Текст книги "Колыбельная о монстрах (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я продолжал писать, и однажды Кейт всё-таки мне позвонила. Сказала, что мои песни заметил один из главных менеджеров компании, пригласила на встречу. Передо мной маячил контракт – пока что короткий, на запись только одного релиза, но это было уже хоть что-то. А Кейт согласилась поужинать со мной.

Потом – согласилась остаться в моей жизни.

И тогда я понял, что причиной моего страха перед моими же возможностями и моей силой было одиночество. Как только в моей жизни появилась Кейт, я осознал, что мне всё время хочется работать, работать, работать. Песни ещё никогда не рождались так легко. За месяц я сочинил треков на целый альбом, который так жаждал мой лейбл. Сведенные и нашедшие своё место на флешках, новые песни обладали невероятной силой. Я будто со стороны наблюдал, как жизнь моих друзей и знакомых превращается в сказку. Как я сам становлюсь тем, кем и не мечтал быть.

Пишу свой альбом. Выпускаю сингл и клип. Становлюсь звездой.

Прошло полгода. Мы с Кейт собирались съехаться. Мой первый релиз был на стадии сведения. Мир казался прекрасным, а демоны в моей голове тогда чудились благословением.

Но у всего есть своя цена. Солнцу требуется жертва, и чаще всего ей становится твоя душа. Твоё сердце глупца. Хотя в книгах, которые нам читают в детстве, это называется «благородной жертвой во имя добра». Эти книги тоже не мешало бы сжечь.

Любовь, которую я испытывал к близким людям и к себе, нашла своего дурака. Я и был дураком, которого принесли в жертву. Который сам принёс себя в жертву во имя любви к близким людям, но, что ещё хуже, во имя любви к самому себе. И во имя своего эгоизма.

Я сам написал об этом.

When the sun needs a sacrifice,

She’ll be there with a fool to offer up.

Первым звонком был мой друг. Тот самый, да. Выигравший в лотерею. Он летел на отдых с семьей – всегда мечтал отдохнуть в Бразилии, с самого детства этой страной грезил. Самолет упал в Атлантический океан. Сейчас я уже могу думать об этом без сдавливающего горло горя, хотя до спокойствия мне далеко. Я плакал на его похоронах. как ребёнок. В могилу опускали пустые гробы, потому что тела так и не нашли, а я всё ещё надеялся, что это – лишь совпадение. Что расплата не постучалась в двери ко мне и к моим близким.

Идиот.

Вторым звонком стала Софи, однажды ночью появившаяся на моем пороге. Она рыдала, а на щеке у неё разливался огромный синяк. Идеальный Колтон Майерс ударил её, когда решил, что Софи слишком долго болтала с его бизнес-партнером на какой-то обязательной к посещению вечеринке. Софи сказала, что выскочила из машины, в чем была, и помчалась к метро, но Колтон даже догонять её не стал – был уверен, что она вернется. И я видел, что она колебается. Говорит, что, быть может, ей не стоило, и она зря это всё, и прочее…

Когда она уснула у меня на диване, всё ещё всхлипывая, я потянулся к гитаре. Моя рука зависла на половине пути.

«Напиши о нём, – шептали голоса демонов у меня в голове, змеиными навязчивым шипением завладевая разумом. – Напиши. напиши, напиши…»

Тогда я сдержался. Убрал руку, ушел спать, от греха подальше. Кейт шепотом спросила меня, что произошло – она деликатно не выходила из спальни, чтобы не смущать Софи. Я сказал. что сестра поссорилась со своим парнем. Они помирятся, и всё будет в порядке. Люди часто лгут своим близким. Little white lies.

Я правда надеялся, что Софи хватит ума уйти от Майерса, что она вернется в свою квартиру и попытается забыть его, как страшный сон. Сожжет эти мосты, бросит в костер книгу своей судьбы, которую я для неё случайно написал.

Вчера Колтон Майерс избил её до смерти. Ударил, а она упала и ударилась виском о край стола.

Моей сестры больше нет.

Я чувствую, как ядовитое, черное, как мазут, чувство вины, поглощает меня. Опустошает меня. Я чувствую, как боль разъедает меня изнутри.

