Текст книги "Колыбельная о монстрах (СИ)"

– Я выполнил то, что обещал, – Флейтист кивнул головой в сторону Ганса, спящего на сундуке, покрытом толстой периной. На нескольких других детей, что спали на соломе в углу шатра – Выполни и ты.

Хозяин цирка сощурился, придирчиво оглядывая троих мальчиков и одну девочку – все в возрасте до семи лет, все хорошенькие, как куклы. Даже те, что не очень-то богато жили, выглядели очаровательно. Затем пожал плечами.

– Ты прав. Но куда ты пойдешь? Ты не помнишь даже собственного имени… Флейтист, – он фыркнул. – Всё, что у тебя есть, ты получил здесь. В моем цирке.

– Я придумаю себе имя, – стоял на своем юноша. – И я вернусь домой, в Гамельн.

– Ты бродишь с нами уже триста лет. Твоя семья давно сгнила в земле. Из тех, кого ты мог бы вспомнить, никого не осталось.

Флейтист сжал в руках свою флейту, будто намеревался сломать её, но она даже не хрустнула. На мгновение его красивое, тонко выписанное лицо скривилось, потом он справился с собой и взглянул в желтые глаза хозяина цирка.

– И всё же ты обещал, что, если я отыщу себе замену, я смогу уйти домой. Я нашел замену и себе, и ещё нескольким твоим пленникам. Отпусти нас. Исполни своё обещание.

Хозяин цирка сложил руки домиком. Ещё раз оглядел Флейтиста и поморщился: ему не хотелось отпускать мальчишку. Из всех Флейтистов он справлялся лучше всех. Приводил ему новых артистов взамен дряхлеющих и умирающих. Развлекал народ на ярмарках, а после – на цирковых представлениях. Он нравился людям, и никто никогда не заподозрил бы его в причастности к пропажам детей в городах.

Они были осторожны. Не больше трех или четырех детей в каждом городе. Людям всегда нужны были хлеб и зрелища, а хозяину бродячего цирка всегда были нужны частички их душ. О, конечно, он не был Дьяволом, и полностью их души ему не были нужны, но часть их, отвечавшая за любовь к наблюдению чужих унижений… о, да. Он ею питался. И деньги были ему не важны. Он скопил достаточно, чтобы худо-бедно содержать свой цирк и заменять своих циркачей, когда требовалось.

Ему всегда были нужны новые артисты. И ему всегда нужен был Флейтист.

– Ты уверен, что юный Ганс сумеет играть так же, как ты?

– Он научится.

Хозяин цирка задумчиво хмыкнул.

– Будь по-твоему. Отправляйся домой, Флейтист из Гамельна, но всегда помни, кто сделал тебя тем, кто ты есть.

Маленький Ганс шевельнулся во сне – новый Флейтист, чья игра будет смущать людские сердца и уводить детей в темноту, где цирковой шатёр станет им тюрьмой на долгие-долгие годы. А горожане, что утром обнаружат пропажу своих детей, не найдут и бродячего цирка – только оставшиеся яркие флаги будет трепать ветром.

По дороге, ведущей прочь из города, шёл юноша, и путь его лежал в город, который он однажды покинул.

========== Шрамы ==========

На коже появляется алая полоса, будто по ней кто-то полоснул ножом или лезвием бритвы. Края пореза расходятся, выступает кровь, а я стискиваю зубы от боли. Каждый шрам, остающийся после такой раны, напоминает мне, что я вновь не уберег, не уследил, не помог. На моем теле навеки остаются следы моих неудач.

Глубокий, застарелый шрам под лопаткой – это Кэссиди. Она видела призраков и не внимала заверениям здравого смысла – всегда уходила их искать, пыталась помочь душам, заблудившимся на границе миров и не добравшимся даже до Чистилища. Душам, у которых осталась сильная эмоция, привязывающая их к миру людей. Однажды она заблудилась там и сама.

