Текст книги "Режим бога. 3-я книга (СИ)"
Автор книги: Скс
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Я встряхнул головой и поневоле улыбнулся.
Тем временем, совершенно "расслабившийся" после всеобщего отъезда, впервые на моей памяти заметно опьяневший, Клаймич и не думал останавливать поступательный ход своих уже заплетающихся рассуждений:
– ...и вот теперь, после отборочного тура... наши песни проходит куда?! Правильно! В финал... А это значит... что?!
Григорий Давыдович растянул губы в совершенно пьяной улыбке, сделал предвкушающую паузу, хорошенько приложился к бокалу и победно провозгласил:
– Это значит, что в Заключительном концерте будут звучать?!... Правильно! Сразу ПЯТЬ наших песен! Не было еще такого!!! Ик...
Эту новость мы сегодня обсудили и отметили несчетное число раз, но Клаймич в собеседнике не нуждался – он уже просто разговаривал и праздновал это событие сам с собой!
И, уж если быть откровенным, все мы сегодня это событие праздновали гораздо больше, чем само открытие Студии...
По «воспоминаниям в интернете», без ведома и разрешения «великого и ужасного Гудвина» – председателя Гостелерадио СССР Сергея Георгиевича Лапина – на советском телевидении не происходило ничего.
Низенький коротышка с седым зачесом на лысой макушке непропорционально большой головы, он держал в страхе всех своих подчиненных. Хам и моральный садист, видимо получавший удовольствие, от расправы с выбранной жертвой, Лапин был одинаково безжалостен как к людям, так и к их телевизионному творчеству.
Высокоинтеллектуальный человек с широчайшим кругозором, на память страницами цитирующий Цветаеву и Мандельштама, имевший самую богатую в Союзе библиотеку поэтов Серебряного века, прекрасно игравший в шахматы, преданный и любящий семьянин – был настоящим цепным псом советской идеологии. Человек, получивший в свои руки инструмент неограниченного влияния на сознание людей, создал костную и неповоротливую, но всеподавляющую машину телевизионной пропаганды.
Подчинялся Лапин исключительно Генеральному секретарю ЦК КПСС. Годами Председатель Гостелерадио конфликтовал с Сусловым, но даже "серый кардинал" Политбюро, ничего не смог с ним поделать – Брежнев Лапина не сдавал.
Более того, советской печатной прессе даже негласно запретили критиковать работу телевидения. А любых недовольных его работой Лапин откровенно посылал куда подальше, не считаясь с чинами и рангами.
Все это я знал из прочитанного массива информации и нескольких фильмов в инете и, конечно, не мог не учитывать, когда снимал свой "клип".
Самодур Лапин даже запрещал допускать в "Останкино" женщин в брюках и не выпускал на экран мужчин с бородами, а так же запретил КВН и "Кинопанораму", так что шансы пройти ЕГО цензуру у меня отсутствовали изначально.
На лоббистские возможности Галины Леонидовны, в этом случае, я тоже не полагался. В Рунете были очень красочные воспоминания болгарского посла о том, что однажды Лапин отказал в пустяковой просьбе зятю самого Тодора Живкова, возглавлявшего болгарское телевидение, только потому, что эту просьбу озвучила дочь генсека.
Но, как говорится, я "не парился". Если Лапин истово служил Брежневу, то главное, чтобы клип понравился самому Брежневу!
В такой ситуации, намекать – только тратить время. Поэтому суть проблемы Клаймич озвучил Галине Леонидовне прямо на моем дне рождения. Та, хоть и задумалась, но проблему пообещала решить быстро.
В итоге, уже в воскресенье, Галина и Чурбанов привезли видеокассету с клипом прямо на дачу в Завидово:
– Папа посмотри какую красивую картинку Витя снял для своей песни! Ты же помнишь того талантливого мальчика? Это песня, которая понравилась тебе на концерте у Николая Анисимовича!
– Действительно, Леонид Ильич! Смотрите как оригинально и красиво получилось... Людям должно понравиться!
– Гм! А хороши чертовки... Да, Юра?! Гм... И песня хорошая... Гм... Жизне-утверж-дающая!
