Текст книги "Корона лета (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Кое-кто возвращался, на Земле с комфортом разместилась большая домергианская диаспора, только вот сопляк, пришибленный странностями своего организма, ничего не знал. Драконовские законы Спасительницы Зенги давно отменили, но африканцы и азиаты привыкли растить детишек в интернатах. Половина семей сдавала младенцев под присмотр государства, навещая их по выходным или просто так. Мои курчавые приятели и недруги вприпрыжку скакали к мамам и папам, лезли им на шею, доверяли немудрящие тайны, приволакивали в спальни коробки со сладостями и новыми игрушками. Ко всем приезжали родители – ко всем, кроме меня. Наверное, в нашем интернате водились и настоящие сироты, но я их не замечал – и лишь раз увидел в прогулочной каталке белую девочку. Её положили отдельно от других малышей, она спала, и искусственная продувка шевелила прикрытые чепчиком русые волосёнки. Через высокий бортик каталки я дотянулся до пухлой ладошки, оторопело вдавил палец в розовую кожу… ментор подхватила меня подмышки, отставила в сторону. Чёрная дубина не понимала, что мне хочется убедиться: белая девчонка существует. Я не один такой! Не один.

В выходные я слонялся около гостевых комнат, следя за приезжающими взрослыми, летом слежка делалась ещё проще. Отцы и матери выбирались из каров на берегу реки, устраивались на скамьях в чахлом парке, доставали пакеты с лакомствами и ждали, выискивая в стайках оранжевых курток своих отпрысков. Невидимый барьер отделял взрослых от детей, менторы за руку подводили к нему осчастливленных встречей с родителями, подавали сигнал – датчики открывали проход. Сырой воздух согревался от радостных визгов, а я вцеплялся в игрушку или горсть песка и застывал. Не мои – и так снова и снова. Иногда я не выдерживал, убегал в тень беседок, чтобы не видеть маленьких ладоней в больших, не слышать довольных возгласов. «Мои» не придут никогда – взрослых белых не бывает.

В тот выходной ментор затеяла с нами хорошую игру, вроде соревнования. Я носился, распихивая сверстников, кувыркался в песке, хохотал, когда удавалось кого-то свалить. Победа… отвлекала. Забивала тянущий комок в животе. На берегу сработал сигнал посадки, но я не кинулся к ограждению, не до того – вот закопаю этого, с плоской мордахой, носа совсем нет, а у меня торчит вперёд, хрясь его по пупырышкам, заменяющим ноздри, хрясь!..

Я ударил жёлтого мальчишку, тот зашёлся рёвом, и все вдруг замолкли. Мне всыпят, оставят завтра без прогулки – и чхать. Но воспитатель и не шелохнулась, вообще не обратила внимания на драку, она пялилась на посадочную площадку, на только что приземлившийся мощный кар. Она – и все остальные тоже. Я обернулся, и время посыпалось. Обвалилось с треском, точно ухнувшая в стремительную воду льдина. У барьера стоял человек, и он светился весь, как светятся облака сразу после восхода. Звёздные пряди волос трепал речной ветер, подхватывал полы золотой рубахи, блестели пряжки на высоких, выше колен, сапогах. Воздух перед ним зашипел, клянусь, наши многоопытные менторы не въехали отчего – это раскрылся барьер, без разрешения и сигналов. Человек отключил преграду за долю секунды, обманул электронику, так же поступал и я, просто мне нужно было долго торчать возле датчика, уговаривать его подчиниться.

И я поверил, мгновенно, безусловно, как бывает лишь в детстве. Помчался к берегу, расталкивая на бегу детей, а сияющий, будто рассветное зарево, человек шёл мне навстречу. Мы почти столкнулись, но он не обнял меня, даже движения не сделал. Худое горбоносое лицо было белым и… чужим. Изучающий взгляд, пасмурные отстранённые блики на выступающих скулах. Я споткнулся об эту чуждость, треснулся об неё и увяз в песке – в полуметре от того, что посчитал «моим». Соврать бы, будто я сразу понял, почувствовал, но ни черта. Не иметь родителей, простаивать часами около барьера, который никогда не откроется для тебя, – страшно. Но ещё страшнее, если он вдруг распахивается – и ты ловишь ладонями пустоту.

