Текст книги "Дом у железной дороги (СИ)"

Автор книги: Squ Evans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Олег вел меня медленно, держа за локоть (перестал сопротивляться ему – пусть почувствует себя хозяином положения), позволив осматривать дом. Кухня, расположенная скорее в коридоре, чем в отдельной комнате, и того меньше (прикинул, что если бы сам здесь жил, снес бы стену и расширил помещение или, на крайний случай, пристроил рядом еще одну комнату). Когда я заметил холодильник, почувствовал, как урчит желудок. Я отказался есть свой ужин – из гордости. Посчитал, что Олег наврал мне о ванной, и решил устроить ему бойкот. Вполне возможно, что он и впрямь наврал, но передумал именно благодаря моим протестам. Он заметил это, судя по тихому вздоху, но ничего не предложил. Знал ведь, что откажусь.

Когда я увидел крутую деревянную лестницу, расположенную почти параллельно стене, вздохнул так тяжело, словно у меня вот-вот закончится кислород. «Ты ведь не развяжешь мне руки?» – Олег лишь мотнул головой и кивнул вперед, чтобы я лез первым. А сам положил руки мне на бедра и подтолкнул вверх. Клянусь, если бы руки не были связаны, разодрал бы ему лицо. Но пришлось терпеть и признать – он и вправду хозяин положения в данные минуты, а моя гордость будет куда больше ущемлена, если я не буду мыться еще несколько дней и пропахну потом еще больше, нежели чем я не позволю ему держать меня, помогая подняться.

Второй этаж выглядел чуть лучше – видно, Олег готовился, потому что все было относительно новым. По крайней мере, судя по невыцветшим обоям в коридоре, пусть и криво приклеенным (глаз не цепляется, но заметить можно), что-то вроде ремонта было проведено недавно. Я уже ничему не удивлялся.

Небольшая спальня с просторной кроватью (о такой давно мечтал, но руки все никак не доходили купить – кости заныли – так меня достало спать на одной неудобной раскладушке внизу, заваленной подушками), а следом за ней – ванная. Дорогая, прекрасная ванная. Небольшая, но такая желанная мной комната, идеально чистая и светлая. Вот над чем Олег точно поработал. Новая плитка, новая ванна и – я бы никогда не думал, что так искренне буду радоваться нормальному унитазу. Аж живот скрутило, как все внутри заныло. Я, казалось, уже и забыл, что такое настоящий комфорт. Меня не смущало ни безвкусное зеркало, совершенно не подходящее под интерьер, ни очередной ворсистый ковер под ногами.

– Развяжи меня. Я справлюсь. И дай бритву, – он смотрел на меня настороженно, но руки развязывал. – Я хочу побриться, а не убить тебя. Убить тебя всегда успею.

Нет, правда, я был так рад увидеть все это, что на некоторое время у меня пропало желание убивать его.

Он показал мне на полотенца и одежду, висевшую на вешалке. Не мой костюм и близко. Обычная повседневная одежда, купленная где-то в торговом центре дай бог за тысячу рублей: черные околоспортивные штаны с карманами да синяя футболка с бело-серой надписью «Don’t touch me». Очень остроумно, Олежа. На всякий случай понюхал – как будто только из стирки, все еще пахнут порошком.

– Я могу помыться один?

Олег кивнул, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь. И как только он это сделал, я начал осматриваться, пытаясь найти, за что мне можно зацепиться в будущем. Но, как ни странно, ванная была просто ванной. С маленьким окошком почти под потолком, на подоконник которого, предположительно, принято класть мыло. В него пролезла бы разве что моя рука. Еще один шанс на побег оказался призрачным. Не то чтобы я удивлен – разочарован скорее. И немного восхищен – Олег, казалось, предусмотрел все. Но Олег был всего лишь человеком. А это означало, что он мог совершить ошибку. Если не сейчас, то однажды.

Зато у меня появилась идея, которую я планировал воплотить в жизнь. С полной уверенностью, что в этот раз идея не провальная.

