Текст книги "Цель (СИ)"

Певец и Кенни возвращались домой после целого дня изнурительной работы на ранчо Филдсов – старику Филдсу вздумалось обновить изгородь в своих загонах для молодняка и жеребых кобыл.

Солнце спускалось к Чёрным горам, и жара уже не была такой испепеляющей, как в полдень. Филдс не поскупился с оплатой, и теперь им можно было не только перебиться неделю до выплаты Певцу федерального пособия, но и погасить банку в Мэндерсоне часть кредита, взятого на переустройство их лачуги.

Подумав об этом, Певец даже замурлыкал себе под нос припев своей новой песнюшки, но тут мотор всё того же раздолбанного пикапа несколько раз подряд угрожающе чихнул!

– Чёрт, – тихо ругнулся Певец, поспешно сбрасывая скорость. – Ещё не хватало! Каждый раз такая байда.

Кенни хмыкнул, весело глянув на него:

– Дежавю. Это называется дежавю.

Он даже губы трубочкой вытянул на незнакомом слове, засранец.

– Сразу видно, у какого умника в школе был самый высокий балл по английскому, – заметил Певец, гадая, не заглушить ли мотор, чтобы разобраться, что к чему. Фортелями старой колымаги он был сыт по горло. Но теперь рядом сидел Кенни.

– Это французское слово, – ангельским голоском поправил тот и зафыркал, отпрянув, когда Певец со смехом попытался ухватить его за белобрысые вихры. И правда, мелкий засранец. Мелкий, умный, ехидный, любимый.

– А это что ещё за фигня? – оборвав смех, Певец удивлённо повернул голову.

В расщелине между двумя холмами, мелькнувшей и почти тут же скрывшейся из виду, на несколько мгновений показался кто-то. Кто-то, сидящий над упавшей наземь рыжей лошадью.

Ни человек, ни конь не шевелились.

Тревожно переглянувшись с Кенни, Певец окончательно заглушил мотор, одновременно распахивая дверцу:

– Пошли, спросим, чем помочь. Может, там кто-то из наших.

Но это оказался Шульц. Джеки Шульц. Ветер трепал его русые волосы, ерошил тёмную гриву неподвижно лежащего коня, возле которого он сидел, сгорбившись и опустив руки.

Узнав его, Певец не замедлил шага, в отличие от Кенни. Тот сперва и вовсе замер как вкопанный, а потом догнал Певца и дёрнул за локоть:

– Пошли отсюда.

– Правильно, валите, – выпалил Шульц, поднимая голову. Его скуластое лицо было измазано грязными разводами. «Ревел», – понял Певец, нагибаясь и трогая лошадь за шею. Шея была ещё тёплой, ветер продолжал теребить спутанную гриву, и от этого казалось, что конь вот-вот попытается встать. Но нет. Бедная животина была мертва.

– Змея укусила, что ли? – предположил Певец негромко. – Гремучка?

Джеки отвернулся было, но потом неохотно выдавил:

– Наверно. Не знаю. Он сперва как взбесился, сбросил меня, а сам… сам упал.

Он сглотнул.

Певец и Кенни снова посмотрели друг на друга. Они знали, какова процедура «утилизации» павшего скота – живодёры забирали трупы для переработки на костную муку для удобрений и тому подобного. Надо было просто позвонить им, добравшись до ближайшей бензозаправки с телефоном. Пускай бы Шульц устраивался как знает. Но Певец отчего-то медлил. Он никак не ожидал, что Шульц, этот отъявленный подонок, способен лить слёзы над своей мёртвой лошадью.

– Я не могу его сдать на бойню, – пробормотал тот едва слышно. – Чтобы его там расхерачили на собачий корм. Это мой друг… был.

Он скривился и отрывисто добавил:

– Валите уже. Не ваше это дело.

Ни слова не говоря, Певец повернулся и направился к пикапу, видневшемуся у обочины. По этой полузаброшенной грунтовке мало кто проезжал – ни в ту, ни в другую сторону никаких машин не было.

Он заглянул в кузов пикапа и вытащил лопату, завёрнутую в мешковину. Протянул её неотступно следовавшему за ним Кенни. Вторую лопату он взял сам. И ещё кирку. Закончив работу у Филдсов, они забрали свои инструменты с собой. Вот где они пригодились.