К нам уже бежали – и менторы, и какие-то люди с площадки, а я всё стоял, по-рыбьи разевая рот. Над головой гудело, вибрировали двигатели каров, плоские тени планировали вниз, одна, самая настырная, коснулась щеки. И заорала с металлическим присвистом:

– Господин Леттера! Подтвердите: партия «умеренных» лишила вас полномочий? Вы принимаете обвинения в связи с врагом? Плод этой связи перед нами, не так ли? Радек Айторе, шесть лет! Господин Леттера, что будет с вашей политической карьерой? Вы поддерживаете отношения с Игером Спаной сейчас? Прокомментируйте скандал, пожалуйста!

Я шарахнулся прочь, закрылся рукавом – не помогло. Оглушающие вопросы сыпались очередью; плоские, точно лепёшки на празднике урожая, железяки сновали вокруг меня, щёлкали вспышками, стрекотали, визжали… на прибрежной полосе не осталось свободного места, ярко раскрашенные кары информационных служб стеснились, как на публичном выступлении президента Афро-Азиатского Союза. Операторы разыгрывали целые симфонии голограмм, белые европейские пальцы мелькали над графиками, будто лапки чудовищных мух.

– Сид Леттера, вы подтверждаете, что этот мальчик – ваш сын?!

Отец номер один – я увидел Сида первым, и потому порядок исчисления закрепился навсегда – рубанул затянутой в перчатку рукой перед ближайшим датчиком, тот поперхнулся воем и шлёпнулся на песок. Сид повернулся к прочим «лепёшкам», к гудящему электронному натиску. Он не прикрывал меня, не защищал – просто убирал помеху.

– Проваливайте отсюда, – в спокойном голосе затаённой бурей поднималась ярость, – землян это не касается. Сын или не сын, мои полномочия и политическая карьера – решать уроженцам Домерге, и только им. Сматывайтесь, иначе через пять минут здесь будут власти, и я подам иск.

«Лепёшки» продолжали орать, а до меня наконец добралась менторша. Встряхнула за плечи, притиснула к себе. Её поколачивало – ещё бы, столько белых!

– Вы… вы отец Радека, да? Придётся пройти генетический тест, удостоверяющий родство.

Сид расправил сбившийся золотой ворот, равнодушно сощурился:

– Зачем?

– Но вы же хотите видеть сына? – менторша задохнулась растерянно, а у меня, уродца в приютской курточке, съёжившегося между взрослыми, что-то больно лопнуло внутри.

– Нет, не хочу. С чего вы взяли? – Сид сказал это, повернулся уходить – к берегу, карам, от меня. У той менторши шрам остался на долгие годы, я запустил зубы ей в запястье, вырвался было, но курчавая гадина навалилась на меня, закричала. Мы боролись; в вышине, в белёсом летнем небе, надрывался мужской бас: «Всем покинуть территорию интерната! Немедленно покинуть…»; падал взбаламученный песок, заметая место, где только что стоял Сид Леттера. Отец отказался от меня.

Наверное, я рехнулся бы, превратился в слюнявый овощ, или ноги б отнялись, но кто-то задержал Сида у самой кромки разрушенного барьера. Зарёванными глазами, из-под локтя державшей меня женщины я следил за разговором отца и второго – неизвестного. В кожаной короткой куртке, военных сапогах на толстой подошве, бритый едва не наголо, он походил на командира берегового охранения, но те были сплошь цветными, а этот… В будущем пришлось затвердить правило: Сид бьёт быстро и жестоко, Игер же – как взрыв «психической» гранаты, вначале охватывает блаженство, а потом тебя перемалывает на молекулы.

