Текст книги "Корона лета (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– В клане… Гранита… принято?

Зубы стискивались непроизвольно, в такт толчкам. Я и обкончался, похоже, там, где тычет будто слепленная из воска штука. Положить мне на что у них в клане принято, но позволишь крапиве разгуляться вовсю – и защитный кокон разобьется.

– Что?

Взад-вперёд – Яладжа дерет меня какой-то хреновиной, она тает в его пальцах, течёт вязким по ляжкам – взад-вперёд, я хочу в себя твёрже, больнее, сколько войдёт.

– Ну-у… заботливость со всяким.

– Ты не всякий. Ты выносишь моего ребёнка, – он всадил штуку до упора, придавил ладонью, и я заорал на всю замшелую комнатушку. Согнул ноги, открываясь, но Яладжа, гад, придержал. Влажный рот успокаивающе мазнул по спине.

Какого, к чертям, ребёнка? Я здесь из-за пятидесяти тысяч, оскорбленных моей удачей папаш и Брая, из-за секса, настоящего секса, наконец. Яладжа ласкал мне мошонку, нарочно не трогая член – ага, умная сволочь. Шептал на ухо: «Сейчас-сейчас-сейчас», а внизу немело, отшибая лишнюю чувствительность и последние крохи страха. Яладжа развернул меня ближе, оборвал губами жадное поскуливание, навалился, как плита. Насадил на себя, подхватив под колено, вдолбился разом, здоровенной своей головкой раздвигая хлюпающую смазкой задницу. И натягивал размашисто, не торопясь, а я тёрся яйцами о ворсистый диван, тыкался обслюнявленной мордой в локоть, на котором задрались волоски, дёргал край сорочки – и подчинялся. Купался в блаженной дребезжащей льдинками пустоте, вспыхивающем точками жара мареве – ничего не соображающий комок плоти.

Яладжа опрокинул меня на живот, навис сверху, кол его торчал во мне, саднил, взламывал. Я попробовал приподняться, в зад въехал разбухший таран, Яладжа надавил мне на плечи, вынуждая принять. Двинул бедрами, тяжело и тягуче, ладонь его шарила по взмокшим скулам, по трясущимся губам, сунулась между, и я прикусил – отчаянно, без рассуждений. Он дрогнул на мне и притих. Внутри щипало и жгло, пот скатывался с ресниц и высыхал тут же. Яладжа обмяк, не вынимая члена, гладил по бокам, по спине, и до меня дошло. Пока я валяюсь под гранитной тушей, семя делает своё дело, Яладжа не отпустит… сучья каменюка предупредил рывок, зажал ручищами: «Лежи! Ещё твоя порция».

Он выдал мне сполна – отдрочил получше, чем сам себя накачиваешь под одеялом, в общем, долго-то стараться и не пришлось. Побагровевшая натёртая головка мелькала в его пальцах, я хрипел, стискивая задницей теряющий упругость член, выпрашивая добавку.

Яладжа скатился с меня, вытер руку о ворс, замер, раскинувшись. Пить. Пить – стакан или море. И есть – или всё вместе. Или… в промежности тянуло, яйца распухли, крапива притаилась, точно недокормленное мультяшное чудище. Я встал на четвереньки, охнул – поясница ноет, щекочет присохшая на ягодицах корка, локти подламываются. Графин с кислой настойкой, что притащила рыжая Брун, на столике, далеко, надо ползти. Я и полез, чуть не сверзившись с дивана, но Яладжа подхватил. Перекатился через меня, достал графин, и мы пили по очереди, шумными глотками, фыркая и отплёвываясь.

Он опять улёгся навзничь – руку под всклоченную седую шевелюру, колени врозь – и, полуприкрыв веки, лениво разглядывал меня.

– Джад.

– Да?

– Оно уже… ну, того? – отвратно произнести такое вслух. – Как мы… проверим?

– Завтра пригласим виролога, он проведёт анализы, – Яладжа отёр лицо, сдул с бровей неровную чёлку, – в твоём возрасте при первом контакте зачатие наступает… подзабыл, прости. Кажется, в семидесяти случаях из ста. Но мы повторим попытку, чем увеличим шансы.

