Текст книги "Режим бога. 3-я книга (СИ)"

Автор книги: Скс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

С самим Александром Сергеевичем я общался, от силы, минут десять. Композитор хотел посмотреть на "молодое дарование", но итог "смотрин" его, явно, не удовлетворил. Пообщались мы формально и весьма сухо. Возможно, автор множества популярных песен и музыкальных композиций, которые знала вся страна, хотел предложить "мальчику" какое-то сотрудничество или даже протекцию, но увидев мою самоуверенную рожу и шикарный темно-синий костюм "от Шпильмана", быстро передумал.

Да... в эту поездку "мальчик Витя" вырядился, как "приподнявшийся хач 21 века": темно-синий дорогой костюм и черная шелковая рубашка с расстегнутым воротом, импортные туфли и турецкий кожаный плащ, причём кожа был настолько тонкой ВЫДЕЛКИ, что отличить её от ткани, можно было только прикоснувшись.

Ну, а что... Две тысячи сто шестьдесят девять рублей и еще пятьдесят четыре копейки – именно столько авторских отчислений "мальчик Витя" получил за сентябрь!

Не сказать, что я был очень уж сильно удивлен... И "Карусель" с "Семейным альбомом", и "Цветы" с "Маленькой страной" и "Теплоходом" сейчас звучат по радио каждый день, и не по одному разу! Три дня я даже специально таскал с собой в школу новую купленную "Selgу" – слушал на переменах радиоконцерты по заявкам. И каждый день, хотя бы одну, "свою" песню услышать получалось!

К тому же, мама рассказывала, что у них на работе радио работает почти постоянно, и "мои" песни звучат все чаще и чаще. Эмоции ей приходилось сдерживать, ни у меня в школе, ни у неё на работе о моем авторстве этих песен ещё никто не догадывался.

Но размер отчислений, все-таки, удивил. В первый месяц – не дотянуло до сотни, во второй – стало триста, а в сентябре – уже более двух тысяч... Захарская из ВААПа говорила, что авторские будут расти, но чтобы настолько!

Дома я "погуглил в Яндексе"! Конкретики было немного, в основном откровения Антонова о миллионе авторских на сберкнижке и Добрынина, что в СССР на отчисления от одной популярной песни можно было безбедно прожить всю жизнь. И уже заканчивая свои изыскания в Рунете, я наткнулся на интервью Ханка, в котором тот рассказал про свои доходы "от двух до пяти тысяч в месяц" и об Антонове, который "получал больше 10 тысяч в месяц!".

"И вам постоянно, sukи, чего-то не хватало! Сегодня прилюдно плачетесь на беззаконие и нищую старость, а ведь именно "творческая интеллигенция" всегда держала "фигу в кармане" и громче всех радовалась "сносу Совка"... Тупые gниды!"...

...Половину авторских я растратил в пещерах Али-Бабы Шпильмана... Правда, все равно пришлось доплачивать из "нелегальных" средств, но рассказывать об этом я никому не планировал! И что-то мне подсказывает, что скоро я буду зарабатывать намного больше Юрия Антонова...

Мама против подобных трат не возражала. Во-первых, сама не меньше меня была удивлена, полученной за сентябрь сумме. Во-вторых, Клаймич "наконец-то" передал, через меня, пять тысяч за пьеховскую "Карусель".

"Ну, типа!".

А вообще, хрен знает, чего меня вдруг потянуло на "наряды"... Может не хватило этого в "первом детстве", может психологически искал привязки к своему времени, перенося сюда "понты следующего века". Но, скорее всего, не то и не другое... Просто хотелось выглядеть "взрослым и красивым"!

В «первой жизни» я не был ни уродом, ни тем более нищим, но... Тогда на меня не оглядывались на улице. Мне не строили глазки и не улыбались приветливо в метро девочки. В «том» детстве я никогда не заморачивался по поводу шмоток. И первый раз задумался об этом только в десятом классе. Запомнил я этот момент очень хорошо, в силу малоприятных, для себя, обстоятельств.

В один из дней я опоздал к первому уроку, на улице шёл нудный осенний дождь и я был с зонтиком. Заскочил на урок химии (даже это запомнил!) и плюхнулся на ближайшее свободное место.

