Текст книги "Дом у железной дороги (СИ)"

Автор книги: Squ Evans

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Он не старался от меня ничего скрыть. Или просто не понимал, насколько хорошо все видно невооруженным глазом. Взять в качестве телохранителя не профессионала – раньше эта идея казалась мне абсурдной. Но чем хуже военный, чьи руки уже по локоть в крови, того качка из агентства, который разве что по зубам гопнику может дать? Я не могу понять, что чувствую к нему: нечто между отвращением ко всей его сущности и искренним восхищением к тому, кем он является.

Ясно одно – он без ума от меня. И поначалу меня это даже забавляло. Рослый широкоплечий мужчина с волевым подбородком, который смотрит на меня с таким щенячьим трепетом, словно я – величайшее сокровище в его жизни. Такое просто не может не льстить и не веселить. Я был уверен – это нечто среднее между уважением и поклонением.

Я даже немного удивился, когда узнал, что он мой ровесник. Выглядел лет на пять старше, особенно когда становился серьезным. Необразованный, но совсем не тупой. Тупой мне бы в жизни не приглянулся. А вот одеваться не умеет – это факт. Хотя где вы в нашей необъятной видели хотя бы одного служивого, у которого был вкус в одежде. Не носил эти ужасные спортивные костюмы, которые я видел на жителях неблагополучных районов в то время, когда еще учился в университете, уже хорошо. Я, конечно же, все быстро исправил. В конце концов, даже человек с такими заурядными чертами лица, как у него, преобразится, если купить ему нормальную одежду. К слову, он ведь и впрямь всегда казался мне заурядным: этих черноглазых темных шатенов по всей стране пруд пруди. Но было в нем ведь что-то, раз я его заметил.

Нет, серьезно, поначалу он ведь был идеальным партнером во всем. Скажешь – сделает. Даже если не скажешь – словно прочтет мысли и сделает.

Наверное, давно надо было насторожиться. Наверное, я уже тогда догадывался, но ничего делать с этим не хотел – да и зачем? Сказал ему, чтоб за кофе мне сбегал, не уточнил каким. Он ведь действительно сбегал. Я планировал заставить его побегать – не вышло: он с первого раза принес тот, который я хотел, даже добавки нужные. Пытался вспомнить, говорил ли я хоть в одном интервью о своих предпочтениях, но безрезультатно. То ли угадал, то ли следил за мной. И то, и другое – вполне вероятные варианты.

По правде говоря, сейчас я бы не отказался от кофе. Любого. Я всегда могу попросить его – он даже прибил к стене рацию, чтобы я мог с ним связаться в любой момент. Первое время кричал – надеялся, что кто-то услышит. Надеялся, что в этом чертовом доме был кто-то, кроме него. А потом понял, что он отключал меня. Он затыкал меня. Он был единственным, кто смог заткнуть меня за последние несколько лет. И так просто – всего лишь прокрутить звук на минимум.

Я даже не знаю, сколько я здесь нахожусь. Мои внутренние часы перестали работать, кажется, в тот момент, когда я впервые открыл глаза в этой комнате. Здесь нет окон, нет часов, а за этой железной дверью и бетонными стенами я ничего не слышу. Может быть, мой слух меня подводит. Может быть, я все-таки схожу с ума, как он и добивается. Я уверен – он жаждет этого. Жаждет дождаться момента, когда я слечу с катушек, начну умолять его.

Он говорит, ему не нужны деньги – вранье. Всем нужны деньги. Я спрашивал его несколько раз, предлагал самые разные суммы – он даже не менялся в лице. У него в принципе большие проблемы с мимикой. Возможно, последствия его службы, которые я когда-то считал чуть ли не главным его плюсом. Но его глаза, эти самые демонические, почти черные глаза – кажется, они забрали все эмоции себе. И я вижу в них недовольство, когда предлагаю деньги, я вижу, что он почти оскорблен – и не верю ему. Просто не хочу верить. Я не хочу думать, что меня здесь держат не из-за денег.