Развалился, зараза довольная, и издевается. Лечь бы, отдышаться, но я не мог. Остановлюсь – порвёт в клочки. А Яладжа хорош, правда, жеребец, а норовистые скакуны всегда ждут объездчика, так нам вещали в геопарке. На широко раздвинутых ляжках валиками вздуваются мускулы, бугрятся на животе, на груди. Я аж зажмурился, представив, как Яладжа напряжет всю эту красоту, если ему вогнать, сожмётся на моём члене. Подсел ближе, провёл пальцем от шеи вниз, по каплям пота – туда, где высохли белые потёки. Накрыл ладонью пах, глянул в серые глаза.

– Ювенус, ты…

– А то ты против!

Он не свёл ноги, не оттолкнул, и я продолжил. Мял и тискал, пока Яладжа не вскинул бёдра навстречу ласкам, показав мне сморщенную дырку. Подставился, яснее некуда, хоть и скривился, когда я грубо потёр подушечкой большого пальца тугие бугорки.

У него там печёт, очень тесно, ничего, растяну – вот так, смочить слюной и пихать, чтобы пустил, позволил… Плоский живот подрагивает, собираются складки в паху, ещё не так скрутит, Джад из клана Гранита, я на тебе покатаюсь…

– Ополоумевший мальчишка! – удар пяткой отбросил на диван. Похоже, Яладжа давно орёт, а я не… морозный туман, огонь на ладонях, резь под рёбрами, вот и весь я. – Пошарь в коробке! Тюбик с картинкой, понятно?

Содержимое коробки для секса вывалилось на колючее покрытие, я слепо перебрал незнакомые предметы. Угу, и тут инъекторы с яркой полосой – кон-тра-цептив. Сраные светлые боги, почему я так плохо соображаю? Яладжа оттолкнул меня, сам выдавил мазь, растёр в промежности, я следил за его движениями – как исчезают крепкие пальцы в покрасневшем отверстии – и постанывал сквозь зубы.

– Иди сюда, – он плюхнул влажным мне на член, сжал кольцом, размазал, со злостью треснул по спине, – не забывайся, Радек. Забеременеешь только ты.

Он что-то вложил мне в руку и повернулся на бок. Тонкая бесцветная полоска – инъектор, передо мной мужик, распластанный, готовый, вон выпятил круглые, невыносимо, кощунственно белые ягодицы. Я прилепил полоску прямо между поджарых булок и не смог отцепиться. Сжимал его зад, верно, до синяков, ладони соскальзывали, заалели отметины, мужик выдохнул протяжно, и я набросился на него.

Задрал сильные ноги, воткнулся, не попадая, заходясь сиплой руганью. Прихватил у основания, вломился, удержав сопротивляющееся тело. «Подожди, ты, маленькая дрянь!» Мне всё равно, я внутри. Яладжа изгибается, стонет глухо, по-животному, вот сейчас ему не покажется, что маленький, вот так, ещё раз – яйца хлопают по раскоряченной заднице, по хребту ползёт судорога, грохочет в башке, в сердце: прорваться, натянуть, взять… Семя плеснуло болезненно, вмяв в насквозь потного Яладжу, он обнял меня за плечи, вытянулся, быстро задвигал ладонью, оскалился самозабвенно, сдавил в своей узости, и всё кончилось.

Надо встать и что-то сделать – добраться до окна или до душа, глотнуть воздуха. Лёгкие жжёт, рёбра ходуном, но мужик держит меня, притискивает к омерзительно щекотным подушкам. Джад Яладжа, он платит мне деньги, огромные деньги, пятьдесят тысяч йю – за что? За ребёнка, мою копию, сотворённую в этой липкой кутерьме и уже выброшенную, как выбросили меня самого. Яладжа снял с себя инъектор, помахал багряной теперь полоской.

– Слушай, ты это… извини, что накинулся, – я не испытывал раскаянья, слишком было хреново, но у Яладжы пятьдесят тысяч. Нанимателей не насилуют.

– Инъектор сработал, остальное неважно, – Яладжа похлопал по испятнанной красным щеке, – случись иначе, я бы тебя убил, клянусь близнецами.

Он положил каменно неподъёмную руку мне на лобок, хохотнул весело:

– Шустрый мальчик с надёжными заповедями. Хватать и брать, жрать от пуза, трахать, пока пар не повалит, и не нести ответственность. Одобряю, ты многого достигнешь.