– Убери с парты свой женский зонтик, – в шёпоте Еремеевой, с которой мы, по жизни, недолюбливали друг друга, звучало чисто женское... хм... пренебрежение (и это определение ещё сильно щадит моё самолюбие!).

Так в тот день я, впервые, осознал, что зонтики бывают женские и мужские. И по фиг, что половина мужчин ходила по Ленинграду с зонтиками жен, по фиг, что почти все мои одноклассники ходили с зонтиками мам. Мне тогда было СТЫДНО.

Дома я с нескрываемой обидой поинтересовался у мамы, почему я должен ходить с женским зонтом? Та, об этом тоже, явно, задумалась впервые, оценила выражение моего лица, и в тот же вечер, во Фрунзенском Универмаге мне был куплен полуавтоматический японский зонт за 25(!) рублей. Куплен даже не по знакомству, поскольку за такие деньги нормальные люди зонты не покупали, то они находились в свободной продаже.

Господи! Как же я ждал дождя!!! Как назло, его не было несколько дней. А уж когда с неба полило...

На урок я опоздал специально... Получив разрешение учителя, зашел и неспешно отправился на "камчатку". Там, за задними рядами парт, по негласному правилу, ученики ставили сушиться свои мокрые зонты.

Громкий хлопок, раскрывающегося чуда японских технологий, заставил учительницу замолкнуть посреди фразы, а весь класс (включая чёртову Еремееву!) обернуться и насладиться моим триумфом! Небрежно подброшенный дорогущий японский зонт, плавно спланировал на своих "беспонтовых" собратьев...

Впрочем, в той жизни я про "понты" даже не догадывался. В "этой" я всё про них уже знал.

В конце концов, никто не пострадает, если я начну готовить себя к роли "иконы стиля"! Тем более, что всё уже придумано за меня...

Ну, а "иконка-то", вполне ничего себе, получилась! Даже Альдона чуть дернула уголками губ, увидев "явление хача народу", и комментировать мой внешний вид никак не стала. Что уже можно было смело счесть за комплимент! А Татьяна Геннадьевна – Верина мама, и одновременно наш "ВИА-шный" педагог по вокалу, так и вовсе, разулыбавшись, вынесла вердикт:

– Витя, какой же ты красивый! И совсем взрослый уже...

На что Верин взгляд, за миг до этого бывший нежным и многообещающим, завилял и уткнулся в потолок!

От полного погружения в образ "очеловеченного хача" меня отличали только продолжающие светлеть волосы. Перед этой поездкой я умучил парикмахершу своими "странностями", но теперь по бокам волосы были выстрижены коротко, а по центру зачесаны вверх и косо. Правда, не без помощи лака для волос "Прелесть"!

Увидев мой "креатив будущего" мама неопределенно хмыкнула и вынесла оценку:

– А... Ну-ну... Живенько так получилось... С лаком что ли?..

Так или иначе, вне зависимости от того, понравился я Зацепину или нет, работа в студии кипела и через неделю у нас на руках были полностью сведенные и аранжированные «Феличита», «Дорога жизни», «Боевым награждается орденом», «Карусель», «02» и комсомольская «Только так победим»!

Кроме того, под аккомпанемент Клаймича на пианино, Татьяна Геннадьевна за полчаса напела на запись "Ягоду-Малину" и "Подорожник-трава".

Естественно, мама никогда не разрешила бы мне целую неделю торчать в Москве, прогуливая школу. А потому, прикрываясь "творческим авралом", удалось выцыганить только два раза "с субботы по понедельник. Но я не особо расстраивался... Свои партии, имея в голове заученный оригинал, я записал очень быстро, и все выходные мы с Лехой гуляли и ездили по Москве. А по вечерам, уже полным составом, сидели в ресторанах и даже сходили в кино на "Конец императора тайги" и французские "Четыре мушкетера".

"Император" случился от нечего делать – Вера допоздна задержалась в редакции, дописывая статью про выставку молодых художников, прошедшую в ЦДХ. А "на французов" нам даже пришлось отстоять длинную очередь в кассу! Советский народ французское кино любил, да и изобилием иностранного кинематографа избалован не был.