Кенни только брови вскинул, но смолчал. Не стал спорить, хотя ему явно не нравилось происходящее. Ещё бы! Певец сам себе удивлялся – он снова, как тогда в баре у Майка, пожалел Джеки Шульца, чёртова придурка.

– Уоштело, – буркнул Певец то ли Кенни, то ли самому себе. – Я знаю, что делаю.

С инструментами на плечах они вернулись к Шульцу, который при их приближении поднялся на ноги и выдохнул:

– Вы чего, совсем ебанулись?

На скулах его ходили желваки.

– Лопату бери, – только и проронил Певец в ответ.

Рыжий жеребец был немаленьким, но втроём они управились с рытьём глубокой ямы достаточно быстро: Певец и Шульц копали без устали, Кенни отгребал землю. Все трое молчали, слышался только лязг лопат о попадавшиеся камни.

Наконец, устало распрямившись, Певец произнёс:

– Ну, вроде порядок, уоштело. Надо, чтоб паводком не размыло, но в этом месте такого сроду не было.

Они перетащили труп рыжего бедолаги в яму и так же споро принялись засыпать её землёй. Джеки копал, как автомат, шмыгая носом, но, кажется, сам этого не замечал. Потом они как следует утоптали взрыхлённую землю.

– Каменюку побольше надо подыскать, – проговорил Певец, отряхивая джинсы, – чтобы место приметить.

Шульц молча кивнул, отошёл в сторону и наконец вернулся с тёмным обломком базальта в руках. Стало заметно, что он довольно сильно хромает. Расшибся, наверное, когда падал, понял Певец.

– Чёрт, вот работёнка, – он утёр потный лоб вымазанной в земле ладонью.

– С хрена ты вообще ввязался мне помогать? – бесцветным голосом осведомился Шульц, присаживаясь на принесённый камень. Он выглядел измотанным до предела и одновременно взведённым, как ружейный курок. В серых глазах стыла какая-то тоскливая злоба.

Певец сам уселся на только что утоптанную землю, и Кенни тут же облегчённо плюхнулся рядом с ним, настороженно косясь на Шульца.

– Считай, что твой конь дал тебе рекомендацию, – Певец повёл плечом. Когда-то пробитое выстрелом Шульца, оно привычно ныло от такой нагрузки. – Как звали-то этого парня?

– Вассаха, – помедлив, с вызовом бросил Шульц, и Певец, не поверив своим ушам, длинно присвистнул:

– Че-го? Ты ненавидишь краснокожих, а коню дал лакотское имя?

«Ша Вассаха» – «Красная Сила» – писали парни из ДАИ у себя на куртках.

Шульц вдруг оскалился так, что верхняя губа вздёрнулась – в точности, как у волка, припёртого вилами к загородке.

– Заткнись! – процедил он, не сводя с Певца горящего яростью взгляда. – Заткнись, понял? Гордишься шрамами от врага? Слышал я, как ты это говорил!

Его рука вдруг нырнула за пазуху, и спустя мгновение в глаза Певцу смотрело револьверное дуло.

«Магнум», полицейская пушка, машинально определил он.

– Ехали бы мимо и ехали, – задыхаясь, проговорил Шульц. – Чего ж вы полезли мне помогать, придурки? Я же враг!

Точно, придурки и есть, безнадёжно подумал Певец. Но сокрушаться было поздно. Безмолвно переглянувшись с Кенни, он медленно поднялся с земли. Кенни тоже вскочил. Выпрямился и Шульц. Теперь все трое стояли друг против друга.

И один из них держал в руке револьвер.

Держал в руке смерть.

«Хороший день, чтобы умереть», – вновь промелькнуло в голове у Певца. Но не сейчас! Сейчас он этого не хотел! С ним рядом был Кенни!

– Есть лопаты, есть яма, – продолжал Шульц почти нараспев. Рука с зажатым в ней револьвером ни разу не дрогнула. – Что мне мешает прикончить вас обоих и прикопать тут же, с Вассахой? А?!

Голос его сорвался.

– Возможно, сам Вассаха? – негромко и спокойно предположил Певец. Взгляд тревожных глаз Кенни, расширившихся от напряжения, впился в его лицо, как и взгляд Шульца, а Певец вдруг указал вверх, в небо: – Посмотри.

И Шульц оцепенел, запрокинув голову.

Над ними, подгоняемый ветром, мчался облачный конь. Громадный, грозовой, распластавшийся по небосводу, он величаво плыл в сторону Чёрных гор, и грива его развевалась, как стяг.