Да, достигну, папаши увидят и заткнутся, попросят прощения, Брай увидит, заберёт назад свои тупые слова, все увидят… мое брюхо с проданной начинкой. Я высвободился, едва не заехав Яладже в подбородок, встал и шагнул наугад – к светящемуся полукругу. Где-то там санблок, запрусь, проветрю мозги, вернусь и скажу этим торгашам, дорогим нанимателям… что я им, к бесам, скажу? Плевать – главное дойти, подставиться под струи воды.

Коридоры двоятся, кишки дерёт ржавой пилой, сердце застряло в глотке, и я его жую, проглатываю куски развалившегося кокона. Раньше психотехника срывалась взрывом, а сейчас расползлась гнильём. Темно и промозгло, терморегуляция отказала, зрение не подстраивается, шквалом налетает боль. Плиты – холодные, мокрые, под босыми ногами шершавая куча… дайте свет, где тут долбаный датчик? Я шарахнул по стене кулаком, под потолком вспыхнуло тускло – топчусь на собственных брошенных штанах, рядом душ с пластиковой занавесью, чья-то харя в зеркально начищенной панели. Чудовище с синими бессмысленными кляксами вместо глаз гримасничает перекошенным бледным ртом.

Вода стекает медленно, каждую струйку различишь, время растягивается, спотыкается пульс. «Брать, жрать, трахать и ни за что не отвечать». Заповедь моих отцов, двадцать лет на практике, вынянчили и передали по наследству. Я наклонился, треснулся лбом о край корыта, но штаны ухватил. Цепляясь за склизкое, кое-как напялил, привалился к стене. Темнота. В ней не нужно думать, никто не найдёт, не потребует объяснений.

– Ювенус?

Секунды плетутся, минуты спешат, вода всё стучит по пластику, темень рвётся вспышками, а Яладжа лапает меня под сорочкой. Штаны расстёгнуты, внизу влажно и нестерпимо саднит.

– Нагнись немного, ну?

Тварь елозит, приноравливается. Птичий клёкот – знакомый, грозный, спасительный – снёс черноту, вспузырил пену на губах; я ударил затылком назад что было мочи, не давая опомниться, вклинил локоть в хрустнувшее и прыгнул к двери. Захлопнул её за собой, задвинул щеколду – и уникал не откроет, выручила чёртова архаика! Огненная тётка бежала мне наперерез, до выхода не добраться, но напротив голограммы с близнецами окно, под ним «укрой-дерево»… расквасит на кирпичах, и насрать! Драгоценная начинка подохнет вместе со мной, не будет реветь на речном берегу, от того что никто не придёт. Брун повисла на плечах, расцарапав ногтями до крови, я стряхнул её и помчался к новой темноте.

Долгий пронзительный звон, хлёстко лупит по лицу, по спине, точно обещанная в банке флагелла. Пляшут костры, пляшут звезды, я лечу, падаю, хлопают ястребиные крылья, кубарем качусь на траву, в груди лопается комок, окатывая невозможной болью. Встать тоже невозможно, но невидимые крылья складываются над лопатками, тянут вверх, держат, укачивая и направляя. У корней кряжистого ствола вьются загогулистые значки – не читаются, хоть умри. Поддёрнув сползшие штаны, тру слезящиеся глаза – «Стоянка каров. Прошу следовать указателям».

Умницы земляне, хорошие обезьяньи образины… и услугу изобрели для таких, как я – идиотов без гроша на счёте, без магнитной карточки и способностей управлять электроникой, пускающих слюни на терминал. Экстренный маршрут, дотянет до ближайшей больницы или отделения стражи. Кар оторвался от взрыхлённой корнями почвы, я мешком рухнул на пол, примостил голову на сидение. В больнице мне не помогут, в страже… смех ободрал обмётанные коркой губы, подступила икота. Зима, сплошная пелена снега, верхушки Тибета плавают в сизых тучах, Игер везет «рысьего» верзилу к башням Пятого Муниципального госпиталя, над крайней с юга закладывает вираж, верзила белеет так, что посрамил бы все расовые стандарты Домерге, я подхватываю его, но удержать не могу – мне двенадцать лет, а Рысь весит центнер. «Терпи. Видишь прозрачный «гриб»? Там принимает наш мужик, он отличный виролог», – отец успокаивает своего наёмника, будто собаку со сломанной лапой. Когда мы приземляемся на крышу «гриба», приросшего к южной башне клиники, закидывает руку Рыси себе на плечо и велит мне оставаться в каре.