Длинный, тонкий, тянущийся вдоль скулы – Морис. Он жил в Париже и никаких призраков не видел, но любил в свои двенадцать лет перебегать улицу в неположенном месте. Обычно я успевал схватить его за капюшон, и мальчишка притормаживал. Оглядывался, недоумевал, кто бы мог остановить его, но, разумеется, меня не видел. В последний раз всё случилось слишком быстро.

Я помню, как Морис упал на асфальт. И помню, как его душа сизоватым дымом растаяла в воздухе осеннего Парижа.

Таких, как я, называют ангелами, но ангелы почти всесильны, они – изначальные создания Бога, а я – всего лишь хранитель. Я сильнее неупокоенного призрака, потому что могу касаться людей и предметов, но говорить с людьми полномочий мне никто не давал. Я лишь могу быть рядом, и иногда – я не успеваю. Человеческие жизни очень хрупки, а смерть всегда ходит рядом с ними. Люди беспечны, и не ощущают её присутствия, но я – чувствую. Рядом с Морисом её тень всегда приобретала форму машины.

Интересно, как выглядела моя? Я не помню.

Хранителями не становятся просто так. Я помню, что я умер, а потом сидел в длинном коридоре, похожем на больничный. Вокруг сновали люди, кто-то плакал, кто-то тихо дожидался своей участи. Мне сказали, что это – Чистилище. Только здесь решается, куда человек отправится после смерти, какова будет его судьба. Меня вот забросили обратно, откуда пришел, только видимым сделать забыли. Сказали, что моя судьба решится, когда хотя бы один мой подопечный не погибнет по собственной – или по моей – глупости, а доживет до старости.

Три жизни я уже спасти не смог. Сколько ещё впереди?

Я просто дочерта неудачник. Новый шрам – на животе, там, куда смертельно ранили мою следующую подопечную. Таисса работала в полиции, и сегодня её застрелили на задании. Я снова не справился.

Я сижу на крыше и смотрю вниз, на шумный Лондон. Шрам затягивается, превращается в выпуклую белую полоску на коже. У призраков не бывает крови, но я – не призрак. В своей природе я и сам ещё не разобрался, я знаю только, что моё призвание – охранять и защищать от преждевременной смерти. Я стараюсь не привязываться, но всё равно каждый раз привязываюсь к тем, кого охраняю, и смерть Таиссы, как и смерти Кэссиди и Мориса, всё ещё вызывает у меня комок в горле.

Я зажимал её рану руками, но кровь всё равно просачивалась между моих пальцев.

Темнеет. Я смотрю на вечерний Лондон, утопающий в огнях, и тяжесть в груди мешает мне вдохнуть воздух. К счастью, он мне не нужен, это просто привычка. Попытка не забыть, что и я когда-то был человеком. И когда-то мой хранитель точно так же со мной облажался. Я обещал себе, что уж я-то не ошибусь, но ошибаюсь раз за разом.

– Уилл, – я слышу своё имя, но рядом нет никого. – Тебе пора.

Мой новый подопечный живёт в Лондоне. Иначе зачем бы я тут оказался? Я прыгаю вниз и приземляюсь на улице. Люди спешат по домам, но их лица расплываются в смутные пятна. Я лавирую между ними, ведомый незримой силой, и останавливаюсь перед офисным зданием. Из крутящихся дверей выходит молодая женщина в брючном костюме, оглядывается и поднимает руку, чтобы остановить такси. Её лицо я вижу так же четко, как собственную руку, если поднести её к глазам.

Я шумно вздыхаю и проскальзываю следом за ней на заднее сидение «Эдисон Ли».

Может быть, в этот раз мне повезёт.

========== Потерявшийся ребёнок ==========

Хочу предупредить вас кое о чем. Только отнеситесь к моим словам серьезно, хорошо?

Пожалуйста. Просто послушайте.

Они похожи на детей. Маленького роста, в милых платьицах или брючках, они поджидают одиноких, припоздавших с работы трудоголиков, которым некуда спешить из своих офисов, и, состроив жалобные лица, говорят, что заблудились, и просят проводить их до дома, или хотя бы до ближайшего полицейского участка. Дядя-полицейский поможет, дядя полицейский спасёт.