Я должен быть рядом с родителями, но я отправил туда Кейт, а сам смотрю, как горят черновики моих песен, как плавятся диски и флешки, и мне остается надеяться, что тёмная магия моих демонов сгорит вместе с ними. В пламени я вижу лицо своей сестры. В кармане надрывается телефон. Я знаю, что мне звонит Кейт, и я знаю, что не должен отвечать. Её чувства – не настоящие. Всё, что я создал, не настоящее, но я буду платить и платить за свои творения. Одиночеством. Болью.

Нищетой.

Я буду платить, лишь бы не платили мои близкие.

«Ты должен подливать масла в огонь, – воют демоны, и я слышу их голоса в треске пламени. – Невозможно повернуть вспять течение реки! Если ты попытаешься, то сдохнешь».

По крайней мере, я попытаюсь. Даже если это будет стоить мне жизни. А оно будет.

Я смотрю, как горят мои песни, и как мои демоны превращаются в угли и пепел, крутятся в воздухе серыми хлопьями. Я должен их уничтожить, пока они не уничтожили всех, кого я люблю. Будущее сгорает вместе с листами бумаги, но так должно быть. Никому не подвластно менять его.

Будущее выходит из берегов и умирает где-то там, в далеких мечтах, которым не суждено сбыться.

А я умру вместе с ним. Огонь захватывает последнюю флешку, на которую я сохранил песни о Кейт и о себе самом. Я чувствую, что задыхаюсь, что у меня в животе тысячи раскаленных ножей режут мои внутренности, но такова цена, которую платит дурак.

Лишь бы мои демоны сгорели навсегда.

Господи Иисусе, как же мне больно…

We know that holy rivers don’t end,

We’ve gotta let the fires grow…

Всегда нужно подливать масла в огонь.

========== Озеро в лесу ==========

Комментарий к Озеро в лесу

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c857624/v857624569/38b63/Gv94wAK4rG8.jpg

Есть в лесу озеро, куда ходить нельзя ни за что – ни юноше, ни девице. Зимой под тонким его льдом спят мавки чутко, стоит кому-то ступить ногой на лед, они почуют и по весне уж ни за что не оставят в покое, заманят, закружат, а потом разорвут на части или утащат за собой, под воду. По деревне слухи ходили, что Мирона, утонувшего прошедшим летом в озере, утащили за собой утопленницы.

Мавки – прекрасны, как любые создания Диавола, но оборачиваются чудовищами, стоит им заволочь свою жертву в воду. Зубы у них острые, что клыки дикого зверя, вцепятся в горло и разорвут на части.

– Матушка, могу я на Ивана Купала пойти костры жечь? – Катерина умоляюще смотрит на мать, но женщина хмурится, качает головой.

– Нельзя, ты ещё слишком мала. Как утащат тебя мавки – будешь знать! – добавляет веско, а, чтобы смягчить запрет, неловко гладит ладонью волосы Катерины, заплетенные в тугую косу. – Исполнится тебе пятнадцать, тогда и пойдешь на суженого венки по речке пускать.

Как будто в пятнадцать её мавки утащить не смогли бы! Впрочем, Катерина знает, что она умная, мавкам не попадется, в колдовские сети не угодит. А знать, кто суженым её будет, хочется, хоть еще и не вошла она в возраст замужества, но по дому уже справно суетится, пироги печет такие, что пальчики оближешь и ещё попросишь! Суженый уже Господом ей определен, почему же сейчас не узнать?

На деревню опускается темная ночь, и Катерина, дождавшись, пока мать с отцом да младшие братья-погодки уснут, слезает с лавки, подвязывает рубаху поясом и на цыпочках выбирается в сени, выскальзывает за дверь. Плут, их дворовый пес, вознамеривается было залаять, но, признав Катерину по запаху, издает только глухое ворчание и снова кладет на лапы ушастую голову.

На берегу реки весело – девки поют да венки плетут. Катерина смотрит на них восхищенно и думает, что ещё пара лет, и она сама такой станет, и будут юноши стучаться в их калитку да свататься. Ночь темная, но костры освещают её яркими всполохами, и никто на Катерину не обращает внимания. Только Ульяна ловит её за рукав:

– Ты что здесь делаешь, дурочка? – ахает, в сторону деревни толкает. – Быстро домой, а то уведут тебя хозяева леса, кикиморы разорвут, мавки защекочут!

