал альбом с образцами, поэтому Саня прижал татуировщика к стене в тёмном коридорчике. Они целовались. Как в последний раз. Без оглядки, бездумно, смачно.

– Я знала! Я зна-а-ала! А-а-а… – Как кипяток, вылитый на безумных котов, расцепил их объятья. Это была Ксюха.

Конечно, она не слепая и не дура. Два месяца она наблюдала, как изменился её муж. Пропадал неизвестно где. На лице странная полуулыбка. Новый парфюм. Вдруг в качалку стал ходить. И навсегда перебрался на кресло-кровать. «Баба появилась!» – в отчаянии решила Ксюша. Она была изначально готова к тому, что такой красавец будет востребован, изначально ревновала и настраивалась на капитуляцию конкуренток. Но к такому хардкору была не готова. Выследила. Застукала и теперь не знала, что делать. Только орать, заливаясь слезами.

Явно в аффекте Ксюха наговорила всякой всячины. Схватила вязанку каких-то камышей и папируса из напольной вазы, стала лупить и муженька-предателя, и коварного араба. Не до сцен образцово-трагических, только безобразно-истерические в арсенале. Прибежали свидетели – девчонки-маникюрши, пирсер Яков, Зоя с рецепции, тётка в фольге на башке из зала парикмахерской и даже клиент с фотоальбомом выглянул. Позор! Саня обхватил свою обезумевшую благоверную и потащил на выход, во вчерашнюю жизнь.

Конечно, уже тогда было понятно, что пора расставаться. Цепляться не за что: ни любви, ни уважения, ни привязанностей, ни общих привычек – ни-че-го! Только страшная обида «за бесцельно прожитые годы». Бесконечные понукания и откровенные оскорбления. И при этом они ещё просуществовали вместе почти год!

Самир тогда пытался звонить, вернуть, возобновить. Но «телефон абонента заблокирован или временно недоступен», в салон Саня не приходил, а где возлюбленный работал неизвестно. Самир даже запил – не ожидал от себя, что так привяжется, что так тоскливо будет без Алекса. Без А-а-алекса… И хотя он сразу нашёл ему замену: яркого, дерзкого, симпатичного, но всё было не то…

Вспоминая Самира, Саня вовсе не испытывал любовного томления или светлой грусти. Он вспоминал прежде всего ту сцену в коридорчике, те Ксюхины вопли на улице, в машине, дома. И месть жены – весь свет должен был знать о её горе, о коварстве пидорасов, о ничтожестве мужа. Первая, кому рассказала Ксюша о его гействе, – это Санина мама. Та, конечно, не отреклась, не завыла, не прокляла, но в родных глазах сын видел теперь то ли брезгливость, то ли разочарование. Ездить домой стал редко.

Даже когда развелись, Ксюха не могла успокоиться. Пошла в «Телесистемы» и расписала в красках свой личный апокалипсис. Саня всё ждал, что появится у неё какой-нибудь правильный мужик и она успокоится. Да, видимо, с правильными кобелями непросто, на скамейке запасных никого не было. И Ксюха несколько лет вымещала на нём всю бабскую злость в совокупности. К счастью, не все друзья отвернулись. Но и появились враги из тех, которые сами непогрешимы и «право имеют».

И надо же… Господин Казацкий знает Самира… Саня засобирался домой. И так завис тут дольше, чем ожидал. Пора!

Интересно, о ком или о чём они говорили?

========== ГЛАВА 5 ==========

Герман не мог уснуть, хотя это совершенно не в его стиле: даже если были основания беспокоиться, он засыпал как убитый, едва коснувшись подушки. А сегодня и оснований нет, и ритуал вечерний соблюдён. Проверка личного ящика в Интернете, звонок матери, чтение Брэдбери на английском и стакан сухого красного, непременно итальянского. Потом сеанс кототерапии – Нельсон, здоровый кот с тёмным пятном над правым глазом, принесённый Гаврюшей, знал своё время и право. Забирался на колени и подставлял места для чесания. Укладываясь в постель, Герман включал телевизор на режим автоматического выключения и никогда не досматривал ни одну передачу, ни один фильм, ни одно шоу. Таков распорядок вечера, если Герман один и не расположен гульнуть.