– А стариик Дюмаа измельчаал... – с совершенно серьезным выражением лица заявила Альдона, когда мы вышли из зала, после просмотра "киношедевра страны лягушатников".

Все захихикали...

Фильм был, скорее, про приключения умных слуг четырех тупых мушкетеров, а от Дюма в сценарии осталось только само слово "мушкетеры".

"Даже в фильме с Боярским Дюма больше! Впрочем еще увидите... Под Новый год...".

– Да, полный трэш, – не особо задумываясь, согласился я с оценкой просмотренного фильма.

Мдя... Надо не забывать следить за языком! Перевести английский "трэш", как "мусор", девчонки, естественно, смогли, а вот само выражение оказалось внове, и привлекло ненужное внимание...

Кстати, совместные работа и отдых весьма благотворно сказались на взаимоотношениях девушек. Незлобивый и легкий характер Лады, её высокая работоспособность и отсутствие каких-либо претензий на лидерство, заметно примирили наших девиц с её существованием!

Единственное обстоятельство, которое немного удивляло всех, кто его замечал – Лада меня побаивалась. Все остальные "напрягались" с Альдоной, а Лада выбрала объектом своих опасений, почему-то, меня.

"Да, и пофиг... Боится – значит уважает! Будем льстить себе так...".

Кстати, Верины посиделки со статьей о молодых художниках имели неожиданное продолжение.

Когда мы, в очередной раз, валялись в постели после бурной "возни", эта тема всплыла в нашем разговоре.

– ...Ну, кому отдашь... это же "моя" тематика. Молодежное творчество... книги, стихи, живопись... – Вера, прикрывшись большим махровым полотенцем, лежала поверх смятого нами белья.

Хотя, казалось, чего ей стесняться... спортивное тело идеально... грудь изумительна... Вопрос с интимной стрижкой мы полностью(!) уладили, и теперь никаких недостатков найти было невозможно, даже при желании.

– А песни? – "хитро" прищурился я.

– Разве что самодеятельность и бардовские... – засмеялась Вера, – других прецедентов пока не было! Ты хочешь, чтобы я о тебе еще раз написала?

Я неопределенно пожал плечами. Через некоторое время советская пресса и так про меня будет писать. А с собственной инициативой рядовой журналистке лучше не выступать. Обязательно поднимут вопрос о личной заинтересованности. Ну, его к лешему...

Так Вере и объяснил.

– У нас теперь, на повестке дня, литературное творчество масс... – Вера сладко потянулась, выгнувшись всем телом, поймала мой заинтересованный взгляд и покраснела.

– Что за литературное творчество? – без особого интереса спросил я, потихоньку отбирая у Веры полотенце.

– Ну, там... рассказы, повести... самих читателей... Вить! Время уже позднее... Мама и так догадывается, что у меня кто-то появился...

– Вот будет сюрприз, когда она узнает кто именно! – я улыбнулся во всю пасть.

Тут же, с громким хлопком, прилетело Вериной ладошкой по моему пузу. Хотя, если быть объктивным, скорее уж по "прокачанному прессу с шестью четкими кубиками"!

– Даже не шути так... – Вера крепко зажмурилась от ужаса подобной перспективы и решительно замоталась в отвоеванное полотенце.

– Зая, не бери в голову...

"Не-е, ну что я говорю?! Бери! И чаще...".

– Чему ты улыбаешься? – подозрительно заинтересовалась"Зая".

Нежелательность честного ответа для меня была очевидна и я, в очередной раз, толкнул тезис на тему "не пойманный – не вор".

– Даже у милиции восемьдесят процентов всех раскрытых пр... э... дел – это чистосердечные признания. Никогда не сознавайся, стой на своем до конца, чтобы там ни было!

Вера послушно кивнула на многократно обсуждавшуюся нами тему и перевела разговор на свою работу в газете:

– Вот написал бы какой-нибудь рассказ для газеты... И я могла бы приехать в Ленинград, в командировку... Для работы с автором!

Мы одновременно представили себе эту "работу" и дружно засмеялись.

– Так если рассказ уже опубликуют, то какая еще может быть "работа" с автором? – спросил я, отсмеявшись.