В любом случае, мне нужно было умыться. Если бы вы только знали, сколько я получил удовольствия просто оттого, что опустился в горячую наполненную водой ванну (не сразу заметил, что на подставке среди новых шампуней и гелей для душа есть пена, потому пустил ее только после того, как лег сам). Ванна несколько меньше моей, но я оценил тот факт, что Олег выбрал, видимо, максимально большую для такой комнатки. Он купил все шампуни, которые увидел в магазине, все бальзамы и маски – видно, что брал без разбору, но явно старался: что ни шампунь, то смягчает, увлажняет, придает объем. Ему нравятся мои волосы – это точно. После нескольких дней в подвале выглядели они, конечно, плачевно: висят сосульками, жирные, еще и кажется, что жидкие совсем. Без укладки тяжело, но выжить можно.

Я попробовал шампунь, смягчающий структуру (видел его рекламу в одном журнале, кажется, в тот день, когда ждал новый костюм – возможно, тот самый, который пришлось отправить на помойку), и сразу несколько гелей. Понемногу. Старался, конечно, смешивать только ягодные вкусы, чтобы не создавать вокруг себя непонятную какофонию запахов, но, кажется, вышло очень даже неплохо.

Вышел к Олегу я уже посвежевшим, побритым (бриться пластиковыми бритвами один геморрой, к тому же перерезать кому-то глотку будет проблематично – одни минусы) и вполне довольным – пока что. Волосы правда сушить оказалось нечем: Олег округлил глаза и посмотрел то ли как на идиота, то ли как на первого в своей жизни человека, использующего фен. Пообещал купить – не сомневался ни на секунду, что купит.

Той ночью наконец-то смог спокойно заснуть. Даже непривычно.

Наверное, Олег думал, что сможет стать тем, на губы кого будут налипать мои волосы. При ком я буду чистить уши. И танцевать с элементом проката по полу. Наверное, Олег возложил слишком много надежд на мое похищение. Первое время я все ждал, когда он набросится на меня, повернет на живот и спустит внутрь. Боялся этого. Потом вдруг вижу: Олег любит меня иначе. Я о той хорошей, доброй любви, которая греет и душу, и тело, хотя люди не наги, а одеты, и тела их не сплетены. И это смешно, что я приобрел способность думать о нем в таком ключе.

Я отрицаю существование стокгольмского синдрома как такового. Я не проникся любовью к своему похитителю, я не считаю его своим спасителем. Это мой защитный механизм, чтобы не сойти с ума. Если я буду всеми днями только ненавидеть Олега, страдать и пытаться пробить своим телом стену – я свихнусь. А если я буду относиться к этому так, словно я здесь в гостях, временно, что мое заключение скоро закончится, а пока я должен поиграть с волчонком, то шансы выжить у меня значительно выше.

Олег подарил мне часы. Но они не работают, сколько не заводи. Останавливаются после пары оборотов. Видимо, у них одна функция. Как говорилось в «Звуке и ярости»: «Я дарю их тебе не для того, чтобы ты помнил о времени, но для того, чтобы ты иногда забывал о нем и не тщился победить его». Мне кажется, я проиграл.

Он делает все, о чем я прошу. Покупает все, что мне захочется. Заказал мне новый костюм, когда я сказал, что домашняя одежда мне надоела. Купил мне фен и новое одеяло, более легкое. Купил вентилятор и несколько комплектов постельного (и нижнего тоже) белья. Он готовит мне все, что я пожелаю: я как-то придумал на ходу рецепт, а он все записал и действительно приготовил (вышло достаточно вкусно для такого набора продуктов). Сидит со мной и разговаривает часами. Хотел бы я сказать, что обо всем, но не выйдет: Олег не то чтобы глуп, но он малообразован, не заинтересован ни в искусстве, ни в компьютерах, ни в чем, в чем мог бы быть заинтересован я. Да и говорю обычно я, он предпочитает слушать. Был уверен – он смотрит мне в рот и совершенно не слушает, приходит, чтобы поглазеть на меня лишний раз. А потом понимаю – он слушает. Я могу его спросить, о чем мы вчера говорили, и он в деталях все перескажет.

Но он не идет на уступки. В который раз предлагаю ему сделку: он мне – свободу, а я ему – деньги и свое доброе отношение к нему. И он всегда отказывается. Никогда не объясняет мне причины отказа.

Я в растерянности от самого себя.