Катерина смеется, вокруг костра хороводы водит вместе с деревенскими девушками, Ульяну из виду она теряет, но не расстраивается. Плетет венок и пускает его по реке, но его забрасывает на камень – не видать Катерине сватов в этом году. И настроение у девочки портится тут же, она фыркает – ну и пусть, всё равно замуж она выйдет! Костер трещит, пожирая хворост и ветки.

Венок её, на камне застрявший, вдруг соскальзывает в воду, и его несет волной прочь. Катерина замечает, бежит по берегу, трава щекочет босые ноги: только бы не завертело венок, не закрутило да к берегу не прибило. Лес вокруг сгущается, мрачнеет, но Катерина не замечает, что костры остались далеко позади.

В ветвях она слышит смех, должный быть звонким да беспечным, но замирает от его звучания. Он почему-то кажется ей зловещим. Оборачивается вокруг. Венок давно скрылся из виду, но Катерине уже всё равно. Она забрела далеко от деревни, и вокруг неё только шелест ночного ветра в листве да крики птиц. И смех. И шорохи жуткие. И лес, знакомый с детства, вдруг чудится враждебным, шепчущим “не отпущу, не отпущу, не отпущу”. Катерина пятится, босыми ногами по траве ступает и молится Господу. Пусть отведет от неё тварей нечистых, в лесах обитающих. Пяткой угождает в воду у берега, и чья-то холодная ладонь её за лодыжку хватает.

Катерина визжит, падает в холодные воды лесного озера, в которое речушка впадает. Десятки рук цепляются за её рубаху, за плечи, за волосы – рук ледяных, синих, с острыми ногтями, раздирающими кожу. Катерина брыкается и рвется на свободу, к воздуху, к кронам деревьев, но её утягивает на дно. И только венок болтается у берега, в конце концов прибиваясь к нему.

…Есть в лесу озеро, куда ходить нельзя ни за что – ни юноше, ни девице. Бабушка рассказывала, что в стародавние времена там жили мавки – утягивали других парней и девчонок на дно. Некоторые сами топились: от несчастной любви или вослед за красивой девушкой, что потом оборачивалась чудовищем с острыми клыками и до синевы бледной кожей. В сказки Дарья не верит – шестнадцать лет, как-никак, и последний год на бабулином хуторе. Потом – одиннадцатый класс, экзамены, поступление.

Мавки, скажет тоже.

Даша плавать любит сильнее даже, чем бабушкины вареники с картошкой, а, как назло, на хуторе только речка да то лесное озеро, к которому в детстве бабушка ходить запрещала. Но теперь-то Даше не шесть лет, и что с ней может вообще случиться на озере? Это даже не Черное море!

Течение речки приводит её, куда она и планировала попасть. Лес вокруг невероятно густой, и кроны деревьев устремляются прямо в яркое небо. Даша жмурится, глядя на сияющую озерную гладь.

В ветвях деревьев раздается мелодичный смех.

========== Шепот на чердаке ==========

Комментарий к Шепот на чердаке

Aesthetic:

https://sun9-7.userapi.com/c855424/v855424503/108726/iCUxUyp3OvI.jpg

Тори не в восторге от своего имени: вообще-то он – Виктор, но родители упорно звали его, как девчонку. Он упрямо не откликается, когда, на заправке в новом городе, мама кричит, чтобы он прихватил в магазине пару сендвичей. Будто мать и не к нему обращается. Отец, оплачивающий бензин, бросает на Тори предупреждающий взгляд, но тот лишь прибавляет музыку на телефона погромче. Хэви-метал бухает прямо в уши, но даже сейчас ему кажется, будто ударные отбивают ритм его дурацкого имени.

То-ри. Он даже сам не может от него отделаться. Виктор из него хреновый.

Музыка для Тори – вечный спутник. Она помогает справляться с проблемами и заглушить вопли вечно ссорящихся родителей. Она отдаляет от Тори одноклассников, с которыми он не хочет общаться. И, хотя с сентября ему предстоит отправиться в новую школу – уже не в Нью-Йорке, но в небольшом городке штата Иллинойс, – Тори не думает, что общение со сверстниками сложится как-то иначе.