Сегодня он впервые досмотрел передачу о кино и дождался выключения телевизора. Сна ни в одном глазу. Герман накинул шёлковый халат на голое тело, налил ещё стакан красного и отправился на широкую лоджию кухни, в царство Нельсона. Кот, возлежащий на старом кресле, с недовольством поднял морду, справедливо полагая, что сейчас его сгонят. Но хозяин раздвинул стеклянные панели и облокотился на узкий парапет, вгляделся в буйство огней городских и далёкий песок огней небесных. Холодный блин луны верховодил всем этим звёздным хороводом. С двадцатого этажа элитного жилого небоскрёба вакханалия ночного одиночества открывалась во всей красе.

Глотнул вина. Задумался. Неприятная тяжесть в груди и отсутствие сна – это не влияние полнолуния, не проблемы «Перекрёстка», не экзистенциальные потуги. Это чёртов Самир. Что бы Герман ни говорил Катэ, он-то знал, что Самир – это его личное поражение. И пусть не жизненно важное, и даже незначительное, но поражение. Столько времени о нём не вспоминал, а тут случайная встреча – и забыть не может. Прежде всего неприятно корябнул тот факт, что Самир начал спрашивать его о какой-то машине на стоянке. О «тойоте» со звучными номерами. 888. Трижды бесконечность. Трижды невозможность. Это была машина того парня, с которым он расстался, когда с Германом познакомился.

Самир не спросил, как дела у Германа, что в личной жизни, как здоровье, в конце концов… Только об этой машине, вернее кто из работников радио на ней ездит. Герман был уверен – никто. Мало ли в округе контор! Стоянка общая. Да и тот парень – Алексей (Самир называл его Алексом) – мог уже давно продать машину… Хотя номера… Вряд ли он с ними бы расстался. В общем, Самир всё ещё любил своего Алекса. Зацепил он его не на шутку.

А может, и не любил. Просто тот факт, что у этого Алекса Самир был первым, сделал татуировщика сентиментальным. Или то, как они расстались – громко и враз. Когда отношения, не успев истереться, поблекнуть, притупиться, обрываются так резко, линия разрыва долго болит и кровит. Объяснений типа «Алекс был особенным, сильным, умным, обаятельным и бла-бла-бла» Герман не принимал. Не особеннее, не сильнее, не умнее, не обаятельнее его. Тем более он Алекса видел.

Впрочем, видел мельком. В тёмном коридоре салона и вроде даже со спины. Герман тогда проиграл пари Катэ и должен был сделать татуировку на плече. «Махаон» ему порекомендовали. Самир на него сразу произвёл хорошее впечатление, особенно руки – и форма, и кружево рисунка. Конечно, накалывал не сам, но как витрина его мастерству самое то.

Эскиз у Германа уже был, но мастер для порядка оставил его познакомиться с портфолио. Сам вышел к кому-то, кто тихо постучал в прикрытые двери. Вышел, но не ушёл. Герман слышал, что татуировщик с кем-то шепчется, а потом мягкий удар по двери. И однозначные звуки – целуются. Но недолго. Интимную атмосферу взорвал женский пронзительный крик:

– Я знала! Я зна-а-ала! А-а-а…

– Ксюша? Как ты… – ответил мужской голос – явно не Самир.

– А-а-а-а! Какой ужас! За что? За что мне? А-а-а! – Ксюша заливалась на полную громкость. – Я-то думала, что ты импотент! А ты… А ты… Пидор! И с кем? С чернома-а-а-азым! А-а-а! – Как будто национальность – это отягчающее обстоятельство. Герману захотелось посмотреть на обманщика. – Вот, значит, твоё тату грёбаное! Пида-а-ар! Мой муж – пидар! А-а-а-а! Что же это такое? Я же думала, что у него баба-а-а! А-а-а! Получай! Получай! – Вой дополнили звуки ударов веника.

– Женщина! Что вы делаете?! Это же украшение! Прекратите немедленно!