Вокруг них столпились другие родители, менторы спешно сгоняли детей под контроль датчиков, а эти двоё разговаривали, точно наедине со вселенной. Они не размахивали руками и не ругались, но на скулах бритого перекатывались желваки, а золотой свет Сида померк. Потом оба вернулись обратно – останавливались, обмениваясь репликами, мешкали, и при каждой задержке у меня саднило под рёбрами. В эти жуткие минуты я улавливал тысячи оттенков и жестов, собирал в копилку то, что отличало их от всех до сих пор знакомых мне людей, но в памяти застряли какие-то обрывки. Бритый военный склонился надо мной – о льдистую синеву диковато расширенных зрачков можно было порезаться, полные, очень чётко очерченные губы раздвинулись в усмешке. Видно, его смешил икающий от рыданий мальчишка, вымазанный в песчаных крупинках.

– Я Игер Спана, отец мальчика, – он смотрел на меня с весёлым любопытством, но обращался к такой же замурзанной менторше. – Что за тест мы должны пройти? Нам некогда задерживаться, поднимите старые анализы. Поскорее, госпожа, ради вашей Великой Богини.

Отец… у меня два отца, а мама?.. Матери есть у всех, но я-то выродок, уникал, как болтала «слониха» Аша. Неважно – они же не ушли, не бросили снова! Отныне не сироту вывернуло на песок, то ли от страха, то ли от облегчения, пляж и небо поменялись местами, и кто-то подхватил меня на руки.

Позже мы сидели в белоснежной процедурной: Сид и Игер на скамьях в разных углах комнаты; подле Игера – тренированный парень в куртке с чудной эмблемой; укушенная менторша, баюкавшая перевязанную кисть, директор интерната, пожилой азиат, и я. Меня вымыли, поместили в каталку, велев лежать тихо. В выжидающей тишине я бы и пикнуть не посмел, но тут директор хлопнул по подлокотникам кресла и рыкнул:

– Отвратительный скандал! Чем вы думали, когда втянули наш интернат? Вам не жаль ребёнка? Его же растерзает информзверьё…

– Нам жаль, что ваш интернат и департамент опеки не в состоянии хранить тайну, – процедил Сид, – мы отдали вам мальчика и считали формальности соблюдёнными. Земные законы позволяют передать ребёнка государству, мы заплатили взнос… какой был взнос, Игер?

– Не помню, – отец номер два устало потёр висок, – теперь от этого никакого толку. А что у них были за рожи… глава партии «умеренных» и лидер сторонников силового метода возвращения имеют общего сына… кровь берилловая, на Домерге здорово рванет.

Игер наслаждался, точно падение вызывало в нём восторг – чем глубже свалишься, тем лучше. Парень с эмблемой, где меч рассекал гранёный булыжник, взвился, как ужаленный.

– Мальчишка сломал тебе карьеру! И не тебе одному, между прочим, – парень пытался давить, но так и лип к Игеру, подчёркивая близость. – Леттера всё подстроил, «умеренным» выгодно…

– Заткни своего трахальщика, – Сид даже бровью в сторону крикуна не повёл, только резче обозначились тени около хищного носа. – Партия «умеренных» выкинула меня с поста председателя – вот и вся выгода. Завтра потеря влияния и должности станут моей наименьшей трудностью. Не одолжишь охрану, наследник клана Берилла?

Игер сам помянул непонятную берилловую кровь, но от шутки Сида по налитым губам прошла судорога. Он буркнул что-то на странном языке, в котором лающие звуки мешались с протяжными «аум» и «аус». Домергианская латынь, искажённая немецким и английским, язык поселенцев моей родины, для меня тогда смахивала на кваканье жаб в пруду. Но в своей каталке я подтянул колени к груди и загадал – выучу. Всё выучу и узнаю, чтобы разобраться.

Директор интерната встал, открыл рот, наверное, думал рявкнуть нечто вроде «белая плесень!» – любимое ругательство цветных. И тут в углу тонко, мелодично запел автомат. «Результат генетического теста: полное совпадение. Повторяю: полное совпадение». Директор кхекнул, заторопился к двери.

– Сид Леттера, Игер Спана, уважаемые господа, – он презирал чужаков и боялся, – вы – биологические родители находящегося на моём попечение Радека Айторе. Кто из вас отец, а кто… выясняйте сами! Посещения разрешены, если мальчик не откажется.

