Текст книги "Режим бога. 3-я книга (СИ)"

Автор книги: Скс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Советские продовольственные магазин – дело сложное и неоднозначное. Разумеется, сейчас хлеб – это хлеб, а докторская колбаса – это реально вкусно, но первоначальный экстаз "переноса" и детская ностальгия прошли, а умиление иссякло...

С утра продуктовый выбор в советской торговой сети чуть разнообразнее, чем вечером, когда после работы набегает трудовой народ. Пустых прилавков, времен "пятнистой твари", конечно нет и в помине, но в целом, это – постоянные очереди, крайне скудное разнообразие продуктов и перманентное хамство продавцов.

Не так давно, судьба забросила нас в магазин за молоком и, проходя овощной отдел, я испытал футурологический шок – замер и завороженно пялился, как из квадратного отверстия в стене ползет черная лента конвейера, груженная мокрым и грязным картофельными кругляшами разных размеров и форм. Все это ссыпалось продавщицей в железный лоток подвесных весов, а потом через специальный проем в прилавке вываливалось в подставленную покупателем сумку. Периодически картофель застревал, то при подаче из бункера, то в проеме прилавка, и тогда продавщица – высокая дородная тетка в черном фартуке, активно пробивала "пробку" длинной деревянной палкой, реанимируя рабочий процесс. И лишь дружеский толчок "мамонта" в плечо, заставляет меня вернуться к реальности и продолжить путь к кассе...

Конечно, при тех деньжищах, что имелись в наличии, общение с "предприятиями торговли" легко удавалось сводить к минимуму – на Центральном рынке даже виноград(!) зимой продавался – но полностью избегать не получалось, и повышению настроения такие "встречи" не способствовали.

Клянчить у Брежневой протекцию в "Елисеевский", ужасно не хотелось. Галина Леонидовна – добрая душа, конечно, сразу все организовала бы, но... Но пора уже и меру знать! Дочь Генсека столько сделала и продолжает делать, что еще и с проблемой "жратвы" к ней приставать – только лицо терять.

Поэтому настоящей находкой для нас стала кулинария при ресторане "Прага". Она располагалась на втором этаже легендарного заведения и имела свой отдельный вход со стороны Арбата. Продавалось там все тоже самое, что вечером подавали в ресторане, вплоть до котлет по-киевски, вот только цены были такими, что простой советский человек, мог позволить себе туда захаживать лишь изредка.

Еще один интересный адресок – Сретенка дом 16, подсказал нам московский приятель Григория Давыдовича – квартирный маклер Эдель. Магазин назывался "Лесная быль" и продавалась в нем всякая лесная всячина, начиная от грибов и ягод, и заканчивая рябчиками , перепелами, кабаниной и медвежатиной! Было откровенно дорого, но всегда стояла очередь. Впрочем, Эдель быстро организовал знакомство с директором "Были" – Канцельсоном Борисом Аркадиевичем и, отныне, что Клаймича, что Леху обслуживали без всякой очереди в директорском кабинете.

В результате, резко улучшилось, и без того вполне достойное, питание в нашей студийной столовой. Теперь от кухни "Праги" если оно и отличалось, то только красотой оформления блюд.

Нельзя сказать, что от моего внимания ускользали аспекты двойной морали и двойных стандартов собственного поведения. Горячо, всем сердцем желая сохранить свою страну и спасти свой народ от уготованной ему участи, в обеспечении собственного благополучия, я не чурался ни общением с "торговый мафией", ни воровством интеллектуальных и материальных ценностей.

Но с собственной совестью я договорился очень легко! Если для спасения Родины и изменения судеб мира, я готов на преступления "вселенского масштаба", используя против негодяев их же оружие, то приобретенный "из под прилавка" кусок кабанины или перепетые "розы" – сущий пустяк!

Гораздо хуже другое... В голове все чаще стал возникать вопрос: если я сам, первым делом, озаботился жить не "по-советски", то вправе ли я лишать других такой же возможности. И пока четкого ответа на этот вопрос, у меня не находилось.

А значит – курс прежний. Ибо участь корабля без курса – дно, а так, куда-нибудь да выведет...