Герман отложил альбом с фотографиями. И осторожно приоткрыл дверь. В коридоре народу было уже предостаточно. Огненно-рыжая молодая женщина лупасила декоративным тростником мужчину в джинсовке, иногда разворачивалась и хлестала Самира. Мужик в джинсовке наконец сделал выпад, обхватил ополоумевшую жену и потащил на выход. Любопытствующая публика радостно поторопилась сопровождать. Коридорчик выглядел так, как будто по нему ураган прошёлся. Ошмётки соломы, перекосившийся гобелен на стене, брошенное полотенце, вздувшийся бугром коврик. Герман разглядел плитку телефона рядом с опрокинутой вазой. Поднял. Активировал. Запаролено. Нужно отдать на рецепцию или татуировщику…

Но не отдал. В тот день забыл – был увлечён процессом соблазнения и утешения несчастного татуировщика. Потом, когда обнаружил чужой телефон в кармане пиджака, не стал отдавать сознательно. Он уже охмурил Самира, развёл его на секс (получалось как будто от отчаяния), поэтому, когда услышал звонок и увидел на заставке опознавалку «Самир Махаон», нажал «ответить»…

– Алекс! Алекс, не пропадай! Ты мой путь, я – твой. Приезжай. Я жду. Алекс, ответь. Не молчи… – Герман молчал вместо Алекса, была даже коварная мыслишка ответить: «Всё кончено. Прощай!» Его вдруг задел тот факт, что после секса с ним этот араб всё ещё ждёт своего Алекса! Герман нажал «отбой». Практически сразу второй звонок. «Олег». Потом ещё один: «Самир Махаон». И опять «Олег». Может, этот Олег тоже зазноба неверного мужа? Герман ощутил прилив бешенства. Выключил телефон вообще, кинул в нижний ящик стола.

В следующие пару месяцев он азартно покорял Самира. Тот откликался, но только телом. Частенько Герман наблюдал, как любовник звонил кому-то и, опечаленный, не получал ответа. Однажды попытался расспросить об Алексе. Оказалось, что Самир даже не знает, где тот работает, где живёт, только номер телефона и автомобиль. И вот сегодня на автомобиль и наткнулся. Метался по улице, как голодный зверь в поисках добычи. А добыча ускользнула.

Что же это за Алекс такой? Если по прошествии стольких лет (четыре-пять?) его так ищут и так хотят. Герман впервые почувствовал ядовитый укол зависти. Подумал, что его вряд ли кто вспоминает, выискивает, жаждет. Со всеми он расставался, исчерпав до дна все отношения, ни к кому не привязывался сам и старался не привязывать других, ибо свобода – главная ценность его бытия, та роскошь, от которой он не мог отказаться. Может, он был не прав? Может, прав Фёдор Михайлович? «Нет ничего невыносимее свободы…» Как-то так.

Герман даже тряхнул головой: докатился – даже Достоевского приплёл! Ни к чему это в разгаре ночи. Да и в разгаре жизни тоже ни к чему, будет ещё время размышлять. Опрокинул в рот остатки вина.

– Так ведь, пухан? – спросил вслух у Нельсона. Тот в ответ заунывно мяукнул. Факт – недовольный сумасбродством хозяина, а не его философствованием.

Герман поднял кота, взглянул в его суровые глаза. Животина засучила лапами.

– Я – твой хозяин. Помнишь? Тот, которому ты предназначался, отказался от тебя. Так что будь добр! Обожай меня! – выдвинул ультиматум Герман, уселся на кресло и придавил пушистое тельце к животу.

– Мр-р-р-р… – Нельсон был недоволен и пытался вырваться.

– Сидеть, тварь Божия! Если уж ты не будешь меня слушаться и любить, то кто? – Вино дало о себе знать. – Вот ты помнишь, как тебя звали? Шу-у-урик! – Бывший Шурик попытался цапнуть Германа за подбородок, независимый, гад! – У-ха-ха-ха! Шу-у-урик! Прикинь! Так что сиди и получай удовольствие! Шу-у-урик! Скажи спасибо, что хороший человек тебя у себя оставил и назвал человеческим именем! Гаврюша так бы и называл Шу-у-уриком!

Нельсон действительно притих, навострил уши, как будто прислушивался. Но Герман больше ничего не говорил. Мысли лениво скакали от Самира к Гаврюше. От строптивого мустанга к кудрявому козлику.

Он встретил Гаврюшу в каком-то спорт-баре. Все смотрели футбол, то ли Евро, то ли ЧМ… Турок Снейдер, улыбака Вилья, скромняга Мюллер, ужасно солёный миндаль и замаринованные рёбрышки, сладковатый эль и подозрительный виски, раскрашенные в непримиримые цвета лица, чужие похлопывания по плечу, потеря чувства реальности: что футбол, что хоккей, что биатлон – без разницы… И тут кто-то робко не по плечу, а по бедру. Не похлопал, а погладил.

