Текст книги "Корона лета (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

КОРОНА ЛЕТА

Автор: Smolka.

Бета: ReNne.

Жанр: космоопера без космоса.

Рейтинг: NC-17.

Предупреждения: семейная история. Повествование от первого лица. Мпрег (не графический); рассматриваются, скорее, социальные аспекты этого фантастического допуска.

****

– Хреновое это дело, – Брай завозился в темноте, зашуршал обёрткой. Инъектор раскрылся с тихим чпоком, Брай прижал его к голому локтю, вздохнул. – Будешь?

Я предпочитал по старинке, как в укромном уголке интерната после уроков. Забить траву в свёрнутую тонкую бумагу, пыхнуть огоньком, затянуться. Да и не ко времени оно сейчас – с моими папашами нужно говорить на трезвые мозги. Брай – чёртов творец, ему наркотики не вредят, но вот денег он не достанет, а я могу. Зря мы припарковались здесь, перед скромным офисом папаши номер один по ночам народу почти нет, изредка прошмыгнет приватный посетитель в надвинутом на лицо капюшоне, а то и вовсе в маске. Мне нет нужды прятаться, что такого, если сын решил заглянуть к отцу? Но, когда я изложу свою просьбу, Браю, возможно, придётся дуть отсюда на всех парах.

– Давай так, – ладони вспотели на руле; чуткие сенсоры рассыпались нервными зелёными вспышками, – я иду туда, а ты отгони кар подальше. Ну, вон, в рощу, что ли. И жди.

– Подожду двадцать минут и захожу, – Брай снял инъектор с локтя, умница, одной порции достаточно. Если всё получится, мы оторвёмся дома. Если нет, тоже оторвёмся. – Слушай, Радек, может, ну его на хрен? Я дожму мать, возьмем кредит в банке…

У всех есть мать. Кроме меня. На старой Земле я, конечно, не один такой, чёрт возьми, уникальный, но нас здесь мало.

– Нет. Никаких двадцати минут, – хотелось сгрести Брая за воротник, а то и за вьющиеся надо лбом прядки, поцеловать прямо в губы. Наверное, от страха потянуло на нежности. – Через двадцать минут он только начнет надо мной издеваться. Сид никогда не ответит сразу и начистоту, понимаешь?

Сид Леттера, верно, сказал правду раз в жизни: когда заверял отказ отпечатком пальца или что там было надо в интернате. Папаша номер два, напротив, страдал какой-то ненормальной искренностью, потому Сиду я продам тайну, а Игеру – откровение. Дважды срубить куш за товар – они меня этому научили, мои биологические отцы. Сид Леттера и Игер Спана – эмигранты с Домерге, где до сих пор идёт война, – обосновавшиеся в чужом мире, молодые, здоровые, будто быки. Иногда мне казалось, что они выглядят моложе меня, хотя между нами двадцать лет разницы, и всё это чушь. Я тоже уникал и тоже проживу долго, оставаясь юнцом почти до гроба. Ну конечно, если папаши не прикончат меня сегодня. Они вполне на такое способны, мне ли не знать.

– В общем, отгони кар и жди час. Не выйду – улепётывай отсюда.

– Ещё чего, – Брай швырнул инъектор на пол салона, пластик жалко хрустнул под подошвой, – пойдём вместе, а? И попросим по-человечески. Расскажем, зачем нам деньги. Про проект расскажем, покажем мои рисунки, нашего Чучелу, Огонька и остальных. Мы же не в подарок, мы же вернем… ну, когда заработаем.

Брай не тупица, иначе я бы с ним не связался, но он рос в семье, с мамочкой, бабушкой, дедушкой, тётками, дядьками, племяшками, и перед школой ему наперебой совали лепёшки с сыром. Отца у Брая, правда, не водится, но и тут ему, считай, повезло. У меня их целых два, и толку?

– Отлично придумал, – я говорил Браю о своих папашах только раз. В качестве информации, чтоб он знал, с каким уродцем свёл дружбу. Кажется, он понял, что разговор меня не радует, и больше его не заводил. Ему простительно не врубаться в суть. – Ты представь: вот сидит Сид в своём офисе, а Игер в своём, обстряпывают делишки, трансферт налево, трансферт направо, операции, махинации, у Игера ещё отряды наёмников и толпа купленных администраторов. По вечерам клубы, коктейли, отдых на побережье Атлантики и богатая личная жизнь. И тут мы: «Не дадите ли пару тыщонок на проект двум соплякам? Хотим мультики рисовать». Игер пошлёт сразу, а Сид так обрисует твой интеллектуальный профиль, до смерти не забудешь.