Дома меня ждали радостные «обнимашки» с вернувшейся мамой и её неожиданно-грустное заявление: «Деда жалко! Такой потерянный вчера стоял на перроне. Так не по себе его одного в Ленинграде оставлять. Тем более, только собрались съезжаться...»

   У мамы влажно поблескивают глаза, и я неотвратимо начинаю осознавать весь уровень своего скотства.

   Как мне не хватало родных людей в "той" жизни! И когда ПРОВИДЕНИЕ мне их снова подарило, я занят чем угодно, но только не ими. Даже переезд из Ленинграда в Москву, полностью лег на плечи мамы. А деда вообще бросил, mydиlа! Хорошо если два раз в неделю с ним по телефону общаюсь...

   Резко становится плохо, стыдно и гадко.

   – Мам! Не переживай. Я слетаю на днях в Ленинград и серьезно с ним поговорю. Деда надо перетаскивать в Москву обязательно.

   – "Слетает" он! Ишь ты – раздухарился, каким взрослым стал... Вместе полетим! Нельзя деда там оставлять – зачахнет один! – сразу воспряла и оживилась мама.

   – Вместе, так вместе – мне же лучше! Но я опасаюсь, что при тебе он начнет хорохориться, что типа: "сам всегда справлялся – мне няньки не нужны", а я просто хочу узнать, сможет он осуществить перевод через свой Главк на достойную должность, или мне просить о помощи Щелокова и Чурбанова. По телефону это обсуждать невозможно, только поэтому и придется лететь.

   Мама задумалась и согласно кивнула:

   – Да, по телефону, конечно, не надо... Тем более они оба с дедом уже знакомы – очень хорошо общались тогда... Особенно на твоем дне рождения! К тому же, и с новой работы мне пока отпрашиваться никак нельзя...

   Всем своим видом изображаю согласие. Маме, как раз, завтра и предстоит первый выход на эту "новую работу". Она у нас теперь – заместитель начальника сектора электронно-вычислительных машин Главного научно-исследовательского центра управления и информации МВД СССР! Ну, а что?! Во-первых, соответствует изначальной маминой специальности – "инженер электронно-вычислительных машин". Во-вторых, начальник сектора должен скоро пойти на повышение, так что открываются карьерные перспективы. В-третьих, я и не ожидал большего, хотя... все в руках Щелокова. А с учетом того, что Светлана Владимировна – жена главного милиционера страны, уже раза четыре звонила маме на домашний с разговорами "о том, о сём", то... Короче, будущее покажет! К тому же, если что-то сложится не так, то всегда можно будет просто перевести маму на работу в Студию. В ту самую, в которую мы сейчас с Лехой поедем. Вот только обед дохомячим... Я уже звонил Клаймичу – все собрались и готовы к работе над моими новыми "нетленками"!

11

11.12.78, понедельник, Москва-Ленинград (9 месяцев моего пребывания в СССР)

Как всегда, жизнь внесла в планы свои коррективы. Покончив с обедом, я быстро сменил школьную форму на джинсы и свитер, положил в сумку тетрадь с новыми текстами и теперь, сидя на безопасном удалении, беззлобно троллил «прожорливого мамонта»!

Леха, жмурясь и не обращая на меня никакого внимания, упоенно "добивал" остатки оладьев с яблоками, запивая эту вкуснотищу крепким чаем.

– Мам, а ты знаешь... Леша не любит сладкий чай, – доверительно делюсь я "секретом" с заранее улыбающейся мамой, – а потому хоть и кладет сахар в стакан, зато... не размешивает!

Мама смеется. Не переставая лопать, Леха снисходительно хмыкает.

Трель телефонного звонка бесцеремонно нарушает нашу идиллию. Беру трубку:

– Алло...

– А вот скажи мне, голубчик!.. Ты чего это не в школе, а дома себе прохлаждаешься?!

– О! Юрий Михайлович, здравствуйте!.. – хоть это и весьма неожиданно, но я моментально узнаю голос Чурбанова.

Мама делает круглые глаза, а "Большой брат", от неожиданности, перестаёт жевать.