Пока Шульц и Кенни глазели вверх, будто зачарованные, Певец шагнул к Шульцу и одним молниеносным движением выкрутил у него из руки оружие. Тот взвыл от боли и тут же покатился по земле, сбитый с ног крепким ударом.

– Псих! – поцедил Певец, тяжело дыша, а Кенни снова без сил опустился на взрытый дёрн, уткнувшись лбом в колени. Его трясло.

Певец взвесил в ладони револьвер и медленно, раздельно проговорил, уставившись на скорчившегося Шульца:

– Для меня приберегал, что ли? А если мы тебя тут сами прикопаем? Как тебе такой расклад, сучий ты потрох?

– Не надо, – выпалил Кенни, вскинув голову. – Певец!

Шульц молчал, сверкая глазами исподлобья и сжимая левой рукой вывихнутое запястье правой. Певец стиснул кулаки, борясь с желанием хорошенько врезать ублюдку. Из-за сидящего на земле, белого, как мел, Кенни – он знал, что тот так испугался не за себя.

– Поехали отсюда. Пожалуйста, – тихо попросил Кенни. Певец мрачно кивнул, пряча револьвер за пояс и протягивая парню руку. Тот с готовностью за неё ухватился – пальцы у него были ледяными.

– Проголосуешь на дороге, – ровным голосом объявил Певец, обернувшись к Шульцу, который низко опустил голову. – Проголосуешь, хер ты недоёбанный, и кто-нибудь тебя подберёт. И отвезёт куда надо. Лучше бы в психушку.

Он свирепо сплюнул.

– А ты! – хрипло проорал Шульц ему вслед: – Ты! Будто бы ты не хотел мне отомстить!

Он с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь.

– Да я просто отпинал бы, и всё, – честно ответил Певец, остановившись. – Но не как тогда в баре, словно это шоу какое-то. И уж точно не убил бы, уоштело. Разницы не видишь, мудозвон ты сраный?

– А я тебя убил, что ли? – ощерился Шульц. Его шатало из стороны в сторону, как пьяного.

Певец покосился на Кенни.

– Давай сами его подвезём, – устало вздохнул тот, отвечая на незаданный вопрос. – В больницу. Он, может, головой ударился, когда с коня падал. Сотрясение мозга заработал.

– Нечему там у него трястись, – сердито проворчал Певец, ухватив Шульца за воротник куртки, чтобы доволочь до машины. – Давай, топай.

Тот не сопротивлялся, шёл смирно, хоть и спотыкался. Молча залез на заднее сиденье пикапа. Кенни тем временем сгрузил в кузов кирку и лопаты.

Шульц подал голос, только когда их пикап затормозил у приёмного покоя Вест-Крик Хоспитал:

– Пушку-то верни.

Певец лишь хмыкнул, покрутив головой:

– А денег тебе не дать? Мы сегодня у Филдса полторы сотни огребли. Вылезай и дуй к доку Грэму. Пускай он тебе касторки бутыль пропишет, может, ума прибавится.

– Ствол-то не зарегистрирован, – гнул своё Шульц.

– Вот спасибо-то, пила майа, – окончательно развеселился Певец. – Чистый «магнум», непалёный – всю жизнь мечтал. Подарок на день рождения. Проваливай!

Когда Шульц, спотыкаясь, поднялся на крыльцо приёмного покоя и позвонил в дверь, Певец с облегчением завёл мотор.

– Он не отстанет, – глухо вымолвил Кенни. Лицо его снова побледнело так, что резко проступили веснушки на переносице.

– Плевать, – беззаботно отозвался Певец. – У нас теперь даже пушка есть, уоштело. Скажи лучше, что твоей маме купить. Какие она цветы любит?

– Герберы, – Кенни сразу заулыбался.

– Не знаю, что это такое, но сейчас покажешь, – весело распорядился Певец, заворачивая к бензозаправке Майерса. Там стоял маленький цветочный магазинчик.

========== Часть 6 ==========

«А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела.

У нас дома детей мал-мала, да и просто хотелось пожить.

А не спеши ты нам в спину стрелять, а это никогда не поздно успеть.

А лучше дай нам дотанцевать, а лучше дай нам песню допеть.

А не спеши закрыть нам глаза, а мы и так любим все темноту,

А по щекам хлещет лоза, возбуждаясь на наготу.

А не спеши ты нас не любить, а не считай победы по дням.

Если нам сегодня с тобой не прожить, то кто же завтра полюбит тебя?»

