Текст книги "Цель (СИ)"

Ветер хлестал по лицу, сырой и холодный северный ветер. Над Паха Сапа погромыхивали раскаты – собиралась гроза. Рокотали барабаны мёртвых воинов – отрешённо подумал Певец.

Духи ждали.

Он старался думать только об этом, а не о том, каково приходится сейчас Кенни с матерью.

На что был способен Питерс?

О Вакан, да живы ли они ещё?

– Вожди и воины, – с тоской пробормотал Певец одними губами, глядя на худую спину маячившего впереди Шульца, – Канухпийа Вичаша, погибшие на тропе войны, помогите мне спасти тех, кого я люблю.

Шульц рывком обернулся, будто услышав его слова, но тут же вновь опустил голову.

На своём пути в предгорья они не встретили никого, кроме пасущей скот странной девчонки по имени Одна Стрела, дочки старика Медвежье Ожерелье. Все считали её глухонемой. Стрела коротко стригла свои густые чёрные волосы и носила мужские джинсы и рубахи, выполняя работу ковбоев и чураясь обычной доли женщин лакота. Медвежье Ожерелье ни в чём дочери не перечил, ведь она кормила его.

И зимой, и летом она трудилась на чужих выгонах, почти ни с кем не разговаривая. Парни потешались над нею, называя Лошадкой, но уважали за крепость кулаков и отчаянный нрав – дралась она тоже по-мужски и однажды уложила в больницу троих подвыпивших ковбоев, решивших с нею развлечься. С тех пор её никто не трогал.

Сейчас она смотрела на подскакавших к ней всадников с седла своего пегого коня – смотрела внимательно и серьёзно, сжав обветренные губы.

Певец осадил Вазийю и крикнул ей:

– Питерс не проезжал здесь? Ну, Клайд Питерс с ранчо «Каменный луг» на своей тачке?

Он понял, что Стрела его услышала, когда она едва заметно покачала головой.

Что ж…

– Слушай… слушай, сестрёнка, – продолжал он торопливо, – мы не можем задерживаться! Помоги, а? Доберись до племполиции, скажи Вороньему Крылу, что Питерс насильно увёз свою жену… и Кенни! Увёз в горы, – он запнулся, поворачиваясь к Джеки. – Где эта его хибара?

– В верховье Волчьего ручья, – негромко отозвался тот, в упор рассматривая девчонку. – А она вообще разговаривает?

Оборванная и худая, с растрепавшимися на ветру взлохмаченными волосами, Стрела, тем не менее, держалась в седле прямо и встретила недоверчивый взгляд Шульца спокойно.

– Ты сможешь сообщить им то, что я сказал? – настойчиво спросил Певец. – И ещё – что мы гонимся за Питерсом?

Стрела облизнула сухие губы и наклонила голову в знак подтверждения.

– Сделаешь? – умоляюще повторил Певец, заглянув в её непроницаемые тёмные глаза. – Не подведёшь, сестрёнка?

Та лишь мотнула головой – совсем как лошадь, с досадой подумал Певец.

– Ну-ну, – буркнул Шульц, понукая своего жеребца. – Сестрёнка… Лучше жениться ей пообещай. Тебе не откажет.

– Поди к дьяволу, – огрызнулся Певец, устремляясь за ним и умчавшейся далеко вперёд Шунктокечей, а Шульц невесело хохотнул.

Когда Певец на всём скаку оглянулся, девчонки и след простыл. Значит, она всё-таки отправилась в городок.

О Вакан…

У него немного полегчало на душе, хотя он понимал: шансов на то, что кто-то выслушает Стрелу и поверит ей, почти не было.

Даже если Воронье Крыло и Маленький Камень поедут в горы им на подмогу, на это уйдёт слишком много времени. Любая помощь запоздает.

Ему и Джеки предстояло справляться самим.

И они убедились, что направляются по верному пути, когда одновременно увидели оставленный в расселине знакомый серый «лендровер» Питерса с отремонтированной дверцей. Увидели и кубарем слетели с коней.

На коврике под задним сиденьем «лендровера» засохла бурая лужица – наверное, у кого-то из пленников от удара пошла носом кровь, решил Певец, не позволяя себе представить что-то более страшное. В багажнике валялось разряженное ружьё.