Вы знаете, что некоторые бандиты используют своих детей, чтобы заманить жертву, тюкнуть из-за угла по голове чем-нибудь тяжелым и ограбить. Такие случаи происходят в больших и маленьких городах часто. Однако девочка или мальчик выглядят вполне невинно и чисто, а вас хорошо воспитывали ваши родители…

Ребёнок называет адрес – сбивчиво, вытирая кулачками заплаканные щечки. Вы даже знаете, где находится эта улица, и это усыпляет вашу бдительность окончательно. С этого момента вы в их власти, и никто не сможет вам помочь. Даже я, потому что всё, что я могу – это давать советы. Вы берете потерявшегося ребёнка за руку и ведёте вперед, давая себе обещание, что, если встретите по пути полицейский участок, то оставите малыша там и вернетесь домой на такси. Но полицейский участок вы не заметите, даже если будете проходить прямо около его дверей.

Они умеют наводить морок.

Район, в котором живёт потеряшка, чудится вам неожиданно тёмным. Фонари гаснут один за другим, и от стен отделяются тени. Вы понимаете, что оказались в ловушке.

Можете попробовать убежать, но тени будут преследовать вас, даже если в тот вечер отпустят. Вы можете попытаться позвать на помощь, но никто к вам не выйдет. И тогда вы всё равно побежите, как бежит любая добыча, загоняемая охотниками. В спину вам будет нестись смех ребёнка. Вам даже может показаться, будто вы оторвались от своих преследователей. Вы свернете за какой-нибудь угол, прижметесь спиной к стене в попытке отдышаться. Кажется, где-то на бегу вы потеряли сумку или пакет с документами, но уже наплевать. Инстинкт выживания будет кричать, что это не важно, ничего не важно, потому что на кону стоит ваша жизнь. или ваша душа.

– Нашла! – звонко объявляет уже знакомый детский голос.

Вы оборачиваетесь и видите свою потеряшку – она указывает на вас пальцем – и от ужаса начинает тошнить. Вы понимаете, что нужно бежать, но не можете сделать и шагу. Дыхание сбивается, сердце колотится где-то у горла, а ноги наливаются свинцом.

Тогда они вас и хватают.

В ваше оцепеневшее тело скользит одна из теней, вольготно занимает место в вашем теле. Надевает его, будто костюм, а вы не можете ни пошевелиться, ни закричать, и только разеваете бессмысленно рот, как рыба. Ваша личность скукоживается, заползает куда-то на задворки вашего разума, а её место занимает существо, у которого прежде не было тела.

Мы нужны им, чтобы они могли жить. Когда-то давно они были почти богами. Потом стали фейри, о которых люди складывали легенды, в которых не было ни слова правды. Века шли, и они превратились в тени, упорно цеплявшиеся за существование. Христианство загнало их во тьму, превратило в духов, жаждущих мщения. Они заманивают людей в ловушку, пользуясь образами невинных, и забирают их тела, захватывают разум. Они хотят лишь одного – чтобы люди, из-за которых они превратились из богов в призраков, канули в забвение. Чтобы не осталось на Земле ни одного человека.

И с момента, когда тень скользнет в ваше тело, вы больше не будете принадлежать себе. Как я не принадлежал себе, пока не очнулся в полицейском участке. Говорят, я убивал людей и прятал их трупы в подвале своего дома.

Я этого не помню. Но зато я помню, как я бежал по улицам, пока не уперся в тупик, а по стенам за мной скользили тени.

Не заговаривайте ночью с потерявшимся ребёнком. По крайней мере, если хотите жить.

========== Тьма в коридорах ==========

Горлышко бутылки указывает прямо на Джулию.

– Правда или действие? – Карен ухмыляется, до чертиков довольная, что ей выпала возможность задавать вопрос или выбирать фант. Джулия ежится. Что бы она ни выбрала, этот выбор обернется против неё, потому что Карен терпеть её не может.

Джейсон, сидящий рядом, только пожимает плечами. Всем понятно, что Джулию Карен из-за него и не выносит, потому что отношения их дали трещину, а с Джулией он делает проект по английской литературе, и только сама она знает, что дальше проекта вряд ли что-то зайдет.