Игер поднялся, отодвинул «трахальщика» с эмблемой. Подтянул мою каталку поближе – синева в его глазах ликовала.

– Ну, младший, привет, – тяжёлая ладонь легла мне на лоб, взлохматила вихры, – Ты ещё раз испоганил мне жизнь. Я уже начинаю привыкать. А ты, Сид?

Завихрения политики Домерге не впихивались в башку шестилетнего приютского щенка, но одно я сообразил скоро: мои отцы не встречались в эти шесть лет. А если встречались, то не разговаривали, а если и разговаривали, то не о том.

Они приезжали в интернат на берегу Конго три выходных дня подряд. Я бережно собирал частички каждого: наклейку от конфет, купленных Сидом в «родительском автомате», снимок начерченных на песке рисунков, куртку, наброшенную Игером мне на плечи и забытую им. Мы бродили по тропинкам, забирались на сыпучие барханы, прятались от солнца в редком парке – и я болтался между ними, неприятный и желанный повод. Отцы почти не обращались ко мне, путались, ляпали что-то невпопад, забываясь, бросали притворство – и тогда разговоры о непонятных и ненужных мне вещах длились часами. Иногда они перебрасывались едкими фразами, как кручёным мячом в игре, смеялись сдержанно, удивляясь своему веселью, иногда спотыкались, будто напарываясь на нечто больное и тёмное, и падали в долгие паузы.

На первую встречу Сид привёз красивую белую девушку – талия гибким стебельком и роскошный бюст. Он оставил её скучать в каре, девушка злилась и нервничала, но её недовольство Сида не занимало, как не волновал и обретённый сынок. Вообще ничего не волновало, кроме Игера, ради него Сид пролетал тысячи километров от азиатского Сарассана. Игер не каверзничал, но рядом с Сидом с него смывало расслабленную лень сильного зверя. Они кружились в им одним важных танцах, вымещали давние обиды, распутывали секреты, сводили счёты, жадно вцепляясь в крохи сведений друг о друге, а я служил железным оправданием.

Три свидания – на четвертую неделю мои отцы не приехали. Позже какой-то кофейный приятель вздумал напомнить, как я прилипал к барьеру на берегу, как с рёвом отказывался уходить в корпуса, и поплатился разбитой рожей. Отключить датчики, чтобы удрать, у меня не получилось, не хватало сосредоточенности и умений – я изобрёл изощрённый способ побега из интерната. К счастью, он не удался, иначе приключение на заснеженной стене показалось бы развесёлой прогулкой. Ночью я забрался в контейнер с бытовыми отходами в святой уверенности: их разгружают где-то за пределами нашего заведения. На самом деле отходы вместе с контейнерами перерабатывали прямо в интернатском мусоросборнике, но, перед тем как включить измельчающие лопасти, просвечивали на предмет идиотов вроде меня. Отважного искателя родительской любви вытащили из ящика, он крыл менторов и операторов отборной руганью, пинался, кусался, как стая бешеных собак, грозил спасителям убийством, а под конец хлопнулся в обморок.

Очухался я под присмотром молоденькой психологини – высокой молочно-кремовой девицы с пышным узлом каштановых волос. Помогая одеваться, она что-то ласково журчала, а потом отвела в свой кабинет, где мерцал мощный информблок, не примитивный линком, какой был у всех менторов, – центральный пульт, позволяющий связаться хоть с орбитальными станциями, хоть с колониями. «Послушай внимательно, Радек, до начальной школы детям запрещён свободный доступ в сеть, но для тебя сделано исключение. Сейчас я тебе кое-что покажу». Она активировала настройки, освещение потухло, и голограмма развернула передо мной две почти одинаковых панорамы. Вынесенные взрывом стены, торчащие во все стороны провода, искры пробегают по оголённым линиям, ветер слизывает обугленную краску… «Родители тебя не бросили. С ними… что-то случилось, их сейчас ищут, и не только стражи порядка, ты понимаешь?» Неа, не понимаю! Психологиня гладила меня по голове, норовила усадить на колени. Девица цвета снятой пенки бубнила что-то о намерениях директора запретить посещения, если родители вновь явятся, об иске по лишению прав, про ответственность, огромную честь иметь ребёнка, нагло втоптанную в грязь моими отцами.