В тот день все было как обычно. Я позволил остаться ему ночевать у себя, обычное же, черт побери, дело для такой работы. Его квартиру ни разу не видел – не уверен, что он вообще не с улицы. Он всегда ложился в гостиной, спал на диване, даже вещи не смел передвинуть. Ради интереса перекладывал подушки так, чтобы не задеть их было невозможно, раскидывал книги – создавал неудобства, одним словом. А наутро обнаруживал его, вполне выспавшегося, и комнату, в которой все лежало на своих местах. Я не понимал и не понимаю, почему и как он это делал. А тем утром даже завтрак приготовил. Впервые за все время. Ни разу его об этом не просил. То ли оттого, что я был слишком насторожен и боялся, что он подсыплет мне отраву, то ли оттого, что попросту не знал о его кулинарных способностях. В любом случае, он выбрал вполне удачный день – у меня не было никаких встреч, никаких планов, я просто рассчитывал хорошо отоспаться (теперь у меня этой возможности столько, что лучше сразу сдохнуть). Даже не снилось ничего – непривычно донельзя. Проснулся от гудящей газонокосилки за окном, думал, день испорчен заранее (нет ничего хуже звука газонокосилки по утрам, разве что жизнь в этом гребаном подвале). И тут вдруг чую – с кухни пахнет. Не горелым, не газом, не лапшой быстрого приготовления, а настоящей едой, только-только с плиты. Сперва даже подумал, что грабитель какой-то вежливый влез, а после вспомнил про Олега. Лежал, значит, в постели, ждал, когда он придет с подносом (спросонья позволил себе нафантазировать, что в одном фартуке – чего у него не отнять, фигура отменная, как будто жил в спортзале), а после понял – глуповат волчонок для завтраков в постель, да и вряд ли решится. Пришлось все сделать самому.

Пришел на кухню уже умывшись. Одеваться не стал – Олег меня разве что без трусов только не видел (хотя, зная его, не факт), так что стесняться было некого. И мой нюх меня не подвел – он и впрямь приготовил завтрак, да еще и какой! Я все понять не мог, на кой черт мне нужны были все эти рестораны, если у меня под рукой был такой повар? Когда он, эта служивая шавка, вообще учился готовить? А сам поворачивается, смотрит на меня такими честными и преданными глазами (сейчас не могу перестать думать о том, что он пытался меня задобрить), доброе утро, Сергей, как спалось, Сергей, будете завтракать, Сергей. И ставит передо мной и омлет, и панкейки со сгущенкой, и сэндвичи, а я, как дурак, думаю, что нанял нужного человека. Справедливости ради, вышло и впрямь вкусно. Омлет нигде не подгорел (я пытался придраться просто из вредности), панкейки не были слишком жирными, а овощи в салате были нарезаны ровными кусочками. Я даже подумал сначала, что он все это дело заказал в ресторане, но небольшой беспорядок позади него говорил об обратном. Спросил его, в честь чего он приготовил мне такой сюрприз. И только сейчас вспоминаю, что усмехнулся он как-то странно (или, может, я и впрямь с ума схожу, раз начинаю приукрашивать?), плечами пожал и пробормотал себе под нос что-то типа «Хотел приятное с утра сделать». Чтоб испортить все остальное, дрянная ты псина.

После такого плотного завтрака, ясное дело, никуда выходить не захотел и вернулся в спальню. И совершил главную ошибку. Подумал вдруг, что Олега надо хоть как-то отблагодарить за завтрак – в обязанности, в конце концов, готовка для него не входит (а ума мне, что я плачу ему столько, что он не только готовить – он и всю мою квартиру языком выдраивать мог бы, конечно же, не хватило). И позвал его в спальню с собой. В конце концов, я смотрел ему в глаза ежедневно уже полгода и знал, что такое предложение его порадует.

И вот он зашел в спальню, а там я, и взгляд у него заметался. Господи, я был готов встречать его так, вытянувшись на кровати, хоть каждый день, лишь бы он чаще проявлял эмоции столь ярко. По крайней мере, смущения я за ним ни разу до того дня не наблюдал. Клянусь, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. И решил масла подлить в огонь – кивнул на место рядом с собой. И что же вы думаете? Конечно же, лег. Помялся немного, щеки, кажется, прикусил, но лег. И весь такой напряженный, смущенный – я бы никогда не дал ему свой возраст, если бы увидел впервые таким. Подросток, который случайно коснулся руки того несчастного человека, в которого умудрился влюбиться.