Надо было торопиться изо всех сил.

Вечерний сумрак медленно опускался в ущелье, возле которого они спешились. В верховьях его и протекал Волчий ручей, переполнявшийся водой только по весне, в Месяц Таяния Снегов.

Кони остались внизу, у серого гранитного валуна. Певец по обыкновению не стал стреножить Вазийю. Шульц примотал своего чалого за повод к корявому стволу молодой сосенки и первым шагнув на ведущую вверх едва заметную тропинку между скалами.

– Надо запомнить место, – буркнул он. – Хотя… мы, может, сюда и не вернёмся. Ни ты, ни я, ни твой сопляк с мамкой. Питерс нас всех там положит.

– Херню порешь, – сердито возразил Певец, поражённый прозвучавшей в этих словах тоской. – Что, с одним ублюдком не справимся?

– Он же псих, – спокойно объяснил Шульц, не оборачиваясь и не замедляя шага. – Где твоя волчица?

Как бы отвечая на его вопрос, Шунктокеча коротко взвыла где-то впереди и тут же смолкла.

– Жутко тут, – внезапно обронил Шульц и тоже замолчал, передёрнув худыми плечами. В наступившей тишине слышалось только его тяжёлое дыхание да шуршали мелкие камешки, срывавшиеся из-под ног. Подошвы сапог скользили по осыпи.

Жутко? Певец отчётливо вспомнил, как стоял в Громовом ущелье – нагишом, а его медленно обступали души мёртвых воинов лакота.

Его предки. Кровь от крови. Огонь от огня.

Шульц вдруг резко остановился, не сделав очередного шага. Посреди тропинки стояла Шунктокеча – серая тень в полумраке – и смотрела пристально и пронзительно, будто о чём-то предупреждая. Шерсть на её загривке вздыбилась.

Певец недоумённо поднял брови, но тут и он, и Шульц явственно услышали впереди себя, за поворотом тропы, огибавшей утёс, приглушённые голоса.

Один голос. Один. Хриплый, что-то невнятно и возбуждённо бормотавший. Слов было не разобрать, но от одних интонаций этого голоса у Певца по спине пробежал мороз, и он невольно обернулся к Шульцу. А тот вдруг схватил его за запястье ледяными влажными пальцами и крепко сжал, но тут же отпустил, опомнившись.

Оба они осторожно и бесшумно двинулись вперёд – вслед Шунктокече, которая стелилась по земле, по-охотничьи крадучись. А потом замерла на месте.

Ещё несколько шагов – и парни тоже застыли, уставившись из-за переплетённых ветвей разросшегося орешника на то, что происходило прямо перед ними.

Кенни и Кэти стояли на утоптанном пятачке земли, прислонившись друг к другу, – наверное, чтобы не упасть. Стояли спиной к тропе, со скованными позади руками. Белая футболка Кенни и домашнее ситцевое платьице Кэти были порваны и испятнаны бурой грязью.

Питерс расхаживал перед пленниками взад и вперёд, непрерывно что-то бормоча, то повышая голос почти до визга, то понижая до шёпота.

И размахивал револьвером.

Кольтом-«сорокапяткой».

Он совсем не походил на того лощёного высокомерного гусака, каким привык видеть его Певец. Теперь он был точь-в-точь как взбесившийся пёс. Губы его подёргивались, обнажая зубы, по заросшему серой щетиной лицу пробегали мелкие судороги.

Певец стиснул кулаки, напрягая слух.

– Мне не лень вырыть для вас могилу, но вы, твари, это сделаете сами, – донеслось до него, и только тогда он заметил валявшуюся у ног пленников лопату с обломанным черенком.

– Нас будут искать и найдут, а тебя повесят, – проговорил Кенни сорванным голосом.

– А мне насрать, – объявил Питерс почти весело. – Я сделаю что хочу, и баста. А ты, выблядок, копай могилу для себя и своей шлюхи-мамочки, не то я её трахну прямо здесь, клянусь. Её или тебя. Вас обоих. Нравится такой расклад, ты, сучонок?

Он засмеялся – так ликующе и радостно, словно приглашал всех присутствующих на пикник.