Я не могу понять, что я чувствую к нему в последнее время. Мои чувства к нему настолько амбивалентны, что я теряюсь и не знаю, что лишний раз ему сказать. Я плююсь от него: его необразованность, его дурная советская привычка говорить «зал» вместо «гостиная», его вкус в одежде (или его отсутствие?) и собачья покорность; его желание удерживать меня здесь, его паранойя (отчасти ненапрасная – не могу поверить, что только отчасти), паранойя из-за того, что я сбегу, стоит только открыть дверь подвала. И я восхищаюсь им: его желанием понимать меня, его способностью слушать и слышать, его желанием создать вокруг меня максимально возможный комфорт; его взглядом на меня. Я знаю, как на тебя смотрят, когда восхищаются и когда уважают, но я ни разу до него не видел, чтобы кто-то смотрел на меня с такой преданностью и любовью.

Я ощущаю себя диковинной птицей, которую он запер в золотой клетке, и боится выпустить наружу – вдруг пораню крыло. Он забывает о том, что диковинная птица – хищная, и смеет гладить ее по клюву и вычищать перья. А хуже всего то, что и сама птица об этом вот-вот забудет.

Каждый божий день пытаюсь ухватиться за оставшиеся части своего сознания, но все больше понимаю – я схожу с ума. Мой защитный механизм работает против меня самого. Я так сильно желал остаться в здравом уме, что в какой-то момент не заметил, как это желание превратилось в маниакальное и ненормальное. Я все меньше думаю о работе, я уже не спрашиваю, говорят ли про меня по телевизору и пишут ли в газетах. Я чувствую, что теряю связь с реальностью.

Я больше не могу находиться в этих стенах. Останусь еще ненадолго – точно потеряю. И я решаюсь на шаг, к которому так долго шел: я прошу его пустить меня поспать на кровать наверху. Я давно думал об этом, иногда я ночами обдумывал, как именно спрошу, что я буду делать потом. А потом Олег так услужливо сам открыл мне дверь, позволив гулять по саду. Хотя какой это сад. Огороженная территория рядом с железной дорогой. Из шкуры вон лез, чтобы выглядеть хорошим мальчиком, и он начал мне доверять настолько, что пустил бы в спальню. Мой план идеально прост: я жду, когда он уснет, и ухожу. Я не сомневаюсь, что он запрет все двери, заколотит окна. Но я сделаю все, чтобы сбежать – попытаться, даже если это будет в последний раз.

Когда я говорю ему об этом, он смотрит с недоверием – это почти задевает меня, – а после соглашается. «Только подождите немного, – говорит. – Я вечером вас заберу». Я жду – а что остается. Я ведь знаю, что он вернется.

В моих мыслях я снова держу нож, хватаю его за волосы и откидываю его голову назад, вскрывая ему глотку одним резким движением – и он захлебывается, а на моем лице веснушки становятся бордового цвета. И я не сожалею ни на секунду, когда разжимаю пальцы и даю его телу упасть на пол. Напротив – я наслаждаюсь, когда смотрю на его предсмертные конвульсии, на то, как он зажимает свою шею ладонями, надеясь не то закрыть рану, не то не дать крови вытечь еще больше, на то, как эта самая кровь постепенно окрашивает и эти белые плиты, и новый коврик, который он купил неделю назад. Я жду, когда он умрет. Я хочу видеть, как он кончает свою жизнь вот так бесславно – в моих ногах и в собственной крови.

И я моргаю. И видение исчезает.

Он открывает дверь и протягивает мне руку.

– Не будешь связывать?

– Доверюсь.

Я смотрю ему в глаза и вижу, что он просто уверен в том, что я не сбегу. Я прибавил ему уверенности во всем – он должен быть благодарен.