Когда они приезжают в новый дом, слепо глядящий на них тёмными окнами, Тори успевает прослушать один из старых альбомов IRON MAIDEN уже раза четыре. Мать ворчит, что грузчики, что должны доставить мебель, опаздывают. Отец щурится на серое небо Иллинойса. Тори подхватывает сумки со своими вещами и тащится по лестнице наверх, выбирать комнату.

С чердака свисает лестница. Тори задирает голову, смотрит на темный провал чердачного люка. Какого черта предыдущие хозяева не закрыли его? Или крышка настолько слабая, что лестница сорвалась вниз сама собой? Тори проводит ладонью по шее, задевая повязку, скрывающую свежую татуировку: он сделал её, как только ему в июне исполнилось восемнадцать. Копил всё чертово лето, работая в кофейне. Мать орала так, что в их нью-йоркской квартире едва штукатурка с потолка не сыпалась, но толку-то с воплей? Татуировка – вот она.

Дом вовсе не так хорош, как предкам расписывала риелтор, но у них нет особого выбора. Из Хейвенфилда, штат Иллинойс, кажется, никто не уезжает и дома не продает, такой там рынок недвижимости – что твое стоячее болото. Наверху всего три спальни; Тори выбирает ту, окна которой выходят на лес, а не на дома через улицу. Сбрасывает сумки на пол и хмурится, замечая след на обоях в форме креста. Ничего удивительного, конечно – бывшие хозяева могли быть религиозной семьей. Но что-то в светлой отметине на обоях Тори смущает и беспокоит, до свербения за ребрами. Он вспоминает фразу на биллборде, мимо которой они въезжали в город.

«Урожай собран, лето закончилось, а мы всё ещё не спасены»

Похоже, тут в принципе живут религиозные люди. Херня.

Грузчики приезжают через полчаса – останавливались перекусить в придорожном кафе – и дом наполняется хлопаньем дверей, тасканием мебели и громкими указаниями матери. Всё это заканчивается лишь к одиннадцати вечера, зато у Виктора в спальне теперь стоит его старая кровать, а коллекция дисков лежит в коробках, дожидаясь, пока её разберут. Родители возятся в своей спальне напротив комнаты Тори, затем выключают свет.

«Помоги мне…»

Тори подскакивает на постели, садится, проводя ладонью по светлым, взъерошенным со сна волосам. Вглядывается в темноту спальни, из которой выступают контуры привезенной мебели и неразобранные коробки с вещами. Никого. Только он не сумасшедший и не идиот, и голос он слышал, как сейчас слышит собственное сбитое дыхание.

«Помоги мне»

У него желудок скручивается и выворачивается наизнанку. Голос был девчачий, негромкий, но от слов пробирало до костей. Тори обваливается на подушку и снова закрывает глаза. Мать сказала бы, что у него – стресс от переезда, и лучше бы это было так. Виктор Джордан большую часть своей жизни слышит призраков, и только ещё одного духа ему не хватало прямо в новом доме.

Когда он засыпает, то видит во сне лестницу, ведущую на чердак, и приоткрытый люк.

Утром Тори вяло ковыряется в яичнице. Отец предлагает отправиться за покупками в местный супермаркет, и мать поддерживает его с каким-то преувеличенным энтузиазмом. Никуда ехать Тори не хочется, и он отмахивается тем, что хочет разобрать вещи и прибраться в своей новой спальне. На деле всё просто: любая поездка к родителям превращается в ад. Они ругаются и спорят, даже выбирая хлеб или бекон для яичницы, а Тори приходится слушать их препирания. Иногда он просто берет продукты какой-нибудь третьей фирмы, кладет их в тележку и катит дальше по супермаркету.

Когда родители наконец отбывают, Тори возвращается в свою спальню. При свете дня она вполне мирная, никаких призрачных шепотков нет и в помине. След от креста на обоях по прежнему беспокоит. Виктор касается его пальцами, и в и без того тяжелую голову ударяет картинками, которые он не хотел бы видеть.