– Папа, ты бы позвонил Лапину... что тебе нравится?!
– Парнишку надо бы поддержать, Леонид Ильич! Что б не зажимали. Вон уже итальянцы приглашают к себе на фестиваль, а наше телевидение его совсем не показывает...
– А что ж, так?! Гм... Хороший парень... Правильные песни пишет... гм... И девахи красивые! Таких и итальянцам гм... не стыдно показать! А?! Юра, напомни после обеда... гм... позвонить Сереже...
По крайней мере, так это выглядело в пересказе Галины Леонидовны.
...А уже через день, в совершенно авральном режиме, мы заново писали песню «Мы желаем счастья». Леонид Ильич сказал – «показывать мальчика», а сам мальчик в этой песне участия не принимает... Непорядок! И телевизионное руководство проблему решило просто – эту песню перезаписать и добавить к ней еще одну!
По поводу этой "ещё одной", то и выбора особого не было – в концерте принимали участие и ансамбль МВД, и Сенчина. Так чего мудрить?!
И уже 30 ноября мы приехали в Концертный зал "Останкино", на запись последнего отборочного тура "Песни года".
...Как оказалось, итоговый концерт и отборочные туры – суть совершенно разные мероприятия. «Отбор» – это чисто формальное действо, где певцы пели исключительно для телевизионной съемки, режиссёр совершенно свободно встревал(!) посреди исполнения композиций со своими советами и указаниями, а в зале сидела осчастливленная массовка из «работников трудовых коллективов Москвы». К тому же, эта «массовка» ещё и периодически менялась, прямо между выступлениями певцов!
...Новую запись "Счастья", теперь уже в ДОПОЛНЕННОМ составе, мы писали в студии два дня. Простая "добавка" моего голоса к имеющейся фонограмме никого не впечатлила и песню, в итоге, пришлось записывать заново.
В новой версии, в соответствии с замыслом Вериной мама, я становился солистом, а девчоночье трио, было сокращено до банального бэк-вокала. И признаюсь честно, чем дальше, тем с меньшим энтузиазмом я принимал участие в этой творческой "вивисекции".
Да, сначала факт моего неожиданного участия в "Песни года" не только в качестве автора, но и исполнителя, вызвал у меня приступ неуёмного энтузиазма. Тем более, что еще жива была в памяти досада от моего "неприглашения" в "Утреннюю почту". Но постепенно настрой менялся, а энтузиазм утих – ведь, и песня подбиралась мною специально под девушек, и клип делался под них же. Мало того, что я вложил во все это слишком много сил и эмоций, чтобы теперь все так взять и похерить, да еще и сама песня в девчоночьем исполнении звучала ЛУЧШЕ! Да, и СМОТРЕЛАСЬ привлекательнее...
Приняв, наконец-то, решение, я заткнулся посреди припева, с облегчением стащил с головы тяжелые наушники и вышел из студии в аппаратную, где колдовали над пультами Завадский и Клаймич.
– Предлагаю перерыв... Пойдёмте кофе в кабинете выпьем...
Примерно, через час активных споров и взаимных убеждений, новая концепция песни выглядела так: основная партия остается за девушками, а я просто участвую в припеве, вместе с остальными музыкантами. Для того, чтобы обыграть мое присутствие на сцене, Завадский возьмет гитару, а я встану за его "клавиши", которые выдвинут на передний план.
– Григорий Давыдович, так и овцы будут целы и волки сыты... В конце концов, Леонид Ильич одобрил трио красивых девушек, а не меня и подвывающую где-то на "заднике" подпевку... И гораздо логичнее, когда "МЫ желаем..." поют три человека, а не один!
Клаймич озабоченно покачал головой, но, все же нехотя согласился:
– Хорошо... Тем более, что клип мы, и правда, все равно уже не переделаем, а если в Концерте на День милиции и в "Утренней почте" поют девушки, то странно, если на "Песне" солировать будет кто-то другой. Однако если такое "самоуправство" вызовет недовольство главного телевизионного начальника, то у нас могут случиться серьезные неприятности. Уж поверьте моему опыту...