Не беру его руку, а просто иду следом. Прохожу через комнату-коридор, поднимаюсь по лестнице и выхожу на первый этаж. Так свежо и пахнет ужином – он приготовил мясную запеканку, несколько салатов, куриные крылья и открыл вино (по моей просьбе). Поднимаюсь вперед него на второй этаж и сразу же иду к спальне. Той потрясающей спальне с огромной кроватью с полками для книг, торшером, цветами на подоконнике и кофейным столиком. Я смотрел на эту комнату каждый раз, когда Олег позволял мне сходить в ванную, и понимал, что это – самая уютная часть во всем доме. И когда я опускаюсь на кровать, то понимаю, что она такая же прекрасная, как и вся комната. Матрас не слишком жесткий, но и не слишком мягкий, подушки объемные, но не настолько, что ты в них тонешь. Белое постельное белье мелкой вязки, пахнущее порошком. Он мне даже пижаму для такого случая купил – чудак такой. На удивление даже для самого себя не злюсь на него, хоть и всей душой ненавижу пижамы. Даже соглашаюсь надеть ее: что за пижама-то, шорты да майка. И как только опускаюсь под одеяло, чувствую, как ноет позвоночник – все-таки, внизу кровать оставляла желать лучшего (особенно по сравнению с этой). Нежусь в постели минуту, а кажется – целую вечность.

И только открываю глаза, вижу – собрался уходить. Прошу его остаться. Не из-за того, что я соскучился по теплу человеческого тела, вовсе нет, конечно нет. Просто так мне будет проще найти ключи. Так я создам меньше шума. Да. Вижу – мнется в дверях. И говорю ему:

– Если боишься, что я сбегу, закрой все двери. Ночью ты и так сторожить меня будешь.

Отодвигаюсь к стене, откидывая одеяло в сторону. Только ложись, Олеж. Это ведь мой шанс на побег вру ли себе?.

Он даже раздеться боится. Ложится, как тогда, в ту ночь, прямо в одежде, и смотрит настороженно, но уже куда более доверчиво. Он думает, что я стал тем, кого он хотел видеть. Укрываю его одеялом, а он совсем расслабляется: даже на бок ложится.

А я закрываю глаза и чувствую, как мне хорошо. Как хорошо от мягкой постели, от свежего после проветривания воздуха, от теплого дыхания возле своего лица. И на несколько минут из моей головы исчезают все мысли.

Я позволяю себя поцеловать. Он все так же осторожен, все так же аккуратен и неловок, и у меня закрадываются подозрения – я его первый. Я будто бы его первая любовь. Та, что как фейерверк, как смысл жизни, как самое необыкновенное ощущение в его жизни. И в мыслях щелкаю себя по носу – как легкомыслен я стал, как расслабился и как близко к себе я подпустил того, кто разрушил мне жизнь.

Вдруг задумываюсь: а вправду ли разрушил? Где был я, когда был на свободе? В своей пустой квартире с пальмой и кактусом, лишь бы было о ком думать, постоянно в работе и бесконечных подозрениях во всех грехах человечества; по локоть в чужой крови, глотающий антидепрессанты и снотворное, лишь бы больше не видеть кошмары. А здесь я в неволе, но любим. Он делает для меня все, что я пожелаю, в этих четырех стенах целый мир, созданный для меня, и единственное его ограничение – клетка.

Когда он засыпает, я вожу рукой по его телу. Крепкому, слаженному телу. Он все так же скрывает его за этой водолазкой с катышками и джинсами, в которых я без труда нахожу ключи и сжимаю в кулаке. Сжимаю их крепче и смотрю на него спящего.

Я разжимаю пальцы.

========== Это происходит ==========

Комментарий к Это происходит

Олег

Иногда мне казалось, что Сергей сходит с ума. Теперь я думаю, может быть, в этом есть моя вина. Может быть, я был слишком внимателен к нему. Должен был дольше времени проводить с ним. Может быть.

А ведь в первые дни все было так хорошо.

Ну, как хорошо. Относительно. Он кусался, когда я пытался к нему прикоснуться, швырял тарелки с едой в стену, пытался напасть на меня и сбежать (перестал считать его попытки уже после четвертой: мне казалось, он делал это мне назло, ведь он прекрасно понимал, что не сможет сбежать, а позлить хотел). Он даже пытался отковырять рацию от стены вилкой, которую стащил с обеда (после этого я стал приносить ему более дешевые и тупые, ну, которые еще погнуть легко, такие обычно в столовых местных дают; а ножей вообще лишил, но об этом потом). Обижался на меня, иногда позволял себе выматериться, но редко. В конце концов, Сергей сохранял свое достоинство до последнего. Никогда слезно меня ни о чем не умолял. Пытался шантажировать, брал на слабо, предлагал деньги – да. Но никогда не опускался на колени. За это, не буду скрывать, я его уважал и буду уважать.