– А ты напиши длинный рассказ, – не сдавалась, смеющаяся Вера, – чтобы продолжение было! Несколько продолжений!... Да я не про это "продолжение"... Вить! Вить!!... Виииит...я...

В понедельник мы с Клаймичем снова были на Огарева 6...

Я бы, конечно, предпочел встретиться с самим Щелоковым, но того не было в Москве, поэтому о проделанной работе отчитывались Чурбанову.

Впрочем, всё проходило "лучше, чем хорошо". Юрий Михайлович прослушал "02" и "Боевой орден" и остался впечатлен! Когда же мы прокрутили ему новую "Феличиту" (я, женское трио и вылизанная аранжировка), то замминистра демонстративно-удивленно развел руки:

– Ну, братцы! Это как другая песня... Лучше! Гораздо лучше!

"Братцы" – а особенно Григорий Давыдович, который неделю пробатрачил в студии Зацепина, остались весьма довольны такой оценкой.

– Юрий Михайлович! – я решил ковать железо, пока оно горячо, – надо бы новый вариант передать итальянцам, только как?

И захлопал глазами.

Чурбанов отмахнулся от несуществующей проблемы и повернулся к селектору:

– Борис, свяжись с итальянским посольством... Там от него культурный атташе к нам ходил, как его там... Не помню... пригласи-ка его ко мне.... Только вежливо!

– Есть, Юрий Михайлович, – коротко хрипнул динамик.

Чурбанов развернулся обратно к нам и Клаймич принялся, горячо расхваливая деловые качества и оперативность генерала Калинина, рассказывать о проблемах со студией.

Чурбанов снова связывается по селектору. В кабинет приходит Калинин и дальше следует долгое и малоинтересное обсуждение бюрократических и юридических препон на пути к заветной студии.

В итоге, Чурбанов берется помочь лично, но по количеству перечисленных проблем, я понимаю, что так же просто, как с итальянским посольством, вопрос со студией не решится.

Чтобы произвести на Калинина впечатление и не оставить осадка, что мы приходили на него жаловаться, я подал голос:

– Юрий Михайлович, а можно попросить Виктора Андреевича еще минут на пять задержаться?

Чурбанов вздернул брови, но жестом усадил, вставшего было генерала, обратно на стул.

– Мы, с Григорием Давыдовичем, тут песню записали ко Дню комсомола... Послушайте вдвоем... как она вам?...

Клаймич немного поколдовал над здоровенным катушечным магнитофоном, который мы притащили с собой, и кабинет заполнили первые сочные аккорды.

Начальный куплет исполнял Завадский, следом я и потом Клаймич, а в последнем припеве и скандировании к нам уже присоединились солистки, Роберт и Татьяна Геннадьевна. И все это в двойном наложении – как полноценный хор!

Песня закончилась. Наступила тишина.

Чурбанов встал.

– А, сильно... – он сделал несколько энергичных шагов по кабинету, – Начал с гимна милиции, а теперь получился гимн комсомола?!

Зять генсека, усмехнувшись, остановился напротив меня.

– Очень хорошая получилась песня... – поддержал замминистра Калинин, – а главное правильная! А что за "гимн милиции"?

Пришлось прокручивать "02", теперь персонально, для "милицейского завхоза".

Но... не пожалели! Не только мы с Клаймичем, но и хозяин кабинета смогли понаблюдать за тем, какое впечатление производит песня.

Калинин был в абсолютном восторге! Под конец, он даже стал вслух подпевать.

– Действительно! – ерзал на стуле, переполненный эмоциями генерал, – Юрий Михайлович это же получилось, как настоящий гимн! Наш гимн!

Клаймич сидел рядом с Калининым, поэтому пожимание рук, обнимание за плечи и дружеские потряхивания достались, именно, ему. Ну, да я не в претензии...

Довольный Чурбанов "пованговал":

– А теперь может и комсомольский гимн получиться!..

Я "смущенно" потупился и начал "оправдываться":

– Да, меня... неделю назад... в ВЛКСМ приняли... А тут День рождения Комсомола... вот и навеяло...

"Ага!... – Это вы только что сказали "eb tvою mать? – Вы с ума сошли, мы же в консерватории! – А, ну значит музыкой навеяло!.. Гы!".