...Вечером мы с Лехой, развезя музыкантов, возвращались домой. В ответ на мое недовольное бурчание "большой брат", обычно далекий от разного рода "заумствований", выдал неожиданную тираду:
– Ну, что ты от людей хотел? Чтобы они тебе сказали, что у девчонок получается лучше, чем у тебя?! Коля тебе за дочь... по гроб жизни. У Татьяны Геннадьевны тоже... дочь в группе. Музыканты у нас "без году – неделя", а тут ТАКИЕ концерты... и ТАКИЕ люди...
Леха, переключился на пониженную передачу и аккуратно свернул с проспекта Гречко на улицу Барклая – днем столица "оттаяла" до плюс двух, поэтому, с вернувшимся ночным морозом, дороги стали очень скользкими.
– Давыдыча тоже понять можно... Ты лишний раз солируешь – он и рад. Что ему группа? Нет тебя – нет группы. И с телевизионщиками ему ссориться не резон...
Я некоторое время помолчал, переваривая столь нехарактерную для "Большого брата" аналитику, а затем задумчиво повторил его же вопрос:
– "Что я хотел"... "что я хотел"... Действительно, что же я хотел?..
В салоне повисла тишина, нарушаемая только звуком мотора и громкими щелчками поворотника. Леха молча вел машину, бросая на меня косые взгляды и, уже припарковавшись возле подъезда и заглушив двигатель, попытался дать совет:
– Ты вон донеси до народа, что ему за споры с тобой ничего не будет... или Давыдычу поручи... пусть объяснит...
В ответ пожимаю плечами:
– Я понял, что я хотел... Я хотел, чтобы правду мне сказал, ХОТЯ БЫ, ТЫ... А ты тогда тоже промолчал...
Под недовольное сопение "мамонта", не прощаясь, я с трудом выбираюсь из машины и, скособочившись под грузом тяжелого портфеля с опостылевшими учебниками, устало плетусь к подъезду.
...Несмотря на терзавшие Клаймича опасения, телезапись обеих песен в Останкино прошла без малейших проблем.
В первой песне моих музыкальных навыков, какие бы беспонтовые они не были, с лихвой хватило, чтобы изобразить игру на неподключенных "клавишах". Мы сыграли, девушки спели, довольный зал дружно похлопал... "Ноль два", Сенчина, хор – хлопали еще лучше.
Хотя по мне, если честно – ни уму, ни сердцу. Не было ни грамма того волнения и воодушевления, которые так будоражили кровь во Дворце Съездов и в ЦКЗ "Россия". Спокойно вышли и спокойно отыграли, как на репетиции. Хотя, наверное, по сути, это так оно и было – "отбор", как репетиция перед финальным КОНЦЕРТОМ.
Ну, да поживем – увидим...
Хуже другое, с каждым днем на меня все сильнее наваливается какая-то беспросветная апатия. Я, буквально, физически ощущаю, как все мое существо все больше заполняется равнодушием и холодной усталостью. Я, конечно, могу предположить, что это последствия эмоционального и физического истощения моего подросткового организма, но... События, мелькая как в калейдоскопе, следуют одно за другим, перечень неотложных дел увеличивается, как снежный ком и просвета этому "бегу в колесе" не видно никакого.
Последние четыре недели, каждый мой день расписан с утра до вечера: репетиции, встречи, перелеты, чемпионат, записи, три концерта, съемка клипа, переезд из Ленинграда и, конечно же, школа (fuck её, куда только можно...) и все тому подобное.
Вот и сегодня Леха увез меня из школы с двух последних уроков, чтобы успеть на занятия по итальянскому языку.
Альдонин папахен воспользовался то ли знакомством, то ли служебным положением, но теперь "экспресс-курс" итальянского нам преподает профессиональная переводчица-синхронистка МИДа. Впрочем, это были скорее даже не занятия языком, а "натаскивание" на правильное произношение слов нашей, пока единственной, "импортной" песни.