– Очень рад Вас слышать! У нас срочная запись на Студии к "Утренней почте" и к Италии репетируем... Кстати, на оценках это никак не сказывается!

– Здравствуй, здравствуй.... прогульщик! – голос брежневского зятя звучит добродушно, несмотря на прозвучавший "наезд", – Знаю, что "на оценках не сказывается", – передразнил он меня, – пообщался сейчас с твоим директором... А то бы, у нас с тобой, иначе разговор вёлся! Давай собирайся, сейчас машина за тобой придет, приезжай на Огарева. Тут с тобой пообщаться хотят...

...Такое ощущение, что "полет" по полупустым улицам зимней Москве, под синие всполохи "мигалки", занял меньше времени, чем моя ходьба по министерским коридорам! Сейчас – зимой, большая часть автолюбителей ставит своих железных "коней" на гаражный прикол, поэтому полупустые улицы советской столицы позволили, практически всю дорогу, не снижать скорость ниже 100 километров. И это по центру города! На зимней-то дороге! На заднем приводе! Эх, было времечко... (Как и презервативы... помню-помню!)

Впрочем, к делу. А "дело", хоть и неожиданно случившееся, но вполне предсказуемое. В кабинете Щелокова, кроме самого хозяина и его зама, сегодня присутствует товарищ Павлов. Тот, который Сергей Павлович – председатель Государственного комитета по физической культуре и спорту СССР.

Лицо, собственно, знакомое – виделись после финала "Кожаных перчаток". Правда не пообщались, но руку он мне тогда тряс сразу после Щёлокова и Чурбанова.

Тогда же, по горячим следам, я посмотрел инфу в "Википедии". Как основной запомнился тот факт, что Павлов работал первым секретарем ЦК ВЛКСМ, в те годы, когда Чурбанов возглавлял там один из отделов.

А отношения у них, я смотрю, сохранились весьма дружеские! Вон, сидят довольные, расслабленные – "чаи гоняют". Щелоков тоже в хорошем настроении – улыбается...

После первых приветствий, знакомства меня с Павловым и налитого чая, министр берет ход разговора в свои руки:

– ...Хоть мы с Юрием Михайловичем и против твоей боксерской блажи, но договор – есть договор... – Щелоков многозначительно смотрит мне в глаза, явно, намекая на мою половину обязательств, – да и в ведомстве Сергея Павловича тебя заметили... Причем не только за подделку возраста!..

Трое высокопоставленных бюрократов дружно надо мной смеются. Я чуть скосил глаза в сторону и "смущенно" поскрёб пальцем полированный стол.

– В мае состоится чемпионат Европы, – отсмеявшись, продолжил министр, – так вот... С прицелом на него, на тебя хотят посмотреть в деле... Естественно, после поездки в Италию.

Щелоков доброжелательно кивает Павлову и руководитель советского спорта подхватывает тему:

– Я слышал, Витя, у тебя есть твердое желание стать олимпийским чемпионом?!

– Не... – я отрицательно мотаю головой.

– Нет? – удивленно переспрашивает Павлов и оборачивается к обоим генералам.

Впрочем, те меня знали уже получше!

– Ну, что ты там еще надумал? – с усмешкой интересуется Чурбанов.

Щелоков так же усмехается и берётся за стакан с чаем.

– Желания особого нет, – вежливо ответил я, – есть патриотизм. Чтобы на домашней олимпиаде совсем не остаться без боксерского золота.

Относительно моих "завиральных" идей, Павлова, видимо, уже просветили, поэтому он задавил улыбку и продолжил:

– Вот! А для того, чтобы принять участие в олимпиаде, надо показать победные результаты на соревнованиях рангом ниже. Наши специалисты видели твои бои и в Москве, и в Липецке... и считают, что у тебя – большой талант! Который, обязательно нужно развивать. И если даже не к этой олимпиаде, то к следующей точно...

Павлов мне нравился. Приятный мужик, спокойный взгляд... А вот то что он говорит, не нравится совершенно.

Поднимаю глаза на Щелокова и вопросительно смотрю.

– Что?.. – не понимает министр.

Перевожу взгляд на насторожившегося Чурбанова:

– Мне можно говорить, как есть... – снова перевожу взгляд на министра, – ...или, как надо?