– Ну… – Брай растерянно хлопал в темноте карими горячими глазами. Он вообще горячий парень, но и здесь, кажется, не ко мне. – Они же… твои родители. Мама купила бы нам оборудование и студию, будь у неё средства.

– Родители, да, – кончится эта хренотень, высажу пару завёртков с травой, – они отдали меня в интернат. Отказались. Чёрт, я же тебе объяснял.

У меня губы примёрзли к морде, как всегда. Брай вцепился в моё колено, дыхнул тяжело:

– Насри на них, вот прямо сейчас. Давай валим отсюда.

Потому я с ним, хотя и глупо заводить связь с таким же нищим, как сам. Ладно, у Брая всё же квартира есть.

– Сами справимся, без них. Возьмём в кредит оборудование, как ты там его называл? Остальное как-нибудь приложится. Просто, Радек, ты пойми, – он наклонился ко мне, касаясь холодным кончиком носа щеки. Обогрев включить в каре и то денег нет, а туда же. Мало я позаимствовал от папаш, мало. Чтобы кем-то стать, мне, эмигранту, уродцу, сироте приютской, нужны другие друзья. – Шантажировать родителей – паскудство. Чего б они тебе ни сделали. Слышь, Радек? – вот отмочил. Верно, честность и бедность давно оформили законный брак. Я представил, что б заявил на такой довод Сид, и заржал. Браю смех не понравился.

– Они у тебя солидные типы, – он ткнул пальцем за окно кара, где торчали балки из белой стали и светились охранные датчики, – занозишь, поимеют и не спросят. Ты об этом хоть подумай.

Я почти его не слушал. В голове стучали звонкие, бешеные молоточки. Половина моего приютского курса сидела на тяжёлых наркотиках или на пластиковых койках в тюрьме. Другая половина завербовалась на вахты – и в космос, вламывать за гроши в колониях. Папаши ничем не пожелали поделиться со мной, но над собственным генофондом они не властны. Интеллект уродца, плода извращённой по земным меркам связи, далеко превышал среднюю норму. Значит же это хоть что-то? Я уникал, спасибо отцовской крови, и я выберусь из дерьма.

– Они мне должны. Очень много должны. – Фиксатор двери щёлкнул громко, аж в ушах отдалось. – И заплатят.

Брай от злости рванул кар в воздух – пришлось прыгать метров с полутора. Дымный ветер морозом обжёг лицо. Земляне странные люди, факт. Выстроили столицу в холодной зоне, да ещё и продувают по ночам – околеешь. Сарассан большой город, тридцать миллионов, и все недовольны климатом. Лет пятьсот назад здесь стоял древний мегаполис, историки считают, там было жарко. Хрен теперь разберёшь, терраформирование – это вам не шутки.

Датчики на дверях горели ночным красным. Я поднял воротник куртки, точно солдат в моём родном мире перед сигналом к атаке, набрал комбинацию цифр. На Домерге отличные доспехи – торгуют со всеми колониями.

– Офис Сида Леттеры.

Датчик зашуршал, переваривая – повышенные меры безопасности, полное сканирование. Сид сейчас смотрит на голограмму, досадливо щурится и думает, что посетитель ему явно ни к чему. Ну, так и есть. Датчик плюнул в меня искрами, засветился багрянцем. «Отказ визита. Повторяю: отказ визита. Благодарим за внимание».

Отказ, значит. Я вытащил из кармана заветную карточку – сколько сил убил, чтобы её достать! – и сунул прямо в визор. Датчик натужно закряхтел. Менторы запрещали мне говорить другим детям, что у электроники есть голоса, но ведь я их слышал. Скрежет, шорох, очередной плевок – зелёный! Слопал карточку, дорогой папа? «Визит разрешён».