– Папа! Папа, пожалуйста, прекрати!

Высокий мужчина в клетчатой рубашке тащит по полу за волосы девушку. На ней – клетчатая юбка чуть выше колен и простая рубашка. Она пытается сопротивляться, но ей слишком больно.

Вспышка.

– Папа, не надо! Папа!

Тяжелый деревянный крест впечатывается в лоб, оставляя красные отметины. Мужчина бормочет какие-то строки из Библии, его лицо расплывается, не давая Тори разглядеть. Девушка корчится в углу загнанным зверьком.

– Ворожеи не оставляй в живых.

– Папа, я ничего не делала!

– Из-за тебя мы всё ещё не спасены!

Урожай собран и лето закончилось.

Вспышка. Осколки доски Уиджи на полу. Мужчина размахивается и бьет девушку тяжелым распятьем прямо в висок. Она падает на пол, кровь впитывается в деревянный пол чердака.

Тори открывает глаза. Он лежит на полу, за окном ещё светло, но солнце уже клонится к вершинам деревьев. Родители ещё не вернулись. Голова у Тори раскалывается на части, как и всегда после встречи с призраками, впрочем. Девчонку убили прямо здесь, в этом доме. Собственный отец. Он стонет: почему опять? Какого хрена? Почему он просто не может спокойно жить, мать вашу?!

Родители ни за что не захотят убраться из этого дома, даже если он будет умолять их переехать. Они продали их небольшую двухкомнатную квартиру в Нью-Йорке, но всё равно сбережений едва хватило на переезд в Иллинойс. За квартиру в Квинсе много не выручишь. А если он скажет, что видел призраков…

Блять.

Он смотрит на след от креста, и в висках отчаянно ломит, прямо до тошноты. Стены домов всегда хранят воспоминания, особенно о всякой дряни, что они видели. А Виктор может эти воспоминания видеть, как и духов. Он не просил этих видений, но живет с ними, сколько помнит себя. В детстве его таскали к психологу, потом к психиатру, давали какие-то таблетки, но побороть «болезнь» родителям не удавалось. Годам к семи или восьми Тори понял, что лучше притворяться, будто его глюки прошли – для собственного же спокойствия. Осознавать, что семья считает тебя чокнутым, было неприятно, однако он смирился. К четырнадцати годам предки даже решили, будто он окончательно выздоровел.

Тори кое-как поднимается с пола, держась за голову.

«Помоги мне…» – шепот легкий, как шелест осенней листвы. Он спускается с чердака, сейчас плотно закрытого, проходит по комнате шорохом. Тори прикрывает глаза.

– Оставь меня в покое.

«Помоги мне…»

– Оставь меня в покое!

– Тори? – слышит он обеспокоенный голос матери. Значит, опять не заметил, когда родители вернулись и открыли дверь. Твою мать. – Всё в порядке?

– Да! – врет Тори, и от собственного голоса у него начинает снова ломить в висках. Гребаная мигрень обеспечена до самой ночи. – Я же просил называть меня Виктором!

Ничего не в порядке. Он просыпается ночью от прикосновения к щеке, вздрагивает, подбирается, переползая на другую сторону постели. Обычно духи не лезут с прикосновениями, но только не эта. Девчонка, что жила и померла в этом доме, сидит у него на кровати. В отличие от некоторых призраков, она вполне материальна, только руки у неё холодные.

– Я же сказал, оставь меня в покое!

Иногда после таких требований они уходят. Но не эта. Девчонка мнет в тонких пальцах подол юбки. Когда глаза привыкают к темноте окончательно, Тори видит: у неё на ткани блузки засохли пятна крови, волосы на виске тоже окровавлены. У неё мягкие черты, и она была бы даже красивой, если бы не была мертвой.

– Ты не откликался, и я пришла сама.

Тори моргает. Он знает, что призракам обычно что-то нужно от живых: найти их бренное тело, например. Или ещё какие незаконченные дела помочь доделать. В бестелесной оболочке особо не разбежишься. Иногда от призраков легче всего отделаться, выполнив их последнюю волю. Он вздыхает.

– Чего тебе? Тело твое откопать? Парню записку передать? Уж извини, он уже наверняка не парень, а мужик с семьей или разводом за плечами.