Если она выберет правду, ей придется отвечать на неудобные вопросы о Джейсоне, ведь Карен не упустит возможности её унизить. Если она выберет действие… произойдет то же самое, но ей не придется хотя бы отвечать. Она будет избавлена от минуты позора и необходимости врать, ведь врать Джулия ненавидит.

– Действие.

Они сидят в пустом классе. Какая удача, что именно в Хэллоуин школьный сторож забыл закрыть запасной выход, а сейчас дрыхнет у себя в каморке. Где-то там, в темноте улиц, ветер метет по асфальту яркие пятна листьев, закручивает их в воздухе, взмётывает к тусклым лампам фонарей. Детишки бегают по улицам с корзинками для конфет – «Сладость или гадость?» – и время тянется медленно, медленно, медленно, пока не замирает.

Карен ухмыляется ещё шире.

– Поднимись на третий этаж и пробудь там тридцать минут. И принеси что-нибудь из старого географического класса, чтобы мы знали, что ты не филонила.

– Карен, это глупо, – Джейсон хмурится, качает головой. – Там ничего нет, но школу давно не ремонтировали, а если что-нибудь случится?

Когда-то давно, ещё годах в шестидесятых, как раз в Хэллоуин в классе химии повесился один из учеников. То ли издёвки одноклассников его довели, то ли школьные учителя, но утром его нашли там. Администрация класс не закрыла, но слухи о неупокоенном призраке ходили ещё долго. Пробраться в школу после заката, чтобы увидеть дух несчастного самоубийцы, стало для школьников своеобразным спортом… или проверкой «на вшивость». Хочешь тусить с крутыми ребятами? Пообщайся с Терри, выживешь – оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем. Если нет – это твои проблемы.

Джулия в призраков не верит. Заодно и своему счастью она тоже не верит: Карен могла придумать что-нибудь отвратительнее и изощреннее. Заставить её поцеловать Джейсона у всех на глазах, например, чтобы проверить её реакцию. Или что-нибудь похуже.

– Всё в порядке, – Джулия качает головой. – Я пойду.

– И фонарик ты здесь оставишь, – добавляет Карен. – Всё по-взрослому, крошка, ты же хочешь, чтобы было по-взрослому?

Стряхнуть её липкие слова с кожи удается не сразу. Они пристают, как тянучка, пока Джулия поднимается на третий этаж. Свет погашен, коридор утопает в тенях, а света фонарей с улицы не хватает, чтобы разогнать их. Джулия ступает вперед, половица предательски скрипит под ногой. Она замирает.

Тишина.

Ещё шаг. Полчаса на третьем этаже школы ночью в Канун Дня Всех Святых – это не страшно. Совсем. Джулия призраков не боится. Как можно бояться кого-то, в кого ты не веришь?

Темнота впереди не отступает, но глаза привыкают к ней. Джулия различает смутные очертания дверей кабинетов, таблички с номерами на них. Вот здесь у них проходит биология, а чуть дальше – география, в этом классе как раз и повесился Терри Мэнфилд. Что оттуда можно притащить, глобус? Карту со стены содрать?

Половица скрипит, но уже не от её шагов. Там, за спиной. Позади. Джулия подпрыгивает и резко оборачивается – никого.

– Карен! Это не смешно! – Её голос поглощает темнота, клубящаяся в коридоре этажа, будто живое существо.

Разумеется, это Карен. Решила напугать её. Выставить трусливой идиоткой, чтобы неповадно было зариться на чужих парней. На Джейсона. Джулия закусывает губу, вызывая в голове его образ: тёмные волосы, зелёные глаза, тонкие черты лица. Когда-то, в первом классе, она вырезала на дереве на заднем дворе начальной школы инициалы – J & J. Когда-то они были друзьями, пока в школе не появилась новенькая.

Разумеется, Карен просто хочет её напугать.

Ещё один скрип, снова за спиной, из темноты. Кажется, тени стали ещё ближе.