Что стряслось с тем наёмником? Наверное, скоро я узнаю. До донышка пойму, что значит не быть человеком.

****

Мне удалось посадить кар точно на «гриб» – от госпиталя я бы просто не дополз. Ноги онемели, пальцы не слушались вконец, я падал, поднимался на карачках, где-то разбил нос, а может, разбил давно, только не замечал, но кровь текла на сорочку, надетую на меня Яладжей. Маленькая частная приёмная с отчётливо домергианским названием «Корона лета» нашлась сразу, не перепутаешь. Эта «Корона» настолько для своих, гадать не надо, что здесь ждёт. Без единого йю, в кромешную ночь к правоверным сородичам вваливается сын предателей… я скорчился на четвереньках, сглатывая редкие – слишком редкие – удары пульса, щурясь на полоску света из-под двери виролога, и не надеялся. Ну… у «гриба» этажей двадцать. Не примут, не сделают тест, не вычистят начинку, если она укоренилась, чего уж. Больше крылья Сида меня не спасут.

Они открыли, адовы светлые боги, открыли. На порог вышел упитанный мужик в серебристой одежде земных медиков; я хотел заорать, что заплачу – вот клянусь чем угодно, из фонда выпускников интерната, где ещё осталась мелочёвка, – но он молча поднял меня и впихнул внутрь.

– Как тебя зовут? Отвечай!

Расстелили на кушетке – бескостную, бессильную ветошь, воткнули в запястья иголки, в рот хлынула гадостная смесь из рубчатого шланга. Надо соврать. Иначе врач откажется от меня, как все до него.

– Он в нашей базе не отмечен… погоди-ка! – высокий голос, клепающий железные гвозди, прямо Игер в худшие дни. Их двое в кабинете: упитанный в серебре и ещё кто-то у линкома, – и оба терзают меня. Упитанный – по старинке, вручную; этот, с языком из металла, шарит сканерами.

– Есть совпадение, то-то датчики на него не среагировали. Игер Спана тебе родственник? – смачный гвоздь – и сразу по шляпку. – Мальчик! Отвечай!

Тараторят, перебрасываются терминами, я бы и на общем не разобрал, домергианские «аум» и «аус» рассыпаются бессмыслицей. Скажу правду – вышвырнут, но ведь сканер уже нащупал, опознал родовое сходство, какого чёрта Игер таскался именно сюда со своими болячками… спасибо ещё раз, папа, жизнь подарил, её и отнимешь. Я напряг горло, вытолкнуть шланг не получилось, до квадратности внушительный медик подскочил, наклонился, закрыв собой лампы на потолке, смесь перестала литься. Шланг вышел с мерзким причмоком, прилип к губе.

– Я сын Игера Спаны и Сида Леттеры, – просить бесполезно, внушили ещё на песчаном берегу Конго, просто шея у некоторых длинная, – не прогоняйте меня, пожалуйста! У меня есть деньги.

Квадратный шевелил бровями, мерцали серебряные нити. Медик – полукровка, чистопородные уникалы тучностью не страдают, он поймет, должен понять, как оно невыносимо. Тот, с гвоздями, исчез, почему-то это пугало.

– Сделайте тест, – я пошарил рукой по животу, по расстегнутой ширинке, спутывая провода инъекторов. Яладжа не издевался, говорил искренне и был охренительно прав: жрать, трахать и заботиться о себе; вот только я ни за что не передам заповеди дальше, тому, кто может копошиться во мне.

– Ты нам не по профилю, мальчик, – медик поправил иголки, вздохнул, – мы не занимаемся тяжёлыми больными. Стабилизируем сердечный ритм – и в реанимацию Муниципального госпиталя. Что ты с собой сотворил-то, а?

– Нет! По профилю! – я попытался схватить его за рукав. – Сделайте тест. Тест на ребёнка. Вы же виролог, да?! И если…

Зрение вырубило, на грудь наступил великан, запрыгал в древней пляске войны, точно в неуслышанной сказке, дунул через весь океан, корабли сверкнули днищами, сгорели под палящим солнцем. Вытащите его из меня, уберите, вычистите, я всё отдам, пусть оно не родится, никогда не… великан погасил небо, разозлили беднягу, нам теперь не выкрутиться.