(«Чайф»)

Весело насвистывая, Певец зашёл в сарай, где Робинсоны держали мешки с комбикормом, брикеты сена и разный инвентарь. Он изрядно задержался у них на ранчо, работая почти дотемна, но миссис Робинсон его вкусно накормила, позвав к семейному ужину. Вдова лет сорока, она управлялась по хозяйству вместе с сыновьями-подростками и часто нанимала работников на подмогу.

Сегодня Кенни рядом не было – парень поехал в Миннеаполис за холстами, красками и прочими художническими причиндалами. Не захотел по почте заказывать – нравилось ему шастать по разным пропахшим скипидаром лавкам и мастерским. А Певцу до чёртиков нравились его странные картины, которыми тот уже увешал все стены их халупы.

Они и правда были странные, тревожные, будоражащие душу. Или забавные. Тёплые.

Разные.

Кенни говорил – «как твои песни».

А его мама была свято уверена, что «её мальчики» вот-вот станут всемирно знаменитыми. Звёздами. Смешная!

Кенни взял её с собой в город, чтобы развлечь, хотя она протестовала, твердя, что это, мол, пустая трата денег, и что Певец с Кенни и так всё время её балуют. Но поехала, когда Певец торжественно поклялся, что за предстоящее выступление на концерте после закрытия ближайшего родео организаторы отвалят ему кучу бабла.

Он не покривил душой – ему и в самом деле предложили назавтра петь на стадионе перед многочисленной толпой зрителей, а в случае удачного выступления был шанс попасть на местную радиостанцию.

Кенни и его маму ждало ещё одно дело в Рапид-Сити – консультация с маститым юристом. Бракоразводный процесс был уже полностью подготовлен – на удивление быстро и без проволочек. Сам Питерс после достопамятного инцидента с ружьём в доме у Певца больше не появлялся, все переговоры с беглянкой-женой вёл через своего адвоката. Похоже было, что, получив наконец отпор, этот крысоед просто сдулся.

Хмыкнув, Певец стянул с себя пропотевшее насквозь рабочее шобло, оставшись босиком и в исподнем – жалко было единственные приличные штаны и рубаху махратить, поэтому он всегда переодевался перед грязной работой. Привычно скрутив волосы в узел, он с удовольствием ополоснулся в стоявшей у входа жестяной бадье, поплескал водой в лицо и, жмурясь, протянул руку за чистым полотенцем, висевшим рядом на гвозде. Миссис Робинсон всегда заботливо оставляла его там для своих работников.

И тут на его запястье сомкнулась сперва чья-то жёсткая ладонь, и через мгновенье – холодная сталь наручников. В висок почти одновременно уперся такой же холодный ствол револьвера. Певец замер – кровь застыла в жилах, и потому он даже не успел дёрнуться, когда и второе его запястье окольцевала сталь.

– Видишь, я раздобыл другую пушку, – хрипло промолвил голос Шульца у него над ухом. – Не поворачивайся, стой, как стоишь, а то башку разнесу.

Башка эта, устало подумал Певец, всё равно ни к чёрту не годилась. Он в очередной раз недооценил Шульца, бешеного мудилу.

Прошёл уже месяц с тех пор, как они оставили его возле больницы Вест-Крик Хоспитал и укатили. Кто-то из ребят потом рассказывал, что Джеки, мол, ушёл из отряда рейнджеров шерифа. И правда, вся его банда разбрелась кто куда. И Певец думал… да блядь, нихрена он не думал, он напрочь забыв об этом сволочуге! Но Шульц, получается, не забыл.

И у Певца снова не было с собой ни ножа, ни револьвера. «Дурак, идиот. Поделом тебе, вот и всё», – решил он.

– Хернёй не майся, – проговорил он вполголоса, чувствуя, как между лопатками сползает капля пота. – Отпусти добром, сними браслеты и уходи. Я тебя не трону.

Шульц засмеялся, как закашлялся.

– Ты меня наверняка прикончишь, но это потом… и это неважно, – объявил он, ни на миллиметр не отводя ствола, который теперь казался раскалённым. – Руки подыми. Медленно. И двигай вперёд. Тоже медленно. Раз и два. И три.