Она качает головой.

– Если ты найдешь моё тело, то я уйду. А я не хочу уходить.

У Тори и так сон был тяжелый, а теперь и голова начинает болеть. Он трет лицо ладонями.

– Тогда что тебе надо? Как я ещё могу тебе помочь?

Она опускает глаза, выдергивает нитку из юбки, но край подола как был ровным, так и остается. Вещи в посмертии не могут меняться.

– Не отворачивайся от меня. Ты единственный, кто за эти годы смог меня услышать.

Всю свою недолгую жизнь Тори старался не проникаться призраками. Они были проклятьем за какие-то несуществующие грехи; белым шумом, с которым приходилось мириться. Но эта девчонка с холодными руками и длинными волосами, убранными в два хвоста, ничего от него не требовала. Не просила копаться в старых костях или таскать истлевшие письма к людям, которым было наплевать на послания с того света. Не хотела, чтобы нашли и наказали её убийцу – кажется, она вообще смирилась за эти годы со своей смертью и с тем, что убийство заперло её в доме навсегда.

Она просто хотела быть кому-то нужной. И Тори чувствует, как против воли у него сжимается сердце.

– Как тебя зовут? – спрашивает он, подавляя зевок.

Она улыбается.

– Нэнси. А ты – Виктор, я знаю.

Возможно, они даже поладят. Тори не может не улыбнуться в ответ.

========== Одержимость ==========

Комментарий к Одержимость

Aesthetic:

https://sun9-23.userapi.com/c855336/v855336574/116f41/ZKkthuIogPI.jpg

Одержимость.

Алиса рассматривает стены в квартире маньяка-убийцы: фотографиями последней жертвы, которую вытащили из подвала раненую, едва живую, стены пестрят от пола до потолка. Ксавье Ноэль следил за Мариной Смит несколько месяцев, запечатлевая каждый её шаг – путь из дома до работы и обратно, прогулки и тусовки с друзьями, свидания. Разрабатывал план похищения, но, даже похитив, убить не смог. И теперь её увозили на «скорой помощи» в больницу, а труп Ноэля лежал на другой каталке, прикрытый простыней. Там, где когда-то было его лицо, белая ткань простыни окрашивалась алым.

Когда ФБР вышли на Ксавье и обнаружила его убежище, он предпочел выстрелить себе в лицо. Марине тоже досталась пуля, однако девушке повезло – жизненно важные органы задеты не были.

Библия. Святая вода. Крест. Облатки. Алиса качает головой: у Ксавье Ноэля явно был бред религиозного толка. Все стены его убежища были исписаны цитатами из Священного Писания. Следствие почти сразу поняло, что убийцей молодых девушек был бывший священник или кто-то, интересующийся обрядами экзорцизма: их обнаруживали привязанными к самодельным крестам, на лбу – след от раскаленного распятия.

Ксавье Ноэль в семинарии не доучился, однако его «крыше» протекать это не мешало. За последние несколько лет он умудрился, переезжая из одного городка в штате Алабама в другой, похитить и убить четырех девушек. Все жертвы были разными по возрасту, интересам, социальному положению и даже внешности, поэтому разыскать нить, что связывала их между собой, было трудно.

Алиса берет в руки дневник Ноэля, листает страницы, заполненные размашистым, корявым почерком. Цитаты из Библии, параноидальный религиозный бред… Она выхватывает взглядом странную фразу и цепляется за неё. Читает.

«Он силен. Ни крест, ни святые молитвы не могут изгнать его из Марины. Враг рода человеческого, мерзкая Лилит, она заставляет эту девушку смотреть на мужчин с похотью, заставляет их хотеть её, и души их с тех пор принадлежат Аду. Сколько невинных я смогу спасти, если изгоню Лилит обратно в Геенну, где ей и место? Она смеется надо мной, терзает тело Марины Смит, но я знаю своё предназначение, и я не сдамся…».

– Нашла что-то интересное? – Майкл, напарник Алисы, заглядывает ей через плечо. – Если записи относятся к расследованию, их надо упаковать.

– Заберу с собой, – откликается Алиса. – Дашь пакет?