****

Лифт летел вверх, реклама вылезла из стен, обступила. Тошнотворно счастливые морды разных оттенков кофейного – продают туры на Африканский Рог. Спятили, что ли? Там же сейчас без шубы с подогревом носа не высунешь. А кофейные лыбятся и суют свои буклеты… я треснул по сенсорам, и реклама убралась. И без того кругом один «шоколадки», лучше поберечь нервы.

Лет в тринадцать, когда до меня дошла степень уродства, я зарылся в инопланетные справочники, какие смог достать в интернате. Земляне здорово перемешались: половина окрасилась в коричневый; четверть – в жёлтый; еще четверть вроде Брая – глаза большие, почти европейские, кожа светлая, а на губы словно брызнули томным зноем, и совершенно азиатская непереносимость алкоголя. Чистых белых осталось процентов десять, еще и потому меня травили. Сид как-то обмолвился, что наши предки рванули на Домерге от «чёрных и китайцев», я прочитал и о мотивах исхода. Выходило, будто белых на Земле притесняли, они выродились, измельчали и лизали китайцам жопу. Трудно разобрать, отчего европейцы поджали хвост, ибо на Домерге моя раса точно получила пинок в то самое место, и понеслось. По войне на каждый год колонизации, а когда меня вытащили из живота Сида или Игера, как раз шла очередная.

Я смотрел ролики про Домерге и обалдевал. Белые, молочно-чистые рожи, медовые, пшеничные волосы, лазурь и яркая сталь радужек, веснушки… охренеть. На Земле моя внешность отдавала экзотикой, но не нам с папашами придираться к чужим обычаям. Земляне, завидев блондина или русого, пожимали плечами, а на Домерге черномазый или азиат попросту не прошел бы расовый контроль. Впрочем, для уникала вопрос нужного набора генов вообще не стоит.

В земных справочниках ни черта не упоминали про притеснение европейцев. Покорение космоса началось потому, что Австралия и Африка замерзали, Европа подыхала от засухи, а тех самых китайцев набралось миллиардов шесть. Сид посоветовал мне думать своей головой и сложить два и два, с той поры я так и поступал. Иначе б не просёк, что у папаш вновь случился конфликт интересов.

Двери открыла автоматика. Зашумели очистители, дохнуло жарким полднем в пустыне. Сид обожал запах прокалённых солнцем камней, а мне там, где он находился, всегда несло пригревшимися змеями. Я ступил было на палевую дорожку, ведущую к жилым комнатам, но датчики сердито замигали – в глубине холла с тихим шипением разъехались двери в офис. Воздух пошёл рябью, окатив солёной прохладной волной – совсем настоящей. Рядом, буквально за стеной, микроклимат создал берег северного моря. Глубокой ночью у Сида Леттеры гости, помереть со смеху можно. И гости важные. Папаша отчаянно мёрз в Сарассане, проклиная пристрастие землян к морозу, для себя одного он выбрал бы иной режим.

– Где ты взял карточку, Радек?

Он стоял посреди приёмной. Худой, высокий, переливчато-жёлтые складки халата закрывают босые ступни. Сид никогда и не пытался косить под землянина, видно, понимал: не получится. Раньше, когда они с Игером ещё занимались легальной политикой, Сид тщательно копировал весь шикарный антураж Домерге. Шестилетним сопляком я впервые увидел своего отца и едва в штаны не наложил от потрясения. По приютскому берегу ко мне катился шар света – шёлковые узкие бриджи, золотая рубаха, походившая на броню, венец солнечных прядей. Эдакий ангел возмездия, надежда умеренных «возвращенцев».

Теперь эмигрантское бытие загнало великолепие в рамки, но хищной горбоносой физиономии земная пыль не коснулась.

Я аккуратно положил карточку на низкий столик тёмного дерева, давая Сиду хорошенько разглядеть сыновний подарок. Выбеленные иголки волос встопорщились надо лбом, дрогнули тонкие ноздри – «ястребиная» генетическая линия отменно распознается. Это у меня от него, от Сида. Брай часто говорит, будто боится, что при виде счёта за нашу квартирку я брошусь на невинный автомат и начну его клевать.

– Спрашиваю, где ты её достал? – Сид слишком торопится. Куда девались замечания про кретинский внешний вид и дурные манеры?