Сейчас думаю, зря я тем утром это затеял. Может быть, он раздумывал, стоило ли осуществлять задуманное, а тут я, чуть ли не всем нутром кричащий «да». Противно от самого себя. Но что сделано – то сделано. Я ведь совершенно не собирался его соблазнять. Соблазнять и дразнить – совершенно разные вещи. Думаете, если бы я хотел секса, я бы не смог взять его? Ха. Как же. Олег, бедняга, все никак не может понять, что я никогда не посмотрю на него так, как хочет он. Олег все никак не поймет, что мои издевки – часть его зарплаты.

Но я не знаю, где находятся тормоза. Я никогда не умел останавливаться вовремя. Я хотел всего и сразу. Возможно, тем утром я хотел проверить, насколько прочен он еще и изнутри, раз продолжал свою игру. Взял его лицо пальцами и взглянул в глаза. Совсем Олег не Волков. Волки хоть и из семейства псовых, но никак не дворняжки, у которых столько любви в глазах, что блевать охота. И тут он посмел совершить ошибку. Хотел бы я думать, что та ошибка была худшей, что хуже уже он натворить не мог – да только вот эти стены отвратительного больнично-зеленого цвета говорят об обратном. Он извинялся за поцелуй так, словно случайно отсек мне руку. И в глазах, в его чертовых черных глазах, таких эмоциональных, было столько раскаяния и даже страха. Был готов рассмеяться ему в лицо, но не смог. До сих пор объяснить не могу, что на меня нашло в тот момент. Но вместо того, чтобы добить его, сломать изнутри все, чтобы он стал моей личной машиной для убийств (сейчас думаю – я никогда этого не хотел; иногда ощущаю себя монстром, перестаю себя контролировать – нет-нет-нет, я не монстр ни разу, это не я запираю людей в подвалах, это не я лишаю их связи с миром), вместо всего этого я вдруг погладил его по голове. И он успокоился моментально. Извинился только еще раз -дцать. Я не мог быть зол на него в тот момент – ненавижу себя всеми силами за такую слабость.

Вплоть до момента, когда мы сели в машину, не перекинулись ни словом. Я – потому что никак не мог понять, кто из нас больше скотина, а он, как и всегда, потому что не любил говорить в принципе. Только там сказал мне: «Извините за этот день, Сергей». Сейчас думаю, может, он извинялся за все сразу? Вполне вероятно. Сказал ему отвезти меня на работу, а по дороге купить кофе. Кофе всегда помогал мне прийти в норму. В любой жизненной ситуации. В этот раз он меня и подвел.

Последнее, что я помню, это как делаю большой глоток, закрываю глаза – и все исчезает. А когда открываю – вижу эти долбанные зеленые стены. Ни окон, ни чистого воздуха, ни телефона – никакой связи с внешним миром.

Я ненавижу это место. Я ненавижу эти стены, как в городской больнице советского типа, я ненавижу этот уродливый ворсистый ковер, который наверняка должен был служить как приятное незаметное дополнение к интерьеру, но выглядит, как прокрученная в стиральной машине болонка, я ненавижу это отвратительное металлическое зеркало, которое невозможно разбить, ненавижу эту слишком мягкую кровать и постельное белье цвета скисшего молока с лимоном, я ненавижу эту лампу, настолько невзрачную, что ей место в квартире какой-нибудь бабки с окраины, ненавижу совершенно безвкусные картины, которые он купил черт пойми где, ненавижу этот гребаным одеколон, который он купил, чтобы меня задобрить (такой дрянью разве что бомжей пугать), ненавижу практически все печатные издания с моим изображением (гребаный отвратительный маньяк). Я ненавижу Олега Волкова. Всей своей душой. Я ненавижу себя. Ненавижу за то, что сам пригрел его на своей груди и не выгнал при первой же возможности.

Иногда мне снится, как я беру нож и вскрываю ему горло.