****

– Беременность не самая серьезная его проблема. К тому же экспресс-тест ничего не показал. Наблюдается декремент конкуписценции, но в состоянии Радека это закономерно, хотя обычно резкое снижение уровня свидетельствует о наступившем зачатии.

Меня качает под знакомое дребезжание – чего великан бормочет по-стариковски, не трубит в победный рог? Он же нас утопил. Булькает кругом, плавают обломки, звуки еле пробиваются сквозь толщу воды.

– Конкус… кремент… светлые создания! Будь снисходительней, я не обучался вирологии.

Великан, верно, бог справедливости, потому что мой папаша номер один тоже на дне, хоть и ерепенится, цедит слова, точно на переговорах.

– Падение «зубца Фрея», Сид! Простых вещей не знаешь, – и папаша номер два утонул. Занятно, даже после смерти они ругаются и им не до меня. – Чем выше уровень «зубцов» в крови, тем сильнее утрика…

– Понял уже, помолчи.

– В любом случае, сейчас мы ничего предпринимать не станем, – великан с голосом упитанного врача взбалтывает волны, касается чем-то холодным, кожа ощетинивается пупырышками, – чистка Радека добьёт. Безусловно, желательно почистить немедленно, применить щадящую процедуру, но я предпочитаю живого и беременного пациента, нежели стерильного и мёртвого. Радуйтесь моим связям с реаниматологом Ваном из Муниципального и благодарите его за то, что мальчишка выкарабкивается. Кстати, вызов спецов из госпиталя вам дорого встанет.

Ого, великан сердится. На моих папаш – а злость вымещает на мне. Скользкие пальцы трогают внизу, разводят ляжки. Не надо, больно!

– Радека изнасиловали? – Игер. От его ярости море вскипает, наваливается душной громадой. Никто меня не насиловал, сам попёрся. Крик смывает с губ, слишком много воды, и прилив близко, накатывает с громким сладострастным урчанием.

– Сомнительно, – великан суёт что-то в меня, плавно и мягко, но я сжимаюсь, – травмы анального отверстия минимальны. Послушай, Спана, не торчи тут столбом и не пыхти! Потрать время с пользой: на поиски медкарты. Радека должен был осматривать виролог, хотя бы единожды – при пубертатной гиперсекреции конкуписциальных гормонов. Нужно выяснить, какой уровень… тьфу! В общем, количество «зубцов Фрея», нормальное для организма твоего мальчишки. Будет проще определить, зачал ли он.

Внизу уже почти совсем не жжёт, меня треплет на волнах, тянет глубже в тёплую воду, и стихает ворчание великана.

– «Зубцы», паршивый Фрей, утрика, крапивное семя! Невежественные болваны, развлекаются жаргонизмами, а дети калечатся, вот ведь… Радека обследовал виролог, Игер? Сид?

Я отсюда чую, как они дышат. Сид – быстро и загнанно, Игер – с мучительным низким хрипом.

– Я… мы не знаем про виролога. Прекрати спрашивать! Забудь пока о беременности, вытаскивай парня, возьми мою карточку, сними оттуда до последнего йю и, ради всех богов, заткнись, – Сид храбрый, угу, спорит с великаном. Спорит ради меня.

– К сожалению, забыть не получится, – жестокое чудовище хмыкает, – насколько я разобрал невнятицу, ваш наследник потребовал аборт. Радек совершеннолетний, выбор за ним.

– Мы и не собирались… препятствовать, – Игер чопорен, как интернатский инспектор. – Можно нам… подойти к нему?

Великан взрыкивает, глубина хватает огромными клешнями, смыкается надо мной. Нависают тени с рыбьими головами, хихикают и дразнятся, а потом пропадают и они, и я привычно остаюсь один. Морское чудище обмануло – Сид и Игер оставят меня на дне.

****

Было удобно, уютно и немного щекотно. Щекотка и разбудила, заставляя ёрзать, тереться о пушистую ткань. Я потянулся, нащупал, где чешется, пальцы наткнулись на штырёк с колючим навершием. Разлепил ресницы, глянул в пасмурное небо: в Сарассане собирается дождь, ну, как всегда. За окном хлябь, лежу на кушетке с бортиками, под спиной нечто облачно-ворсистое, на сгибе локтя торчит маленький штырь, от него вьётся нитка – прямо к стойке с толстым пузырем.