Оба генерала понимающе закивали и поздравили со вступлением.

– Вот бы на Праздничных концертах их и исполнить... У комсомольцев в октябре, а в ноябре уже и у нас годовщина! – продолжал эмоционировать Калинин.

"Дядя, как же удачно ты озвучил эту архиправильную идею!"

И я, буквально впервые, посмотрел на щёлковского хозяйственника без внутренней неприязни.

Клаймич воспрял, как боевой конь, услышавший сигнал горниста. И предоставившийся шанс упущен не был!

Присутствующие горячо принялись обсуждать тему "вот сама судьба велела, раз так случайно(!) всё совпало", "здесь бы голос Виктора хорошо бы прозвучал между Кобзоном и Лещенко", и тут Григорий Давыдович доверительно и осторожно высказал опасение, что возможно такой успешный "музыкальный старт юного дарования" на Праздничных концертах, вызовет недовольство маститых коллег по цеху и начнут возникать некоторые проблемы.

Упс... Мне, впервые, довелось увидеть "другого Чурбанова". Губы замминистра искривились в презрительной усмешке, глаза зло сузились, а пальцы правой руки стали выбивать по полировке стола заседаний какой-то нервно-рваный ритм:

– "Маститые коллеги"?.. – прошипел он.

Клаймич поперхнулся посреди фразы, а расслабившийся было Калинин, подскочил на стуле и принялся "поедать" начальство преданным взглядом.

– Только мне сразу скажите... И "маститые коллеги" станут желанными гостями в сельских клубах и отдаленных гарнизонах нашей необъятной Родины... – голос Чурбанова, буквально, сочился презрением и высокомерием, – ...или, вообще, я неожиданно поинтересуюсь законностью их доходов от гастролей...

Замминистра со значение посмотрел на Клаймича и Григорий Давыдович понимающе склонил голову, с трудом выдавив кривую улыбку.

В кабинете повисла гнетущая тишина.

Пришлось подать голос:

– Григорий Давыдович! Ну, о чем вы говорите?.. Если с нами сам Юрий Михайлович, то кто нам может устроить неприятности?! У меня вон случай недавно был... – и я принялся, в красках, живописать "разборку" в райкоме комсомола. Впрочем, слегка подкорректированную:

– ...так вот Юрий Михайлович ни разу не позволил себе ни грубости, ни хамства, так кто он и кто вы, гражданин Мякусин?!

Калинин ободрительно кивал на каждое мое слово, а Клаймич усиленно делал вид, что уже слышал этот рассказ и тоже полностью солидарен с позицией "завхоза"!

Сам же Чурбанов порозовел, неожиданная пугающая злость пропала, а намек на улыбку показывал, что буря миновала.

"Во у мужика "крышу рвет"! С полпинка... Кстати, кого-то напоминает! Нет?! Скажем так... у меня, во многом, "рвало" из-за невозможности реализации мужского начала. И вряд ли наши, с генерал-лейтенантом, проблемы сильно разнятся! То что можно дочери генсека, то нельзя его зятю... Поэтому Галина пьет, гуляет и трахается с кем попало, а всесильный замминистра МВД – молодой привлекательный мужик, не то что трахаться и гулять не может, он даже напиться не может! Ну, как же – дорогой Леонид Ильич не любит алкашей и очень страдает, что единственная дочка злоупотребляет "зеленым змием". Тяжел ты, неравный брак! Впрочем Юрий Михайлович, ты сам виноват, раз женился на пиzdanутой бабе, на десять лет старше себя...".

Я встретился глазами с Чурбановым и он мне дружелюбно подмигнул...

5

Странная штука время. В детстве каждый день – маленькая жизнь, он тянется бесконечным приключением, в котором тебя качает на качелях судьбы от открытий к неудачам, от дружбы к ненависти, от несправедливости к любви... И каждый день детства разительно непохож на предыдущий. Ты совершаешь открытия и ошибки, упускаешь и обретаешь. Но ты не делаешь одного: ты не скучаешь и не убиваешь время. И ты никак не можешь понять странные фразы этих взрослых, «Как быстро взрослеют дети!», «Как быстро летит время!»...