– Логическая задачка, папа, – мне доставляло удовольствие звать его так, чтобы лишний раз полюбоваться, как он дёргается, – ты нацелился на эту фирмочку, решил, что возиться с перекупкой лишнее, и просто перекрыл ей каналы на Домерге. Шансы, что владелец станет жаловаться, минимальны – ему год назад заблокировали земную визу за незаконную деятельность. Ещё чуть-чуть, и бедолага согласится тебе отстёгивать… но ведь Игер тоже хочет погреть руки на торговле продовольствием с нашей сумасшедшей родиной. И – какое совпадение! – бедолага-то и ему приглянулся.

Операция по выжиманию денег на наш с Браем проект началась, когда Игер неделю назад подбросил меня до дома. На заднем сидении его кара блестела россыпь информ-пакетов, я схватил горсть наугад, как только папаша припарковался выпить кофе. Активировал сразу все и оглох от трескотни голограмм. Ярко красная эмблема и надпись «Соя без границ» настырно вылезла вперёд, и я замер, прилипнув к кожаному сидению, – как и Сид, Игер не признавал пластика, на Домерге с лесами и живностью было всё в порядке. Эта самая «безграничная соя» болталась на стене в офисе Сида всего-то позавчера. Папаши вели дела с одной компанией, и, насколько я их знал, ничего доброго вмешательство фирмочке не сулило.

После я долго кружил вокруг окон несчастной «Сои» в юго-западном секторе Сарассана, пока не разговорил дохнущую от тоски помощницу хозяина. Девчонке, воспитанной на Домерге в строгих обычаях, хотелось хлебнуть прославленной земной вольницы, но она боялась огромного города и губастых, узкоглазых местных ухажеров. Я сводил её на цветовое шоу, угостил алкогольной дрянью в забегаловке на нижних уровнях. Девчонка вмиг проглотила бутылку пойла, а потом призналась: у хозяина неприятности. Она, мол, не ожидала, что их бизнес будут давить свои же, эмигранты с Домерге. Урок Сида очень пригодился – я сложил два и два.

Вот так-то, копался в давнем отцовском секрете, а наткнулся на повод для торга. Что я стану делать, когда узнаю, кто из них выносил меня в утробе, нет, правда? Мать Брая говорила, будто ответственность женщины, предавшей своего ребенка, много выше ответственности мужчины. В моем случае правило всё едино не работает. Узнаю – придумаю, как знанием воспользоваться. Недаром же они скрывают.

Сид подплыл к столику, провёл рукавом по кромке – в центре вспыхнуло синее пламя. Подцепил двумя пальцами «Сою без границ», и карточка растаяла в химическом ожоге. Я невольно отодвинулся. С него станется сейчас вывернуть мне руку и сунуть вслед за пластиком.

– Умный мальчик, – ястребиное высокомерие не сходило с его лица. – Чего же ты просишь за прикушенный язык? И за то, чтобы мы обсудили это завтра.

– Не пойдет. – Успех шантажа зависел от быстроты исполнения. Я продаю Сиду молчание, снимаю со счёта деньги и тут же мчусь к Игеру, где выкладываю всё как на духу. Тоже не бесплатно, разумеется, а потом пусть выясняют отношения – им не привыкать. – Мне нужно две тысячи йю, иначе хрен тебе, а не «Соя». Нужно срочно, можешь заплатить в общей валюте…

Я даже моргнуть не успел – полыхнула жёлтая молния, плечо сдавило в тисках, лопатки влипли в палевую стенку. Мало иметь способности уникала, надо, чтобы тебя с пелёнок обучали ими пользоваться.

– Убирайся, – Сид встряхнул меня, как хищник треплет добычу. Игольно-тонкие пряди прилипли ко лбу, но отец был спокоен, он всегда такой. – Обсудим твои идеи завтра. Ты мне мешаешь.

– Ну, много не прошу, – я глупо захихикал, надеясь его отвлечь, – если тебе жаль заплатить за контроль над «Соей» две тысячи… Игер заплатит! И поимеет долю на рынке, а тебе…

Сид отвернулся, уставился куда-то себе за плечо – всё так же, с птичьей гордыней, не поднимая тяжёлых век, – и отпустил меня. Стенная панель, не та, что вела в холл, – другая, скрытая за настоящим вышитым панно со степями Домерги, – откатилась в сторону, в проём шагнул человек. Широченные плечи, смуглые плитки мускулов, тёмный «ёжик» волос, белая простыня обмотана вокруг бёдер. Мать твою, вот же влип. Все мы влипли, дружная семейка.