«Разве тебе плохо в интернате? Твои… папы опасны, их враги могли прийти и сюда». Я вывернулся из её рук и ответил словами Сида: «В их распрекрасных интернатах растят ограниченных тупиц, будущую рабочую скотину или пациентов наркоклиник». Зачем объяснять? Цветные и есть цветные. Но в мире полным-полно белых, я до них доберусь. И спасу своих пап от неведомых врагов.

Паршиво. Самое паршивое, что теперь-то я во всё въехал, разобрался с подоплёкой отцовских чувств, хрен им в гланды! Они должны заплатить за ту беготню по берегу, за контейнер с мусором, курсы психотерапии, инъекторы с успокоительным на запястьях. Просто даже теперь в моём мозгу ещё крутятся заклинания молочной доброхотки – тебя не бросили, не отказались, обстоятельства мешают соединить вашу уродскую семейку, – и иногда я хочу в них верить.

Ладно, себе-то врать нечего. Вера вытащила меня за шкирку. Через пару месяцев нашу группу перевели на начальную ступень – с тщательно отобранными менторами фильмами и передачами было покончено. Ковыряйся в информации, сколько влезет, ну, в известных пределах, конечно. Я и названий-имен без ошибок произнести не мог, но первой моей поисковой командой стали «Домерге», «Сид Леттера», «Игер Спана». Собственное имя выскочило следом, информслужбы обсасывали скандал – я упёр подбородок в кулаки и рухнул в голографический поток. Так и не высовывался из него следующие три года, до новой встречи с моими замечательными родителями.

Домерге жила войной. Питалась ею, как иные миры насыщаются белком и технологиями, что не мешало моей родине оставаться благополучной колонией. Разумеется, если за абсолютный ноль шкалы развития принять историю Новой Земли, где белые поселенцы от великого ума разнесли атомные реакторы, уничтожив себя и планету. На Домерге с энергетикой творились непонятки. То и дело я натыкался на сообщения о свечах, факелах, об отоплении какими-то ископаемыми, и тут же – на красочный показ единственного домергианского космопорта, восхищавшего землян.

Дальше порта чужаков, впрочем, не пускали, большинство браковал расовый контроль. Приезжие заключали торговые сделки или сговаривались с местными чиновниками в отлично оборудованных павильонах, забирались на смотровые площадки и снимали оттуда запретную для них планету. Закованные в чёрную броню цитадели, ощетинившиеся радарами и жерлами орудий, бесконечные ряды ограждений, палевую степную гладь. Правили Домерге кланы, и я мигом запутался в сложной иерархии. Сразу за резервацией для пришлых в низкое хмурое небо бил сине-серый сигнальный луч – въедливый турист отменно поймал ракурс, завопил восторженно: «Это, мужики, высшее общество! Знамя клана Берилла, они… ну, как у нас короли раньше заправляли, сечёте? Снимать уникалов нельзя, выдернут линком с руками». Кровь берилловая, кровь моего отца… Цитадели за космопортом оказались вовсе не столицей, так, форпостами для чужаков, но я насчитал с дюжину ярких лучей, таранящих облака. Багрянец клана Магмы, рыжее пламя Медных, белый стержень Льда, ядовитые оранжевые всплески в черноте Свинцовых, золото Ртути, серебряная зелень Циркония, зернистая пестрота Гранита – почему Сид и Игер увезли меня от этих чудес?