В один из таких дней (по-моему, даже на третий) он попросил (приказал) мне съездить и купить ему нормальный кофе. Зерна, которые я покупал ему до этого, казались ему на вкус дерьмовыми, и он постоянно пытался обвинить меня в том, что я использую дешевые пакетики для заварки из киосков. Он уже понял, что я езжу в город ежедневно. Ну, это вполне логично, я ведь не стал бы торчать в четырех стенах круглосуточно, карауля Сергея и дожидаясь его приказов.

И когда я поехал за новыми зернами, я, наконец-то, продумал свой план. Я как рассуждал: всем буду говорить, что Сергей рванул отдыхать (например, в Италию), потому что его все достали. В конце концов, на подобную выходку он был способен. Сергей, он, знаете, правда необычный человек, который мог выкинуть что угодно. Мог и деньги покидать самолетиками из окна офиса, и нахамить репортеру, и внезапно уйти с пресс-конференции посреди интервью, потому что ему что-то не понравилось. Потому, думаю, я правильно решил, когда сочинил эту легенду. А то, что Сергей умчался без охранника куда-то, вполне объяснимо: он ведь человек спонтанных решений. Каждый, кто хоть немного знал его, ни капли не удивился бы такому раскладу. Так я рассуждал.

В моей версии было идеально почти все. Почти. Мне мешала Анна. Та самая кроткая, услужливая, идеальная секретарша Анна, которая никогда не задавала лишних вопросов и носила строго юбку чуть ниже колена, собирала темные волосы всегда в такой аккуратный пучок, что я представить не мог, почему за день у нее ни одна прядь не выбивалась. Она работала у Сергея с самого дня переезда штаба в центр – порядка трех лет, – а потому наверняка знала его не хуже (но, конечно же, не лучше) меня. И могла начать думать не о том.

Анна всегда мне нравилась, что бы я ни думал о ней. А Сергей, не к слову, периодически поддразнивал меня, что я нравлюсь ей. Лично я ничего подобного не замечал: я в принципе не особо хорошо определяю, что чувствуют другие люди, если они меня толком не интересуют. Мне не нравилось то, что я планировал сделать с ней. Но у меня попросту не было выбора, вы поймите.

Я ведь убивал. И очень много раз. Я прекрасно понимал, что далеко не всегда убивал плохих людей, заслуживающих смерти от пули в лоб. Потому я настроил себя так: это очередное убийство, такое же, как любое другое в горячих точках. Не сказать, что мне было от этого легче, но, по крайней мере, я попытался сделать хоть что-то.

Я проследил за Анной, чтобы, значит, узнать, по какому маршруту она ходит ежедневно домой. Ну, потому что нападать средь бела дня было бы бессмысленно и слишком рисково: дорога до самого метро была хорошо освещена и довольно многолюдна – наверное, в любое другое время я бы подумал, что это один из главных плюсов работы практически в центре города. Думал подстеречь ее в метро – тоже гиблое дело: в десять вечера народу еще полно. Но когда она вышла на своей станции, понял, что это мой единственный шанс. Тщательно все спланировал. Обошел ночью район, прошелся от метро до ее дома пару раз, представляя, где лучше совершить запланированное. Она идет от метро до ближайшего двора примерно сто метров. Сворачивает в переулок, но нападать в нем опасно: переулок совсем небольшой, а слышимость в нем хорошая. После переулка идет через детскую площадку, мимо детского сада (все это еще метров триста). Но для того, чтобы дойти до своего дома, она должна пройти арку (небольшая совсем, метров шесть-семь, не больше) – еще пара метров, и становится уже поздно, потому что она достает ключи, прикладывает к домофону и входит на частную территорию с кучей многоэтажек. Мне туда проникнуть без шансов. Означает одно – я должен напасть в момент, когда она будет проходить через арку. Место нелюдное, без фонарей. Единственный шанс.

Старался не думать о том, с кем именно собирался это сделать. Так ведь надо. Честное слово, я бы никогда ее и пальцем не тронул, если бы не обстоятельства. Я ведь человек не злой по своей сущности. Просто в моей жизни постоянно появляются какие-то обстоятельства, ради которых приходится быть им.