Он пришел ко мне снова. Он приходит каждый божий день – предположительно. Я учусь определять время по тому, как он появляется здесь, но пока получается скверно. Могу предположить, что тот долгий промежуток времени, который он не отвечает мне, когда я говорю с ним по рации, он куда-то уезжает. Он не смог бы меня так долго игнорировать, нет, только не Олег. Спросил: «Как себя чувствуете?». Он до сих пор ко мне на «вы». Как отвратительно мило с его стороны. Я ответил ему: «Чувствовал бы себя намного лучше, если бы оказался не здесь». Он только промолчал и поставил поднос с едой на стол. Даже признать противно, что пахло вкусно, аж до слюней, только вот урчащий желудок выдал с головой. Я не понимал, сколько часов я не ел. Он старается кормить меня регулярно, но на всякий случай приносит еды побольше. И вся посуда из металла, похожа на армейскую. Или тюремную. Я даже не могу разбить тарелку и воткнуть осколок ему в шею, когда он забудется. Он предусмотрел все. Разве что вилки пластиковые не принес.

Я бы хотел протестовать, но мое чувство голода сильнее. Потому я сажусь за стол и начинаю есть. Я уверен, будь я не здесь, мне бы понравился вкус мяса по-французски, которое он приготовил. Уверен, я хотя бы почувствовал бы его. Но я чувствую только то, что жую. Как будто вкус еды притупился. Не могу объяснить природу этого явления, но надеюсь, что у меня не начало развиваться какое-нибудь отклонение. Смотрю на его руку, которую он осторожно кладет на стол рядом с моей, и поднимаю взгляд – и вдруг что-то дергает меня, заставляя резким движением вонзить вилку в его руку. Он кричит, схватившись за нее и пытаясь вытащить из ладони, а я отталкиваю его в сторону и бегу к железной двери, распахиваю ее и бегу на выход из этого проклятого места. И вбираю полной грудью воздух и понимаю, что теперь я никогда не дам себя поймать. А потом я моргаю и вижу его глаза.

– Вам принести кофе?

Я сижу на стуле в комнате примерно пять на пять с отвратительными зелеными стенами, а у меня во рту недожеванный кусок мяса по-французски. Здесь застоявшийся затхлый воздух и лампочка желтого света. Здесь дверь без ручки с моей стороны. И здесь Олег, живой и невредимый, держащий свои гребаные пальцы на моем запястье. Здесь нет чистого воздуха и нет незакрытых дверей. Здесь нет ни намека на свободу. И я впервые за долгое время чувствую, что готов расплакаться.

– Сергей?

– Пошел вон.

Я не хочу его видеть. Я хочу закрыть глаза и проснуться не здесь. Я согласен проснуться даже в тюрьме, я согласен сдаться милиции, я согласен на все, лишь бы больше не видеть эту комнату. Выплевываю обратно на тарелку кусок мяса и встаю из-за стола. Аппетит пропал. Толкаю поднос и ухожу обратно на кровать, сворачиваюсь на ней и зажимаю уши руками. Это привычка с самого детства – когда я был напуган, я делал именно так. Закрывал глаза, и все монстры исчезали. Исчезали все мои страхи, исчезали эти идиоты, задирающие меня, исчезали все, кто мог причинить мне боль. Но мне уже не семь лет. И когда я открываю глаза, монстр не исчезает. Монстр сидит рядом с кроватью и убирает мне волосы с лица. Монстр смотрит так недоуменно и взволновано.

– Я чем-то обидел вас?

Я правда хочу, чтобы он исчез.

– Проваливай отсюда. Это приказ. Долбаная ты шавка.

Я закрываю глаза и надеюсь, что мой кошмар закончится. И слышу, как закрывается входная дверь. С наружной стороны.

Я пытался сбежать несколько раз. Первый раз был в тот же день, когда я попал сюда. Подумал, это какая-то ошибка. Подумал, что Олега, видимо, убили, раз он посмел допустить такую оплошность. Осмотрел комнату – типичный такой подвал на первый взгляд. Только стены прочные (и, судя по звуку – я постучал в нескольких местах, – довольно толстые), а вся мебель прибита к полу. Иными словами, я не мог даже врезать стулом по нему, когда он вошел бы. Кричать не стал – я знал, что это бесполезно, и похитителя лучше не раздражать. Но я дал ему понять, что я очнулся, когда заметил какую-то рацию, приклеенную к стене (пытался отодрать ее – бесполезно, приклеена намертво). В общем, сказал обо всем прямо: «Похититель, я очнулся». Я читал, что в такой ситуации главное дать понять, что ты не напуган. Если он поймет, что я его боюсь, то сможет мной манипулировать. А если я буду спокоен, то путем переговоров и чековой книжки смогу выбраться в ближайшие пару часов.