– Не замечал в тебе склонности к бизнесу, Радек, – папаша номер два собственной персоной – и двигается точно железный танк из исторических фильмов. – Так какую же долю я поимею?

Подмечать тягучие паузы в разговорах, вылавливать намёки в их грызне, подозревать, что ничего для них не кончилось, и видеть, как Игер полуголым выходит из спальни Сида, – разные вещи. Если они до сих пор вместе, а я им лишний… не ошибка молодости, так выходит? То есть, я-то как раз ошибка. Изморозь вцепилась в запястья, ужалила кончики пальцев, добралась до сердца и горла, залила расплавленным ледяным стеклом скулы и рот. Соображаешь, ситуацию оцениваешь и сохраняешь контроль, но стеклянный кокон может треснуть – и тогда в щепки, в труху, на атомы.

Что положено испытывать землянину, когда у него мозг отказывает от злости или чего похуже, я тоже в справочниках прочёл. Симптомы резко не совпадали.

– Нам нечем гордиться, – Сид уселся на бесцветный, под стать прочей обстановке диван, жёлтый шёлк халата облепил раздвинутые колени, – бизнес упирается в две тысячи йю и основан на шантаже. Помнишь «Сою без границ», Игер? Признаюсь, удивлён твоим интересом к этой конторке. Мелкое дельце.

Игер вошёл в салон так свободно, точно ему не приходилось поддерживать сползающую с бёдер простыню. Хохотнул весело, разбудив в респектабельном офисе рокот горного водопада. На загорелом до светлой бронзы лице, будто всегда припухших губах светилась отчётливая надпись: мне плевать. Игер Спана принадлежал к верхушке Домерге, берилловому клану; иногда я боялся представлять себе, как он выглядел, пока земное солнце, краска для волос и прочие ухищрения не изменили его.

– Не настолько мелкое, если ты тоже на него нацелился, – папаша номер два проигнорировал диван, остановился напротив Сида, уперев руки в бока. Простыня сползла ещё ниже. – Давай-ка разберёмся. Кажется, мы договорились сообщать друг другу о движениях на рынке продовольствия для Домерге.

– Разве ты сообщил мне, что хочешь пощипать «Сою»? – Сид лениво сменил позу – возле дивана на ковре лежал ящичек с черно-золотым узором. Папаша откинул крышку, извлёк толстую сигару, щелкнул маленькой старинной зажигалкой, по салону поплыл сладковатый дымок. – Предлагаю сойтись на недоразумении.

– Я собирался сказать, просто не успел, – Игер вовсе не оправдывался. – Мне тоже прикури.

Они развлекались! Мой расчёт был верен, настолько верен, что на мгновение удалось вывести Сида из себя – папаша номер один не желал делиться. А теперь оба скорчат хорошую мину при проколе – долго ли прикинуться честными партнёрами, раз только что кувыркались в койке.

– Ну, тебе-то чего здесь надо, младший? – Игер попыхивал сигарой, улыбался с неприкрытым равнодушием. Игер ещё хуже Сида с его плотоядным прищуром, там сволочь видна сразу, иллюзий не оставляет. Мой второй отец временами вёл себя, как отцу и положено, вот и сейчас назвал «младшим», на Домерге это всё равно что сын, принятый в клан, родная кровь… Когда-то, давным-давно, Игер был другим, но прежняя личность исчезла вместе с белизной кожи и берилловой сталью волос.

Чего мне надо? Шантаж провалился, махинатор выставил себя дураком – да какая сейчас разница?.. Наш с Браем проект, мои мечты и я сам для них всё едино что мусор, оставленный уборочным автоматом. Смахнут и забудут. Я запугивал Брая папашиным гневом, но замахнись кто-то из них, заори на тупого мальчишку, было бы легче.

– Ему потребовались две тысячи йю, – по лицу Сида расплывалась сонная, закатная желтизна, – подозреваю, ты был следующим в его списке. Радек покопался в наших данных, вычислил «Сою без границ» и не придумал ничего умнее, чем продать обоим свои сведения. Довольно пошло, не находишь?