Я понимал, что действовать нужно будет быстро. Не из-за того, что я боялся быть пойманным, вовсе нет. Я бегаю быстро, а лицо скрою за воротом. Из-за того, что я не хотел причинять Анне лишних страданий. Чтобы – раз! – и все закончилось. Не знаю, с каких это пор во мне взыграла человечность, но, думаю, всему виной влияние Сергея. Рядом с ним я становлюсь лучше. По крайней мере, мне так кажется.

В общем, я делал все по плану. Оделся поудобнее, взял с собой перчатки и все необходимое, что вместилось в карманы. Ждал ее возле арки примерно полчаса – то ли Анна ушла с работы пораньше, то ли задержалась в этот раз.

В тот вечер она была легко одета, несмотря на то, что уже начинало холодать. Шла уверенно, но смотрела больше под ноги, чем перед собой. Подняла взгляд только когда подходила к арке – не узнала, но насторожилась и крепко сжала сумку в руке, прибавив шаг. Сжал в руке платок, обильно смоченный хлороформом, покрепче. А дальше все произошло слишком быстро даже для меня: в один шаг догнал Анну и прижал за горло к себе рукой, приложив к носу платок другой. Я знал, что хлороформ не лучшее средство, но за сутки не смог найти ничего лучше. Я прижимал к ее носу платок, а она продолжала вырываться, цеплялась за меня руками, пинала по ногам, а я стоял, задрав голову вверх, и ждал, мысленно прося ее о прощении. Я знал, что этот дерьмовый хлороформ вырубит ее лишь через несколько минут, и потому так обильно смочил платок. Но то ли у Анны был выброс адреналина, то ли я сделал что-то не то, потому что мне казалось, что я стоял так вечность.

Когда же ее тело обмякло, и она перестала дергаться, я осторожно убрал от ее лица платок. Я не помнил, сколько длилось время действия хлороформа, и приступил сразу. Попросил у Анны прощения, присаживаясь на корточки, положил ее плечи себе на колени, сжал ее голову в ладонях. Одно движение – и вот он, тот самый знакомый мне хруст шеи. Поправил ей волосы – прядь все-таки выбилась из идеальной прически, – взял на руки и отнес за арку. На помойку – рука не поднялась, хоть здравый смысл и требовал.

В тот вечер чувствовал себя паршиво, хоть и был уверен, что сделал все правильно.

Сергей в то время говорил со мной редко. Зато он охотно трещал по рации. Иногда нарочно подходил слишком близко, отчего из-за его дыхания создавались лишние помехи, которые, наверное, по его мнению, должны были раздражать меня. В первые дни в основном были угрозы о том, что он сделает со мной, если я окажусь рядом, и что со мной будет, когда его найдут. Иногда я чувствовал, что он впадает в отчаяние: он старался не показывать его при мне, но я все-таки чувствовал. И видел. У него ведь очень выразительные глаза. Взгляд начинал метаться, становился рассеянным, он поднимал его на меня и спрашивал, немного неуверенно, с сомнением: «Меня ведь ищут, да?». А после сразу же делал вид максимально безразличный вид, отворачивая от меня голову: «Конечно, ищут». А я нарочно ограждал его от внешней информации. Не приносил никаких газет, не давал слушать радио и смотреть телевизор, отобрал телефон и выкинул на железнодорожные пути (симку на всякий случай отвез подальше и бросил в какую-то речушку). Я просто боялся, что он что-нибудь придумает и сбежит. Умом-то я понимал, что Сергей даже при желании не сможет сбежать, потому что я предусмотрел все. Одно время я даже думал пустить по двери ток, чтоб когда кто-то открывал ее без перчаток, сразу получал заряд тока. Но, во-первых, я бы не смог так поступить с Сергеем, во-вторых, это довольно дорого, и тяжело объяснить рабочим, на кой хер мне это сдалось, чтоб это не выглядело подозрительным. Ну так вот, я-то, вроде как, понимал, что Сергей сбежать не мог, но в то же время понимал, что недооценивать его тоже не стоит. В одном я был уверен точно: пока я не свожу с него глаз и остаюсь бдительным, он не сможет сбежать.