Из всей группы итальянский знаю только я. "Учебные программы по телевизору, самоучители и врожденные способности" – эта версия, в своё время, вызвавшая недоуменно-радостное изумление мамы и доверчиво "проглоченная" всеми остальными, с профессиональной переводчицей успеха не имеет. Вслух, Надежда Алексеевна меня во лжи, конечно, не обвиняет, но как бы, при общении с ней, я ни "ошибаюсь" в произношении и построении фраз, ее взгляд сомнений не оставляет – не верит!
Эта приятная женщина средних лет, с аккуратно убранными волосами и безукоризненными манерами, когда-то закончила институт военных переводчиков и вот уже больше десяти лет работала в МИДе. Со всеми нами она предельно корректна, доброжелательна, очень ответственно подходит к поставленной задаче и терпеливо поправляет ошибки, добиваясь идеального произношения, но в её глазах я вижу ТАКОЕ подозрение к своей персоне, что последствия не могут заставить ждать себя долго.
Занятия языком проходят у нас в Студии – сюда и добираться всем удобно, да и вообще, это двухэтажное здание на Селезневской улице стремительно становится для всей группы вторым домом.
Сегодня, после окончания очередного этапа изучения премудростей тосканского произношения, я поймал пристальный взгляд Альдоны и едва заметный кивок дал понять, что со мной желают пообщаться.
Вообще-то, все последнее время я "по-человечески" – не сугубо по делу – общался только с... Лехой. Да и то, только потому, что он взял за правило утром отвозить меня в школу, днем везти в Студию, а поздним вечером сдавать сонную тушку на руки маме.
Главную роль в таком раскладе, конечно, сыграло то, что жил Леха теперь рядом с нами – в соседнем доме. Клаймич "напряг" Эделя, квартирный маклер "напряг" своих агентов и, через неделю поисков, Леха въезжал в уютную однокомнатную квартиру на третьем этаже, расположенной рядом девятиэтажки.
А в "трешке" на улице Куусинена сейчас квартировали только Коля Завадский и барабанщик Роберт. Колина семья осталась "доучиваться" этот год в Ленинграде – у его дочери там все было "завязано" аж на две школы: общеобразовательную и музыкальную.
Хотя с моей точки зрения, лучше бы они побыстрее место жительство поменяли – меньше гнетущих воспоминаний ребенка мучили бы. Ведь даже меня на нервы "пробило", когда первый раз в гости к Завадским пришел. Недавно я озвучил эту мысль Николаю, так он сначала захлопал глазами, а потом надолго "завис" в серьезных раздумьях.
В тот же день, когда довольный Леха въезжал в свое новое жилье, Эдель, скептически осмотрев наш серенький "Москвич", разродился "транспортным" предложением. Какой-то из его многочисленных знакомых продавал "почти новую" ВАЗовскую "трешку" и нам было предложено "не упускать уникальный шанс".
Стоила "уникальность" десять тысяч пятьсот рублей, и Клаймич, уверенно кивнув, сказал, что это хорошая цена за, почти новую, машину. Однако, по некоторому размышлению, от покупки мы воздержались.
– Понимаете, Витя... – наш директор стоял у окна в Лехиной "однушке" и рассматривал пустующий зимний двор, погружающийся в стремительные сумерки, – мы сейчас стали, как бы, "на виду" и пока у нас все ОЧЕНЬ хорошо. Но так уж повелось в нашей стране, что НАСТОЯЩИМ успех считается только после признания на "вражеском" Западе.
Клаймич иронично усмехнулся и повернулся от окна к нам с Лехой:
– Это, конечно, очень странный подход, но, тем не менее, остро необходимо, чтобы наш итальянский вояж закончился успешно. Вот тогда мы сможем себе позволить гораздо больше, чем сейчас. Не опасаясь лишнего внимания и неприятных вопросов! А пока с машиной лучше... переждать.
Что ж, вот сейчас к этому самому "вояжу" мы и готовимся. Причем готовимся предельно серьезно. Активно заучиваем правильное итальянское произношение, совершенствуем музыкальную аранжировку, отрабатываем до автоматизма жесты и улыбки на сцене.