Игер вновь расхохотался, качнулся на носках, расслабился беспечно. Курят, пересмеиваются, не скрывая общей издёвки. Я для них чужой. Что бы ни происходило в их жизнях раньше, как бы они ни нагадили друг другу, папашам было здорово в постели, и эти шутки – доказательство близости. Чётко очерченного круга, в который посторонних не пускают.

– Ого! Радек, в следующий раз отправляйся прямо к владельцу конторы, так проще обойдётся. – Простыня почти свалилась, Игер намотал ткань на кулак. – Затрави его обещанием пойти в департамент по борьбе с незаконным импортом – и сразу к нам. Поделим выручку.

Ну, суки! Стеклянная изморозь – защита уникала, одна из психотехник, но я не умею ею пользоваться и не научусь. Кокон лопался, стекал с меня потоком ярости, оставляя бессилие.

– Вы мне и без шантажа заплатите, – я встал между ними, уже ничего не боясь, – выкладывайте по две тысячи. Мне нужны эти деньги.

Под прикрытыми веками Сида блеснул янтарь, пыхнул огонек сигары. Протяжное «хмм» подстегнуло не только меня. Игер развернулся, выплюнул курево на ковёр.

– Глупость не смешна, – он обращался ко мне, как к своим наемникам, и те выравнивались в форменную струнку, поедали шефа преданными зенками. От меня Игер преклонения не дождется, скотина спесивая! – Топай отсюда, ночь не бесконечна…

Он зевнул, и меня сорвало. Колотило, как обыкновенного земного мальчишку, сердце взбесилось, и заложило уши.

– Вы мне должны, поняли? Вы… да удавитесь, твари! За каким хреном вы меня заделали и бросили? Чтобы… ещё ненужного ребёнка забабахать?!

Я двинул бёдрами, показывая, чем они занимались в спальне Сида, – никакого эффекта. Спящий Ястреб – на диване, прямо передо мной – «танк» в простыне, торопятся выставить докучливую помеху вон. И вьётся по салону степной, пряный дымок.

– Ну, процесс «бабаханья» был и впрямь приятен. Верно, Сид? – Игер пнул босой ступнёй потухшую на противопожарном покрытии сигару. – И тогда, и сейчас. Мы тебе ничего не должны, запомни это. Живешь – и радуйся, младший.

Сид повёл узкой кистью в сторону выхода. Ему и ответить лень. Я шарахнул кулаком по ближайшему датчику, разом распахивая все двери. На стене в холле с грохотом опустилось зеркало, прокомментировало безразлично: «Требуется очистка помещения; повторяю: требуется…» Ковёр цеплялся за ноги, ещё навернуться при ублюдках не хватает! Игер шагнул за мной, зеркало поймало в свои объективы бронзовое тело, бритые виски, серо-синий хрусталь вместо глаз и заткнулось. Папаша снял линзы – для Сида старался.

– Радек.

Я замер. Чёрт знает, чего ждал, но, когда уникал сбрасывает маску, попробуй ему не подчинись. В моих зрачках тоже плещется берилловый источник, волосы похожи на присыпанный снегом яичный желток, и мускулы работают, как у машины, просто тренировок не хватает. Гибрид Сида Леттеры и Игера Спаны, их собственная плоть – никаких анализов не нужно, сходство видят люди, видит даже это тупорылое зеркало. Но папаши списали меня в утиль.

– Научись решать свои проблемы без идиотских выходок. – Игер тронул датчик, двери начали съезжаться. В спину мне влипло окончание педагогической речи: – И без истерик.

****

Сообщение Браю было коротким, всего-то «не жди меня», но голос подвёл, а на набор ушло минут пять. В лифте кто-то поднимался, пришлось искать грузовой, и я метался по площадке – с линкомом в омерзительно мокрой ладони, подавляя желание расколотить выпотрошенную башку о колонну. Брай, наивный ласковый тюфячок, весь в своих рисунках и глюках, как я ему признаюсь, что мультики обломались, его Чучела и Огонёк никогда не доберутся до зрителей? Как объясню, что мной опять вытерли пол? Брай мне верит, восхищается даже… поймет, что хвалёные мозги уникала не стоят ни единого йю, и свалит.