Но ничто из этого не работает, когда в плену тебя держит он. Когда дверь открылась, я не смог даже наброситься на него. Просто стоял на одном месте, как идиот, и смотрел на Олега, слегка смущенного, слегка озадаченного, словно он сам впервые меня видел. Стоял в этой долбаной своей водолазке и джинсах с потертыми коленями и мялся, явно понятия не имея, что ему нужно говорить. А я не мог перестать злиться. Не на него, конечно же, на себя, в первую очередь. Я, как видно, профинансировал собственную тюрьму. Когда он решился со мной заговорить («Как вы себя чувствуете?»), я уже не думал. Я действовал. Толкнул его в сторону и побежал что есть мочи, распахнув дверь (он всегда оставляет ее чуть приоткрытой – все-таки, ручка есть только с наружной стороны). Тогда я и понял, что меня действительно держат в подвале. Походило на тайное помещение для оргий хиппи в восьмидесятых. Из своего места заключения я выбежал в коридор, тянущийся к лестнице, и, не задумываясь, взбежал по ней вверх к двери. И я был готов взвыть, когда обнаружил, что дверь плотно заперта. Пытался выбить ее плечом – чуть его не сломал. Такая же чертова железная дверь, как и у меня. А он взял меня так легко, словно я ничего не весил. Даже слова не сказал. Просто забросил на плечо и отнес обратно в комнату. Успел только разглядеть, что в этом коридоре стояла плита с духовкой и стол. Этот больной ублюдок предусмотрел все.

Он предусмотрел все. Я даже пробовал сделать подкоп – искал место, где плиты плохо сошлись, где в стене может быть какая-то трещина – ничего. Мебель не сдвинешь – приколочена на совесть, ничего не скажешь. Искал потайные лазы за этими отвратительными картинами (одну из них я сломал через несколько дней о голову Олега, когда пытался в очередной раз сбежать – как видите, безрезультатно), пробовал пробить телом дверь. Ничто из того, что я делал, не приносило результатов. Я даже пробовал ключи у него стащить – тоже глупая затея, он слишком внимательный для того, чтобы не заметить, как я лапаю его зад. Оставалось только одно – играть по его правилам и ждать, когда его бдительность сойдет на нет.

Вчера спросил его, зачем он меня здесь держит. Я не люблю говорить с ним по рации, потому что сразу представляю, какой у меня отвратительно хрипящий голос в приемнике. Да и каждый раз боюсь, что он забудет включить звук. Потому я жду момент, когда он лично спускается ко мне, чтобы поговорить или, прости господи, вылить чертово ведро.

И вот он сидит напротив меня на стуле, снова одетый, как с помойки: разношенные джинсы и эта долбаная водолазка. На ней уже катышки, идиот. Олег входит в число тех людей, которым один раз сделаешь комплимент – и они всю жизнь за него будут цепляться. Стоило один гребаный раз мне сказать, что ему идет эта дурацкая водолазка (вообще-то, ему и впрямь идет – фигура позволяет), и теперь он считает своей обязанностью не вылезать из нее, даже когда надевает официальный костюм. Шут.

Задаю ему вполне закономерный вопрос: зачем он меня здесь держит? А он взгляд отводит в сторону, слова сказать не может. Я повторяю, но уже жестче, и ощущаю себя каким-то тираном-преподавателем в школе, который пытается выяснить, кто из учеников разбил окно. Меня раздражает то, что он заставляет меня чувствовать себя виноватым хоть в чем-то. Меня, в принципе, раздражает, когда моими чувствами пытаются манипулировать (какая ирония).

– Решил дать вам возможность отдохнуть, – бормочет он себе под нос и смотрит на меня исподлобья.

А я говорю ему:

– Врешь.