– Призраков не бывает, – повторяет Джулия вслух.

Бывает наука. Бывают простейшие законы физики. Бывает логика. Иррациональное миром не управляет.

Что-то внутри переворачивается, когда темнота липко касается её открытой шеи, под убранными в лохматый пучок волосами.

Джулия кричит.

========== Тридцать секунд темноты ==========

Комментарий к Тридцать секунд темноты

Сильно фандомный драббл на тему “Тридцать секунд темноты”, вдохновленный недавно пройденной мною игрой Amnesia: The Dark Descent.

Aesthetic: https://sun9-63.userapi.com/7guNip_mxIoqBmbZMr5pspvXQcueAM447srjqA/9xQmudt7bgg.jpg

Для Даниэля тридцать секунд темноты означают звенящие в ушах безумие. Тридцать секунд, и ужас его захлестывает волной, руки дрожат, а любой шорох чудится приближающимся монстром. Даниэлю двадцать два, он должен вот-вот получить диплом бакалавра по археологии, но спит он с ночником и мобильным телефоном под боком, потому что кошмары, преследующие с детства, не отступают.

В своих снах он передвигается по старинным, полузатопленным коридорам и темницам, касается ладонью окровавленных стен и разыскивает что-то, что не может вспомнить, а в спину ему дышит тьма. В снах он едва помнит свое имя, а неверный огонь свечей вот-вот грозится погаснуть, и стоит ему потухнуть, как в ушах раздается треск и хриплый шепот, а воспоминания окутывают мрачным туманом, ускользают, оставляя за собой лишь тонкий детский голос.

«Помогите! Не трогайте меня! Что я вам сделала?»

Даниэль просыпается в холодном поту, шарит вокруг себя в поисках телефона. Цифры на дисплее показывают три утра. Он проваливается в сон, чтобы на следующую ночь опять вернуться в коридоры старинного замка и напряженно вслушиваться в рычание чудовищ. Иногда он даже их видит – медлительные, словно зомби, с деформированными лицами, они преследуют его, но рядом с первозданной тьмой, идущей за ним по пятам, эти монстры – просто забавляющиеся с игрушкой дети.

Даниэль ведет дневник сновидений, как посоветовал ему психиатр, но не помогают ни записи, ни таблетки.

Ему снится кровь, начертанные на полу мелом старинные печати и обмякшие после пыток обнаженные тела. В голове набатом бьется лишь одна мысль: остановить, остановить, остановить Её. Тень. Тьму. Стража. Но Стража – чего? Даниэль не помнит.

Он вообще мало что помнит по утрам: распахивает глаза, а за окном занимается серый рассвет, и у него нет сил даже приготовить себе чашку кофе. Он перехватывает американо по дороге в университет, чтобы узнать, что профессор Герберт набирает студентов на летнюю практику где-то в Алжире. Профессор одержим поисками определенных гробниц в странах Северной Африки и мечтает доказать теорию существования митраизма, религии, возникшей до христианства или мусульманства, и над ним на кафедре все посмеиваются.

Даниэлю снится сфера, светящаяся мягким синим светом. Снится зал, колонны в котором уходят в бесконечность. Снится Тьма, накрывающая с головой, и снится ужас, которому нет конца и края.

Тридцать секунд темноты, превращающиеся в вечность.

– Даниэль, – окликает его профессор Герберт, – а ты не хочешь присоединиться к моей экспедиции?

Даниэль помнит удушливый запах гробницы и песок, забивающийся в ноздри. Понятия не имеет, откуда, но помнит, и знает: возвращаться в пустыню ему нельзя. Ни в коем случае. Никогда. Есть множество других мест для раскопок.

Он качает головой.

– Благодарю, я уже нашел, где буду практиковаться этим летом.

Лондонский музей куда безопаснее, чем экспедиция в Алжир. Там сложно найти что-то, что могло бы сделать прорыв в археологии, но зато – безопасно, и быть может, рычащие в каменном лабиринте монстры наконец-то оставят его в покое.

Даниэль не жалеет, что отказался.