Грузовой лифт вырубили на ночь, зато лестница нашлась в лабиринте колоннады и вела она в воняющий краской тупик. Абсолютно лишняя дюжина ступеней, рудимент перестройки здания – так похоже на одного болвана. Болван сунул линком в карман, сполз на холодные плитки, спрятал ладони в рукава, скрючился у стены. Игер, сука последняя, не прав. Я не закатываю истерик – истерики закатывают меня. Шершавое покрытие царапает щеку, совсем как в интернате, так и кажется, вот сейчас услышу голоса оливково-чёрной операторши санблока Аши и её подружки, желтокожей Маик.

«Чё он такой странный, Аша? Мне его касаться, ну… дико как-то, в общем. Одеваю, а самой прямо сплюнуть тянет… он как глянет, бррр! Не мальчишка – чудище лупоглазое», – ловкая, худенькая Маик сноровисто подхватывает очередную порцию белья, выброшенного огромной гудящей стиралкой. Толстая Аша подталкивает к ней тележку и басит: «А он и не мальчишка! Ага, представь, подруга, и не девчонка. Я посмотрела его медкарту, ну, когда врачиха на осмотр таскалась. Он, уродец этот, вырастет и сможет ребёнка выносить. Насчёт родить – не знаю, а выносить точно сможет. Врачиха там надиктовала, что операцию ему делать не будут, типа – всё равно гормоны не заменишь, перестройка организма и ещё хрень разная. Короче, забацали на ихней Домерге уродца, а он ещё потом уродов наплодит. Девки у них, уникалов, говорят, с членом и с «дуплом» разом. Хорошо хоть он не девка с виду, да, Маик? Я бы описалась со страху!» Маик роняет стираное бельё в тележку, глаза у неё становятся шире смотровой щелки на дверях наших спален – вот чудеса. Обе женщины поднимают ладони вверх, молятся Великой Матери, божеству чёрных, коричневых и жёлтых, просят её держать подальше всяких уродцев.

Чёрные, коричневые, жёлтые, интернат у излучины реки Конго – мне лет пять или шесть, я прячусь за урчащим бытовым агрегатом в санблоке и внимательно слушаю. Я – Радек Айторе, домергианский уникал, уродец с белой кожей и двойной системой размножения. Мне ещё предстоит выучить такие умные слова, а пока я часами рассматриваю свои руки, покрытые золотистым пушком, пытаясь понять, почему цвет не становится темнее. Трогаю пальцами веки, прилипаю к прозрачному пластику, разглядывая круглую детскую мордашку, на которой сине-серые глаза светят, точно лампы в кабинете врача. Мои волосы напоминают высохшую в разгар короткого лета траву, и даже тело неуловимо отличается. Чем – не понять, но в животе копошится что-то скользкое и противное, и едкий привкус тревоги появляется на языке.

Мальчишки и девчонки из нашей группы тычут меня в спину, отбирают игрушки, по вечерам частенько набрасываются скопом, колотят подушками. Спальня утыкана датчиками слежения, менторы прибегают очень быстро. Они растаскивают драчунов, и по их лицам заметно: чувства детишек взрослые вполне разделяют. Я делаюсь мастером по мелким пакостям, творю их упорно и изобретательно, наконец группа оставляет меня в покое. Самые сообразительные начинают заискивать; дружить с тем, кто умеет обманывать датчики и менторов, – полезно и выгодно. В дружбе «умный уродец» разборчив, постепенно вокруг меня собираются светлокожие, и они играют по моим правилам. С таким вот недонегром Торри мы однажды выбираемся на внешний балкон в домашних куртках и шортах.

В январе Экваториальная Африка способна убить любого, не озаботившегося шубой с подогревом, но прогулка задерживается, а на улицу хочется... Мы застреваем на узкой перемычке между блоками, и тут нет спасительных датчиков. Сколько ни зови на помощь, менторы не услышат – позади глухая стена интерната, впереди снежная равнина с замёрзшей петлёй Конго. Торри кричал недолго, привалился к балке и затих, его сливочная кожа посинела, глаза были открыты, зрачки остановились. Я сел в снег рядом с ним, обнял себя руками. Мороз обволакивал, сжимался тугим капканом, а тело будто настраивалось, подлаживалось к нему. Когда я прекратил бороться, стало так жарко, что пот потёк по вискам.