У Певца потемнело в глазах. Холодные пальцы Джеки снова стиснули ему запястье, а взгляд, когда они посмотрели друг на друга, вспыхнул яростным волчьим огнём. Однако он едва заметно качнул головой, а Певец, помедлив, нехотя кивнул в ответ, показывая, что понял.

Снять Питерса одним выстрелом – вот чего ему хотелось так, что горела ладонь, конвульсивно сжимающая револьвер. Но этот мудила не переставал маячить туда-сюда, видимо, от переполнявшего его нервного возбуждения, а прямо перед Певцом стояли Кенни и Кэти, невольно заслоняя собою своего мучителя от пули.

Певцу не хватало воздуха, сердце разрывалось от гнева и тоски, но он заставил себя стать неподвижным, как камень.

– Да ты же импотент, – вдруг негромко и презрительно произнесла Кэти своим высоким чистым голосом. – Куда тебе.

Питерс перестал метаться как заведённый, оцепенел, не веря своим ушам, заморгал и, наконец, утробно взревел:

– Ах ты, сука! Индейская подстилка!

Он вскинул свой кольт, всё ещё стоя на месте, и этих нескольких секунд Певцу хватило, чтобы бестрепетно прицелиться и спустить курок.

Он метил в голову, как на охоте, – а Питерс и был зверем – чтобы уложить подонка наверняка. И тот рухнул навзничь как подкошенный. Кровь заливала его перекошенное лицо.

Певец сорвался с места и подскочил к потрясённо обернувшимся пленникам. Женщину ему пришлось тут же подхватить под мышки: она зашаталась, оседая на землю, как подрубленное деревце. У Кенни слёзы брызнули из глаз, заплывших от кровоподтёков, но он всё равно счастливо засмеялся, утыкаясь Певцу в плечо:

– Ты чего так долго?! Я ждал-ждал!

Оказавшаяся рядом Шунктокеча тихо заскулила, прижимаясь к его ногам лохматым боком.

Певец откашлялся и пробормотал, крепко притиснув Кенни к себе свободной рукой:

– Чёрт, я такую песню записал на радио для Мо, прискакал домой, а тебя нет!

Голос у него сорвался, и он зажмурился изо всех сил, чтобы не показать своей слабости.

– Он загнал нас в машину, маме кольт к виску приставил, мы ничего не успели, – бессвязно принялся объяснять Кенни. – Наручники надел… бил… и привёз сюда. Велел могилу копать. И тут ты!

– Эй, голубки хреновы, – язвительно буркнул Шульц, устремляясь мимо них к неподвижно лежавшему Питерсу, – успеете намиловаться! Где ключи от браслетов?

Он умолк, наклонившись над распростёртым телом Питерса, и вдруг гаркнул:

– Чёрт, да ты ж его не укокошил, мазила!

– Что?! – Певец так и обомлел.

– Что слышишь! – Шульц безжалостным пинком перевернул Питерса на бок и принялся обшаривать его карманы. – Оглушил только! Пуля по черепушке прошлась, ему и хватило. Вот ключи! Надо браслеты нацепить на этого ублюдка.

Он небрежно поддел носком сапога валявшийся в траве кольт Питерса и отшвырнул к обрыву.

– Слава Богу, – облегчённо выдохнул Кенни, а Кэти одновременно с ним чётко проговорила:

– Жаль, что не убил.

– Мама! – неверяще выдохнул Кенни, уставившись на неё.

Певец проворно поймал брошенную Шульцем связку ключей и отомкнул замок наручников, сковывавших тонкие запястья женщины. А потом бережно усадил ее на жухлую траву.

– Мам, – с тревогой повторил Кенни. – Ты как?

– Хорошо, – едва слышно прошептала та, отводя со лба спутанные пряди волос. – Теперь всё будет хорошо. Его наконец-то посадят…. Господи! Мы освободимся.

Она закрыла глаза. Её осунувшееся лицо казалось совершенно белым в подступавшей тьме. Белым, словно вырезанным из бумаги.

Певцу тем временем удалось открыть замок наручников Кенни и силой усадить его рядом с матерью.

– Молчи! – прикрикнул он повелительно. – Молчи и сиди тихо. Шунктокеча! – он взглянул на волчицу. – Приведи сюда лошадей.