Дневник Ксавье она упаковывает в полиэтиленовый прозрачный пакет и опечатывает. Чокнутый маньяк мертв, девушка спасена, и теперь бравый агент ФБР Алиса Купер может позволить себе чашку кофе. По правде говоря, хочется только выспаться.

…Дневник Ксавье Ноэля – исповедь сумасшедшего, как она есть. Алиса читает его до поздней ночи: описания пыток, которым Ксавье подвергал жертв, чтобы изгнать из них демонов, их смерть. Слова, которые они говорили ему. Алиса в демонов не верит, но зато знает, что под пытками сказать можно всё, что угодно, лишь бы спастись. Любой человек пойдет на всё, что угодно, чтобы выжить. Доказано европейской Инквизицией и Салемскими процессами в Америке. Страшные времена прошли, но Ксавье Ноэль начал собственную войну с ведьмами. Слава Богу, что пуля Майкла настигла его прежде, чем Ксавье смог приписать на свой счет ещё одну жертву.

Марина Смит медленно идёт на поправку, и Алиса навещает её перед отлетом в Квантико.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она, присаживаясь на стул рядом с койкой.

– Неплохо, – слабо улыбается Марина. Улыбка сползает с её лица медленно и неотвратимо, когда она впивается взглядом в значок ФБР. – Он ведь… мертв? Правда? Мертв?

– Разумеется, – Алиса осторожно пожимает её ладонь, к которой присоединен катетер капельницы: в больнице время процедур. – Мертв и похоронен.

– Это хорошо, – Марина расслабляется вновь, поворачивается к окну.

На улице уже стемнело, и профиль Марины отражается в стекле. В нём есть что-то неправильное; Алиса вглядывается и вздрагивает: ей чудится, будто стекло искажает черты девушки, заостряет их, превращает в маску, спешно натянутую на кого-то, совершенно чужого. Она качает головой, проводит ладонью по лицу. Совсем уже.

Строчки из дневника Ноэля всплывают перед глазами.

«Они будут пытаться обмануть, принимают облик детей, молодых людей или невинных девственниц, но зло в них неистребимо. Если приглядеться, то можно увидеть, как искажаются их черты».

Алиса выходит в коридор больницы и вздыхает: не нужно было читать дневник Ксавье. Он был одержим, но считал одержимыми других людей – типичный бред сумасшедшего, считающего, что больны все вокруг, только не он. Он просто был болен. Да. О-дер-жим своей идеей демонов, которым нужны человеческие тела и души.

Ксавье Ноэлю был нужен психиатр.

Но с тех пор странное, будто неправильное лицо Марины Смит преследует Алису во сне. А чуть позже она сталкивается в кофейне с парнем лет двадцати, и ей кажется, что в его глазах, в его чертах – та же неправильность, которую она отметила у Марины. Будто кто-то вольготно расположился в его теле, но вытеснил прежнюю личность, и внешность теперь меняется в угоду новому её хозяину.

Парень оборачивается, почувствовав на себе чужой взгляд, и улыбается Алисе. Белки глаз у него черные.

========== Зеркала во тьме ==========

Комментарий к Зеркала во тьме

Aesthetic:

https://sun9-64.userapi.com/c857524/v857524777/8d445/UcJYAY91aMc.jpg

Мария в доме все зеркала убрала на чердак, но даже так она чувствует их присутствие. И присутствие того, что в них живет. Разбить или выбросить их она боится. Ей кажется, что она тогда совсем сойдет с ума. Мария которую ночь не может спать, молится, но Бог не слышит её. Быть может, он отвернулся от своей грешной дочери.

Быть может, его не существует? Но Мария гонит от себя эти мысли – конечно, Бог существует! Иначе кто же дал ей силы бороться со злом?

Её дочь, Оливия, стала пристанищем зла. С самого детства Мария пыталась привить ей добродетель и скромность, и ей даже казалось, будто у неё получается, но… нет. Когда Оливии стукнуло тринадцать, её будто подменили. Короткие юбки, громкая музыка – из той, ужасной, что несется с музыкальных каналов. Постоянные опоздания со школы. Спрятанная в подкладку рюкзака пачка сигарет. Оливия совсем отбилась от рук. В неё будто бесы вселились.