Он пожимает плечами, но взгляда не отводит. Я прекрасно знаю (по крайней мере, догадываюсь), почему он держит меня на самом деле здесь. Конечно, я хочу думать, что из-за денег. Деньги, по крайней мере, я могу ему выдать. В любом размере, лишь бы избавиться от этих поганых стен.

– Ну? – давлю на него, а он только плечами снова пожимает.

– Хотел, чтобы вы были рядом.

– Ты работал на меня. Мы и так постоянно были вместе, идиот.

Молчит. Он так часто молчит, что это действует на нервы. Не знай я его, был бы уверен, что он немой. Я вижу, что он не все сказал. Он избегает со мной контакта глазами, все время то взгляд отводит, то вовсе отворачивается. И мне приходится вставать, хватать его за волосы и заставлять смотреть в глаза. В эти самые честные, черные, дьявольские глаза. Олег смотрит на меня и повторяет снова: «Я хотел вас рядом со мной». Так старомодно, так фальшиво и одновременно искренне. Аж тошнит.

– Тогда тебе стоит знать, что сейчас, рядом с тобой, я абсолютно несчастен, – хочу кольнуть его. Да побольнее. – Здесь нет ни ванны, ни нормальной одежды. Ты ведь и сам это понимаешь.

Олег смотрит на меня все так же пристально, пожимая плечами. Этот его чертов жест.

– Я не могу выпустить вас. Вы ведь не глупый человек. Должны меня понять.

Он издевается. Он определенно, мать твою, издевается надо мной. Были бы его волосы подлиннее, намотал бы на кулак, сжал бы их покрепче да приложил лбом об эту чертову бетонную стену (с нее начинает сыпаться эта убогая зеленая краска, а я бью его голову о стену раз за разом, пока не пробиваю его твердым лбом дыру, сквозь которую могу вылезти на свободу – и нанять нормального охранника, квалифицированного, в тот же день; черт с ним, буду справляться с трупами самостоятельно). Моргаю. И сжимаю его волосы крепче, поднимая голову выше. А он следует за моей рукой так покорно, что я и впрямь начинаю сомневаться, кто из нас сильнее и кто еще кого удерживает (абсолютно абсурдная мысль – это я пленник, не он).

– В том-то и дело, Олеж, что не понимаю. Я ведь не краду людей, – клянусь, если он снова пожмет плечами, я приложу его головой.

Он только хмыкает и ведет головой в сторону, пытаясь выбраться из-под руки. Похож на псину, на которую хотят надеть ошейник.

– Я тоже не краду, – говорит совершенно спокойным голосом – и в этот момент я впервые задумываюсь, не был ли он судим; на допросах его вряд ли могли бы поймать на лжи – ни одна мышца не дрогнула, хотя я знал, что он врет. Нагло врет, глядя мне в глаза. – Вы первый и последний.

Я все пытаюсь понять, когда именно все пошло не так. В тот день, когда я принял его на работу, я думал лишь о том, что он бывший военный, а значит – прирожденный убийца, мой потенциальный союзник, который будет разделять мои взгляды. Справедливости ради, чутье меня не подвело. Но я не рассчитывал на то, что мой союзник восстанет против меня – он и не восстал, говоря прямо, он просто меня переиграл. Ну, ничего. В конце концов, я ведь не последний человек в стране. В конце концов, меня спохватятся рано или поздно, если не уже. Да, я уверен, уже во всех газетах пишут о моей пропаже, и со дня на день меня найдут. И я озвучиваю эту мысль, разжимая пальцы и отпуская его. Олег только как-то странно усмехается и молчит. Усмехайся сколько влезет, псина.

– Мне нужна ванна, – повторяю, уже не глядя на него. – Сколько я уже здесь? Неделю? Месяц? – Олег не реагирует. – Хотя бы другая одежда.

