Текст книги "Колыбельная о монстрах (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

«Туда идти нельзя»

Мысль здравая, но ноги сами ведут к воде. Огоньки вспыхивают и гаснут. Доротея не слышит злобного хихиканья; она, как завороженная, идет на огни. Ей чудится шепот и тихое пение, и голоса прекрасны, словно с неба спустился хор ангелов, в которых она не верит. Здравый смысл, оплетенный мороком, всё ещё пытается докричаться, достучаться до Доротеи, но голос его теряется в чужом зове.

Замолкает совсем.

Говорят, в Темный Самайн духи жгут свои маяки. Говорят, они способны забирать разум, стоит взглянуть на огоньки, пляшущие на призрачных тропах. Если ты не веришь в легенды, не значит, что они не верят в тебя. Только в стенах своего дома ты в безопасности… возможно. Однако не в старом парке и не у пруда, в котором когда-то друиды устраивали жертвоприношения во имя водных божеств.

Пруд манит зеркальной поверхностью, а в воде – сверкающие глаза фей из детских снов. Доротея опускается на колени в траву, заглядывает в черное зеркало воды. Последний огонёк вспыхивает на дне.

Прозрачная рука тянется из пруда и хватает Доротею за одежду.

Можно забыть древние обычаи, однако нельзя стереть их из памяти старых богов, даже если назовешь их фейри или чудовищами. Они всё ещё ждут свою жертву.

Не ходи за огнями.

========== Хранитель ==========

Комментарий к Хранитель

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c848520/v848520387/a7956/3thSbGRPGAQ.jpg

Тёмный Самайн берет Мелоди за горло.

Все лето, как и каждое светлое время года за всю её жизнь, она свободно дышала, зная, что оно защитит её и убережет, но лето ушло, и Дикая Охота готовится пронестись по небу. Потирает руки Кейлик Бхир – ведьма, плетущая вьюгу и замораживающая дыханием ветви деревьев, наступает её время. А Мелоди хочет пережить Самайн.

Мелоди выключает в доме свет и жжет свечи, хотя не должна делать этого. Она знает, что по улицам города бродят мертвые, скрывающиеся под личиной живых. Она не хочет звать их к себе – пусть проходят мимо в своих вечных поисках и полные невыразимой тоски. Дети шумят на улицах, звонят к ней в дверь, но Мелоди не открывает. Никогда не знаешь, кого впустишь в дом вместе с ватагой жаждущих сладостей малышей.

Особенно если тебя ищет тот, кого ты не ждешь.

Тёмный Самайн душит, не дает дышать, и крики мучительно скребутся у Мелоди в горле. За окном стелется сырой белёсый туман, метет улицы и заглядывает в дома. Но детям плевать, они радостно кричат «сладость или гадость», и звонки в её дом не прекращаются. Мелоди надеется, что дети решат, будто никого нет дома, и уйдут.

Предсказание бабушки выжжено у неё в памяти, алыми буквами горит на подкорке мозга. Оно хуже болотных огней манит тварей к её дому. Бабуля говорила, что в одну из ночей, в которую мертвецы заполнят улицы, за Мелоди придет тот, кому её обещали когда-то. Придет и останется рядом, принесёт ей магию и умение «видеть», а не только чувствовать и ощущать. Тёмный Самайн в душе у Мелоди отзывается звоном обмерзлой травы и призрачных голосов, и она смотрит, вглядывается в огонь свечи в надежде, что пламя сбережет её и согреет.

Хотя и знает, что свечи могут стать сигнальными огнями, но надеется, что этого не случится. Молится, чтобы не случилось.

Звонок в дверь не прекращается. Вгрызается в мозг похлеще циркулярной пилы. Мелоди не хочет покидать круг из свечей, её окна заперты и темны, и сидеть ей до трех утра, до часа ведьм, пока не отступит страх перед бабулиными словами. Но тому, кто стоит у порога, не нужны приглашения, ведь он – не вампир и не дух неприкаянный. Он – хранитель Мелоди, хранитель её силы и тот, кого она видеть не хочет. Двадцать пять лет он искал к ней путь, и духи привели его к её порогу.

Дверь внизу скрипит и приоткрывается.

– Мелоди? – у него приятный голос, низкий и тягучий, но в нем скрыта тьма, частью которой она быть не желает. Или её семья того не желала? – Мелоди, я знаю, что ты здесь.

Пока он поднимается наверх, Мелоди считает ступеньки. Десятками лет женщины её семьи отказывались от своей силы, не желая иметь ничего общего с магией, но весь октябрь ей снились сны, пока ветер мёл по тротуарам листву и стучался в окна, и в этих снах Мелоди искали. С каждой ночью её хранитель становился всё ближе.

Теперь Мелоди выдала себя сама. Она сотворила круг из свечей в надежде, что огонь сбережет её, но в итоге лишь привлекла того, кого привлекать не хотела. Он увидел её магию, как моряки узревают свет маяка, и пришел на её сияние.

Последняя ступенька скрипит.

Тёмный Самайн завывает за стенами дома, вызывая духов обратно домой.

– Уходи, – Мелоди гонит его; Мелоди не хочет видеть его в своем доме. – Я не хочу. Я отказываюсь!

Ей страшно, и она злится, и пламя свечей дрожит и трепещет на невидимом ветру. Хранитель входит в спальню – достаточно высокий и худощавый, и от него пахнет осенней листвой, а ещё – воском и магией. Садится на её кровать, подогнув под себя ногу. Черты его лица кажутся Мелоди смутно знакомыми, будто где-то и когда-то они столкнулись в толпе и разошлись, едва скользнув друг по другу взглядами.

В нем нет ничего демонического – он похож на мальчишку, с этими его темными взъерошенными волосами да острыми чертами лица, но от него сила расходится, будто круги на воде. У Мелоди за ребрами свербит от страха и непонятного, раздражающего ощущения, что кто-то другой, кто-то иной пытается процарапать путь к выходу, сделать её другим человеком.

– Уходи, – нет, она не хочет этой силы, не хочет магии, не хочет, не хочет!

– Я больше тебя не покину, – качает он головой. – Твоя бабка, а до неё – прабабка слишком долго прятались от меня. Слишком долго отказывались от силы, данной им ещё в Салеме. Отказаться ты уже не сумеешь.

Мелоди давно знает, что прабабка первой выбрала обычную, человеческую жизнь, и до самой смерти не пользовалась своими способностями даже в бытовых мелочах. Бабушку никто и не обучал, и ей приходилось успокаивать стихийные всплески магии самостоятельно. После каждого такого выплеска они переезжали в надежде, что хранитель, данный им ещё в те далекие, дремучие годы, снова заплутает среди множества потусторонних дорог. И им удавалось скрыться. Прежде.

Эта сила всегда была в Мелоди – звала призрачной песней, звенела в ней, наполняла её. Бабушка с детства учила её сдерживать магию – не брать в руки карт и не жечь колдовских свечей, не направлять мыслей на достижение цели, а добиваться всего собственным трудом и упорной учебой. Магия – это не волшебная палочка и детские заклинания по типу «абра-кадабра», магия – это намерение, подкрепленное ритуалом. А в ритуал можно при желании превратить даже готовку супа.

Каждый такой миг приближает хранителя, который, словно охотничий пёс, вынюхивает колдовские следы, находит ведьму по ним и приходит, чтобы остаться. С этого дня или ночи выбора у неё нет.

Но она этого не хочет!

«Хочешь, – что-то внутри шепчет-нашептывает. – Иначе не применила бы магию, не зажгла бы свечи, не дала бы знать о себе»

Хранитель вытягивается у Мелоди на постели, скрещивает ноги, обтянутые черными джинсами, в лодыжках.

– Счастлив служить твоей семье, Мелоди. Ты не могла выбрать лучшего дня, чтобы призвать меня.

Мелоди чувствует, как злость в полную силу вырастает у неё за грудиной. Какого Дьявола?! Она не просила этих сил, не хотела их, она хотела жить спокойно и быть обычным человеком, так какого же черта он здесь?! Она вскакивает на ноги, и пламя свечей вспыхивает и гаснет. Погружает комнату в кромешную тьму

– Убирайся!

Хранитель зевает, будто огромный кот. Она не видит его, но слышит.

– Я уже здесь, Мелоди, и я останусь с тобой, пока ты не передашь свои силы своей дочери, чтобы умереть в покое. Ты не можешь меня прогнать, – он поднимается с её постели, тенью скользит прямо в круг из свечей и оборачивается желтоглазым котом, трется об её ноги.

«Ты не можешь меня прогнать, это сожжет тебя изнутри, как сожгло твою мать и бабку, сожгло всех женщин твоей семьи, вздумавших отказаться от себя. Меня зовут Мар, и я всегда буду с тобой. Просто позволь мне оберегать тебя»

Мелоди хочется выбросить его вон, за шкирку – да в окно. Ведь не зря же бабуля не хотела, чтобы она пользовалась колдовством, не зря же? Кто знает, что случится, если Мелоди начнет. И к черту бы это всё, Самайн примет Мара с распростертыми объятиями, ведь оттуда он и пришел. Но сущность её, зарытая в ней наставлениями бабушки, пробуждается, занимает своё законное место, и ничто не может остановить её с тех пор, как магия замерцала во тьме. Мелоди становится той, кто она есть. И с каждой минутой её решимость отказаться от силы слабеет. Тает в воздухе, как туман поутру. Кончики пальцев покалывает от пробуждающейся силы, а в висках начинает потихоньку гудеть. Всё, что годами таилось и скрывалось, овладевает ей, и ни один экзорцист не сможет это изгнать. Безвременье вступает в свои права, и всё становится возможным, когда грань миров так хрупка, что готова вот-вот прорваться.

Мар довольно мурлычет у её ног.

Тёмный Самайн шагает по улицам города и берет, что ему положено, а что должен отдать – отдает.

========== Полуночная игра ==========

Комментарий к Полуночная игра

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c847021/v847021289/11a9ea/lzy0XXzPXbo.jpg

Ровные строчки ложатся на бумагу.

Вообще-то Верити совершенно не хочет вызвать призраков, играть в эту идиотскую полуночную игру, но Карен просто помешалась на этой идее, а отказывать друзьям Верити не умеет. И поэтому они здесь, проникли через черный ход в пустое здание учебного корпуса, пока охранник внизу смотрит телевизор или спит, и сидят в классе английского языка.

Портреты литературных классиков смотрят на них со стен. Карен положила на стол фонарик, и теперь он освещает два листа бумаги, на которых девочки вывели собственные имена. Карен хихикает и вытаскивает из ворота платья булавку.

– Ну, давай.

Несколько капель крови падают на буквы, а под закрытую дверь класса будто задувает холодом – на пару мгновений. Верити ежится. Её семья Хэллоуин недолюбливает: мать и отец оба специализируются на кельтской культуре и преподают в университете, только мать – профессор истории, а отец – религиовед и писал диссертацию по кельтским праздникам. И поэтому они всегда говорят, что нельзя забывать, чем этот праздник был изначально. И кто выходит на улицы города, стоит им погрузиться в октябрьскую, пахнущую мокрыми листьями темноту. Верити не то чтобы верит в старые сказки, но в такую ночь, как сегодня, когда над городом висят набухшие дождем тучи, а ветер свистит между оконными рамами, поверишь и в черта, и в Бога.

Двери в школе деревянные, старые. Карен думает, что им лучше разбрестись по разным этажам, и Верити поднимается на третий, останавливается у кабинета естественных наук.

– Идиотизм, – бормочет она, живо представляя, как будет орать охранник, если обнаружит их, бродящими по зданию. А потом сообщит директрисе, и одними отработками после уроков они не отделаются. Родители не для того отправили её в частную девчачью школу, чтобы она здесь правила нарушала.

Однако любопытство зудит в ней, подобно назойливой осенней мухе, и она всё же кладет листок на пол. Щелкает кнопкой зажигалки. От неверного огонька свечи на стенах пляшут тени.

Верити поднимает руку и стучит в деревянный косяк. Один. Два. Три…

…двадцать два. Ровно с последним ударом часов в главном корпусе школы. И вдруг Верити чудится, что за её спиной раздается вздох, огонь свечи колеблется, вот-вот погаснет. Лучше бы она осталась в общежитии и играла с девчонками в доску Уиджи!

Дурость какая. Никаких призраков здесь нет. Верити фыркает на собственную внезапно проснувшуюся трусость, открывает дверь в класс и решительно дует на фитиль. Раз уж Карен приспичило испробовать на своей шкуре детскую забаву, Верити ей подыграет. Так уж и быть.

В кармане у неё – пакетик с солью, купленный в бакалейном магазинчике во время последнего выхода в город. Не то чтобы Верити собиралась им пользоваться…

Дверь захлопывается за её спиной так, что Верити подскакивает на месте, и на миг ей кажется, будто Полуночный человек и правда пришел… а потом она снова пожимает плечами. Наверняка охранник забыл закрыть форточку, и дверь захлопнуло порывом ветра.

«Но холода, стоя в коридоре, ты не чувствовала», – услужливо шепчет внутренний голос. И почему-то звучит он совсем как мама. Верити почти может представить, в каком ужасе были бы родители, если бы узнали, что девочкам вздумалось поиграть с призраками. Мама бы точно поседела.

Где-то на втором этаже со своей зажженой свечой бродит Карен, и её наверняка можно принять за призрака – она распустила светлые волосы, надела белое платье, и сама мерцает в темноте, как неприкаянный дух невесты, погибшей до свадьбы. Дурацкие мысли лезут в голову.

Верити решительно зажигает свечу снова. Решила следовать правилам – так следуй. Игра начинается. И почему-то Верити чудится, будто эта фраза произнесена прямо ей на ухо.

Всего три часа со свечой, казалось бы, но уже к часу она устает. Воск постепенно тает в её руках, капает на подсвечник, на кожу, и каждый раз, когда обжигающая капля попадает на руку, Верити шипит от злости и боли тихонько. Здесь, на третьем этаже, ей не слышно, что происходит на втором у Карен, её окружает липкая темнота, разгоняемая только огнём свечи, и скепсис постепенно тает, как и свечка.

Половица скрипит прямо за её спиной.

Свеча потухает, будто её гасит невидимым ветром. Сколько отводится времени, чтобы зажечь её снова, десять секунд? Верити успевает. Она и сама не понимает, почему так спешит, ведь это просто… игра? Пакетик с солью в её кармане как-то успокаивает.

Снова откуда-то дует, и Верити думает, что всё-таки где-то явно сквозняк. Она перебирается в класс математики и сидит там какое-то время, пока огонёк снова не начинает дрожать. Будто кто-то действительно приближается. Карен говорила, что приближение призраков можно ощутить по колебаниям в темноте, но для Верити темнота есть темнота. В ней проступают очертания предметов, но она спокойна. Она не колебается и не дрожит.

Правда, по углам она замечает сгустившиеся тени и списывает это на огонь свечи – он разгоняет темноту немного, да и всё.

Шаги Верити в коридоре звучат пусто и гулко. Она понимает, что ужасно хочет в туалет, но, уже умывая руки в раковине, поднимает голову и ловит в отражении тень, скользнувшую за её спиной. Вскрикивает от неожиданности, но никаких страшных рож в духе ужастиков в зеркале не возникает. Верити делает глубокий вдох, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Что только не подкинет фантазия!

Она уже выбирается обратно к классам, когда слышит визг на втором этаже, и голос явно принадлежит Карен. Верити с головы до ног омывает ледяным страхом, и она, больше не заботясь о сохранности свечи, несется к лестнице, а оттуда – вниз, к классам.

Наполовину уже сгоревшая свеча валяется у дверей в класс. Пакетик с солью разорван, но соляного круга, как написано в правилах, нет. Как нет и Карен. Только визг её ещё мечется между стен, хотя по всем законам физики такого быть не должно. И одна белая туфля без каблука сиротливо лежит в отдалении, странно заметная в общей темноте коридора.

Свеча Верити уже давно погасла от быстрого бега, а десять секунд закончились. Пока Верити смотрит на туфлю, белеющую в сгущающейся тьме, и отвлеченно думает, что Карен без обуви замерзнет, половицы снова начинают поскрипывать за её спиной.

По стене скользит густая тень. Ветер взвывает за окнами, будто волк в осеннем лесу.

Пол скрипит прямо позади Верити, и по её затылку проходятся ледяные пальцы.

Она отмирает, прижимает ладонь ко рту, всё ещё не в силах оторвать взгляда от туфли, но голоса нет, и ни звука не вырывается из её горла. Крик раздирает Верити изнутри.

«Карен, – думает она, – Карен, хватит прикалываться, это не смешно!»

– Карен? – шепчет Верити, когда возможность говорить к ней возвращается. Ей приходят на ум рассказы родителей о Хэллоуине и о празднике, что скрывается под его личиной. Нельзя играть с призраками, ты гарантированно в проигрыше, и они возьмут своё. – Карен, прекрати! Ты меня пугаешь!

Карен не отзывается, не выпрыгивает из класса со смехом «Провела, провела!», и Верити делает несмелый шаг. Сквозняк гуляет ледяным прикосновением по её спине снова.

– Поймана, – раздается шепот из темноты, слишком ясный, чтобы быть галлюцинацией, или он всё-таки её глюк, Верити не знает, она загипнотизирована. Погасшая свеча Карен катится ей под ноги. – Поймана, поймана, поймана…

Пакетик соли все ещё лежит в кармане джинсов Верити, когда холодная ладонь накрывает ей рот.

========== Музыка призывающая ==========

Комментарий к Музыка призывающая

Что происходит, когда автор хотел написать драббл по сериалу “Хемлок Гроув”, но ушел в глубокое АУ и ООС? Зато можно читать как ориджинал, и никто не пострадает.

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c850224/v850224327/5e7a0/gq-qVPIlvJk.jpg

Дедушка умер в начале октября. Кристина не знает, как ей быть дальше, она осталась одна совсем, особенно – на изломе осени, когда их маленький город заметает листопадом, а леса наполняются призраками. Кристина видит призраков с детства, с тех пор, как впервые села за фортепиано. Их полупрозрачные силуэты вышли из стен и с тех пор не оставляли её в покое, стоило ей положить руки на клавиши. Или запеть.

Дедушка писал какое-то произведение, она знает, и оно должно было стать вершиной его карьеры. Но всё, что нашла Кристина, – пепел в камине и несколько черновиков, которые он не успел сжечь. Сердечный приступ застал его прямо в процессе.

Кристина понимает, что, скорее всего, дедушка был просто недоволен написанным. Творческие люди всегда недовольны. Она себя таковой не считает, ведь она не умеет сочинять, не умеет вкладывать свои чувства в музыку или даже в слова, она может только играть. Она – проводник, и для музыки, и для чужих душ. Для чужих желаний и намерений… а есть ли у неё свои?

Даже сейчас, разбираясь в бумагах дедушки, пока за окном дождь бьется в стекло, Кристина думает, что выполняет чужую волю. Будто внутри неё что-то зовет и требует разобраться в его заметках и понять, почему он всё-таки сжег свое последнее произведение.

Дневник дедушки, который он вёл от руки, не проясняет ничего. Последние записи – сумбур из бреда пожилого человека, знающего, что скоро умрет от старости, и поисков скрытого мистицизма среди обыденных вещей. Дом стар, половицы его скрипят по ночам, а ветер завывает в каминном дымоходе, но дедушка, как Эдгар По в его горячке, разыскивает следы присутствия неведомых существ там, где их быть не может.

«Я слышу шаги по ночам, будто кто-то крадется. Эта музыка пробудила кого-то. Он скребется в стенах, он хочет свести меня с ума, он хочет, чтобы я закончил симфонию и освободил его, и тогда он выйдет и принесет мне гнилую смерть. Я сожгу эту музыку, сожгу эти листы, Кристина никогда не должна увидеть этих нот, никогда не должна сыграть их!»

– Ох, дедушка… – всхлипывает Кристина. Узнавать, что твой единственный родственник сошел с ума на склоне жизни – тяжело и больно. Она прижимает к себе дневник, а ветер продолжает выть в дымоходе, и, будь Кристина другой, она бы тоже перепугалась. Кого угодно испугают призрачные вопли из ниоткуда.

Оставшиеся две страницы симфонии Кристина подклеивает скотчем, выпрямляет, старается спасти от забвения и тлена. Даже не садясь за рояль, она знает, что перед ней – шедевр, и ей хочется извлечь эти звуки, дать им жизнь, ибо, даже написанные от руки на нотных листах, они лишь наполовину живые.

Ближе к вечеру разражается гроза, и электричество отключают. Кристина зажигает свечи и наконец-то садится за рояль. Её манит черно-белая эстетика клавиш, манит возможность превращать непонятные для большинства людей ноты в музыку, взлетающую к потолку. Она касается пальцами клавиш и берет первый аккорд.

Музыка забирается Кристине под кожу, бьется пульсом в висках, раздается адажио-шепотом в ушах. Музыка становится колдовством, и огонь свечей трепещет под силой звуков. Даже по двум страницам незаконченной симфонии гениальность дедушки ярким пламенем вспыхивает. Кристина закрывает глаза, а когда открывает – видит их.

Они обступают её со всех сторон, тянут полупрозрачные руки, шепчут-шепчут-шепчут. Хотят выписать свои истории на её коже. Музыка вызвала их, вывела с их темных троп, стала маяком, мерцающим во тьме послежизненного существования. В ночь, когда граница между мирами истончается, а ветер швыряет листву прямо в лицо, призраки нашли дорогу к той, что поймет их.

Или станет их убежищем.

Кристине кажется, что её пытаются разорвать на части. Она вскакивает со стула, вскрикивает, отмахивается от духов, как от назойливой мошкары. В комнате становится ощутимо прохладно, из углов сквозит. Призраки тянут её за одежду, за волосы, за руки, трогают её лицо, ищут возможность пробраться внутрь, засесть одержимостью за ребрами, примерить на себя чужое тело и чужую жизнь.

Кристина визжит, зажимая рот руками, чтобы они не скользнули между губ туманом. Их всегда призывала музыка, но дедушка создал нечто кошмарное или кошмарно-прекрасное. Нечто, способное завладеть людьми и позволить духам прожить жизнь заново.

Духи нематериальны, но за волосы её дергают вполне ощутимо. Кристина кое-как выхватывает ноты, отшвыривает их прочь, но они падают на пол. Всего лишь падают на пол. Духи продолжают тащить её за одежду, ткань рукава трещит и рвется. Кристина оседает на пол, закрывает голову руками.

– Что вам надо? – кричит она. – Что вам, черт возьми, надо?!

Такого прежде не было. Никогда они не лезли к ней с таким тупым упорством. Они молчат, продолжают цепляться за Кристину ледяными пальцами – за блузку, за волосы, за запястья. И среди холода, принесенного призраками, раздаются вполне материальные шаги. Призраки в стороны прыскают, будто змеи, скрываются в стенах.

– Они хотят, чтобы ты стала сосудом для их воли, – произносит мягкий мужской голос. Кристина отнимает ладони от лица.

Над ней склонился высокий юноша, в черной шелковой рубашке и темных джинсах. Русые волосы зачесаны назад, а на полных губах застыла усмешка.

– Ты кто? – Кристина смотрит на него растерянно и напуганно сквозь спутанные пряди волос, упавшие на лицо. – Как ты здесь оказался?

Страх перед призраками, которых она видела в своей жизни уже немало, сменяется другим, более рациональным. Неужели она забыла запереть дверь? Неужели это грабитель? Но как он может видеть духов, которые приходят только к ней?

Кто он такой?

Незнакомец протягивает ей руку, помогает подняться. Кристина всё же ухватывается за его ладонь, другого выхода у неё нет. Когда их пальцы соприкасаются, перед её глазами вспыхивают строчки из дедушкиного дневника.

«Эта музыка пробудила кого-то»

– Меня зовут Роман, – парень смотрит на неё сверху вниз. – Твой дед позвал меня, но испугался и попытался прогнать. Ты тоже позвала меня – и я пришел.

– Зачем? – Кристина хлопает глазами, она ничего не понимает. Роман кажется материальным. Он ощущается материальным. От его рук идет тепло, его шаги звучали по мягкому ковру.

– Я готов предложить тебе сделку, – Роман подошел к роялю, коснулся клавиш. До. Си-бемоль. Ре. Соль. Набор звуков, не влекущих за собой мелодии. – Ты закончишь эту симфонию. Ты напишешь много других произведений. И сделаешь кое-что для меня.

«Выпустишь меня из этого дома, – звучит у Кристины в голове. – Найдешь меня в стенах. Возвратишь мне жизнь».

– И тогда он выйдет и принесёт мне гнилую смерть… – бормочет Кристина, вспоминая дедушкины слова.

Роман оборачивается и усмехается.

– Зачем же? Никто не будет кусать руку, что его кормит. Я буду за твоей спиной. Я буду следовать за тобой. Ты станешь особенной… если отпустишь меня из плена старых стен. Никто не хочет бродить здесь в одиночестве. И я обещаю, что духи никогда тебя больше не тронут.

Его предложение звучит как сделка с Дьяволом. Кристина всё ещё не отошла от встречи с духами, слетевшимися к ней, как моль на пламя свечей, и она с трудом соображает, что происходит. Возможность сочинять музыку, которая не была дана ей с рождения, за освобождение? Не слишком ли неравноценно?

Роман смеется.

– Ты не знаешь, что такое находиться здесь без возможности выбраться. Ты не знаешь, что значит понимать, что лишь музыка может призвать тебя. Особая музыка. Поэтому призраки всегда летели к тебе, Кристина. Они знали, что мы можешь дать им свободу. Так подари её мне? И я отплачу тебе, исполнив твое желание. По крайней мере, оно оригинальнее замужества или миллиона долларов, – он пожимает плечами.

В его тягучих, как мёд, словах таится подвох. Что он будет делать, когда освободиться? Почему он здесь заперт? Кто он вообще?

В голове у Кристины, заполненной классическими мелодиями, начинает играть что-то современное, что-то простое, навроде того, что включают в торговых центрах.

But do you feel like a young god?

Роман – не бог, Кристина в этом уверена. Бога не существует, и духи бродят своими тропами, ибо обещанного Рая нет, как нет и Ада, и чистилища. Но есть существа сильнее и могущественнее, и, запертые в домах, похожих на храмы, они не могут навредить человечеству. Роман один из них, и цена за его освобождение может быть слишком высока для людей. Он не бог, но способен быть им, если для него не найдется другого слова.

Кристина закрывает глаза и будто слышит все мелодии, которые могла бы написать, если Роман будет стоять за её спиной. Они прекрасны, и лучше их – только аплодисменты. Она могла бы слушать комплименты критиков, которые ещё недавно жалели, что она – такой прекрасный исполнитель, но не способна писать музыку, а, значит, не продолжит композиторское дело дедушки. Она могла бы… могла бы…

Но всё ведь не так просто, правда? Сделки, заключенные на изломе года, нельзя обернуть назад.

Она моргает. Романа в комнате больше нет, он просто исчез, как нет и призраков. Электричество возвращается, а ветер за окном прекращает буянить.

«Стоит подумать, – слышит Кристина в своей голове. – Я подожду»

И она знает, что действительно подождет.

========== Рукописи горят ==========

Комментарий к Рукописи горят

Сонгфик был написан на конкурс для паблика: https://vk.com/trigetnitsy

Иногда монстры живут в нас самих.

Swiss Lips – Books

Set fire to the books that you read,

I wanna see ‘em burning up.

Let go of the dreams that you had.

Поговаривают, что рукописи не горят. Это вранье. Ещё как горят. Прямо полыхают. Даже если это не книги, а песни. Почему бы песням тоже не стать книгами?

Меня зовут Майкл, и мои песни меняют жизни людей. Звучит, как начало исповеди на встрече анонимных алкоголиков. Я сижу у костра и смотрю, как сгорают старые черновики, и мне кажется, будто из пламени костра раздаются яростные крики демонов, что заставляли меня играть в Бога. Каждый раз, беря в руки гитару, я слышал их шепот: «У тебя есть сосед, сочини о нём песню – и он получит всё, что ты о нём напишешь. Хоть сумму денег, хоть смертельную болезнь».

Поначалу мне казалось, что болен как раз-таки я. Любой здравомыслящий человек решит, что у него поехала крыша, если однажды проснется от голосов, шепчущих, что он может написать песню и навсегда изменить жизни тех, кого он любит.

Признаться, мои песни раньше не были хорошими, хотя я всегда мечтал, что они будут менять чьи-то жизни. Бойтесь своих мечтаний, они имеют свойство сбываться. Однажды, когда голоса в моей голове стали невыносимыми, я взял в руки гитару. И пусть в истории, скрытой между строк, не было ничего особенного, всего лишь сказка о бедном певце и его лучшем друге, которому несказанно повезло, я был ей доволен. Я думал: пусть я и свихнулся, зато наконец-то написал что-то, что нравится мне самому.

А потом мой лучший друг выиграл в лотерею. Я подумал: совпадение, но голоса в голове, хихикая, приговаривали, что я могу убеждать себя, да. И я решился на другой эксперимент. Я написал песню о моей сестре Софи, встретившей мужчину, о котором она грезила, пока была романтичной и наивной студенткой.

Ведь что может случиться? Самое страшное – Софи просто его не встретит, а я окажусь чокнутым, которому стоит наведаться к психиатру. Я почти видел себя, лежащим на кожаной кушетке и говорившим врачу, что мне кажется, будто я могу через песни влиять на жизни людей. Я почти мог слышать, как доктор вздыхает и говорит, что у меня – шизофрения, и до конца своих дней мне придется сидеть на таблетках.

Колтон Майерс появился в жизни Софи, как принц в жизни Золушки. Едва не сбил её на машине, извинился, пригласил на кофе… я думал, так только в сказках бывает. В тех, которые никогда не сбываются. Однако Софи пригласила его на семейный ужин, познакомила с родителями и даже со мной («Кол, это – мой брат Майкл, он песни пишет» – «Правда? Как интересно. Споете хотя бы одну?». Спеть я, кстати, отказался). Пожимая Колтону Майерсу руку, я убедился, что он вполне себе реален. А, значит, я не шизофреник, не чокнутый.

Тогда я в себя поверил.

Мир под моими ногами перевернулся, но мне казалось – наоборот, всё встало на свои места. И, когда я снова услышал голоса в своей голове, я сдался им. Я позволил им увлечь меня во тьму, которая казалась спасением: ведь неважно, откуда приходят дары, если они приходят? Троянцы тоже так думали. когда завозили греческого коня в свои ворота.

Кейт я встретил, когда попытался пропихнуть свои первые демо-записи в очередной лейбл. Она была помощницей одного из продюсеров – той самой девочкой, которая говорит вам, что все диски и флешки обязательно будут переданы менеджерам, и, если вы заинтересуете нас, вам позвонят. Она убирала длинные темные волосы в хвост, но одна упрямая короткая прядь постоянно выбивалась из прически, и, глядя, как Кейт заправляет её за ухо, я влюбился.

Любовь требует жертву, и этой жертвой всегда становятся глупцы вроде меня. Она приходит, она зовет тебя, и, чтобы выжить, тебе приходится подчиниться.

It’ll come when it’s you that’s calling up,

When it falls it’ll fall to you for your own survival…

О Кейт я – влюбленный кретин – написал с десяток песен, да только демоны, рисующие моим друзьям идеальные жизни, впервые дали сбой. Они не стремились выполнять моё желание. Ни одно, даже мечту хотя бы узнать её поближе. Я злился, даже разбил одну из своих гитар, но это не помогало. Я хотел бросить писать песни, да только что-то внутри не давало мне сделать это. Во сне я падал в бездну, где на дне выли чудовища, и они требовали только одного: пиши. Пиши. Пиши.

Я не мог им сопротивляться.

Они требовали мою душу. Они жаждали её в обмен на счастье, которое казалось призрачным.