Уникалы вызывали у землян и жителей других покорённых миров нервические припадки. Люди не знали, какой ярлык им прилепить: от давно привычных мне «уродов» и «жертв генетических экспериментов расистов» до «торжества эволюции», и всякое прозвище густо окрашивалось страхом. Верхушка кланов редко снисходила до общения с пришлыми, в космопорте командовали те, кого туристы звали вассалами. Ястребы, Волки, Рыси и Вороны – низшие генетические линии, чьи представители заключали сделки, обдирали инопланетников и воевали за своих господ. Низших чужаки снимали тайком, видео часто стиралось при досмотре, но кое-что просочилось в сеть. Вот у белой рифлёной стены выстроился отряд: плотно облегающие штаны, длинные, тканные золотом рубахи; лёгкие нагрудники, каски с поднятыми биощитками; неуловимо похожие лица, точно засняли в профиль крылатого хищника, приготовившегося к нападению. Ястребы не копировали один другого, как нет и на земле в точности одинаковых человеческих черт, и всё равно… Сид Леттера, растиражированный камерой, охранял тот ангар, пусть моего отца там не было.

Попался мне и ролик, надолго отрубивший тягу к знаниям. Высокий, сложённый как борец, седовласый мужчина подсаживал двоих детей в странной модели кар. Помогал ему ловкач помоложе, пониже ростом, чьи короткие волосы отливали лиловой чернотой, – Волк и Ворон, я уже успел заучить вассальные линии. Молодой явно старался почаще касаться седого, волновался, заглядывал в глаза, и тут седой обернулся, показав круглый, выпирающий живот, обтянутый простецким рабочим комбинезоном. Я свернул голограмму, сполз с кресла, представил беременным Сида, потом Игера, и меня неудержимо замутило. Способность домергиан к двойному размножению неизменно вгоняла туристов в шок, им-то хорошо было шутить, строить гипотезы – их произвели на свет женщины, им не грозило лезущее на нос брюхо. И матери не забывали шутников в интернатах, как второпях исправленную оплошность, никчёмный груз.

Я самостоятельно допёр, где искать вероятную причину моего интернатского настоящего, и страшно этим гордился. В год моего рождения домергианские кланы решали давний вопрос: а не выпнуть ли чужаков с планеты к чертям собачьим? Решали, как водится на моей родине, отнюдь не в парламентских спорах – на выжженных взрывами плоскогорьях. Клан Берилл возглавлял сторонников изгнания инопланетников, клан Ртути воевал за сотрудничество с чужими, и берилловые вроде бы продули вчистую… Проигранная война вытолкнула сотни, может, тысячи вынужденных эмигрантов на прародительницу-землю. Игер Спана со своей партией пытался взять соотечественников за горло, заставить принять беглецов обратно, Сид Леттера хотел того же, только без использования ракет малого радиуса и до зубов вооруженного десанта. Кто-то выкопал историю их общего ребёнка, наличие Радека Айторе перечеркнуло партийную карьеру его папаш, как возможно и саму жизнь.

Ждать и думать, думать и ждать, плутая в голографических заковыках, выискивая зацепки, – вот и всё, что мне оставалось. Папаши умели устраивать сюрпризы, хотя, конечно, меньше всего заботились о том, чтобы поразить меня. Они поступали, как им удобно, и, когда затруднения чуточку рассосались, сочли нужным оповестить сыночка о своём чудесном воскресении из мёртвых. На этот раз первым явился Игер – в такой же военной куртке, грубых сапогах, выбритый, как боец отряда стражи. Меня вызвали в директорский кабинет, отец на ходу махнул мне рукой – «привет, младший!» – и насел на главу нашего заведения. Глава вначале раздулся, как пакетик хлопьев в нагревателе, но Игер стоял перед ним, постукивая ногтями по столешнице, и директор съёжился, усох в кресле.

Нас выпустили за границу датчиков слежения, но я едва ли замечал красоты берега, не разглядывал крепких парней, сопровождавших Игера в каре полевой модели. Дотронуться до отца, убедиться, что тот вполне живой и дышит, задать вопросы, горящие на языке, – ничего этого я сделать не посмел. Мы гуляли в спортивном парке, Игер заставлял своих «архаров» развлекать меня разными трюками на брусьях, а вечером покатили в похожий на пузатую бутылку бар – на встречу с Сидом. «Вырос, впечатляет» – папаша номер один повёл в мою сторону бокалом и протянул крошечный блестящий цилиндрик. Ого, мощнейшая карта памяти, суперобъектив, куча сервиса, хоть кино снимай! Стоил цилиндрик бешеных денег, но я даже поблагодарить не успел. Сид уставился на сцену, где лихо трясла грудями голограмма знойной мулатки, Игер хмыкнул, отмочил что-то язвительное, и они заспорили по-домергиански. А я тихо сидел в углу, пялился на них, доверху наполняясь своим калечным счастьем.