Он издевается. Он точно издевается надо мной. Клянусь, как только я отсюда выберусь, не пожалею денег и найму киллера. Нанять убийцу для своего убийцы. Как иронично и мило. Поворачиваю к нему голову и понимаю, что он смотрел не отрываясь. Повторяю просьбу снова, терпеливее и мягче. А в голове так и мелькают заголовки газет, которые я всегда выкидывал. Недавно, помню, вскользь прочел о похищении девочки не то в Австрии, не то в Германии, не то где-то еще. Сидела в таком же подвале лет одиннадцать, что ли. Вышла живая и здоровая – ее похититель повесился до приезда полиции. В газете писали, что у нее счастливый финал. Я особого внимания не заострил, а сейчас все пытаюсь понять, как, должно быть, у нее сейчас расшатана психика. Боюсь, зная себя, после одиннадцати лет в таком подвале я был бы не лучше любого мертвеца. Еще, помню, читал о другом похищении, уже у нас. Девочка какая-то, лет девяти. У нее финал оказался менее счастливым (я не понимаю, все эти журналюги, пишущие про «счастливые» концовки для жертв похищения, хоть раз пробовали представить себя на их месте?): ее нашли через несколько дней в лесу со вспоротым брюхом в лесу неподалеку. Похитителя поймали, но, сдается мне, если бы меня нашли убитым, меня бы мало волновала его судьба. А сейчас я пытаюсь представить, что писали бы про меня: «Миллиардер Сергей Разумовский найден мертвым в лесу – да и хрен с ним!». Замечательно.

– Хорошо.

Вырываюсь из своих мыслей. Что-что?

– Хорошо, – говорит. – Но завтра. Мне нужно все подготовить.

Я соглашаюсь сразу же – надеюсь, не выглядел слишком уж жалко. Нет ничего хуже, чем выглядеть жалко перед кем-то вроде Олега. Хотел бы я назвать его больным параноиком, но получается только больным: он знает, что я попытаюсь сбежать, и время ему понадобится для того, чтобы отрезать мне все пути.

Я понимаю, что я должен сбежать. Обязан. Но я понятия не имею, как мне это сделать.

Свет начинает сводить с ума. Я слышал, раньше была такая пытка – человек не понимает, день на улице или ночь, его внутренние часы сбиваются, начинается обезвоживание. Насколько я помню, смертельный исход возможен уже на вторую неделю. Но я все еще жив и я все еще могу здраво – почти здраво – мыслить. Я просил Олега выключить свет. Просил хотя бы повесить часы. А он говорил «Позже». И каждый раз все время «позже». Я думаю, он хочет свести меня с ума. Он хочет, чтобы я целиком оказался в его власти. Чтобы я благодарил его за то, что он приносит мне еду и выключает свет. Кажется, это называется стокгольмским синдромом. Я боюсь, что сломаюсь, с каждым часом все больше и больше. Здесь тихо, абсолютно тихо. Нет никаких звуков. Я словно в гробу глубоко под землей. Олег говорит по рации редко, еще реже отвечает на мои вопросы. Иногда мне кажется, что я оглох. И для этого я начинаю говорить вслух. Сам с собой. На любые темы. Но чаще всего о «Вместе».

Черт возьми.

«Вместе» – проект всей моей жизни. И сейчас этот самый проект пропадает без меня. Что творится в штабе? Я же так и не нашел замену Власову и Архипову. Со дня на день надо зарплату выдавать, а мой бухгалтер все еще в отпуске, черт возьми, там такой хаос должен твориться. А если сервера снова упадут? Кто их чинить-то будет? Я не доработал обновление, что, если его уже запустили? И пользователи будут видеть раздел видеозаписей не так, как я планировал, а криво-косо, как на каком-нибудь Фейсбуке? Господи. Это полная катастрофа. Это, черт возьми, настоящая катастрофа. Меня засмеют, если не уже.

Нет-нет-нет, смеяться никто и не вздумает, меня наверняка уже ищут. Я бы ни за что так не облажался, они знают, они точно знают, что я никогда не посмел бы их так подвести. Да, точно, Анна ведь умная девочка, не зря я ее нанял. Анна уже наверняка подала в розыск. Анна наверняка дала показания против этого гребаного Волкова. Милиция уже у него на хвосте. Да, точно, всего пара дней, и меня найдут. Проследят за его машиной и дело с концом.

А если он и это предусмотрел? Если он мозги запудрил Анне? Если они бегают не за тем?

Что, в конце концов, с моим сайтом. Боже. Через месяц встреча с партнерами, а я могу не успеть. Это катастрофа. Это точно катастрофа.