"Что за странная чушь?!..." – искренне недоумеваешь ты...

А потом ты взрослеешь. Взрослеешь настолько, что дни становятся однообразной лентой похожих кадров. Взрослеешь настолько, что приходит ОСОЗНАНИЕ тех странных фраз...

В какой-то непонятный момент ты теряешь способность совершать открытия и наслаждаться каждым проживаемым днем.

Но иногда насмешливая девчонка Фортуна хочет себя развлечь и течение, толкавшее тебя в грудь, вдруг становится попутным, удача неожиданно возносит тебя на гребень успеха и несет, несет, несет... Твоя жизнь снова расцветает всеми красками калейдоскопа! Одно событие, в миг, сменяется другим... Ты летишь от победы к победе и каждый день вновь становится незабываемым и бесценным!

До поры... Пока не разочаруешь Фортуну своей черной неблагодарностью: "Ну, вот... очередной дурачок поверил, что это он сам!", девочка-богиня разочаровано хмыкает и поворачивается к тебе спиной.

И ты снова бултыхаешься в киселе однообразных дней и лет, теряя силы и забывая то пьянящее чувство полета на крыльях удачи, которое когда-то испытал.

В моей второй жизни «время летит» с ужасной скоростью. В первом детстве не было и тысячной доли тех событий, которые произошли в «этом», но вместо того, чтобы наслаждаться ими и смаковать, я постоянно чувствую, как время утекает меж пальцев.

Много ли я добился за прошедшие восемь месяцев? Объективно, да... НО, в то же время, пока НИЧЕГО.

НИЧЕГО, ЧТО МОГЛО БЫ ПОВЛИЯТЬ...

А время неумолимо... оно уходит... оно с каждой прожитой секундой приближает мою страну и мой народ к катастрофе.

Тик-так... тик-так... тик-так...

Но «девочка», все-таки, ко мне повернулась! Легкая улыбка Фортуны, и вечерний звонок Клаймича на мой домашний телефон сообщает, что события встали на крыло удачи...

На следующий день, после моего отъезда из Москвы, помощник Чурбанова затребовал у Клаймича магнитофонную запись песни "Ленин. Партия. Комсомол.".

А ещё через день, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР "дорогой Леонид Ильич Брежнев" произнес со своими характерными причмокиваниями:

– Это ж какая хорошая и правильная песня... Молодец, Витюша... помню его... ты, Юра, ему помоги... Такие песни нужны нашей молодежи!..

...Как небольшой камешек срывает с горных круч неудержимую лавину, так и шепелявое брежневское «хорошая песня... помоги ему...», смело с нашего пути все препоны и проблемы!

"Сакраментальное советское выражение "есть мнение" всесильно – а уж если это "мнение" Генерального секретаря и передает его любимый зять товарища Брежнева, то сила этого "мнения" превосходит все горные лавины планета Земля!".

Именно эта мысль крутилась в моей голове, пока я рассматривал нашу новую студию звукозаписи.

Восхищенный Завадский поочередно и трепетно прикасается руками к различной аппаратуре и счастливо вздыхает.

Роберт во главе пятерых, четверть часа назад представленных мне, музыкантов осваивал новые инструменты. Рассыпающаяся дробь на барабанах, щедро сдобренная звоном "тарелок" победными звуками заполнила собой все здание.

Да-да, именно, здание! НАШЕ ЗДАНИЕ. Улица Селезневская, дом 11, корпус 2, бывшая Студия художников МВД СССР. Бывшая!.. Потому что теперь здесь находится "Музыкальная студия МВД СССР". Большая красная вывеска с гербом Советского Союза у входной двери.

Само здание внешне выглядит не так помпезно, как вывеска. Небольшое двухэтажное, с облупившейся местами штукатуркой. Внутри всё гораздо цивильнее, но полноценный ремонт лишь вопрос времени. Главное в другом. Теперь у нас есть СВОЁ здание. В Москве!

Я бросил взгляд на единоличного вдохновителя и организатора данного ТРОФЕЯ.

Безмерно гордый собой Клаймич, с видом Наполеона при Аустерлице, стоит, прислонившись к стене и, скрестив руки на груди, практически, отеческим взглядом поглядывает то на счастливого Завадского, то на удивленно крутящими головами солисток, то на подмигивающего меня.