Вынужденный повиноваться этим отрывистым командам, Певец шагнул к стене и вдруг на счёте «три» пошатнулся, оглушённый коротким резким ударом револьверной рукоятью в висок. Мир на несколько мгновений поплыл и растаял, а когда снова обрёл чёткость, то Певец обнаружил, что стоит, почти уткнувшись лбом в почерневший опорный столб сарая. Его скованные руки были задраны вверх – цепь наручников крепилась там к железной скобе. Ноги были умело спутаны ремнём, как у жеребца на пастбище – можно шагать, но нельзя бежать или брыкаться.

Певец бессильно рванулся несколько раз и затих, тяжело дыша. Руки ломило, голова кружилась, сердце колотилось быстро и гулко.

– Бесполезно это, не рыпайся, – проговорил Шульц у него за спиной – без злорадства или злости, а даже с каким-то сожалением. – Только хуже себе сделаешь.

– Ты что творишь? – спросил Певец как мог спокойно. – Совсем очумел?

– Совсем, – легко согласился Шульц. Косясь на него, Певец видел, как вздымается его грудь под щегольской рубашкой. Но револьвера в его руке уже не было – убрал, наверное, чтобы сподручнее было привязывать пленника. Всё подготовил заранее, подлюка.

И ведь никто в этот чёртов сарай не зайдёт до самого утра, подумал Певец тоскливо. Робинсоны с ним уже распрощались, уверенные, что их работник, переодевшись, преспокойно отправился восвояси.

От осознания собственной беспечности и беспомощности его даже замутило. Он готов был выть и биться в путах, как пойманный зверь, и обуздал себя только огромным усилием воли. Он бы лишь без толку покалечился бы – Шульц, зараза, был прав, предупреждая об этом. Но скованное тело инстинктивно требовало свободы.

– Чего ты хочешь, ты, грёбаный псих? – почти по слогам произнёс Певец, повернув голову. Спутанные пряди волос упали на лицо, щёку царапнула твёрдая шершавая древесина столба. – Поиграть в индейцев и ковбоев?

Он криво усмехнулся, почти уверенный, что Шульц действительно решил продолжить свои упражнения с ножом. Или с огнём, что было бы похуже. В общем, этот подонок явно собирался развлечься, пытая краснокожего, как в добрые старые времена делали его предки. А предки Певца платили им той же монетой. Уоштело, отрешённо подумал он, лакота всегда считали за честь принять пытку от руки врага. Но он никак не был готов услышать то, что сказал в ответ Шульц.

– Хочу тебя трахнуть, – вот что он сказал, и Певец даже головой потряс, продолжая в упор смотреть в его расширившиеся чёрные зрачки.

Над входом в сарай покачивалась слабо мерцавшая лампочка, в щели между досками светила Ван-ла-те, кроваво-красная охотничья луна…, и всё это было похоже на какой-то дурной и дикий сон.

Горячая ладонь Шульца почти робко легла на влажную спину Певца между лопатками, и тот невольно дёрнулся, затёкшие руки сильнее заломило.

– Ты сказал, я очумел, так вот, я очумел из-за тебя, – срывающимся сбивчивым полушёпотом выговорил Шульц, лихорадочно блестя глазами. – И я тебя трахну, будь уверен. Прямо сейчас. Хоть раз объезжу. А ты потом пристрели меня, ремней из меня нарежь, мне похуй.

Певец всё ещё немо смотрел на него, не веря своим ушам, а тот продолжал взахлёб:

– Да ладно, чего ты уставился-то! Будто бы вы с Питерсом не трахаетесь как проклятые. Не при его мамашке, конечно. Ныкаетесь где-нибудь в прерии.

– Следил, что ли? – невольно вырвалось у Певца, и он, спохватившись, сжал губы.

Шульц коротко, невесело рассмеялся и удовлетворённо кивнул:

– Значит, это правда. Нет, не следил, просто догадался. Я же тебя чую, понял?

Он глубоко втянул в себя воздух и вдруг выпалил скороговоркой:

– Ты этого сопляка к себе забрал, чтобы отец его не поимел?

– Че-го? – потрясённо выдавил Певец, снова не поверив тому, что слышит. – Чего ты мелешь?

Шульц лишь мотнул головой и промолчал. Бледное лицо его было и обозлённым, и смятенным, нижняя губа закушена.

Словно от боли.

– Шульц, – сглотнув, хрипло позвал Певец, и тот вскинул глаза – совершенно чёрные. – Отпусти меня.

Лакота пощады не дают и не просят – так всегда учил его дед. И Певец мог вытерпеть любую боль без единого стона и мольбы. Но унижение было куда страшнее пытки и даже смерти. Унижение ломало душу. Выжигало дотла.