Пока не приходит в свою квартирку после долгого дня в музее, чтобы очутиться там в полной темноте, с просевшим аккумулятором в телефоне и полностью отрубившимся светом во всем доме. А откуда-то из глубины коридора, ведущего к кухне, раздается глухое рычание.

Один. Два…

Тридцать.

========== Джек-с-фонарем ==========

Комментарий к Джек-с-фонарем

Aesthetic:

https://sun9-62.userapi.com/F1o13Jx47vBukvHKTILpd4CzvF52-wSGa-cF5A/_HV4Lij36RM.jpg

В Самайн блуждающие огоньки дрожат на перекрестках, но Джеку они вовсе не страшны – он сам освещает перекрестки и охраняет мир людей от злобных духов. Ему без малого пятьсот лет, он привык, что люди не замечают его: подумаешь, ветром скользнуло по ногам в безветреную погоду; подумаешь, мелькнул огонёк за окном. Джек ладонью касается своей несгнивающей тыквы с вырезанным ртом-щелью, уголёк его души продолжает гореть, отзываясь в сотнях и тысячах свечей в Джеках-фонарях по всему миру.

В Самайн граница миров похожа на тонкую вуаль. Он забирает ровно столько, сколько и отдает, и, если ты не готов уплатить положенную цену, ничего у Тёмного Самайна не проси. Джек задирает голову, наблюдая за несущейся в небе Дикой Охотой, щурит зелёно-карие глаза: Король снова несётся по небу, а с ним – его Королева, которую он искал столетиями.

Огонёк души дрожит за тыквенными стенами. Старый год заканчивается, тает, исчезает, уступая место новому, а листья гонит по перекресткам с легким шуршанием. Джек бродит по городку, не замеченный ни одинокими гуляками, ни шумными компаниями, гасит блуждающие огоньки, стремящиеся увести людей во Тьму, подслушивает разговоры – где-то проходит вечеринка, где-то на устах у нетрезвых рассказчиков замирают городские легенды, стоит ему пройти мимо. Городские легенды – это быль, обросшая подробностями, без которых она могла бы обойтись, но ничто не появляется на пустом месте.

Джек заходит в бар. Здесь он пропускает по глотку Гиннеса каждый год, зная, что предложенное хозяином угощение не хуже любого другого. Садится за столик, тыкву ставит на стол. В пламени его души, если приглядеться, можно увидеть перекрестки, которые он охранял, и души, что он встречал. Гиннес на языке горчит; Джек радуется, что способен воспринимать ещё хоть какие-то вкусы и запахи. В этом городке Хэллоуин – такой, каким должен быть.

– А ты что, Джек-Фонарь? – маленькая девочка с рыжими кудряшками и бледной кожей дергает его за рукав. – Правда?

Джек улыбается: он знает, что Эмили – дочь хозяйки бара, в ней течет кровь местных фейри, причем кровь Неблагих, и отец Эмили сегодня выйдет из холмов, чтобы хоть недолго повидать жену и дочь. Мать Эмили – единственная женщина, выдержавшая его величие, и отец Эмили, да не будет названо имя его, жалеет лишь о том, что не может забрать их с собой в холмы. Огнями Самайна люди привлекают самых разных существ, но лишь Эмили и её мать могут не бояться морока и колдовства.

– Эмс, не приставай к Джеку! – окрикает её мать, как раз наливающая порцию виски припозднившемуся гостю. – Ему ещё всю ночь работать!

Она знает. Разумеется, она знает.

Джек только улыбается и приподнимает бокал. Малютка Эмили вызывает у него тепло где-то за ребрами, в районе сердца, и он ждет – не дождется, когда она вырастет. Года для него всё равно ничего не значат, его договор – бессрочен, его фонарь будет светить вечно, а кровь Неблагих в венах Эмили позволит ей не стареть ещё очень долго.

– Увидимся, Джек, – Эмили машет ему ладошкой и убегает к матери. Вообще-то, ей давно пора спать, но сегодня ночью можно и позже лечь. Они обе ждут высокого незнакомца в куртке, отороченной мехом, он сбросит капюшон, и глаза его сверкнут в темноте.