Нет, тряпка, соберись, ты ведь умный парень, ты ведь знаешь, что надо делать. Нужно лишь увидеть ванную комнату. Нужно всего лишь с его же помощью покинуть подвал.

Всего лишь покинуть подвал. Я повторял себе это все те долгие часы ожидания Олега, и в какой-то момент это начало казаться мне возможным. Я закрывал глаза и мог видеть солнечный свет. И мне даже казалось, что я мог вдохнуть чистый воздух. Но это было лишь минутным помутнением.

Когда дверь отворилась, я не пытался бежать. Боялся, что он передумает. Я не мылся с того дня, как попал сюда, у меня отросла приличная щетина, и мой костюм оставалось только выкинуть (я не помню, как порвал рукава – может быть, это было во сне). Даже если бы костюм удалось зашить и отстирать, я бы не смог его надеть снова – это были бы слишком явные воспоминания об этом месте (я продолжаю думать о том, что сбегу: все тренинги для успешных людей – я видел парочку в интернете – твердят, что если повторять себе одно и то же, вы этого обязательно добьетесь). Он связывает мне руки за спиной и заклеивает рот. И смотрит так виновато, так сожалеюще, и повторяет шепотом: «Извините, это временные меры, вы же сами понимаете». Я не сопротивляюсь. Я согласен на все, лишь бы покинуть это место.

Он вышел первым, закрывая за мной дверь, провел через коридор (осмотрел его, не изменилось ли что-нибудь), пытался помочь подняться по лестнице к двери – одернул плечо, он послушно убрал руку, – и, наконец-то, эта дверь открылась. С громким скрипом. Хотел бы я сказать, что я был ослеплен, что мне пришлось зажмуриться, но на дворе стояла глубокая ночь. Я не удержался и попросил Олега остановиться, боднув его в плечо. Мы точно где-то в лесу: воздух был чистым, свежим и холодным. Выглядел, наверное, как дурак, пока стоял у открытого окна и вдыхал воздух в себя, запрокинув голову назад. Мне не мешал даже взгляд Олега на моей шее. Не было даже мыслей о побеге – да и куда я побежал бы в таком-то виде?

– Хотите, сниму? – я открыл глаза, посмотрел на него, подошедшего близко, и кивнул, даже не задумавшись. – Только не кричите. Все равно здесь никого нет.

Он дернул скотч, а я только поморщился. Не позволил бы себе закричать при нем, даже если бы хотел. Не то гордость, не то что-то еще.

– Тогда в чем смысл был заклеивать мне рот?

– Вы можете укусить.

– Не я тут волк.

Он лишь усмехнулся и переступил с ноги на ногу. Я откинул голову назад, высунулся в окно больше и снова вдохнул поглубже. В тот момент я был готов забыть обо всем: и о подвале, и о грязной одежде, и об Олеге, стоявшем рядом со мной. Небо еще было таким чистым и звездным. Подобного в городе никогда не увидишь. Когда выберусь, думаю, обязательно куплю себе какой-нибудь загородный домик. Давно уже пора.

Я согласился идти дальше не сразу, постоянно огрызался от Олега в сторону, желая насладиться видом и воздухом надолго. Знал же – в доме не на что смотреть. И не ошибся. Небольшой двухэтажный кирпичный дом с безвкусными дешевыми обоями. Походя по комнатам, я понял, что, по сравнению с ними, мой подвал очень даже просторный. Большую часть занимала гостиная, в которой стоял какой-то убогий советский диван (который дай бог младше революции), телевизор (телевизор! Если я смогу договориться с Олегом, обязательно включу его, я просто обязан знать, ищут ли меня в тот момент еще не знал, что он не работает), куча таких же второсортных картин неумелых художников, как у меня там, внизу, потертый паркет, прикрытый то тут, то там коврами. И, конечно же, куча безделушек, которые принято скупать домохозяйками для создания видимости, что они живу в достатке. Это место вызвало у меня жуткое отвращение и ощущение рвоты, подступающей к глотке. Возможно, потому, что оно напомнило мне игровую комнату в детдоме. Разве что не хватало игрушек и моего вырванного клока волос.