– Не могу, – просто отозвался Шульц. – Не смотри на меня так. И не рыпайся, слышишь? Не хочу тебя калечить, честно. Хочу, чтобы ты орал подо мной, но не от боли.

– Да пошёл ты, – безнадёжно процедил Певец, рывком отворачиваясь.

Его так и затрясло. Блядь, он стоял почти что голым перед этим полоумным ублюдком! Тело превратилось в какой-то жгут из оголённых электрических проводов. Он всей кожей ощущал каждое прикосновение Шульца. А тот гладил его по спине, по плечам, по бёдрам – торопливо и неловко, даже не как бабу, а как гладят и треплют коня. Но, наткнувшись на свежие шрамы от своего ножа, исполосовавшие грудь Певца, он отдёрнул руку, будто обжёгшись.

Певец стоял, отчаянно зажмурившись, опустив голову и стиснув кулаки. Ему только и оставалось, что бессильно ждать. Сердце часто и болезненно билось о рёбра.

Шульц тоже молчал, сипло и прерывисто дыша. Потом что-то брякнуло, зазвенело, и безжалостная хватка железа на затёкших руках разомкнулась. Разгорячённое, покрывшееся испариной тело овеял холодный сквозняк, и Певец с усилием разлепил вспухшие веки.

– Сука, – почти беззвучно выдохнул Шульц, отступив на шаг. – Сука, чтоб ты сдох!

Дверь за ним со скрежетом захлопнулась.

Урчания мотора не было слышно: наверное, он приехал верхом и оставил своего коня где-нибудь у изгороди вместе с лошадьми Робинсонов.

Певец присел на корточки, хватая ртом воздух. Потом он непослушными пальцами развязал узлы на ремне, опутывавшем ноги. Пошатываясь, как пьяный, добрёл до бадьи с водой и сунул туда голову. Вынырнул, отфыркиваясь, и принялся жадно пить, будто загнанный жеребец.

«Кенни, Кенни», – молотком стучало у него в голове. Кенни ничего не должен был узнать о случившемся!

«Я не буду драться. Я буду убивать – за маму и за тебя», – вот что сказал пацан когда-то в больнице, и Певец прекрасно это помнил.

Самому прикончить Шульца, этого взбесившегося подонка? И сесть за это в тюрягу пожизненно? Или свалить отсюда, пока не поздно, уехать прочь? Забрать Кенни и Кэти, затеряться в большом городе? Бежать, спасая тех, кто ему дорог, от обоих этих ублюдков – и Питерса, и Шульца? Оставить навсегда свою землю, Паха Сапа?

Хийа, никогда!

Певец заскрипел зубами и кинулся вон из треклятого сарая.

Заночевал он прямо в прерии. Сперва долго шёл, спустившись от ранчо Робинсонов, вдоль русла почти пересохшего ручья. Остановился, только выбившись из сил, бросил наземь свой рюкзак и улёгся, уронив на него нудящую голову.

Стояла глубокая ночь. Стрекотали цикады и пахло полынью – горько и щемяще. Небо, высокое и звёздное, опрокинулось над прерией.

О Вакан, он не мог оставить всё это. Просто не мог!

И тут что-то влажное и холодное ткнулось в его откинутую ладонь. Вздрогнув, Певец вскинул голову и обомлел.

Рядом с ним стоял волк и нюхал его руку. Длинные лапы расставлены, уши настороженно топорщатся, хвост опущен: не собачий – крючком, а волчий – поленом… Раскосые золотистые глаза внимательно смотрели прямо ему в лицо.

Деваться было решительно некуда – толку-то убегать. Медленно, очень медленно Певец сел на траве и поднял руку, коснувшись жёсткой тёплой шерсти на холке зверя, приглаживая её. В груди волка зародилось тихое ворчание, но он не попытался кинуться на Певца и не отскочил прочь.

Всё так же медленно, словно во сне, Певец погладил лобастую голову – волк лишь прижал уши под его ладонью, не спуская с него глаз. Умных, всепонимающих.

– О Вакан, – прошептал Певец, судорожно сглотнув. В горле у него стоял острый комок, глаза болели от непролитых слёз. Вакан Танка, души-нагийа, его дед – все они услышали его, они послали ему хранителя?

Певец уткнулся лбом в косматую шерсть. Волк терпеливо стоял, позволяя ему это.