О пропаже Сергея заговорили не сразу. Где-то через неделю, наверное. За это время я успел нанять новую секретаршу, Оксану, девчонку совсем юную, только окончившую универ. Для нее те деньги, которые ей платили уже в таком возрасте, были лучшим аргументом для молчания – вот так я решил. В любом случае, она согласилась немного приврать и сказать, что работает здесь уже несколько недель. Другие сотрудники особо и не возразили: Анна была тихой, потому ее исчезновение легко могли не заметить. Думаю, мне достаточно везло на совпадения, потому долгое время меня никто и не думал подозревать. Ну, не то чтобы никто, но все-таки.

В любом случае, о пропаже первое время никто не трубил. Появилась парочка постов в интернете по типу «Сорваться с места и бросить все: Сергей Разумовский снова шокировал пользователей и сбежал на курорт». Некоторые даже умудрялись прикреплять фото (понятия не имею, делали ли они их в редакторе или просто фотографировали похожих людей). Несколько раз спрашивали меня, потом других ребят из офиса (которые, снова же, ссылались на меня), и вскоре в газетах мне присвоили чуть ли не звание частного адвоката Сергея (наряду с охранником, менеджером, секретарем, близким родственником и так далее).

В один из дней пришла Юлия. Та самая, Пчелкина, да. И по одному ее взгляду я понял – она еще одна угроза для меня. Она та, кто сможет меня раскрыть. С другой стороны, я, наверное, все еще видел в ней еще и потенциального союзника: Юлия ведь всегда недолюбливала Сергея, а оттого в какой-то момент я допустил мысль, что она могла бы подыгрывать мне. Довольно наивно, учитывая ее тягу к справедливости, сам знаю.

Ну так вот, Юлия поймала меня на парковке. Машину я перекрасил и номера сменил после того вечера, потому что боялся слежки. Чувствовал, что у меня скоро начнется паранойя, но закрыться в одном доме с Сергеем и сидеть там целыми сутками я не мог. По крайней мере, после того, как меня уже засветили где только можно. Да и за продуктами нужно было ездить. Ну вот, Юлия, значит, подошла ко мне, кашлянула, чтобы убедиться, что я точно на нее смотрю, и заговорила:

– Добрый день, Олег. Я из «Правды». Скажите, как давно Сергей улетел в Испанию?

Я не нервничал. В конце концов, я знал, что мне придется всегда врать и балансировать на грани. Потому я был готов. И я ответил так спокойно, как будто меня спросили о погоде:

– Около десяти дней назад. Причин он не называл. Вы же сами…

– Да, сами знаем, что он человек импульсивный. Но с ним никто не может связаться. Общественность начинает беспокоиться.

Я лишь пожал плечами, пытаясь понять, куда она в этот раз спрятала диктофон.

– Если Сергей не хочет, чтобы его беспокоили, он сделает все, чтобы с ним никто не связывался. Отключил телефон, значит.

Юлия оперлась бедром о машину и скрестила руки на груди, закрывая вырез на блузке. Так и хотелось ей сказать, что ее грудь – последнее, что меня интересует в данный момент, но не решился. С ней лучше быть обходительнее, решил я. Она может быть моим потенциальным союзником, решил я.

– Скажите, Олег. Не для публикации, но все-таки. Как давно вы работаете с Сергеем?

– Шесть месяцев.

Мысленно пересчитал. Если на дворе начало октября, значит, на работу я устроился в апреле. Или в конце марта? Не суть, конечно же, но все-таки.

– А я почти три года. Я пишу о нем статьи практически три года, Олег. И я очень хорошо его знаю. Он слишком любит внимание к своей персоне, чтобы просто так оборвать все связи. Уже прошло десять дней, Олег. Достаточно для того, чтобы заявить о пропаже.

Я смотрел на нее и понимал лишь одно – я должен, нет, я обязан ее устранить. Ни о каком потенциальном сотрудничестве и речи быть не могло. Вспомнил еще, как тогда Сергей предположил, что у нее может быть роман с ментом. А девушки, у которых нет обостренного чувства справедливости, с ментами не встречаются.