Через час нас отыскала та «слониха» Аша из санблока. В суматохе поисков она улизнула покурить перед форточкой и увидела два маленьких сугроба, сквозь снег просвечивали яркие «сигнальные» курточки. Аше показалось, что один из пропавших ещё шевелится, так она, захлебываясь слезами, рассказывала после. Чёрная женщина, обозвавшая меня уродом, распахнула окно, выбралась на лютый мороз в своем лёгком комбинезоне и пошла по балкам. Без страховки, на сшибающем с ног ветру это было… она раскачивалась, скользила, вскрикивала и ругалась, но пёрла вперёд. Аша глянула на неподвижного Торри, скривила разлапистые губы и наклонилась надо мной. Её плечи обожгли холодом, но я вцепился в них и наконец заревел. Аша не могла взять нас обоих, она выбрала меня. Дотащила до открытого окна и только тут вспомнила про свой линком.

Теперь-то я врубился, отчего «слониха» так поступила: Торри выглядел мёртвым, живого «уродца» стоило спасать. Мой приятель недонегр, впрочем, не умер, его увезли в госпиталь и откачали, а вот меня Аша спасла от вещи пострашней мороза. Чёрт знает, что вышло бы из Радека Айторе, если бы не её поступок, – уникалы, вообще-то, великолепные убийцы. Может, в конечном счёте операторша выручила саму себя и ещё десятки чёрных, кофейных и жёлтых.

Интернатские медики налетели на меня, обклеили датчиками с головы до пят, изучали, как древнюю небыль – африканский климат без зимы. Температура у меня зашкалила за сорок градусов, но в тепле снизилась за считанные минуты, и я ничего себе не отморозил, даже не простыл. Земной ребёнок, наследник всех этих негров и китайцев, которым раса белых продула всухую, схлопотал клиническую смерть и гангрену конечностей, а выродком считали именно меня. В шесть лет не анализируют, но ошарашенные рожи врачей прямо-таки вопили о том, кто из нас лучше. Оставалось победу доказать.

На Земле охренеть как много сделали для того, чтобы каждый приютский заморыш получил на старте равные шансы. Над нашим меню корпели учёные-диетологи, за всяким чихом детишек следили мириады электронных систем и толпы специалистов. Знания нам пропихивали ровно так же, как и тщательно выверенные порции за обедом, – эта планета штамповала поколения здоровых и развитых детей и тратила на нас бездну ресурсов. Так было не всегда. На заветренном плато, куда интернатский выводок привозили на экскурсии, стоял гигантский памятник Зенге Зи, Спасительнице Людей. Необхватной талией, арбузными грудями и слоновьей невозмутимостью гранитная Зенга весьма напоминала оператора Ашу. У ног статуи притулились заморённые ребятишки со вздутыми от голода животами и раззявленными в немом крике ртами.

Чёртову уйму лет назад Зенга Зи свергла какого-то диктатора и провозгласила себя главой Афро-Азиатского Союза. Южные страны задавили льды, на востоке разваливался китайский конгломерат, Европа корчилась в тисках засухи, на западе погружалось под воду то, что называли Америкой. Зенга плевала на беды белых, но на Чёрном и Жёлтом континентах из десяти детей семеро умирали от истощения и болезней. Спасительница посылала солдат, чтобы те вырывали малышню у озверевших от горя родителей, и приказывала свозить в закрытые интернаты. Закон запрещал заражённым разной дрянью взрослым приближаться к этим заповедникам, продовольствие для детей собирали под дулами автоматов – так Зенга не позволила терраформированию уничтожить человечество.

В те годы, о которых в справочниках рассказывалось стыдливой скороговоркой, мои предки неслись со всех концов погибающей планеты к последним, ещё не захваченным цветными космопортам. И улетали – на голодную Новую Землю, на кирпично-красную Циклону, две планеты колонии Эпигон, в адский котёл Мелиады, где вода кипела, а с небес извергалась не то нефть, не то сера. В этом списке Домерге считалась относительно благополучной. Древние земляне не оценили бы иронии, но в колониях терраформирование, едва не угробившее колыбель рода людского, дало неплохие результаты. Ну а цветные заклеймили белых предателями. «Подыхайте в преисподней, мы уходим!» – выжженное на створках ангара проклятье до сих пор хранят в музее Сарассана в назидание тем, кто вздумает вернуться.