Позади звякнуло, точь-в-точь трахательная коробка Яладжи. Я подскочил, выдирая штуковину с иголкой, руку стянуло болью, резануло под рёбрами, в живот набились кирпичи.

– А я бы не советовала прыгать, – тот, с гвоздями! То есть, та, потому что это девчонка; голос у нее железный, на папашин не сильно-то и смахивает, и все равно: здравствуй, кровь берилловая. – Радек, у тебя сломано ребро и нешуточный плечевой вывих.

Она выбралась из стеклянно-пластикового леса, разросшегося в углу кабинета, встала рядом. Тонкая тростинка с берегов африканских рек, даже взъерошенная смоляная гривка к месту. Папаши б удавились – мулатка-шоколадка с генами клана Берилла. Ладно, мне бы выяснить, с какими генами будет то, что засело во мне.

– Зря вылупился, – она опередила вопрос, сверкнула разозлённой синевой, – на меня теперь не действует.

– Мне-то что за дело? С кем там твои предки гуляли… где виролог?

Небесные хляби разверзлись, так, кажется, выражались в протухших летописях моей прежней христианской подружки. Засвистел горный студёный ветер, я поёжился, и девчонка отошла, поколдовала над стационарным линкомом – оконные створки съехались, отделяя нас от развоевавшегося климата столицы. Стационарка новая, пашет, как поёт, и песня у нее задорная, весёлая. Неужели?..

– Не техника – красота! Тебе под стать, – я так обрадовался вернувшейся электронной какофонии, что капкан в животе на секунду разжался. Рёбра ноют, спину будто десантными сапогами топтали, в глотке скребёт, но жить можно. Если не думать о Яладже и о том, что он мне подкинул со своей спермой. – Знаешь, в детстве цветная с синими глазами показалась бы мне… я не по-плохому пялился! Скажи, что с моей… с ребёнком?

Девчонка возилась у линкома. Делает вид, что ей плевать, видали мы такие шуточки. Здорово, верно, над ней поизгалялись, ещё бы – помесь грязи с венцом творенья, с какой стороны ни оценивай. И для уникалов выродок, и для местных. Она не раскисла, не натворила ерунды, работает, нянчит всяких придурков, прибегающих сюда прямо из чужих постелей.

– Сайдор скоро придет и всё тебе объяснит, – она орудовала бойко, явно не первый месяц знакома с мощной техникой. – Пить хочешь? Или есть?

А хрен его знает. Я прижался к подушке, чтоб не так противно, чтоб не загнуться от судороги, холодными стежками прошившей скулы. Жрать, брать и торговать детьми. Ага, за пятьдесят тысяч йю. Папаши были милосердней. Могли и на органы продать, в информсетях постоянно трубят о группировках, похищающих людей для подпольных клиник. Уникалы вроде Яладжи и его рыжей жёнушки не станут расчленять сосунков? Хрусталики – на Эпигон, богатому промышленнику; печень – увечному наследничку какой-нибудь империи соевого концентрата; почки – на Мелиаду или ещё куда, а плазму – криминальным силовикам, боевые раны лечить. В розницу выйдет намного дороже, чем обещали суррогатному папочке, не прогадаешь. Ну, ещё проще дебилу и не платить. Тот, кто заверил отпечатком пальца договор на продажу младенца незнакомой парочке, только «вжик» от уха до уха и заслуживает за свою тупость. Парочка, случайно встреченная в домергианском банке, жаждала детей, бизнес передать… да, они поведали тебе жалостливую историю, со всей правдивостью, сучья ты дырка.

– Радек, посмотри на меня. Просканирую реакции, – синеглазая мулатка вертела блестящей загогулиной. От мельтешения тошнит или от брезгливости? Рот вытереть и то мерзко, словно в интернате, когда «слониха» Аша и её жёлтая подружка обсуждали «уродца». Или непроданная начинка устраивается внутри?

– Сайдор считал, ты проспишь ещё сутки, в тебе лекарств, как в хранилищах Муниципального, – девчонка отложила инструмент, подкрутила штырёк в локте. – Я пока учусь, но… реаниматологи и Сайдор так и не определили толком, что с тобой стряслось. Сильнейший гормональный срыв, угроза инфаркта, отказа почек и лёгочная недостаточность. Сайдор говорил, ты теперь Муниципальный будешь долго навещать. Поддерживающая терапия, главное, сосуды и сердце, а по нашей части баланс восстановился…

– Кто такой Сайдор? – мне без разницы, но надо же о чём-то болтать. Главное – не моё дурацкое сердце, ничего ему не сделается, вон стучит себе; главное – оно, невиноватое, не угодит к мясникам. Я его убью. Сам, здесь, у виролога «Короны лета», в комнатушке на промозглой окраине Сарассана.