Щелоков и Чурбанов синхронно хмыкают.

Павлов с улыбкой и очевидным интересом ожидает продолжения.

– Ну, говори как есть... – прищуривается министр, – "как надо" я тебе потом сам скажу!

Понимающе киваю головой и снова разворачиваюсь к Павлову. Краем глаза вижу, что Чурбанов, ранее сидевший откинувшись на спинку стула, подается вперед и кладет руки на стол.

– Понимаете ли, уважаемый Сергей Павлович... К сожалению, я еще учусь в школе. К тому же, много времени отнимают репетиции в ансамбле. Так что, ездить на соревнования, я просто физически не смогу. Да, мне и ни к чему...

"Мажу" взглядом по всем троим – с явным интересом ждут продолжения.

– Давайте, как сделаем... По итогам отборочных соревнований, в нашей сборной определится главный фаворит в моей весовой категории...

Специально делаю паузу, но Павлов не перебивает.

– А я проведу тренировочный бой с этим фаворитом. И выиграю "за явным премуществом". Если этого кому-то покажется мало, то такой же бой я могу провести со сборником из категории тяжелее...

За столом повисает молчание.

Павлов с ответом не торопится. Возможно, в обычной ситуации он просто рассмеялся бы и послал. Или просто "послал"! Но не сейчас и не в этом кабинете...

– Скажи... – председатель Госкомитета по спорту повторяет движение Чурбанова и облокачивается на стол, положив крупные кисти рук одну на другую, – ты, вообще, имеешь представление, насколько отличается уровень юношеского чемпионата, хотя бы, от всесоюзного.

"Не-еее... Так дело не пойдет. Усугубим...".

– А для меня это неважно. Я выполнил норматив мастера спорта, следовательно в моем бою с другим мастером спорта не будет ничего незаконного или недопустимого. Один тренировочный бой. Я не буду работать на публику и постараюсь "положить" соперника с р а з у...

Павлов молчит, потом вяло пожимает плечами и смотрит на Щелокова.

– Думаешь, шансов нет? – интересуется министр.

– Думаю, нет... – качает головой Павлов, – талант у Виктора бесспорный, я и сам видел, а Иванченко – помощник Киселева, вообще считает, что из парня может вырасти новый Мухаммед Али. Но выставить его сейчас против сборника – означает загубить собственными руками.

"Эй, эй-ей! Моя золотая медаль! Ты куда, syka, уплываешь в туман?!".

Стараясь придать голосу снисходительную иронию, спрашиваю хозяина кабинета:

– Николай Анисимович, а в тот вечер, когда я в милицию попал... Сергей Павлович как бы мои шансы оценил?

Павлов смотрит удивленно. Щелоков – задумчиво. Но молчат оба.

Перевожу взгляд на Чурбанова и тихо напоминаю:

– Головой ручаюсь...

Тот лишь досадливо морщится.

– В конце концов, я свою часть договора выполню неукоснительно – "до первого поражения".

Вот тут уже перегнул. Щелоков недовольно бросает:

– Ладно, ступай на свои репетиции. Мы подумаем.

То что мы едем в Италию, ни для кого в коллективе секретом уже не является, поэтому в Студии я застаю беготню, суету, ажиотаж и «нервяк»...

Если к этому добавить моё собственное состояние растерянности и, с трудом сдерживаемого, раздражения, то перспективы вырисовываются взрывоопасные.

А тут еще и совершенно "палящийся" взгляд Веры. Кажется, что две совместно проведенные ночи убили в ней всяческую осторожность.

И откровенно взбешенный взгляд Львовой, видимо, "уходящий корнями" в благостную ухмылочку Розы Афанасьевны.

И безмятежно-радостная улыбка Лады.

"Господи! Есть же люди у которых нет проблем! Р-ррррр..."

И озабоченный вид Клаймича, и нетерпеливо желающий чем-то поделиться Завадский, и оживленные возгласы и приветствия музыкантов!

Короче, дурдом... Нетерпеливо ждавший своего главврача.

"А, действительно... Они же все меня ждут, как арбитра или конечную инстанцию... Вот только, хитромудрый арбитр сам, похоже, сегодня облажался в своих хотелках".