Самайн отсекает ненужное и пересекает дороги. Когда-то давно Джек видел свою судьбу, и она неразрывно была связана с Эмили. Эту связь не порвать, не разрушить никаким колдовством. Да будет так.

Джек допивает Гиннес и выбирается на улицу. Ветер шалит, швыряет ему в лицо охапку листьев. Огонёк свечи в тыкве, стоящей на окне бара, дрожит, будто подмигивает. Джек знает, что Эмили забудет его на целый год, чтобы вспомнить в следующий Самайн, и так будет, пока ей не стукнет восемнадцать, и тогда он заберет её навсегда.

Тёмный Самайн ему разрешит.

========== Пародист ==========

Комментарий к Пародист

Aesthetic: https://vk.cc/bYQ6tt (авторы – прекрасные https://vk.com/langs_uir)

Работа заняла четвертое место на конкурсе сказок в Уютной стране Ежундии. Спасибо, ребята! <3

Джереми встретил этого парня на вечеринке. Обычное нью-йоркское сборище акул шоу-бизнеса, посвященное, впрочем, Хэллоуину, да кто в Большом Яблоке не любит принарядиться, и так маски носят каждый год? Джереми, устав таскать волчью маску, поднял её на макушку, рассекречивая инкогнито, ну и пусть, его всё равно узнают по глазам – прозрачно-голубым, как на классической фотографии свирепого животного.

Нью-Йорк так и не смог переварить его талант пародиста – прожевал и выплюнул Джереми на обочину, заставив побираться по ночным, никому не нужным стэнд-ап передачкам, оплаты за которые хватало только на квартирку в Квинсе да еду. Хлесткие, злые шутки Джереми людям не нравились – им чудилось, будто он не шутит над ними, а оскорбляет их. Он и сам стал бояться своей работы, бояться критики, чужого мнения и скучающих лиц.

Они снились ему по ночам: равнодушные физиономии, едкие заголовки. Джереми просыпался в холодном поту. С подозрением относился к каждому, кто пытался общаться с ним – вдруг над ним начнут насмехаться, завидуя его таланту, радуясь его неудачам? И бегал по кругу, вновь и вновь, не в силах отказаться от желания стать знаменитым и отчаянно этого страшась.

Тот парень… он просто поймал взгляд Джереми, злой и раздраженный, чуточку пьяный, и салютовал ему бокалом, а через десять минут они уже курили на крыльце. Парень, кажется, от вечеринок получал искреннее удовольствие, а все вокруг знали его: с ним здоровались, хлопали по плечу, изумленно окидывая взглядом Джереми, будто сам разговор этого незнакомца с ним был чем-то из ряда вон. Это потом уже узналось, что Уэйлэк – странное имя для Востока США, впрочем, и для Запад тоже, – является главным акционером канала, где Джереми подвизался работать. А поначалу он о том и не знал.

Откуда бы?

– А ты… – Уэйлэк сощурился. В темноте взгляд его казался бездонным и мрачным. – Ты – тот парень, которого всегда в два часа ночи в эфир выпускают?

Не самая лестная характеристика. Джереми поморщился, но отпираться не стал. Да, он. Включайте телевизор и увидите. Вовсе не в прайм-тайм.

– Руководство моего канала совсем тебя ценит, да? – Уэйлэк стряхнул пепел на землю. – Или сам боишься?

Джереми не знал. Он пожал плечами, так и не придумав достойного ответа. Должен был бы, наверное, заискивать и трепетать перед тем, в чьих руках сейчас могла быть его судьба, но в его крови было уже слишком много виски, а отчаяние выжгло его изнутри. Не хотят видеть его таланта – ну и пусть катятся к черту. Он вызывающе вздернул подбородок, чтобы прямо так Уэйлэку в лицо и заявить, и пусть его уволят к чертям собачьим, но, взглянув тому в глаза, отвести взгляда уже не смог. Его тянуло, тянуло в мрачную бездну чужих зрачков, и ему чудилось, будто на их дне красным полыхают огни и кровь, и голова у него закружилась…