А всего лишь одна фраза Григория Давыдовича – "придётся работать по ночам, для студии нужна тишина и отсутствие вибраций, а на Лубянке транспорт и репетиции ансамбля песни и пляски...", привела к такому удивительнейшему результату!

Щелоков с Калининым что-то вполголоса обсуждали и прикидывали (Клаймич признался: "Я даже заскучать успел"), а кончилось все решением о переезде Студии художников на Лубянку, и нашим заселением в собственное здание.

А ещё через два дня, осторожные внимательные, а главное трезвые(!) грузчики, в аккуратных синих комбинезонах, бережно выгружали из фуры "Совтрансавто" и заносили в дом большие деревянные ящики с аппаратурой для студии звукозаписи.

Всё!

Теперь у нас было все, что требовалось для результата.

И либо РЕЗУЛЬТАТ будет, либо я и глазом не успею моргнуть, как из любимчика "сильных мира сего", стану тем, про что "сильные" вспоминать не любят – их о ш и б к о й.

***

По возвращению домой, состоялся тяжелый разговор с мамой.

Готовился я к нему давно и долго: подбирал аргументы, находил нужные слова, прикидывал допустимые компромиссы и определял позиции, которые нельзя было сдавать ни в коем случае. Но...

Но всё пошло, естественно, не так, как планировалось.

– Да... Закрутились дела... – мама была задумчива и даже слегка подавлена. Мы сидели в традиционном месте всех семейных советов – на кухне. Она подперла щеку рукой и грустно рассматривала меня.

– Мам... – осторожно начал я, – ну, чего ты?.. Все, ведь, в порядке... Для комсомола и милиции песни уже есть... Всем нравятся и обе уже одобрены "наверху"... С Италией, конечно пока не понятно, но я уверен в успехе. А Романов, когда вчера слушал "блокадную", даже прослезился... Я же тебе рассказывал в подробностях!

Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.

– Ма... – я приступил к самому главному, – теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"... Новые песни уже написаны, с группой надо репетировать... И... и в Москву пора переезжать.

Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.

– Мам?..

– Все так ужасно... быстро, – она нервно сцепила пальцы рук, – а если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла... – голос дрогнул и на глазах выступили слезы.

Через секунду я стоял около мамы, прижимал её голову к своей груди и осторожно гладил ладонью ещё не поседевшие волосы. .

И в этот момент НАКРЫЛО...

... – Бесполезно, – дежурный реаниматолог, делавший непрямой массаж сердца, выпрямился и поправил растрепавшиеся волосы, – мне жаль...

Он отошёл от маминой кровати, а я встал рядом и бездумно гладил ставшие седыми, за время болезни, волосы, до тех пор, пока санитары не прикатили из морга громыхающую каталку.

...Дичайшим усилием воли я пытался сдержаться. Но это же мама... она сразу почувствовала неладное и подняла на меня глаза...

А к Романову я ездил вчера...

Встрече, традиционно, предшествовал звонок помощника Первого секретаря Ленинградского обкома:

– Как твои дела, Витя?! Как успехи в школе?! – мягкий баритон Виктора Михайловича излучал симпатию и расположение, но я был начеку – поблагодарил за заботу и отбрехался, что все хорошо... включая ("мать её"!) учебу.

– Вот и славно! – Жулебин обрадовался моим успехам в учебе так, как-будто от этого зависел "мир во всем мире".

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Григорий Васильевич вернулся из отпуска с Рижского взморья и готов выкроить минутку для нашей встречи.

– Когда ты сможешь? – деликатно поинтересовался мой тезка.

И услышав, явно ожидаемое, "в любое время" сообщил, что машина "подойдёт" за мной через 20 минут...

...Под тяжёлым взглядом Романова сушка застревала у меня в горле.

– Григорий Васильевич, – попытался оправдываться я, – всё равно Ленинград остаётся моим родным городом... и я всегда буду помнить, кто первым меня поддержал и помог... и даже жизнь, наверное, спас...