Столь неожиданно и непонятно закончившийся разговор в кабинете у Щелокова, изрядно меня расстроил и "выбил из колеи".

Татьяну Львову – нашего «кутюрье» и ехидно улыбавшуюся Ладину бабушку, Клаймич в кабинет сопровождал лично. Накал общения между этими двумя достойными дамами, казалось, уже достиг градуса извержения вулкана.

Мысленно вздыхаю: ни ехидная Роза Афанасьевна, ни навечно обиженная на весь мир Львова – сейчас, кроме раздражения, других чувств не вызывали. Даже виноватый вид Клаймича, не умеющего обуздывать баб, и то вызывал у меня острое недовольство.

– У нас мало времени. Поэтому – коротко и по существу, – мой совершенно непривычный ледяной и не любезный тон, вкупе с "резко" угрюмым видом, сбивает с толку даже многоопытного Григория Давыдовича.

– Наконец, все трое справляются с первым ступором и одновременно открывают рты.

– Алексе-ей!!! – мой неожиданный вопль заставляет присутствующих подпрыгнуть и ввергает их в ступор. Бас "Большого брата" был хорошо различим, когда в кабинет открывалась дверь, поэтому риск, что я не буду услышан, отсутствовал.

Так и вышло. Дверь распахивается от мощного толчка и в проёме возникает встревоженный "мамонт". А за его плечом – ярко-синий прищур Альдоны.

– Леша, свяжись срочно со Шпильманом... узнай, с какой максимальной скоростью он сможет сшить на меня новый костюм. Вопрос денег не стоит... Альдона! (Ну, раз уж сама "нарисовалась"!) Узнай, пожалуйста, то же самое в том ателье, где вам шили платья... на Кропоткина...

Блондинка коротко кивает и сразу исчезает. Леха тоже, немного потоптавшись, с грацией слона прикрывает за собой дверь.

– И еще раз прошу... Коротко и по существу. Татьяна Леонидовна, что у нас с платьями и брючными костюмами девушек?

Сбитая со своего первоначального запала, хмурая Львова начала подробный доклад по туалетам наших барышень. Из ее слов я так и не понял, что могло вызвать их конфликт с Энгельгардт.

– Татьяна Леонидовна, я правильно понимаю, что все вещи, готовы и проблем нет?

– Неправильно... – недовольно занудствует Львова, – полностью они будут готовы через три дня.

Перевожу взгляд на Ладину бабку. Та, с милой лицемерной улыбочкой, уже готова выступить со своей "партией".

– Роза Афанасьевна, аудитория у Ваших ног... – брюзжу я, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Клаймича, и устало приопускаю веки, подперев голову рукой...

...А чёртова старуха во всем права... Действительно, наверное, мало сшить сногсшибательные наряды, к ним ещё "нужно привыкнуть". Надо "себя подать", именно в них, а не "вообще". Окружающие должны воспринимать туалет "неотъемлемой частью" созданного образа, а не "вычурной отрыжкой модельера"!

На "вычурной отрыжке" я даже приоткрыл глаза.

Таким образом суть конфликта стала понятна... Энгельгардт хотела "обкатать" платья на "Песне года", первая репетиция которой состоится послезавтра, а Львова настаивала на соблюдении "пошивочного плана", для "сдачи" костюмов комиссии Минкульта, и соблюдении "эксклюзива" для Италии.

Гася, вот-вот готовую вспыхнуть, перебранку, громко припечатываю ладонью по столу:

– Спасибо. Я выслушал вас обеих и принял решение...

Притихли. Похоже я сумел внушить присутствующим, что паренек сорвался с катушек и сегодня с ним лучше не связываться.

– Татьяна Леонидовна, я очень доволен вашей работой и получившимся результатом... Григорий Давыдович, рассмотрите вопрос о премировании за ударный труд.

Я опять поворачиваюсь ко Львовой:

– Сдавать комиссии министерства мы будем костюмы в том виде, в котором они пошиты сейчас, но...

Делаю паузу, встаю из-за стола и подхожу к окну.