Они всегда давали мне понять: твоя роль в этом празднике десятая, будь доволен, если наши пути где-то пересеклись с твоими, и дальше не лезь. Я совался, запрограммированно получал по шарам, уползал скулить и снова лез туда же. Хватит, достало.

****

Стенное покрытие превратило рожу в сборище пупырышек, щека чесалась, нос забил запах краски, и ступни покалывало жаром. Значит, у нормального человека ноги бы уже примёрзли к полу, он схватил бы простуду, а мне хрен – и предлога себя жалеть не предвидится. Игер посоветовал не истерить – слушаюсь, папа! Нам с Браем надо две тысячи йю, так? Не отцовскую долбаную любовь – всего-то пластиковую карточку с двойкой и ноликами. Мы её достанем.

Лифт услужливо дожидался последнего предутреннего пассажира, я запретил себе подходить к дверям, за которыми резвились мои папаши, и шагнул в лапы рекламы туроператоров. Теперь кофейные заманивали проветриться на островах в Атлантике, жонглировали оранжево-спелыми плодами. Я включил линком, встревоженные ругательства Брая вклинились в рекламный вой. Пусть бы Брай укатил домой, ещё лучше – к матери; за ночь я придумаю, где взять деньги на его проект.

Мне и тут не повезло. Кар болтался у входа на бульвар, под широченными листьями «укрой-дерева» – земляне засадили им полпланеты, экономично и выручает при климатических забрыках. Брай свесился с водительского сидения, возмущенно прищёлкнул языком:

– Ты чего линком отрубил?

– Снижайся и рот закрой.

Он надулся, прямо как ребёнок – всё на морде нарисовано. Платформа кара метрах в трёх над землей, под подошвами скользкая трава, а этот дурак может и выше поднять… Я подпрыгнул без разбега – по лопаткам жахнуло, сердце ухнуло вниз и заспешило – и оказался на корточках позади Брая. Для меня высота почти предельная, чтобы сигать, как наёмники Игера, нужно учиться, а папаши, понятное дело, моими тренировками не озаботились. Так – показали пару фокусов.

Брай фыркнул впечатлённо, завёл двигатель. Мы и познакомились в спортивном зале колледжа сетевых технологий, куда меня запихали после интерната. Брай прогуливал около тренажеров «локалку», соорудил себе гнездо из матов и залег в него с линкомом. Наша группа отрабатывала броски в корзину: ты ей мяч, а она тебе в ответ пару или сколько там прилипло от предыдущих попыток. Я заметил, что парень, не похожий на потомственного дебила, как большинство в государственных колледжах, глядит на меня… Чего б ему не глядеть, кстати, в моей группе было двое белых: я и хилая плоскогрудая Кёра из дальневосточного интерната, тоже эмигрантка, с внешней колонии Эпигон. Вначале я околачивался около неё, думал подружиться, но она морила скукой, как очиститель морит насекомых. Да и таращился Брай не потому, что белый, не разберёшь отчего, а чувствовалось. Словом, я начал выделываться. Дал корзине сожрать все мои мячи и выловил их подряд, получил высший балл, дающий прибавку к стипендии. Вечером мы засели с Браем в безалкогольном баре, он рассказывал, что мать грозится забрать его из колледжа, техника у него не прёт, хоть застрелись. А я смотрел на его типично африканские губы – сочные, выдающиеся вперёд – и представлял, как просуну между ними язык.

Брай вёл кар по дуге над районом, он постоянно выруливал на верхние трассы, чтобы не пропустить наш уровень. И не тормошил меня, видно же, что из переговоров вышла полная задница и денег нет. У нас уже появилась история, вызубрили привычки друг друга, притёрлись, но все это отправится к чертям… я ведь уродец, ну и не построить парочке нищих ничего стоящего.