Я не стал поправлять ее, что, по сути, подавать в розыск можно в любой момент. Я отучился всего один курс, но кое-что запомнил: первые сутки – самые важные. Чем дольше тянут резину, тем меньше шанс найти пропавшего. Я же был уверен, что Сергея найти будет очень и очень сложно. Только если проследить за мной. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

Даже если за мной проследят, что они сделают? Я еду на дачу, в дом, который продолжаю ремонтировать, хоть и медленно, а ордер на обыск они получить без оснований не смогут. Да даже если и смогут, что они найдут? В подвале стены не пропускают звук, а дверь практически сливается с одной из них. Решил только с того дня, что теперь дверь будут задвигать шкафом. Так, на всякий случай. Чтобы если что-то вроде обыска случилось, думали, что подвал я использую как склад.

– Вы пытаетесь меня в чем-то обвинить? – постарался сделать вид, что искренне возмущен. С эмоциями у меня, говорю же, всегда было плохо, потому я не знал, как наверняка выгляжу.

– Будь я милицией, вы были бы первым в списке подозреваемых. Тем более, вы сами говорили, что он улетел в Италию, а сейчас говорите, что в Испанию. Начинаете путаться, господин Волков.

– Клевета наказуема. У Сергея всегда было много врагов, в том числе и вы. Так что у вас нет никаких оснований сейчас меня обвинять. Всего хорошего, – я залез в машину и пристегнулся. Без всякой спешки. Я же не должен был показать, что нервничаю.

Я лишь знал, что теперь за мной наверняка устроят слежку. Я должен был хотя бы узнать, с каким именно ментом у Пчелкиной шуры-муры, чтобы понять, откуда мне ждать удар.

Список тех, кого я вынужден был убить, рос стремительно. Но я ведь знал, на что шел.

С Сергеем интересно было говорить. Вернее, по большей части, слушать его. Все-таки, одиночество и четыре стены давили на него, и он начинал говорить даже со мной. Мы как будто заново знакомились. Я, например, до того, как все совершил, не знал, что он всегда хотел завести домашнее животное. Кошку, говорил, не хочу, строптивая больно. Собаку, говорил, тоже не хочу, потому что выгуливать постоянно надо. А вот ворону, говорил, самое то. Говорил, вороны тоже строптивые, крикливые, но зато верны всегда будут одному своему хозяину. Ревнивые, говорил, до жути. Рассказал мне даже, как во времена студенчества планировал себе ворону с улицы взять.

– Это, Олеж, забавная история была, – когда он что-то рассказывал мне, всегда сидел на кровати (совсем изредка на стуле, не знаю почему) перекинув ногу на ногу или вовсе подобрав ноги под себя. (Помню то, что когда он мне об этом рассказывал, уже был в домашней одежде, которую я ему купил, – его костюм мне пришлось сжечь.) – У нас пару отменили, и я пошел в парк. Я в то время еще курил: нервы из-за соседей постоянно сдавали, – (я хотел было сказать, что он и до сих пор курит, но он опередил меня и добавил, что сейчас только из эстетических соображений и вообще не имеет никакой зависимости.) – Присел покурить, сумку рядом положил. По-моему, это уже ноябрь был, нет? Да, точно, ноябрь, прохладно было довольно. Курю себе спокойно, а потом вижу, что рядом на скамейку ворона села. Смешная такая, головой вертит, – он улыбался. На несколько секунд я перестал его слушать (вы даже представить себе не можете, как он становится красив, когда начинает улыбаться; не скалиться, как на обложку журнала, а улыбаться искренне, как когда говорит о чем-то приятном). – …клюет замок. Блестящий же, ты ведь знаешь, такие блестящие металлические замки на сумках, да? – я кивнул. – Клюет замок, сумку украсть пытается, а в сумке же ноутбук лежит, тяжеленный, а ворона, дуреха, не понимает, клювом замок хватает, крыльями машет, взлететь пытается. А я смотрю на нее, курю, даже как-то жалею, что камеры под рукой нет. Смешная птица, говорю же. Ради интереса сигарету ей дал, а она клюнула, представляешь? – он засмеялся. Он редко смеялся в те дни, особенно рядом со мной. Все время старался показать мне, как зол на меня. – Подумал еще, может, с собой ее в общагу взять. Громче моих соседей она не будет – это точно. А так хоть появится хоть какой-то умный собеседник.