"Как же надоела эта ранняя темень, мороз, неосвещенные улицы и... и вообще, ВСЕ уже подzaebalo! Есть молодость, привлекательность, вагон здоровья, сумка денег и чемодан золота... Только вот "ни сна, ни отдыха измученной душе"...".

Понимаю, что пауза затянулась и резко отворачиваюсь от окна.

– ...Сшейте, пожалуйста, под пиджаки дополнительные... э... блузки. Под застегнутыми пиджаками их видно быть не должно. Пусть возникает эффект пиджака на голое тело! Смело и стильно. Может где и сгодится...

– На самом деле, все из Интернета. Увидел на какой-то певичке и, прям, "проникся"! Тем более и мордаха у той была приличная и "формы" тоже наличествовали. До "наших", правда, далеко, так значит – тем более!".

Львова и Роза Афанасьевна синхронно хмыкнули и тут же невольно посмотрели друг на друга.

– Что касается всего остального... То позиция Розы Афанасьевны мне ближе, – и не обращая внимания на вытянувшееся лицо Львовой, закончил, – готовьте, пожалуйста, платья к послезавтрашнему концерту.

И не давая никому больше произнести ни слова, командую:

– Григорий Давыдович, тащите сюда Завадского, пока он не лопнул от новостей...

«Новости» Завадского, большей частью, касались музыкальных аспектов и меня сильно не заинтересовали. Я, конечно, сделал серьезное лицо и покивал, сообщениям о новых обнаруженных возможностях аппаратуры, идеям по аранжировкам и «очень сильным» кандидатурам новых музыкантов в группу, но внутри остался равнодушен.

Сообщил обоим, что рад, полностью доверяю их профессиональному мнению и перешел к вопросу, который меня волновал на самом деле:

– У нас есть три новые песни – одна на русском и еще две на итальянском! Итальянские должна быть готовы, что называется, "про запас". А русская, так сказать, к немедленному потреблению! Завтра я улетаю в Ленинград, поэтому основную работу нужно сделать сегодня. В бой!..

Пока воодушевленный и заинтересованный Завадский помчался мобилизовывать музыкантов, Клаймич прикрыл за ним дверь и озабоченно поинтересовался:

– Виктор, как вы думаете... Нам нужна собственная передвижная телестудия?

– ...?!

– Помните Игоря и Дениса из "Останкино", которые монтировали нам видео-клип? Так вот, они говорят, что их хозяйственники готовы передать, за символическую плату, на баланс любой организации передвижную телевизионную студию ПТС "Магнолия" на базе ЛиАЗа, в прекрасном рабочем состоянии.

– С чего такой приступ немотивированной щедрости? – проявил я здоровую подозрительность.

– Это я, первым делом, поинтересовался... Оказывается, они не могут принять на баланс новые "передвижки", пока там числятся "старые". А ведь одновременно с новыми, поступают "средства на освоение", исполняется план "по внедрению", а это уже несет всяческие "плюшки" в виде премий, различных поощрений и тому подобного!

– Клаймич выжидательно смотрит.

"Гримасы развитого социализма, мать твою! А чего не передать коллегам в союзные республики или на "Мосфильм", наконец?!".

– Но пока такие мысли крутились в голове, сама она уже жадно кивала.

– Только, Григорий Давыдович... – я понизил голос, я надеюсь в этой передаче все будет "чисто"?

Клаймич протестующе замахал руками:

– Абсолютно чисто и прозрачно! Гостелерадио передаст в МВД, а ХОЗУ генерала Калинина передаст нам...

Я все еще скептичен:

– А точно передаст? Не зажилит себе в хозяйство?!

Клаймич довольно ухмыляется:

– Не "зажилит"... я ему обычно говорю, что все согласовано с генералом Чурбановым и он даже не перепроверяет. Юрия Михайловича он опасается, почему-то, гораздо больше министра...

Я покачал головой:

– От Юрия Михайловича зависит останется ли он начальником ХОЗУ при новом министре...

Клаймич пораженно открывает рот в немом вопросе.

– Не сейчас, не сейчас... Но когда-нибудь это, все равно, произойдет... Вы, главное, там не домахинируйтесь!