Мария запирала её дома. Просила учителей следить за ней в школе. Обращалась к священнику их прихода. Молилась. Ничего не помогало. Преподаватели однажды навестили их дом по её просьбе (Оливия заперлась в спальне и отказалась спускаться), покачали головой при виде изображений святых и Библии на полке, и предупредили, что, если методы воспитания Марии будут вызывать подозрения, они вызовут органы опеки. Что Оливии нужно всего лишь самой пройти подростковый период, и не стоит ей мешать. Что бы они понимали в божественном замысле, в самом деле! Мария выслушала их, покивала, проводила за порог – и снова молилась. За себя, за дочь, за всех, кто был слишком слеп, чтобы увидеть истину. За то, чтобы Господь указал Оливии правильный путь, ведь она была такой хорошей девочкой раньше!

Да, была. И у Марии всё ещё оставалась надежда.

А через два года Мария нашла у дочери доску Уиджи. Дьявольское изобретение, помогающее ведьмам связываться с демонами. Нашла колоду Таро и книгу с толкованиями дьявольских карт.

Не уберегла…

Не смогла, не сумела.

Мария прорыдала всю ночь – Оливия, к слову, так в тот вечер домой и не вернулась; сказала, что переночует у подруги, но разве можно верить той злобной сущности, в которую превратилась её девочка? Которую её Оливия приняла в себя, которой позволила захватить душу?

Мария молилась, а к утру приняла решение. Трудное, больное, мучительное, но нужное, ибо кто, если не она, породившая Оливию, сможет спасти её от Ада и Геенны Огненной, что ждет каждую ведьму? Коли ворожеи не оставляй в живых, так и она должна убить демоническую сущность в Оливии, чтобы душа её смогла вечно находиться рядом с Господом. Решение было принято, и Мария пролила ещё немало слёз, пока ждала дочь домой, но, стоило взглянуть в глаза Оливии – тёмные, жесткие – и сомнения исчезли.

– Моя девочка… – пробормотала Мария, глядя на спящую дочь.

Оливия пришла под утро и, едва умывшись, уснула в своей спальне. Прямо в одежде. От неё слабо пахло алкоголем, а на её цвел синяк. Разумеется, она не была у подруги. Она развлекалась со своими дьявольскими дружками. Они наверняка колдовали. И занимались сексом. И пили. О, Оливия… – Что они с тобой сделали…

У Оливии больше не было ни единого шанса прожить праведную жизнь, однако смерть очищает любые грехи. Господь знает, что дочь Марии не была ни в чём виновата, зло лишь избрало её своим сосудом, но её душу ещё можно было спасти. Если Марии придется ради очищения души дочери взять грех на свою, значит, так тому и быть.

На поздний ланч Мария приготовила пирог с ореховой начинкой. У Оливии была жесточайшая аллергия на грецкие орехи. Мария мелко истолкла их и добавила в начинку. Оливия, какой бы злобной из-за прячущегося в ней демона ни была, всё ещё любила пироги матери, и за ланчем съела около пяти кусков. О своей аллергии она никогда не знала – первый и последний приступ у неё был в раннем детстве, и Мария так и не обратилась к врачу, просто больше никогда не давала дочери орехи. А Оливия – как-то так сложилось – так сама их и не попробовала.

Через несколько минут Оливия захрипела, выплевывая чай на скатерть, схватилась руками за горло. Упала на пол. Глаза у неё закатились. Она умирала, но не так уж быстро. Воля к жизни у демона, сидевшего внутри её дочери, была сильна, и даже сквозь хрипы Мария слышала, как дочь умоляет её вызвать врача.

– Ничего… – шептала Мария, перебирая четки. Бусинка к бусинке. – Ты уже убил её, убил мою дочь, и теперь я убью тебя…

Не иначе, как Господь Бог дал Марии сил пережить этот ужас и не сойти с ума, наблюдая, как умирает её дочь. Через десять минут всё закончилось. Оливия уже не дышала. Мария опустилась на колени перед ней и снова принялась молиться. Её сердце обливалось кровью, по её щекам текли слёзы, но она верила, что теперь Оливия чиста и находится рядом с Престолом Божьим.