В квартирке, что мать Брая выбила из муниципалитета, всего одна комната и санблок. В нём я и заперся, открыл воздуховод – тут тебе не апартаменты Сида, никакой автоматики, вставай на унитаз и ковыряй задвижку в стене отвёрткой – и свернул сигарету с травкой. Сид как-то объяснял, что за дилетантское применение психотехники приходится дорого платить, бывало и погибали, особенно юнцы типа меня или те, кто использовал приёмы не по рангу. Уникалы клана Ртути, говорил Сид, очень гибкие, человеку и не вообразить, легко уклоняются от пуль или ножа, скручиваются чуть не по-змеиному. Знакомый папаши, из «рысьей» линии, попробовал повторить, у него лопнули лёгкие и чего-то ещё отказало. Я сидел на унитазе, размазывался дерьмом по крышке, сигарета дрыгалась в пальцах, как заколдованная, и верил в предостережения. За ночь я несколько раз пытался втиснуться в шкуру настоящего уникала и теперь за это расплачиваюсь. Игер велел прекратить истерики – пытаюсь, отец, честно… пытаюсь! Мотает из пекла в холод, башка кружится, и в горле скребёт.

Травки немного, я высыпал на бумагу всю, дохленький завёрток, но вдогонку должно зацепить. Дымок вытягивало в воздуховод, перед задвижкой кольца рассеивались облаком, будто чья-то жирная тушка повисла под потолком. Я глупо хихикнул в кулак. Почему Брай не ломится в дверь, не расспрашивает? Его совсем не слышно! Вдруг уже свалил, не попрощавшись, а утром меня выставит голограмма из муниципалитета? Или собирает мои пожитки, чтобы выкинуть прочь… я вскочил, навалился на пластик, дверь не поддалась. Ну, кретин… сам же запер! Фиксатор клацнул, точно по зубам, здорово шатнуло, и я вывалился в наш заставленный коробками коридорчик. Мать Брая, кажется, вытрясла из властей жильё для сына-студента, чтобы держать здесь всякий хлам, по пьяни мы барахтались в этих коробках, как в супе из валунов.

Брай сидел за столом, над ним крутились его обожаемые мультяшки. Чучела – детина с мускулами, как у гориллы, и со взрывом азиатской рисовой лапши вместо волос – мочил зелёных монстров. Чучела – криминальный талант, выпущенный из тюряги с заданием спасать криворукого и безмозглого энтузиаста Огонька. Сам Огонёк соевых колбасок на гриле не поджарит, вот и сейчас затаился в углу, упрятал остренькую мордочку в коленки, ждёт, пока приятель расправится с чудищами. Киношная банальщина, но в придумке Брая было нечто, то есть в дружбе боевого Чучелы и шалопая Огонька было… иногда в носу щипало. На кой мне приспичило раздобыть денег на этот проект? Мультяшек я с детства не терпел, тоска же смертная, затёртая в пыль. И невыгодно – в киноиндустрию нахрапом не пробьёшься, доморощенных гениев, ваяющих в дешёвых комнатках шедевры, в Сарассане валом. Куда интересней вклиниться в рынок той же сои, чтоб ей сгнить на корню. Пожалуй, папаши б на покупку партии сои раскошелились, или меня заносит от выкуренной дури. Чего мне надо-то? Доказать Браю, Сиду, Игеру… хотя бы что-то доказать!

Брай подрисовывал чешую зелёного монстра, видать, еще недостаточно жуткую. Голые, тёплые, если дотронуться, бронзовые, как у Игера, плечи ходили ходуном – старается, дубина. А я торчу у него за спиной и боюсь окликнуть, до икоты боюсь подойти… в первом «мокром» сне, ещё в интернате, мне явился Игер Спана, раздетый по пояс, с бисеринками пота на смуглом плоском животе. Дорогой отец собственной персоной, охренеть. Я потом неделями спать не мог, но беда не в моих извращениях. Папаши слишком много места занимали в моём мозгу… подойду, прижмусь губами к ямке под курчавыми волосами, завалимся в койку – и беда повторится. Брай меня скоро возненавидит.