– Сайдор – мой босс и твой врач. А ты нас по-настоящему напугал, – кофейная девчонка засмеялась, сразу выдав берилловые нотки, – клиника виролога на Земле всегда слегка незаконна. Мужчины не беременеют, а извращения инопланетников землян не касаются. Из-за скандала нас могут закрыть. Сайдор уговорил реаниматологов прийти и потом оставить тебя.

– Что за название – «Корона лета»? Сайдор увлекается поэзией? – правильней бы спросить её имя, узнать, как она попала на Землю, но я боялся. Услышу исповедь, похожую на мою, и чего? Вымажу соплями их пушистую подушку?

– Ой, ты прямо хуже всех! – девчонка хлопнула медовыми ладонями. – Сайдор говорит: половина бед на Домерге от узколобости. Юношей и девушек держат под замком, старшие распоряжаются их поступками и мыслями, в кланах ещё и контрактные… случки! Гадость страшная.

Она расхаживала вокруг кушетки, ловко прибирая инъекторы, приглаживала оливковые прядки. Расстояние от Домерге до лазурного шарика исчисляется шестнадцатизначной цифрой. Умотать в эдакую даль и перепихнуться по контракту.

– Название, чтобы клиенты не плутали. Люди ищут понятное, в детстве им рассказывали про зубцы Фрея в короне бога лета, на том сексуальное образование и закончилось. На Домерге вирологи клянутся не разглашать тайн. Преступный закон, и наказание за нарушение – казнь! – ого, девчонка распалилась, несчастный пластик на ленточки порвёт. – Гормоны на максимуме, вот как у тебя, например, твой отец, тот, который похож на стражника, отвратительно ругался. Кричал, что передал тебе проклятье. Глупость! Берилл из-за повышенного содержания гормонов в выигрыше, не многим кланам посчастливилось…

– Отец? – я перебил её, приподнялся, сбросив нитку от штыря. Дёрнуло током, на сгибе локтя выступила кровь. Игер был тут? И Сид с ним? Великан, утопивший папаш, не приснился? – Он что, приходил? Как он меня нашёл?

– Ну, твои родители и сейчас здесь, – учёная девица вытаращилась на меня, точно на чудика, – если уже вернулись. Вчера уезжали куда-то… Радек, не вставай!

Я отмахнулся от неё, выпростал голые ноги из-под мохнатого покрывала. Папаши остались, чтобы задать трёпку, и я не буду дожидаться, пока они соизволят мне врезать. Никого не касается, не должно касаться… я им первый наваляю! Когда пол перестанет трястись и утихнет колотьё в башке. Я добрёл до двери, притиснулся лбом к прохладной панели. На минуточку, а потом встретимся – с людьми, которых я назвал чужими, пусть они честно пристроили ненужного ребёнка в интернат на берегу Конго. Могли вышвырнуть в космос или на свалку, распродать по частям, эмигрантам деньги не лишние.

С тех каникул в пустынях Европы я всё допытывался: почему? Вопрос кусал остервенелой тварью, ползал клейким червяком; я задавал его молча, играя с благополучными детишками; шептал голым стенам, в тарелку с соевой кормёжкой, разноцветным голограммам, показывающим далёкий серый мир в рамке звёздной ночи; даже проорал вслух однажды – в покрытые ржавчиной ущелья подземки, где никто не услышит. Теперь ответ нашёлся, и выдал его Джад Яладжа, хотя его и не спрашивали.

Кофейная девчонка с предками из клана Берилла, кажется, сообразила, что тащить меня обратно бесполезно. Отступила, сняла долбаный штырёк, исковырявший мне локоть, и я толкнул дверь. Любовь к самим себе была сильней, оттого родители бросили меня, и это нужно принять потому, что я сам поступил ещё хуже.

