Текст книги "Колыбельная о монстрах (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Наутро, измученный похмельем, он не помнил с вечеринки практически ничего – только Уэйлэка, наверное. И ещё – мрачный переулок в Квинсе, и женщину, спешившую домой, к своим детям, но как она была связана с Джереми?

Он пил отвратительный на вкус кофе под новости, когда услышал, что в одном из переулков его района нашли истерзанное тело подростка. Женщина, которую показали на экране крупным планом – плачущую, с покрасневшим носом, некрасивую, с распухшими от слез щеками – была та самая, что мелькала в воспоминаниях Джереми, но он решил: встретил её небось на улице, дурацкое совпадение.

То ли Уэйлэк поверил в него, то ли руководство канала решило дать Джереми, наконец, шанс, но его передвинули по времени чуть раньше, на одиннадцать вечера, и его стенд-ап неожиданно поимел успех. Люди стали звонить, писать и требовать дать ему больше экранного времени, и очень скоро Джереми осознал, как приятно купаться в славе. Его пародии, прежде казавшиеся жалкими даже ему самому, окрепли, влюбили публику в себя. Страх быть отвергнутым, ненужным, уличенным в бесталанности прошел, будто и не было его.

Джереми наслаждался жизнью. До августа. С приближением осени беспокойство, смутно щекочущее его за ребрами, начинало расти с каждым днем. Он всё чаще вспоминал Уэйлэка, никогда не появлявшегося в здании, принадлежащем его собственному ТВ-каналу. Он видел по ночам бездну, скрывающуюся в его зрачках. Джереми перестал спать. Он перерыл интернет, но информации об Уэйлэке было слишком мало: родители его, в лучших традициях мрачных сказок, погибли один за другим, и Уэйлэка воспитывала тетушка, а, когда она умерла, он унаследовал небольшой, никому не нужный кабельный канал. Развил его и поднял до самого просматриваемого стенд-ап канала в стране, а потом – и в мире, разбогател, как Дьявол, но его редко видели вне его дома.

Кажется, именно в его доме и проходила та злополучная вечеринка.

Джереми взял отпуск за две недели до Хэллоуина. Больше не смог выносить бессонницу, изредка прерываемую снами, полными крови и смерти. Снами, в которых Уэйлэк вкладывал в его ладонь длинный нож и направлял его руку, пока лезвие кромсало чужую плоть. Снами, в которых тьма пробиралась щупальцами в его сердце.

В Хэллоуин Джереми вышел на улицу. Никаких вечеринок, никаких больше костюмов – он сел в машину и отправился в Квинс, повинуясь внутреннему зову, настойчиво влекущему его в район, из которого он давно съехал, сняв квартиру на Манхэттене. Он ехал, сам не зная пункта своего назначения, не зная, где именно в Квинсе должен остановиться, а слабое сопротивление было подавлено ещё в зачатке.

Он просто едет прогуляться. Хэллоуин – странный праздник, и все люди в его канун делают необычные вещи. Завтра он сам себе удивится.

Мальчишка показался из-за угла. Он пинал футбольный мяч, заставляя отскакивать от стен, подпрыгивал на ходу и явно не спешил домой. Костюм на нем был явно перешитый с кого-то из старших братьев.

Джереми опустил стекло.

– Эй, пацан? – окликнул он. – Я заблудился, не подскажешь, как выехать отсюда?

Пацан подсказал.

Когда Джереми едва разлепил утром глаза, он был дома. Дрых в своей постели, во рту будто кошки нассали, а под веки словно песку сыпанули. Он потер ладонью лицо, и ему показалось, что от его пальцев едва уловимо пахнет кровью.

Утренний выпуск новостей принес ему острое чувство дежа-вю. Снова та женщина, рыдающая перед камерой, снова убийство и смутные воспоминания о ноже, легко входящем в детскую плоть. О крови на чужих губах. О затягивающей бездне. О зле, которому нет названия.

Всё забылось. И лишь на третий год, вновь пересматривая выпуск новостей, Джереми понял, в какой личный Ад он позволил себя погрузить. С его памяти словно содрали пелену, позволяя вспомнить всё: и детские крики, которые никто не услышал, и Уэйлэка, выходящего из тени квинсовских переулков, припадающего ртом к ранам на хрупких телах. И самого Джереми, чье сознание переставало подчиняться ему, стоило очередному ребенку возникнуть в его поле зрения.

Люди, которых он встречал на обратном пути, будто не замечали его, а если и замечали, то восхищались его натуралистическим костюмом на Хэллоуин. Весь в крови, он напоминал косплей на какого-нибудь маньяка, но не Уэйлэк ли отводил от него чужие взгляды да мутил чужой разум, подкидывая им то, что они хотели бы видеть?

Да и разве есть хоть один шанс встретить на улицах Нью-Йорка маньяка? Да прямо в Хэллоуин! Вы, наверное, шутите? Слишком просто.

Джереми ненавидел себя. Цена, которую он платил за талант, оказалась непомерно высокой.

Женщина, чьи дети три года подряд погибали от чьей-то руки, работала в супермаркете, в отделе молочных продуктов. Джереми вспомнил, почему её лицо казалось ему таким знакомым: живя в Квинсе, он ходил именно в этот супермаркет. И поначалу детей у неё было семеро, а муж погиб в Ираке, исполняя свой долг перед страной. Теперь детей у неё оставалось четверо.

Трое.

Потом лишь двое.

Джереми хотел бы свалиться ей в ноги. Признаться, что смерть её детей – на его совести, что их кровь питала его славу, но что-то связывало ему язык, будто за раз он съел ящик хурмы, а в ушах звучал мягкий, до колик в животе пугающий смех Уэйлэка.