Сорвавшись с места, та проворной тенью скользнула прочь по тропинке.

– А он-то что тут делает? – вдруг осведомился Кенни, кивнув в сторону Шульца. – Вспомнил, что всё ещё рейнджер шерифа? Звезду не сдал?

Он шмыгнул носом и завозился на траве, упрямо пытаясь подняться на подгибающиеся, как у жеребёнка, ноги.

– Тебе какая разница, молокосос, – хмуро проворчал Джеки, покосившись на него. – Шериф тут ни при чём. Хватит болтать, лучше браслеты мне отдай.

– А кто при чём? – не отставал Кенни.

Певец собрался было цыкнуть на него – вот же привязался, вредный, как мул! Не успел.

Грохнул выстрел, и у его левого плеча, обжигая, просвистела пуля.

Окровавленный Питерс стоял у обрыва, как зомби, пошатываясь, но не падая. Подобранный с земли револьвер плясал в его руке, по залитому кровью лицу блуждала глумливая страшная ухмылка.

Вторая пуля едва не задела висок отпрянувшей Кэти. Женщина надрывно вскрикнула и распласталась на земле – инстинктивно, как животное, в поисках укрытия. Но тут же застыла неподвижно, видимо, лишившись сознания.

А третья пуля досталась кинувшемуся под выстрел Джеки. Он был ближе всех к Питерсу, но выхватить оружие всё равно не успевал и потому просто сбил убийцу с ног.

Они покатились по земле. Последним отчаянным усилием Джеки толкнул Питерса к краю обрыва. Тот проорал что-то невнятное, судорожно цепляясь за камни и пучки сухой травы, но удержаться не сумел. С хриплым воплем, похожим на карканье ворона, он сорвался вниз, ударяясь о камни.

Прошло всего несколько мгновений. Несколько ударов сердца.

Опомнившийся Кенни стремглав бросился к неподвижно лежащей матери, а Певец – к Шульцу, который приподнялся на локте, кое-как зажимая ладонью развороченный пулей правый бок. Кровь враз пропитала его одежду, просачиваясь сквозь пальцы, стекая на землю. Певец содрал с себя футболку, безуспешно пытаясь хоть как-то заткнуть зиявшую рану.

– Не… егози… – прохрипел Джеки, растягивая в знакомой усмешке побелевшие губы. – Лучше дай мне новое имя. Скорее.

– Да ты очумел, – беспомощно пробормотал Певец, и тот снова оскалился, но тут же требовательно и яростно повторил:

– Скорее, чёрт!

– Ты… – с усилием произнёс Певец, продолжая прижимать окровавленную футболку к его боку и понимая, что это бесполезно. Глаза раненого закатывались, дыхание пресекалось. – Нож. Я буду звать тебя Нож. Анунг Охпе.

– Ага-а… вот это дело, – довольно выдохнул Джеки и кое-как нашарил на поясе собственный нож, тот самый, обоюдоострый, с костяной рукояткой – На, держи. Твой.

Его голова бессильно откинулась назад, пальцы судорожно скрючились и разжались.

– Уоштело, – с трудом выговорил Певец, неотрывно глядя в его бледное лицо, и провёл остриём лезвия по собственным скулам. Раз и другой. Тёплые струйки потекли по щекам, как слёзы. Капая вниз. Смешиваясь с кровью его врага.

Тот уже не дышал.

Джеки Шульц. Анунг Охпе.

– Теперь он стал мне братом, – просто объяснил Певец, отвечая на немой вопрос подбежавшего Кенни, который в ужасе схватил его за руку. – Он тебя спас.

Позади них тонко заплакала Кэти, и эти рыдания были как Песня Смерти – та, что испокон веку поют лакота над павшими в бою.

«Смерть забирает и грешного, и безгрешного…

Пусть же спустится тьма и окружит нас…

Пусть блеск солнца не слепит нам глаза…

Да воссядем мы у Бесконечного огня…

Ибо души наши жаждут покоя….»

Снова крепко прижав к себе Кенни, Певец закрыл глаза. Но и сквозь горящие веки он чувствовал взгляды обступивших его мёртвых воинов.

*