Помогло мало... если помогло, вообще. Романов продолжал смотреть тяжелым давящим взглядом. "Кто кого пересмотрит" с членом Политбюро я, благоразумно, устраивать не стал и отвел взгляд в сторону.

В огромном кабинете Первого секретаря в Смольном я был впервые. Стены обшиты полированными панелями, окна от потолка до пола, белоснежные шторы всборку, многочисленные шкафы с книгами и, преломляющая свет неисчислимыми гранями своих подвесок, гигантская хрустальная люстра под пятиметровым потолком.

Я снова посмотрел на хозяина кабинета.

– Тебе чего не хватало? – тон Романова, однозначно, записывал меня в "иуды".

"Э!.. Стопэ! Так не пойдет! Надо срочно менять расклад...".

– Да, все у меня прекрасно было! – горячо запротестовал я, – Когда Юрий Михайлович предложил переехать в Москву и сказал, что при МВД организуют ансамбль "под меня", я ведь сказал, что надо подумать и сразу позвонил вам. А Виктор Михайлович сказал, что вы в отпуске... А там время поджимало... И ответа требовали...

Я "сник" под конец своей тирады и закончил совсем упавшим голосом:

– Они студию звукозаписи для ансамбля купили... за границей... сам Леонид Ильич разрешил...

Романов насторожился:

– При чем тут Леонид Ильич?

"Угу... Ну, кто сказал, что неинтересно играть, когда "знаешь прикуп"?! Вдвойне интересно! Потому что волнения меньше и можешь насладиться процессом...".

Далее "переживая и запинаясь" я вывалил Романову всю историю про "комсомольскую" песню и про то, как ее услышал сам Брежнев.

Первый секретарь задумался, правда не надолго:

– Вот видишь! Про комсомол ты песню написал, а про свой родной город? А?! – и он обличительно ткнул пальцем в моём направлении.

Я вскинул голову и зачастил скороговоркой:

– Еще летом написал, Григорий Васильевич! Про блокаду... как раз к годовщине снятия... А недавно меня в комсомол приняли и я тоже... к годовщине...

Я преданно ел Романова глазами. Тот потихоньку смягчался и взгляд из презрительного превратился в просто сердитый. Все-таки, упоминание личного участия Брежнева, преломило его восприятие моего "предательства".

Фамилию Щелокова я специально ни разу не упомянул, поскольку тут у меня были далекоидущие планы. А Чурбанова не жалко, семейные связи с Леонидом Ильичом защитят его от кого угодно.

– Понятно... Ну, показывай, что к блокаде насочинял... Магнитофон, ведь, для этого притащил... – буркнул Романов отпивая уже остывший чай.

"Сонька" еле слышно зашуршала и раздались первые гитарные аккорды:

 
В пальцы свои дышу -
Не обморозить бы.
Снова к тебе спешу,
Ладожским озером...
 

Песню мы записали с голосом Завадского. Все, вроде бы, просто было... Текст перед глазами, мелодия немудреная... А записывать пришлось в несколько заходов – голос от волнения срывался. Это мне Клаймич потом рассказал.

И Зацепин высказался – "А с виду и не скажешь, что парень ТАКОЕ мог написать...".

Ну, это мне, видимо, за костюм и стрижку...

 
Фары сквозь снег горят,
Светят в открытый рот.
(Голос Завадского стал уходить вверх и в нем появился хрип.)
Ссохшийся Ленинград
Корочки хлебной ждет.
 

У Романова заходили желваки.

 
Вспомни-ка простор
Шумных площадей,
Там теперь не то -
Съели сизарей.
 

(Колин голос перешел почти к речитативу шепотом.)

 
Там теперь не смех,
Не столичный сброд -
По стене на снег
Падает народ -
Голод.
 

(Романов опустил голову.)

 
И то там, то тут
В саночках везут
Голых.
 

(буквально, вырвал из себя последнее слово Завадский.)

 
Не повернуть руля,
Что-то мне муторно...
Близко совсем земля,
Ну что ж ты, полуторка?..
Ты глаза закрой,
Не смотри, браток.
Из кабины кровь,
Да на колесо -
ала...
Их еще несет,
А вот сердце – все,
Встало...
 

Романов сломался. Не поднимая головы, он встал повернулся ко мне спиной и отошел к окну.