Коридорчик с безголосыми движущимися картинками слишком быстро кончился. Я увидел папаш и зачем-то прошлёпал к кушетке, заглянул им в лица. Спят… умостились на куцей лежанке каким-то чудом, обоим тесно, Игер свесил ноги в походных ботинках, Сид вцепился ему в ремень, чтобы не упасть, спрятался от света на обтянутой грубой курткой груди. Сместившиеся тени и моя возня разбудили Игера, он заворочался, в полусне прихватил Сида за плечо, уберегая от падения, и открыл глаза. Ненастоящие, в тёмных пятнах усталости, а её не подделаешь.

– Сайдор разрешил тебе встать? – Игер свободной рукой потёр над бровями, привычно не трогая маскировочные линзы. – Ну-ка топай в процедурный.

Всё верно, с ходу оценивает обстановку и раздаёт указания, упустив обращение «тупой сопляк». Сид шевельнулся, глубже вжимая бело-золотой затылок Игеру в подмышку, и отпрянул, едва не свалившись. Отодвинулся от спасительной поддержки, моргнул, будто смутившись – как же, Ястребу помощь не требуется. Угу, очухались и примутся за меня слаженным дуэтом, Сид измотает издёвками, а Игер добьёт.

– Заплачу-за аборт-из-фонда-выпускников вам-не-придётся-выкладывать-деньги спасибо-что-попросили-виролога-меня-не-выкидывать, – вывалил одним духом, и пить захотелось – окочуриться, насколько захотелось. Мы разойдёмся без ссор и долгов. Мне их больше винить не в чем.

– В целом, правильно, но за чистку платить не нужно, – Сид насторожённо наблюдал за мной, будто готовясь схватить, – Сайдор показывал нам данные анализов. Расслабься, Радек, Яладжа тебя не обрюхатил.

Он нечитаемо усмехнулся, кивнул мёртво молчащему Игеру, а до меня доходило медленно, раздёрганными кусками, и они не склеивались, хоть тресни. Отцам всё известно – про Яладжу, про договор, но это не важно, стыдный мусор, его можно перетерпеть, ведь обошлось. Обошлось – и мне не нужно ещё раз заверять собственным отпечатком предательство. Я вдавил кулак в пустой, спасибо летнему богу, живот. Пересохший язык колюче царапал дёсны, под веками набрякло, противно стягивая кожу, стекло на верхнюю губу – солёное, мокрое.

Они позвали помощницу виролога, по имени вроде бы Хэй, если не напутал – я ни беса лысого не различал, пока не выдул полный графин пенящегося тоника. Сидел на чём-то жёстком – накрытые курткой ноги уже не мёрзли, ранку на локте залепила пришлёпка – и видел то узкий хищный рот Сида, то ссадины на костяшках пальцев Игера, прочее пропадало в блескучей мешанине, будто залез в мощнейший голопроектор.

– Вы проследили обратный маршрут кара, – я не мог смотреть им в лица. Потому что разревелся перед ними – двадцатилетний болван, потому что они не собирались сматываться, пусть я и попрощался, а ловушка с зубцами Фрея выпустила меня, и смешно было дышать свободно, напоказ, утирая рукавом нос. – Навестили Яладжу, и он вам рассказал про договор и про ребенка, так?

– Шевелит извилинами, удивительно, – Сид одобряюще хмыкнул, – но ты чрезмерно низко ставишь интеллект своего любовника. Клан Гранит очень осторожен, всегда этим славился…

– Вечные нейтралы, – буркнул Игер, устраиваясь на маленькой табуретке, принесённой Хэй. – Джада Яладжи уже и след простыл, временное жильё он бросил, но электроника часто выдаёт хозяев, надо только уметь её… соблазнить.

Игер говорил о технике, как о живом существе. Если они всё-таки уйдут, я попрошу напоследок поведать о секретах клана Берилла, раз и навсегда получу подтверждение тому, что беседы с проводами и энергоблоками и впрямь не сумасшествие.

– А рыжая женщина? Жена Яладжи, – я попытался подтянуться повыше, чтобы увидеть их обоих, когда наберусь смелости смотреть, – он звал рыжую Брун, у неё были красные глаза… зачем им понадобился ребёнок? Продать на органы, да?

Язык опять прилип – чёрт, я же и их кровью распорядился! Сглотнул комок, собираясь сказать про пятьдесят тысяч йю, но папаш торг за наши общие гены не волновал. Сид встал, худой, собранный, полыхнула беспощадная желтизна.