Григорий Давыдович изображает оскорбленную добродетель:

– И Николай Анисимович и Юрий Михайлович не раз говорили – при любых затруднениях обращаться к Калинину. Вот я к Виктору Андреевичу и обращаюсь!

Мы оба смеёмся.

– Пойдемте, Григорий Давыдович! Нас ждут великие дела! – с кислым пафосом провозглашаю я, и мы отправляемся работать...

12.12.78, вторник, Ленинград-Москва (9 месяцев моего пребывания в СССР)

  Ровный гул самолетных двигателей постепенно погружает меня в гипнотическую полудрёму. Леха, так и вообще, уже безмятежно спит, прижавшись щекой к закрытому пластиковой шторкой иллюминатору.

...Вчера вернулись из Студии домой в три часа ночи. Взбучку от мамы удалось избежать, только потому что она уже спала и не захотела "разгуливаться на люли". С утра, конечно, мне влетело, но так – вяловато, больше обсуждали, как уломать деда на переезд.

Пытаясь успеть всё и вся, по новым записям я работал с фанатичным остервенением и очень быстро мой "стахановский приступ" охватил весь коллектив. Конечно, немалую толику энтузиазма добавила и первая выданная на руки зарплата!

"Зарплату" вручали в два захода. Первую – "советскую" часть (от "полуставочных" 35 рублей уборщицы – до 120 рублей "начальника студии" – так оказывается официально называлась должность Григория Давыдовича) скрупулезно отсчитала по ведомости приехавшая невзрачная тётя из бухгалтерии МВД. Вторую – "округленную" и в конвертах, тоже по ведомости (для солидности!), вручал сам Клаймич.

Тут предварительно пришлось поломать голову и стараться четко укладываться в размер моих авторских отчислений. В принципе, уложились... И теперь с этой стороны все выглядело "чисто". В конце концов, советское законодательство не запрещает человеку распоряжаться сбережениями, на своё усмотрение! Сам же народ на две ведомости особого внимания не обратил. Может быть только Львова – наш модельер, но она, к счастью, ничего выяснять не стала.

Для музыкантов, ранее "лабавших" в кабаках, триста рублей большой суммой не являлись. Скорее они рассматривались так – "для начала"! А вот Лада и Вера, похоже держали такие деньги в руках впервые, по крайней мере, заработанные лично. Что касается Альдоны, то красивое лицо прибалтки, по обыкновению ничего не отражало, кроме высокомерного безразличия.

Сложнее пришлось с мамой. Жадной она никогда не была, но снимать большие деньги со СВОЕЙ сберкнижки, чтобы отдать их чужим людям... Кому понравится?!

Выход предложил Леха! Вообще-то, идея изначально была моя, но я про нее забыл. А вот в цепкой Лехиной памяти, мой нетривиальный ход отложился накрепко.

– Вить, ты вспомни... Какое условие озвучивал Завадский, когда мы продавали Клаймичу песню для Пьехи? Если она выйдет в финал "Песни года", то должна быть доплата в три тысячи рублей...

Эту версию мы маме и озвучили.

В финал "Песни года" вышли Пьеха с двумя песнями и Боярский с одной: итого – девять тысяч рублей. Жаль ещё Сенчину сюда не приплести с её двумя хитами!

Таким образом мама снимала с книжки шесть тысяч, а, взамен, на руки получала девять – правда, "неофициальных". Такой "чейндж" устроил всех!

К тому же, часть из этих девяти тысяч я взял с собой, пообещав навестить "Лешиного знакомого" – Шпильмана-младшего. Да, и старшего заодно.

Изю Боруховича, кстати, и я, и мама неоднократно поминали добрым словом. И не только за прекрасный костюм, но и за житейскую мудрость. Из всех вещей, купленных тогда летом у Шпильманов, я уже вырос, а вот в костюме старого Изи, на брюках и на рукавах пиджака, были сделаны специальные подвороты – "на вырост"! Мама их распорола, загладила и я еще какое-то время щеголял в шикарном прикиде по размеру.