Вчера, в сопровождении самого Чурбанова, к нам прибыла комиссия из Министерства культуры. Вопреки нехорошим ожиданиям, визит четырех серьезных дядек в костюмах и жабообразной мадам с башенным начесом на голове, никакой крамолы в нашей песне не выявил.
Впрочем, как мне кажется, все принципиальные решения уже, видимо, были приняты ранее, да и присутствие зятя генсека гарантировало нас от разных неожиданностей. Разумеется, нам были даны рекомендации проявлять на сцене "больше сдержанности и достоинства, присущих советским артистам – полномочным представителям своей Родины за рубежом", но дальше этого не пошло. Отдельно лишь было указано, что мы должны будем согласовать внешний вид всех участников группы во время выступления.
Клаймич с Завадским, как директор и музыкальный руководитель, благоразумно кивали, а Николай даже сделал вид, что что-то записывает!
Что касается "внешнего вида", то Львова уже три дня, как не разгибаясь "пашет" в студийном ателье. Ну, если быть точным, то не над идеями, а над их воплощением.
Все просто... "Проектор" для айфона я изготовил в соответствии с инструкциями найденными на You Tube. Фотки, заранее подобранные на "модных" сайтах, выводились на вывешенную простыню и снимались на "Зенит", заправленный сверхчувствительной импортной пленкой.
Когда пленку проявили в мастерской, полученный результат хоть и выглядел удручающе, но... его было достаточно для понимания замысла.
– С журналов буржуинских что ли снимали?! – добродушно усмехаясь в прокуренные усы, поинтересовался у меня пожилой фотограф.
– Не-е... – я равнодушно помотал головой, – это пересъемка уже с фотографий...
– А... То-то я смотрю качество совсем дрянное... Но, что принес, то и отпечатали... С тебя два рубля семьдесят четыре копейки...
Львова выглядела гораздо лучше, чем во время нашей первой встречи. Лицо посвежевшее, легкий макияж, светлые волосы отросшей стрижки убраны назад в аккуратный хвостик, одета с несомненным вкусом.
Впрочем, последнему обстоятельству у модельера, наверное, удивляться не надо...
Закусив нижнюю губу, женщина долго и внимательно изучает бледные размытые фотографии. Затем поднимает на меня ничего не выражающий взгляд:
– Качество снимков плохое – замысел понятен, но отдельные детали видны плохо, поэтому результат от оригинала может отличаться.
Мы сидим в нашей шикарной студийной "переговорной". Клаймича пока нет, поэтому разговор идет тет-а-тет.
Львова чувствует себя неуютно. Она уже ждала в холле, когда Леха привез меня из школы и не могла не видеть, как дежуривший на входе сержант вскочил и отдал мне честь.
Хотя, секрет невеликий! Мы их бесплатно кормим в нашей столовой, а Клаймич, к тому же, расщедрился на мягкое кресло и маленький телевизор, вот они и пытаются как могут выразить свою признательность.
Да и все остальное: отдельное здание, практически, в центре Москвы, "мвд-шная" вывеска на дверях, хороший ремонт, дорогая импортная мебель и, самое главное, три просторных помещения с дефицитнейшим оборудованием под "её" ателье – все это, явно, намного больше, чем представляла себе "упавшая звезда" московского мира моды.
Я пожимаю плечами:
– Пусть отличается сколько угодно... Лишь бы в лучшую сторону. Мы же не копировать вас позвали... Роза Александровна говорила, что вы – талант. А нахрена нам нужен талант в роли куска копирки. Смотрите на "ихние" тенденции и делайте свое...
Выражение лица Львовой, с несколько удивленного прозвучавшей грубостью, сменилось на задумчивое и, как мне показалось, в глазах мелькнуло облегчение.
Она немного помолчала, а затем так же сухо, как и раньше, поинтересовалась:
– Кого-то можно будет привлечь в помощь? Но это – дополнительные расходы...
Для придания весомости моменту, я изобразил раздумье, а затем поинтересовался:
– Сколько вам нужно будет помощников?
Ответ последовал незамедлительно:
– Хотя бы один... Это, действительно очень ускорит процесс и избавит от потери времени на всякую неквалифицированную "мелочёвку"... А "в идеале", конечно, трое...
Я понятия не имел о нашем "штатном расписании" – как-то забыл поинтересоваться им у Клаймича – точно знаю, что пока официально на работу в Студии оформлены только Леха, Завадский, барабанщик Роберт и сам Григорий Давыдович, а вот сколько и кого можно брать еще...
– Неофициально можете привлекать сразу троих, заплатим хорошо, а с оформлением вопрос решится несколько позже.
Львова быстро кивнула – ее настроение, явно, улучшалось.
– Вам есть с кем оставить сыновей? В начале января, нужно будет поехать с группой в Италию...
Ага! Добил... Вон как глаза округлились!
Впрочем, в сторону воспоминания, если не ошибаюсь, меня ждет интересная беседа... И даже догадываюсь на какую тему.
Согласно киваю Альдоне, подчеркнуто вежливо прощаюсь с Надеждой Алексеевной – нашей "мучительницей" итальянского и топаю в директорский кабинет.
Через пару минут появляется и её Снежное Величество. Рассматривая как Альдона усаживается в кресло напротив, ловлю себя на мысли, что ни разу не видел ее без одежды. Точнее, не видел ее в купальнике. Хоть и провели лето, как бы, вместе, но загорали всегда на разных пляжах. Да и одевалась девушка всегда в "длинное" и "просторное". Если Вера могла надеть короткое платье или юбку выше колен, то прибалтка, в основном, ходила в белых льняных штанах. И лишь изредка надеваемые джинсы не давали усомниться в том, что ноги у девушки длинные и ровные, а фигура отличная. В ее движениях не было, так называемой, девичьей грации, это были сдержанные и скупые движения абсолютно уверенного в себе человека.
– Не весна, врооде... что ты слююни пускаешь?
"Тьфу... зараза белобрысая!"
На автомате отбиваюсь старой "похабкой":
– Хочу всегда, хочу везде, хочу на суше и в воде!..
Альдона некоторое время молча меня рассматривает, затем ее скульптурные черты лица чуть заметно смягчились:
– У тебяя что-то не таак?
Вымучено улыбаюсь и хочу еще раз отшутиться... но тут происходит, почти, катастрофа. Буквально лишь намек на сочувствие от человека, от которого это можно было ожидать менее всего и запредельное напряжение последнего месяца, хроническая усталость, эмоциональное истощение и начало осознания ничтожности своих усилий начинают ломать ту плотину из нервов и воли, которая, до сих пор, позволяла держаться.
Только почувствовав, как слезы неудержимо устремились к глазам, вскакиваю из кресла, и со словами "я сейчас!", успеваю заскочить в "комнату отдыха".
"Вот она и пригодилась! Вlya, "финт Романова"... Позорище-то какое...".
Опасаясь, что Альдона может последовать за мной, запираюсь в туалете и с силой луплю себя по щекам. Подставляю лицо под ледяную струю воды и довольно быстро прихожу в себя.
Прямо из бутылки делаю здоровенный глоток армянской "микстуры Клаймича" и с вальяжным видом и ленивой полуулыбкой возвращаюсь в кабинет.
Хвала небесам! Ну, или где ОНИ там... Меня хоть и ждут, но вовсе не для того, чтобы одолеть заботливыми вопросами.
Кабинет полон народа – приехали Клаймич с Галиной Леонидовной, подтянулись Вера с Ладой, к тому же Альдона, по-прежнему, сидит в кресле. Причем она единственная, кто не реагирует на мое появление.
– Ага! А вот и он... – Брежнева благоухающая "Шанелью" и разрумянившаяся с мороза, притягивает меня за плечо и чмокает в щеку, – ...итак, внимание! Завтра все присутствующие идут...
Повисает интригующая пауза. Клаймич стоит у стола и тоже, изо всех сил, изображает загадочный вид.
– ...все присутствующие идууууут... НА КОНЦЕРТ "БОНИ М"!!!
"Ну, конечно же! Черт... совсем вылетело из головы...".