Герман и не узнал сначала. Взгляд напрямик, лицо нарисовано как у куклы, сиреневые линзы в глазах, цитрусовый аромат, длинная шея, с аметистовой каплей кулона… Просто картинка.

– Гера?

– Э-э-э?

– Я Гавр. С радиофака. Не помнишь?

– Гавр? – Герман с трудом отлип от экрана с безнадёжно зелёным полем и попытался сосредоточиться на лице этого доморощенного Боя Джоржда.

– На картошке. Вы приезжали к нам. Ты же Герман? С журфака?

– Да, я Герман.

– А я Гавр! – И солнечная улыбка на все тридцать два.

Он тогда нарушил раз и навсегда установленные правила: не возвращаться назад, не приглашать к себе, ничего не обещать по пьяни. Но благодаря Гаврюше проигрыш команды-фаворита не ощущался так резко и так обидно. В его постели постанывал гладко выбритый во всех местах, ладный и податливый пассив, влюблённо смотрящий в глаза. Тогда Герман ещё не вполне осознавал его имя, выдохнул: «Элка!» Получилось как-то само собой. Нарисованный мальчик даже вздрогнул и оттолкнул. Что поделать – он упрямо ассоциировался со смешной кроличьей ручкой. Пришлось улыбаться, заискивать и уговаривать, чтобы продолжил, чтобы не уходил и не обижался. Так Гаврюша остался на несколько месяцев. Нонсенс!

Поначалу было прикольно. Гаврюша оказался чистюлей и кулинаром. Протаптывал дорожку к желудку Германа: суфле из кеты, сырные крокеты, картофель дофине с беконом, фахитас по-гавайски и чёрт знает что ещё! Как собачка радовался, когда хозяин приходил злой с работы, исполнял эротические ритуальные пляски, встречал в кружевном фартучке на голом теле, изобретательно залезал под стол во время ужина, исполняя минет под фрикасе из телячьей лопатки с шампанским. Но с Гаврюшей требовалось ещё и общаться, слушать абсолютно не смешные смешные истории, описания каких-то шмоток в брендовых магазинах и на брендовых телах на красных дорожках, маниловские планы будущих путешествий, знакомств, каких-то проектов… Путешествий с кем? И это рвотное словцо «лавешки»… От него сводило зубы.

За три месяца Гаврюшиного пустозвонства Герман научился не слушать. Хотя позже он об этом пожалел. Ведь Гаврюша мучительно долго рассказывал о своём студенчестве… А значит, и о том парне, кому предназначался Нельсон.

Герман усмехнулся воспоминаниям. Достал из бара ещё одну бутылку вина. Уселся на «кошачье» кресло. Нельсон угрюмо уставился на хозяина, не подбираясь ближе. Он вообще оказался не особо ласковым котом – за нежностями являлся, когда самому вздумается. Не Гаврюша.

Тогда радиофак собирался на встречу: то ли пятилетие, то ли семилетие. Ресторан «Кококо» – ни больше ни меньше. Гаврюша собирался как на собственную свадьбу: визажист, СПА, маникюр, «Карден» и «Константен Вашерон». Герман хохотал, наблюдая за этими приготовлениями. И пообещал, что феерично приедет за ним на своём тогдашнем «БМВ», где-нибудь к полуночи, чтобы у однокурсников не оставалось сомнений: Гавр достиг-таки того, о чём они только могли мечтать.

Это было первого августа. Казацкий приехал сразу после тяжёлой записи второго эфира «Тяжёлого понедельника», на котором дозвонившийся слушатель сматерился в эфире и понёс какую-то пургу, а редактор не среагировал. Герман навсегда запомнил этот ляп. Он был тогда злой, только что уволил редактора. Да, это было первого августа.

Ресторан гудел и пах – всё по высшему классу. Бэху специальный человек отогнал на стоянку. Германа пригласили за маленький двухместный столик, он не сказал, что приехал присоединиться «вон к той развесёлой компании». Он хотел поесть и не думал веселиться. Заказал какое-то новое для него блюдо. Разглядел в густоте спин и женских блёсток серый пиджак от «Кардена», убедился, что Гаврюша доволен. И отправился в туалет.

Уже собирался покинуть обитель блистающего итальянского кафеля, как вдруг знакомый голос из-за дверцы: