Текст книги "Колыбельная о монстрах (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Пора мертвецов ==========

Октябрь – пора мертвецов, они рвутся из клеток вон, сочатся меж позвонков, по венам струятся вдоль, сквозь горло их слышится вой, а тело мое болит, разрывается и знобит под касаньем их призрачных рук.

© Юлия Ефимова

В городских квартирах и жилых домах призракам не место, и Аманда убеждает себя в этом. Её дом – это её крепость, через порог которой не переступит несущий в себе злые намерения. Аманда верит, что зло несут в себе лишь люди, а всё прочее – только сказки для детишек, придуманные в те стародавние времена, когда любое природное явление несло в себе чью-то волю. Но спать Аманда ложится с включенным светом.

В её почтовый ящик приходят километровые счета за электричество.

В ночь Хэллоуина Аманда сидит, завернувшись в плед, и тупит в очередной сериал, потому что нет сил ложиться спать и слушать завывания ветра, бьющегося в стекло. И слышать, как чьи-то ногти царапаются о входную дверь, а ледяной шепот сочится сквозь замочную скважину.

«Пусти, пусти, пусти меня…».

Если распахнуть дверь на лестничную клетку, там никого не будет – это уж точно. Просто где-то в голове у Аманды что-то случилось, и поэтому по ночам ей чудится всякое, чего просто не может существовать, это противно природе. Ну где же ты, Тень? Почему ты ушел?

С тех пор, как в прошлом году он растворился в дождливой октябрьской ночи, разум её стал давать сбой. Краем глаза Аманда замечала неясные тени, скользящие за её спиной, а от голосов, вливающихся прямо ей в уши, не спасал тяжелый металл, бухающий в наушниках на полную мощь. Аманда зажимает уши ладонями, но шепот пробирается прямо в её голову, змеиным шипением сводя с ума.

Если электричество замкнет, и квартира погрузится во тьму, духи просочатся сквозь замочную скважину и окажутся прямо у изголовья кровати.

Где же ты, Тень?

Призраки хотят разорвать Аманду на части. Тоскливый вой ветра за окном – всего лишь явление природы, но духи выбирают именно такие ночи. Всегда. Лампочка моргает, и в на секунду наступившей полутьме, разбавленной лишь полоской света из коридора, видно, что за окном замерли мертвецы. Их полусгнившие пальцы касаются стекла, но Аманда живет на третьем этаже.

В детстве тетка всегда рассказывала ей, замирающей от стука ветвей в окно: «Никогда не смотри на улицу в ночи – призраки наблюдают». Страшная сказка, обернувшаяся правдой, как волком оборачивается колдун. Лампочка снова моргает и гаснет. И духи подступают к её кровати. Аманда хочет бежать, но тело её не слушается. Змеиный шепот порабощает её волю, связывает невидимой паутиной. Какофония безумных слов сливается в вопль, в котором уже невозможно ничего разобрать. Они превращают мозг Аманды в испорченный радиоприемник. Они рядом, и от них веет холодом.

В дверь скребутся так отчаянно, что скрежет ногтей (когтей!) пронзает слух тонкими иглами.

– Пусти меня, пусти меня, пусти меня…

А потом щелкает замок, и Аманда кричит в полной тишине, пока свет не ударяет её по глазам.

– Я вернулся, – говорит Тень, вступая в комнату.

Аманда рыдает у него на груди, обнимая до хруста в ребрах. От него пахнет влажной лесной листвой, очередными украденными в магазине духами, и немного озоном, будто он гулял в грозу и плевать хотел на молнии, разрезающие небо.

И даже завывание ветра за стенами дома ей больше не кажется зловещим – лишь происки непогоды, ведь пришел Самайн, и мир постепенно погружается во тьму Безвременья.

Тень целует Аманду в висок, опаляя дыханием кожу. Она поднимает на него взгляд и различает в свете ночника знакомые черты невозможно красивого лица, и ей вновь хочется коснуться пальцами его подбородка, скул и губ. Десять лет Аманда не может поверить, что Тень – настоящий, а не происки её воображения, не личный Безумный Шляпник, хотя от Шляпника в нем ничего нет. Даже шляпы.

Он приходит, и рыщущие вокруг призраки уходят в стены, а воронье за окном прекращает заливаться надсадным карканьем.

И пути духов отступают от её порога лишь затем, чтобы вернуться, когда темноглазый заклинатель мертвых покинет Аманду снова.

========== Змеиная королева ==========

Лиха не ведала, глаз от беды не прятала.

Быть тебе, девица, нашей – сама виноватая!

Над поляною хмарь –

Там змеиный ждет царь,

За него ты просватана.

© Мельница – Невеста Полоза

Люди шептались, что дочь градоначальника сошла с ума. Была скромной, милой девушкой: покрыв платком волосы, ходила на мессы и принимала причастие, никогда не появлялась на людях без служанки. Люди шептались – заполз в сад градоначальника змей и увел Хелуну за собой в ночные туманы, забрав её душу. Люди шептались – не молодой аристократ Альберт её жених теперь, а король змеиный. И осталась рядом с родителями только её бренная оболочка, но скоро уйдет она в змеиное царство, и ничего не останется от Хелуны. Только память, но поблекнет и она.

Давно ходила молва, что глубоко под землей поселился гигантский полоз. Простолюдинки предупреждали дочерей не ходить по лесным дорожкам в одиночку, не вслушиваться в шелест травы под ногами в садах – неизвестно, что скрывается под зеленым природным ковром. Аристократы делали вид, что не верят в глупые сказки. Легенды о змеином повелителе ходили по графству не первое столетие, а откуда пошли они, не помнил уже никто. И даже суровые священники не смогли избавить жителей от суеверий.

У живых всегда были правила: нельзя слушать музыку, звучащую из чащи, чтобы не попасть под фейское колдовство и не провести вечность в чертогах фейри. Нельзя спиливать старые деревья, чтобы не обидеть духов, нашедших в них свой приют. От плача на болотах нужно бежать, пока не добежишь до дома. Нельзя называть незнакомцу своего настоящего имени.

И нельзя звать в ночи чужаков – на твой зов придут змеи. Хелуна звала. Служанки клялись друг другу и божились – звала и просила забрать её прочь из опостылевшего дома.

Люди шептались – Хелуну видели, бродящей в одной ночной рубашке в саду, она с кем-то шепталась, но под её ногами только трава шевелилась. Слуги сплетничали, что хозяйская дочь ускользает из спальни после полуночи и прозвали её ведьмой, но дальше их спален слова о ведовстве не дошли: никому не хотелось оказаться на улице.

Мария, служанка хозяйки дома, видела Хелуну в саду в объятиях мужчины. Луна серебрила его светлые волосы. Мария моргнула – и видение пропало, только хозяйская дочка осталась в ночной тиши, и белая ночная сорочка среди осенних темных деревьев выдавала её присутствие.

Потом Хелуна исчезла, и ни следа её не нашли в те дни, хотя с собаками обыскали весь город и ближайшие леса. Градоначальник назначил вознаграждение: кто отыщет его дочь, получит её в жены. Следопыты да охотники бросились на поиски, но всех ждала неудача. Девушка исчезла, и только платок её, которым она покрывала волосы, был найден в лесу после двух месяцев неудачных поисков.

Люди шептались – её забрал змеиный король. Люди шептались, что он увидел её в саду, пока она бродила в одиночестве, читая книгу, и полюбил так сильно, что явился перед ней в своем человеческом облике, и лишь по глазам его можно было узнать. Люди шептались, что Хелуна не испугалась его узких темных зрачков и золотой радужки, а поцелуи змея были слаще лесных ягод и горше полыни. Он околдовал её, окутал туманом осенних сумерек, увел за собой.

Господа поученее считали, что девушка сошла с ума, и родители сами извели её, чтобы не страдать от позора: юродивая в семье – наказание и проклятье Божье. Находились и те, кто считал, что Хелуна, желая вкусить свободы, просто сбежала с каким-нибудь заезжим артистом. Или градоначальник запер её в дальних комнатах, и все поиски были простой ложью.

Может, и так. Да только Кати, дочь мельника, однажды собирала ягоды в лесу, и видела змеиную королеву. В короне из пылающих красным кленовых листьев, в зеленом струящемся платье, сидела она на берегу реки и пела, а из чащи к ней вышел юноша, в светлых волосах которого запуталось октябрьское солнце. Кати узнала Хелуну, а молодой человек был ей не знаком, но в нем было что-то змеиное, как и в ней теперь. И он любил её там, на пожухлой траве, а, когда в один миг он поднял голову, его глаза отсвечивали золотым. Кати наблюдала за ними, пока не заметила, что к её ногам подполз небольшой полоз.

Змеи заберут с собой и мельникову дочку, если вы не запрете её, не утаите, не спрячете. Попомните моё слово.

========== Ведьма в алом плаще ==========

Принц просыпался в поту на сбитых простынях уже которую ночь. Принц бледнел и худел, и лекари не знали, могут ли помочь ему и спасти его жизнь. Священники молились за его душу, которую, как они считали, хотел прибрать Дьавол. Королева-мать сидела у его постели, вытирая испарину с его лба, и молилась Господу, чтобы он исцелил её мальчика, младшего принца без надежд на престол, зато самого родного и близкого. Рожденного не от короля, но от любимого мужчины, которого больше не было на свете.

Принц не мог поведать матери своих снов – как только он пытался, его язык будто связывало невидимыми путами. Лекари разводили руками, священники шептали о ведьминских чарах. Запылали костры, в небо возносились крики невинных молодых (и не очень молодых) женщин, однако принцу не становилось лучше.

Каждую ночь во сне являлась ему богиня, в глазах которых он видел кровавые отблески древности. Она уводила его с собой, и любила его на траве, пока тени – её вечные слуги – танцевали в свете огненных отблесков. В крови принца полыхало пламя, и сама кровь его становилась огнем. Королева-мать теряла сына, даже не догадываясь об этом.

Однажды у порога замка появилась странница в алом плаще. Стражники скрестили перед ней алебарды, но она взмахнула рукой, и они беспрекословно открыли ей путь. Она шла по коридорам замка, а слуги и придворные расступались перед ней. Никем не остановленная, она вошла в покои принца, и королева поднялась на ноги.

– Кто вы?

Женщина в алом скинула капюшон плаща, и королева ахнула, узнав её вечно молодое лицо в обрамлении коротких темных прядей, её голубые, как речная вода, глаза. Она помнила её – богиню из древних лесов, забытую во имя Белого Бога, жестокую богиню, которой никто больше не поклоняется. Кроме её сына, просыпавшегося со стоном на пересохших губах. Кроме её любимого сына, который бледнел и чах в собственной спальне.

Двадцать лет назад королева, не знавшая любви, умоляла лесную ведьму помочь ей испытать это чувство, и ведьма помогла ей. Она всегда помогала, но – за плату.

– О, нет…

– Когда-то ты обещала мне отдать то, чем дорожишь больше всего. Я пришла, и он уже мой.

Принц распахнул веки.

– Ты здесь, – прошептал он. Спутанные локоны в беспорядке падали на его плечи, тонкими прядками прилипали ко влажному лбу. Краска медленно возвращалась на его бледные щеки.

– Я здесь, – ответила ведьма, и в голосе её королева услышала нежность, которой слышать не хотела. Не желала знать, что у языческой колдуньи тоже могут быть чувства. Она отказывала ведьме в любви, которую однажды испытала сама.

– Нет! – Королева бросилась к сыну, вцепилась в его плечи. – Не уходи, сынок, не уходи, не уходи, не уходи… – Шептала она, вглядываясь ему в лицо. Он не мог бросить её вот так, бросить её здесь, когда старший сын ненавидит её, а муж давно уже умер, как и тот, кого она любила, и были они разными людьми. Даже не похожими друг на друга. Старший сын сидит на троне, и он очень болен, а королевство придет в упадок, если её мальчик покинет свои земли.

Принц мягко улыбнулся:

– Прости, мама. Ты меня не удержишь.

Очень давно, когда на земле правили древние боги, ведьма-воительница, возрожденная к жизни людской верой богиня, увидела в лепестках пламени свою судьбу, прочла её в костровом пепле. И теперь она пришла за ней, ибо все, что предначертано – свершается.

Священники думают, что служат богу. Инквизиторы считают, что исполняют волю Божью, но принц давно забытого королевства служит только древней богине смерти и огня, которую любит всем своим сердцем. Которой был предназначен с рождения. Она подарила ему бессмертие. Она подарила ему свое сердце, полыхающее огнем. Одно королевство сменялось другим, правители старились и умирали, но каждый, кому нужна была помощь, знал, где может найти ведьму и её возлюбленного.

Только за эту помощь оплата была высока.

Быть может, они до сих пор живы и бродят по улицам современных городов призраками, и в их воспоминаниях живут ушедшие эпохи. Они смеются над мелкими человеческими горестями, потому что у людей нет главного, за что стоит бороться, – любви. Они забыли это слово.

Присмотритесь к прохожим. Быть может, вы их увидите.

========== Сила проклятий ==========

К ведьме ходили все. Ходили, озираясь, опасаясь, что кто-то встретит их на пути в хижину на окраине – или пока возвращаются обратно, прижимая к груди сверток или пряча знания, открывшиеся благодаря её колдовству. Пока вокруг бушевала инквизиция, пока полыхали костры и возносились в небо стоны невинных, ведьму оберегали все жители маленького ирландского городка, и не счесть было смертей, причиненных во имя её спасения.

Ведьма видела и бедняков, которые могли расплатиться разве что овощами с собственного огорода, и богатеев, тащивших к ней свои украшения, чтобы оплатить смерть врага или приворот на строптивого мужчину. Ведьма ничему не удивлялась, разве что лицемерию. Впрочем, один раз она все же изумилась. Когда увидела на пороге своей хижины очередную посетительницу.

Элизабет была невестой младшего сына мэра города и слыла праведницей – исповеди, молитвы и прочее. Её считали чуть ли не святой, но ведьма видела насквозь её душу, и видела, какой черный туман поселился в сердце аристократки. Ревность сгубила не одну невинную душу, а Элизабет живым своим примером доказывала, что показная святость и истинная невинность – вовсе не одно и то же. Ведьма видела её судьбу, как на ладони, и знала, каким тяжким грехом девица готова омрачить собственную совесть ради зеленых глаз Альберта Невилла, чей род, как говаривал его отец, шел от графа Уорика, “делателя королей”. Ведьма знала, что отец Альберта лжет, но помалкивала. Мало говоришь – безопаснее живешь.

– Скажи мне, кто она, – глаза Элизабет горели лихорадочным огнем. – Кто та женщина, которую любит мой жених?

Ведьма знала имя, ведь возлюбленной Альберта была её собственная дочь. Еще при его рождении ведьма видела его судьбу, и видела, какие узы связали его навечно с её дочкой. Сейчас Альва была служанкой в доме градоправителя, и чувства, обрекавшие обоих на гибель, расцветали с каждым днем сильнее. Ведьма качала головой: её дочь не слушала предупреждений. Альва любила, безоглядно и безудержно, и юноша отвечал ей взаимностью. И не нужно было ведьме для этого обращаться к духам – она не была слепой. Она видела, какие взгляды дарили друг другу её дочь и семнадцатилетний Альберт, и боялась за Альву. Боялась за обоих.

В её-их будущем ведьма видела смерть. А, заглядывая в душу Элизабет, видела её причину.

– Это не бесплатное знание, – ведьма качнула головой. – Что ты готова заплатить за него?

Элизабет швырнула на стол ожерелье, и в неверном свете свечей рубины полыхнули кровавым огнем.

– Оно твое, если поможешь извести ту, которая увела его от меня, – и не было сомнений, что девушка пойдет до конца.

Ведьма смотрела в её лицо, которое казалось почти дьявольским, и думала: что делает с людьми страсть? Не любовь, идущая от истинных богов, а страсть, насылаемая злыми духами. Она могла понять Элизабет. Альберт был красив: стройный, как молодой дуб, с точеными чертами молочно-бледного лица, с зелеными, как болотная ряска, глазами. Темные, шелковые кудри падали на его плечи, а когда он говорил, затихали даже барды, стыдясь своих голосов. И Альберт был добр – Теодор, отец его, не раз сокрушался вслух, что сын и божьей коровке дорогу уступит.

Теодор ошибался. Ведьма видела в глазах Альберта железную волю и желание бороться за тех, кого он любит, пока не падет бездыханным. И поэтому она отдала ему свою дочь. Да и могло ли быть иначе? Могла ли она идти против воли богов, что связали их?

И должна ли была идти против смерти, что грозила её дочери костлявым кулаком? Но какая мать не захочет защитить свое дитя?

Ведьма назвала имя. И послала весть Альберту, чтобы пришел к ней на рассвете. Он пришел. С её дочерью, держа её за руку, и глаза его были мрачны, как болотные воды в сумерках.

– Никто не в силах изменить чужую судьбу, кроме богов, Альберт Невилл, – ведьма смотрела на них, и сердце её, давно очерствевшее, сжималось. Альва глядела в ответ на мать, и в каждой черточке её окаменевшего лица ведьма видела характер, который и должен был погубить её дочь: смелость, страсть, желание идти до конца и защищать то, что было ей дорого. Именно её упрямство и неумение знать свое место, привели их с Альбертом туда, где выход был только один: побег. – Но ты можешь попытаться.

– Что я должен делать? – Пухлые губы юноши сжались в тонкую линию. – Я люблю твою дочь, Агнесс. И не хочу жениться на Элизабет.

– Я назвала Элизабет неверное имя, – ведьма не гордилась тем, что солгала просившей, но иначе она не могла. – Но жизни вам здесь не будет, потому что Элизабет потребует приворожить тебя к ней, сразу после того, как изведет невинную душу. Вам нужно бежать.

– Нас найдут, – в глазах Альвы впервые мелькнул страх, и Альберт прижал её к себе.

– Лес скроет ваши следы, а духи запутают преследователей, – покачала головой ведьма. – Но бежать вы должны сейчас, пока город не проснулся. Ваше отсутствие заметят через час, но на хорошей лошади и час – фора. Бегите, – она устало прикрыла глаза, впервые ощутив собственную приближающуюся старость. – Бегите.

И они бежали. Разве могло быть иначе?

За беглецами отправили погоню, но ведьма успела умолить богов сокрыть их следы, и лесные духи наслали муть, застлавшую взгляды преследователей. Теодор был в бешенстве, Кэтрин, жена его, молилась за жизнь любимого сына, а ведьма знала, что сделала все, что могла. И знала это, пока костер полыхал под её ногами, подбираясь к ступням. Знала, когда задыхалась от дыма, потому что приняла смерть за свою дочь, и лучшей смерти для неё и быть не могло.

Хижину сравняли с землей. Альберта и Альву нашли через год – Теодор не остановился ни перед чем, чтобы разыскать отпрыска, ослушавшегося его воли, и погоню возглавил его старший сын, которому младший всегда был поперек горла, словно кость. Градоначальник приказал привезти сына живым, но у Джеймса Невилла были свои планы.

За волосы Альву выволокли во двор и бросили в грязь. Если бы духи не скрыли от ведьмы судьбу её дочери, она лучше приворожила бы Альберта по требованию Элизабет, чем взошла на костер лишь для того, чтобы дать Альве и её любимому лишний год.

Альва была беременна, и солдаты Теодора пинали её ногами в живот, пока Альберт рвался из их рук, шипел, как змея, и темная челка падала на безумные, полыхающие огнем глаза.

– Убить, – Джеймс едва взглянул на окровавленную девушку, обнимавшую руками живот. – А ты, братец, – он ухмыльнулся, – сгоришь на костре по подозрению в пособничестве ведьме. Посмотри на себя, – насмешливо произнес молодой человек. – Совсем потерял человеческий облик.

Когда кровь Альвы брызнула на землю, впитываясь в благословенную ирландскую почву, Альберт поднял на брата глаза, и Джеймс невольно попятился.

– Я не колдун, Джеймс, – прошептал Альберт, – но за смерть моей жены ты ответишь. Твоей душе не будет покоя, пока ты жив, и даже после гибели мой дух будет преследовать тебя. Ты и твои потомки будут обречены терять своих жен так же, как я потерял свою Альву. И так будет, пока Бог не посчитает вину твою достаточно искупленной. Наступит день, и твой сын увидит мой призрак, и узнает, как поступил его отец с собственным братом, – его губы изогнулись в улыбке. – Бойся мести духов, Джеймс Невилл, ибо твоя душа больше не принадлежит Раю.

И, как Джеймс Невилл не убеждал себя, что, став свидетелем убийства любовницы, Альберт просто сошел с ума, какой-то своей частью он знал, что обманывает себя. И нет ничего хуже лжи, которую ты твердишь себе. Он вспомнил о словах брата, когда его жена умерла, рожая их дочь. Он помнил о них, умирая, но ничего не сказал своим сыновьям, ибо полагал, что проклятье, не названное вслух, на детей его не перейдет.

У его смертного одра стоял Альберт. Он обнимал жену, на животе которой расплывалось кровавое пятно, и, когда злые духи уже драли душу Джеймса на части, он знал, что ничто не закончилось. А только началось. Ведь у духов – каждый знает – есть все время этого мира.

========== Один Одноглазый ==========

Когда люди перестают в них верить, боги теряют свою силу. Один знает это хорошо, даже слишком, – его утро теперь начинается с чашки кофе, чтобы взбодриться, с яичницы и пары написанных песен. Каждый должен выживать, и он – не исключение. Имя у него другое теперь, и живет он в стране саамов, и знает их язык не хуже любого другого, но прежней силы нет больше. Богов разбросало-раскидало по миру, паства их теперь верит в Белого Бога и его суррогатов, и служители культа Христа смогли убедить всех в лживости древних сил, существовавших до рождения на свет самого первого христианина. Но ложными они от этого не стали.

Один отпил глоток кофе. Тот, кто придумал варить зерна кофейного дерева, определенно, был гением. Терпкий, крепкий аромат помогал ему проснуться. Гери ткнулся холодным, мокрым носом ему в руку: идем на прогулку, хозяин, ну, давай. Если боги были бессмертны, то спутники его умирали и возрождались, как обычные животные, и лишь хранили память о своем хозяине, и всегда его находили.

Хельсинки радовал хорошей погодой. Один нацепил на нос темные очки, и жить стало легче – иногда людям действительно приходили в голову хорошие идеи. Через полтора часа он должен быть на репетиции, впереди маячил мировой тур, но ближайший час принадлежал Гери, и только ему. Фреки пока не нашел пути к древнему богу, но Один знал – обязательно найдет.

Воздух разрезало надсадное карканье: Хугин уселся на плечо, ухватил клювом за прядь волос. Один умел понимать язык зверей и птиц, но Хугину не нужно было разражаться монологом на своем птичьем, чтобы Один понимал его. Фрейя нашла своего Одда и счастлива. Локи готовит предвыборную компанию – а, значит, скоро в мире станет весело. Зевс и два его брата легли на дно – самые богатые люди планеты, они управляли правительствами и держали руку на красной кнопке, способной взорвать весь мир. Ничего нового в этом самом лучшем – хотя и не самом старом – из миров.

Лишь немногие могли прочесть в его песнях то, что Один в них вкладывал, но те, кто умел читать между строк – обретали бессмертие. Один проводил в студии и на репетиционной точке целые дни, создавая миры – единственные, что были ему доступны. Один знал, что женщины влюбляются в него с легкостью, но улыбался всем и никому одновременно. И ждал, ждал мига, когда за мудрость от него снова потребуют глаз, а людям понадобятся знания, от которых они отказались.

А пока что, Один садился за фортепиано и пел, и мир, сам того не зная, вторил его голосу. Один улыбался и поправлял солнечные очки. Спешить ему было некуда.

========== Костры Самайна ==========

Не говори про фей. Не накликай. В каменном мешке древнего города ты не в безопасности, девочка. Не выходи ночью одна на улицу, если рядом – сад, полный теней и шорохов. Запах сухой листвы – это запах фей. Храни железо в рукаве и носи амулеты, потому что тебя заметили, тебя отметили и манят тебя глубиной воды, чёрной осенней бездной озёрного зеркала.

© Турнезоль

В городах было безопасно, покуда каменные коробки, в которых люди пытались строить свои жизни, высились так плотно, что даже звезды терялись за их крышами. В городе фейри слабели – и людям уже не были опасны их острые зубки и блуждающие огоньки, потому что воздух города отравлял их, лишал волшебства. И осенние туманы, порой пытающиеся захватить окраины городов, наползающие из мрака лохмотьями, уже не казались такими уж страшными – их магия осталась в лесах.

Но нет-нет, да и промелькнет обрывок древнего колдовства, невесть как выживший среди каменного мешка мегаполиса. Листья с сухим шорохом падают в осеннем парке, и запоздалый прохожий плотнее укутается в куртку, поспешит домой, невольно оглядываясь. Ему, возможно, покажется, что кто-то зовет его по имени, и он остановится. Из-за дерева выскользнет едва видимая туманная фигура, воздух соткет из тьмы женскую стройную фигуру… а наутро незадачливого прохожего найдут в глубине парка, и крови в нем не будет совсем.

Потому что иногда старые советы носить при себе что-то железное – не пустой старушечий треп, не простые сказки у костра, а мудрость, которую нельзя забывать.

Эрин не ходила осенними, усыпанными листьями дорожками и не заглядывала в темные воды старого пруда. Её умение обращаться с холодным оружием против фейри было бы бессмысленно, и она считала, что береженого судьба бережет. Но на изломе времен года, когда «добрые соседи», по старым поверьям, уходили в холмы, уступая дорогу Дикой Охоте и Неблагим, что-то свербело у неё за ребрами тоскливо, и она вслушивалась в хриплое воронье карканье, вглядывалась в темноту за окном.

Эрин жила одна с тех самых пор, как отец и мать собрали чемоданы и сообщили, что переезжают. Куда? В страну, где было гораздо теплее, чем в старой доброй Британии, по-прежнему обдуваемой всеми ветрами. Куда здесь ни поезжай, считали они, везде наткнешься на холод, болота или дожди, даже в прекрасном озерном краю, который хорош только летом.

Эрин разговаривала с ними вечерами по скайпу, а потом выходила из квартиры, запирала дверь и выбиралась через чердак на крышу, и сидела там, кутаясь в одеяло, и вглядывалась в темное небо, а осенняя туманная тоска холодными пальцами брала её за горло. Дома выступали из темноты квадратами-очертаниями, а где-то за низкими облаками, знала Эрин, носилась Дикая Охота, и порой ей, какой разумной она бы ни была, хотелось, чтобы они унесли её на своих крыльях.

Она до слез, наворачивающихся на глаза, вглядывалась в затянутое облаками небо, но не слышала ничего, кроме обычного городского шума где-то там, внизу. Такими ночами ей снился черный Самайн и лес, полный звенящей, замерзшей осенними холодами травы. Земля укрыта сухими осенними листьями, и она сама, Эрин, бредет, закутанная в плащ, прочь от селения, где люди замерли в ожидании мертвецов, что придут из чащи. Эрин боится, а шерстяной плащ совсем не греет. Ей чудится, что во тьме чащобы огоньками горят чьи-то глаза, а негромкий, свистящий шепот забирается прямо в уши.

– Ч-ч-человечиш-ш-ко…

– Сама приш-ш-шла…

Где-то там, ближе к небу, в оголенных ветвях надсадно каркает-кричит воронье. Эрин выходит на небольшую поляну, трава звенит под её ногами. Самайн ждет свою жертву, и за облаками, темными и хмурыми, несется гон, и глаза адских псов горят ненавистью ко всему живому.