Впрочем, природу не обманешь, и мои плечи раздались вширь в самый неудачный момент. Завтра первая репетиция "Песни года", а у меня нет хорошего костюма. Только "резервный" югославский, срочно купленный с мамой в магазине "Белград"...

Заранее предупреждать деда о своем приезде я не стал, поэтому из «Пулково» добирались до центра на такси:

– Четвертной, ребята! Никак не меньше...

– Дядя, да ты с ума сошёл! Десятка – красная цена!

– Леша, кончай...

– Ладно, трешку скину...

– Поехали!

Зато услышали по радио в машине "Подорожник-трава", в исполнении Сенчиной. "Ягоду-малину" на "Маяке" в "Концерте по Вашим письмам" я уже слышал, а вот эту слышу впервые.

Леха толкает меня локтем – я ответно подмигиваю.

"А ничего получилось! Различия с оригиналом несущественны и слух не цепляют...".

– Заводная песня!.. – лыбится наш "бомбила" и делает погромче...

...Приятный сюрприз – разговор с дедом прошёл беспроблемно и «на ура». Удивленный неожиданным появлением внука на работе, он сначала встревожился, а когда понял, что причина моего нежданного прилёта – уговорить его перебраться в Москву, еще раз крепко обнял, пряча заблестевшие глаза. Поэтому разговор сразу пошел по существу, тем более, что дедушкина секретарша – пожилая сухощавая дама «под шестьдесят», почти сразу увела Леху показывать выставку вещей русских офицеров и моряков с легендарного крейсера «Варяг». Затопленный командой крейсер, был позже поднят японцами с мелководья, а обнаруженные на его борту личные вещи экипажа, через много лет, переданы в СССР.

Так что, в кабинете мы находились одни и поговорить откровенно никто не мешал.

"Начальник всея архивов СССР" – Михаил Федорович Ватанов – непосредственный дедушкин шеф, за последние десять лет, приглашал деда в Москву трижды. Сейчас подходящая должность, а "подходящей" могла быть только должность Ватановского зама, была почти вакантна. Заместитель начальника Главного архивного Управления при Совете министров СССР по оргработе – весной, собирался на пенсию.

Раньше дед не принимал таких предложений по вполне понятным причинам. Тут и привычка к месту, и ставший родным Ленинград, и круг знакомых, ну и, естественно мы с мамой!

Теперь ситуация выглядела иначе... Во-первых, без нас, ему сразу стало как-то неуютно и одиноко. Тем более, что непосредственно перед нашим скоропалительным переездом, только-только было принято решение съезжаться и жить всем вместе. Во-вторых, в Москве мы были устроены весьма перспективно и у внука открывались впереди блестящие горизонты. Так что, вполне естественным было бы хотеть, наблюдать за всем этим, в месте непосредственно происходящих событий! В-третьих, знакомых у деда и в Москве было, как бы, не больше, чем в Питере. Ещё со времен его службы при Главкоме ВМФ.

Останавливали деда, от принятия положительного решения, только два обстоятельства. В архивном Главке не было своего лимита на жилой фонд, и вопрос обмена квартиры целиком ложился на его плечи. А разменять дедовскую "однушку" в Купчино, на что-то достойное в Москве, шансов было очень мало. И второе – транспортный вопрос. В Ленинграде у деда была персональная "Волга" с водителем. В Москве, на четырех замов, было только две разъездные машины. Которыми, к тому же, пользовались и другие сотрудники, по различным служебным надобностям.

На седьмом десятке, после перенесенного инфаркта, возвращаться в метро дед не хотел. Да, наверное, и не мог.

Зато, все эти проблемы мог решить я. А даже если не мог, то был обязан!

Я встал из-за стола совещаний, обошёл деда со спины и прижался к его затылку щекой:

– Деда... Принимай предложение Ватанова прямо сегодня. Я гарантирую тебе, что решу вопрос с квартирой, транспортом и переездом. И даже не забивай себе голову "как"... Все будет хорошо и в пределах " социалистической законности".

Последнее добавил зря! Но вопросов и так было бы не избежать... Зато пока я фантазировал на тему возможности обменять жилье по линии МВД и передачи деду "машины прикрепленной к Студии, и нам совершенно ненужной", в ответ узнал очень полезную информацию!