«Ты никому и никогда не сможешь ничего рассказать».

И Джереми знал, что стоит ему открыть рот – и его язык свернется узлом. Он ни слова не сможет выдавить.

А его пародии становились всё лучше и лучше.

Уэйлэк всё ещё смеялся в его снах. И смеялся, когда Джереми поднес нож к собственному горлу.

========== Сталь холодна ==========

Комментарий к Сталь холодна

Aesthetic: https://vk.cc/c1hMSu

Волшба привела меня обратно к тебе.

Десять лет назад ты, мой князь, вырезал всю мою семью – не по душе тебе была светлая знахарка во владениях, не нравилось, что в сердцах покоренного племени кто-то поддерживал огонёк надежды. Моя мать ничего тебе не сделала, моя деревня всегда платила тебе подать, но ты приказал своим слугам выжечь дома, а мою семью бросил на корм своим чудовищам. В глазах твоих затаилась тьма, мой князь, и во тьму ты уйдешь.

Мне было семь, мой князь. Я помню тебя – ты смотрел на горящую деревню, вскинув гордую голову, и я знала, чувствовала, что тебе нравится глядеть на пламя, пожирающее избы, нравится слышать крики умирающих, нравится видеть, как твои дружинники гонят женщин и детей тебе в услужение… на верную смерть. На трапезу твоим крылатым стражам. И я знаю, колдовство подсказало тебе: я за твоей спиной, я вижу тебя, я запомню тебя.

Я до сих пор по ночам чувствую запах горящей плоти и полыхающей древесины. Я десять лет живу, видя во сне ужасы, что ты мне показал.

Может быть, тебе нравилось, что кто-то хочет отомстить. Может быть, ты не чувствовал во мне материнской волшбы. И ты был прав: она спала. Десять лет я пробуждала её в себе. Я подобралась к тебе так близко, как только могла. Я наблюдала за тобой, княже, я знаю больше, чем ты сам о себе знаешь, и шелковая нить моего клубка указала мне путь до твоих дверей.

Навьи, охраняющие твой покой, не смогли мне помешать. Я знаю, они разворачивают крылья над твоей столицей, и поэтому никто не высовывается из домов до рассвета, чтобы не пасть жертвами их жутких когтей. Но я не боюсь твоих чудищ, не боюсь их злобы, пришедшей из самой Нави. Твои стражи ничего мне не сделают, княже, ибо ты сам знаешь – я права. И мой свет убережет меня от них.

Ты не боишься меня, княже, я вижу. Я рассыпаюсь звездной пылью у твоих ворот, я лунным светом скольжу в твой терем, я вижу твою фигуру, выступающую из тени. Ты нисколько не изменился, мой князь, всё те же темные волосы и колдовство Нави во взгляде – что ты сделал, чтобы мертвецы служили тебе? Чтобы тени кланялись тебе в ноги, как будто ты не князь земной, а Чернобог? Отчего ты ни на день не постарел, княже?

Ты смеешься. Тебе неведом страх, ведь ты сам несешь его.

– Я знаю тебя, – шагаешь ко мне, и я замираю. – Я помню тебя. Я следил за тобой. Ну, здравствуй, моя маленькая знахарка.

Я не знахарка, княже. Я – твоя погибель. Я пришла, чтобы убить тебя. Знахари не убивают, они спасают жизни, а я пришла напоить тебя твоим же зельем, подвести тебя за руку к смерти. Но я смотрю в твои глаза и спрашиваю себя: что мне с тобой делать, мой враг, мой князь, моя любовь? Я слишком долго кралась за тобой, слишком долго лелеяла свою месть, слишком много узнала о тебе, и мое сердце – больше не мое, князь, оно твоё. Ты держишь его на раскрытой ладони, так скорми его своим навьям, они любят кровь.

Быть может, я тогда смогу, наконец, вонзить кинжал в твое горло.

Быть может, я смогу избавиться от этого проклятья – моей любви.

Я знаю, ты также наблюдал за мной, твои тени всегда были за моей спиной, хоть я и пряталась от твоего взора. Чего ты ждал? Почему не убил меня во сне, почему позволил добраться до тебя?

Я хочу уничтожить тебя, княже, я хочу обнять тебя, я хочу видеть, как ты умираешь. Твои навьи беспокоятся, кружат над твоим теремом, хлопают крыльями, но им нет ходу сюда без твоего приказа. Твоя стража грозна, мой князь, но я уже здесь. Даже навьи не могут поймать лунный свет. Даже навьи не могут прикоснуться к свету.

Но ты – можешь. Ласкаешь ладонью мою щеку, и в твоих тёмных глазах – печаль. Я не верю твоей лжи, я не верю тебе, я не верю. Я пришла к тебе бедой, я – твоя смерть, я – сталь между твоих ребер, но без тебя, князь, мне и жизни нет, ибо ты – моя боль, мой мрак и мой свет, мой враг и возлюбленный, моя погибель. Я чувствую от тебя запах смерти и крови, вонь обугленных костей. Я слышу крики умирающих, они навсегда врезались в мою память, они не дают мне спать по ночам.

Ты знаешь, что я пришла за тобой. Ты знаешь… и всё равно позволяешь мне поцеловать тебя и вонзить кинжал между твоих ребер. Лишь боги знают, почему – неужели ты устал жить на этой земле? Мой князь, это особый кинжал, только он способен уничтожить тебя, и за ним я ходила в Навь, прямо туда, где ты и черпал свою силу. Враг мой, я убила тебя твоим же оружием. Любимый мой, я заплатила за это высокую цену.

Я заплатила за твою смерть своей душой и своим сердцем.

Волшба привела меня обратно к тебе. И мне не уйти из твоего терема.

Сталь у моего горла холодна.