Старухи говорят – когда слышишь вой Дикой Охоты, нужно бросаться на землю и закрывать голову руками, авось, не заметят. У Эрин такого права нет. Жители её деревни вешают обереги на окна и рассыпают соль под дверью – неизвестно, что придет из тьмы. Чьи призраки будут бродить под окнами и звать своих близких, потому что там, за чертой, им одиноко и холодно.

В Самайн откликаться на зов нельзя, даже если голос будет знаком.

Эрин скидывает капюшон с головы и оборачивает лицо на шаги, под которыми шуршит листва, и лес наполняется тишиной. Говорят, король Самайна страшен, только она видит перед собой юношу в черной накидке, подбитой мехом. В темных волосах запутались сухие листья и паутина, а глаза – болотная топь, и в ней мелькают огни-отражения проклятых костров, вкруг которых танцуют ведьмы.

Бабка говорила Эрин – не ходи за блуждающими огнями, девочка, они заведут тебя в трясину, захлебнешься грязной водой, уйдешь на дно, и мертвецы будут хватать тебя за ноги, утянут за собой. Но Эрин делает шаг, и пути назад для неё больше нет.

Эрин проснулась в своей городской квартире, хватая ртом воздух. Самайн темный стоял под самой её дверью, и песнь его звенела в её ушах. Береженого Бог бережет, да только людские советы забывались в ночь на изломе октября, когда король Самайна пришел к ней, и глаза его зеленые, колдовские, чудились Эрин в каждом углу. Будто взгляд чужой пробирал до костей.

Эрин накинула куртку и вышла на лестницу, закурила, пряча свободную ладонь в рукаве. Тонкий осенний холод забрался ей за шиворот, скользнул вдоль позвоночника. Дым уплывал в окно, растворялся в городском воздухе.

Сон, всё это – лишь сон, призванный ей самой на волне городских легенд и тянущего за грудиной одиночества. Только она чувствовала, как сверлит ей спину чужой взгляд – чудной, насквозь пронизывающий. И, обернувшись, Эрин увидела своего Осеннего короля, порожденного ночными видениями.

Он сидел на ступеньке, склонив голову набок, и темные локоны запутались в меховом вороте его кожаной куртки. Лампочка пролетом выше моргнула, и в на секунду наставшей тьме его глаза полыхнули отблесками Самайновских костров, древних, как Британия, а может, и старше.

– Ты жгла огни, – произнес он мягко. – И я пришел.

========== Баан-ши ==========

Садись, внучка, и я расскажу тебе сказку – о холмах, в которых танцуют фейри, о прекрасном Нуаде, короле Туата де Даннан, что спас однажды Англию от нашествия северных варваров и вернулся в свой дворец, куда не попасть смертным. О Морриган, любившей Нуаду всем сердцем и последовавшей за ним в царство Благого двора. О короле Самайна, в глазах которого полыхают костры древних эпох. И о твоей матери, что встретила юношу из народа ши и родила от него дочь. Тебя.

Отчего так испуганы твои глаза? Сказка не будет светла и прекрасна – но ты любишь мрачные истории, не так ли? Подкинь дров в очаг, мои старые кости замерзли. Осенние холодные ветра завывают за дверью, стелятся. Время Неблагого народа наступает, и твой отец придет вместе с ними – навсегда юный, навечно прекрасный, он заберет свою дочь, он заберет тебя и даст тебе силы, о которых ты пожалеешь.

Ты спрашиваешь, зачем я так шучу, внучка? Конечно, это просто бредни старой бабки, ведь давно уже не верят люди в фей, и даже в нашем городке Самайн – всего лишь веселый праздник. Но спроси об этом у своей матери, что мечется в тоске на изломе осени. Безвременье захватило её разум.

Ты плачешь, дитя? Ты совсем еще мала, ты не понимаешь, о чем я говорю тебе. Отец твой пришел, когда в Самайн моя дочь решила пойти с подругами на танцы, нашел её среди огней и звона пивных бокалов, увел за собой. А через девять месяцев родилась ты, зачатая в Ночь Всех Ночей, и по твоим глазам я поняла, что одарили тебя фейри силой, способной нести смерть.