Текст книги "Цель (СИ)"
Автор книги: sillvercat
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
– Как мне называть тебя, парень? – выпалил Певец, обхватив зверя за шею, и волк раскрыл пасть, словно в улыбке.
Певец ещё раз внимательно оглядел его, насколько позволял зыбкий лунный свет: тот вовсе не был таким уж огромным, каким показался ему вначале, а поджарым и даже грациозным.
– Не парень? Девчонка? – выдохнул Певец, тоже начиная улыбаться, а потом и вовсе прыснул, когда зверь негромко заскулил, будто в знак подтверждения.
– Шунктокеча, – торжественно объявил он. – Я буду звать тебя Шунктокеча.
Повалившись на траву рядом со свернувшейся в клубок волчицей, он уснул мгновенно, и сон этот был глубок и безмятежен. А снилось ему, что дед сидит подле него и гладит его по голове.
*
Родео заканчивалось конфузом.
На трибунах стадиона так ревели и свистели, будто бы тут проходил матч между какими-нибудь знаменитыми бейсбольными командами. Вороной с белыми пятнами жеребец, застывший посреди арены, только что сбросил с себя уже пятого по счёту наездника, пытавшегося его обуздать.
Конь стоял, расставив крепкие ноги и упрямо нагнув голову, словно бык, свирепо косясь по сторонам налитыми кровью глазами.
«Чёрт, что за зверь!» – завороженно подумал Певец, любуясь им.
Это и был главный приз родео, выигрыш победителя, который сумел бы удержаться на нём, укротить его, не слетев наземь.
Но пока что ни один вызвавшийся смельчак не смог эдакого проделать.
– Не пойду, Мэри, ни за что, сколько бы ни стоил этот гад, – во всеуслышание решительно заявил какой-то здоровенный белобрысый ковбой. Такая же белобрысая круглолицая подружка настойчиво подталкивала его локтем в бок. – Мне ещё пожить охота.
Вокруг согласно хохотнули.
Певец посмотрел в золотистые глаза Шунктокечи, чей косматый бок касался его колена. Волчица была рядом неотступно – и до стадиона, пока они тряслись на ухабах в кузове пикапа Дэнни Бычка, и вот сейчас, когда Певец сидел в первых рядах зрителей, дожидаясь своего выступления на торжественном закрытии родео. Он уже договорился с организаторами, что именно спеть – романтическую балладу о любви, пользующуюся неизменной популярностью у публики, особенно у женской её половины. И теперь просто терпеливо ждал, глазея на арену, лишь бы не перематывать в голове всё, случившееся вчера, как испорченную магнитофонную ленту. И ему было всё равно, кто там мелькает на арене.
Но этот конь! Этот вольный дикий зверь с развевающейся чёрной гривой и налившимся кровью взглядом!
Певец был безлошадником, хотя когда-то они с дедом мечтали разводить мустангов. Но, став волонтёром ДАИ, он не мог позволить себе держать коня – с его-то постоянными отлучками из дому. Старого дедова мерина – рыжего Гуанаку – он подарил Храброй Медведице: смирный коняга как нельзя лучше подходил для обучения малышни верховой езде.
Певец сел на своего первого коня года в три. Он смутно помнил это – каменистую землю далеко внизу, гулкий смех деда, стоявшего рядом, собственные пальцы, вцепившиеся в светлую гриву. Он любил лошадей и всегда обихаживал их, работая на чужих ранчо, а иногда выступал на родео, чтобы по-быстрому зашибать неплохой куш. У него это получалось. Но рисковать жизнью ради лёгких денег стало слишком глупо, когда нашлись дела поважнее.
Но этот конь!
Наземь только что кубарем скатился очередной бедолага, вздымая пыль и песок, едва успев увернуться от грозных копыт. Певец снова поглядел в глаза Шунктокечи, коротко выдохнул, встал… и сдёрнул с себя футболку.
Кровь закипела, запела в жилах. Кровь тех лакота, что мчались в бой нагими, на таких вот полудиких скакунах.
– Эй, парень, да ты спятил! – ахнул подоспевший Дэнни Бычок. Он тащил в обеих руках по здоровенному пакету попкорна, а подмышкой зажал бутыль кока-колы.
Певец перекинул свою футболку через его плечо и весело приказал, кивнув на волчицу, которая улыбнулась во всю свою зубастую пасть:
– Присмотри за моей девочкой, браток!
И выхватил у Дэнни из-за пояса нож, чтобы прибавить к шрамам на своей груди свежие порезы. Алый – цвет крови, цвет Солнца-Ви – становился бурым, когда кровь высыхала.
– Другой-то краски нету, – легко пояснил он обалдевшему Дэнни, уронившему свой попкорн. Сунул ему в руки нож, рассмеялся и ринулся вниз по ступенькам, как в бой.
К своему скакуну.
Он готов был отдать всё за то, чтобы действительно сделать его своим. Обуздать его.
Срывающийся хриплый голос вдруг будто наяву прозвучал у него в ушах: «Хоть раз тебя объезжу! А ты потом пристрели меня, ремней из меня нарежь…»
Шульц, паскуда. Он тоже был где-то здесь, на трибунах, тоже смотрел сейчас на Певца, как и сотни других зевак, притихших, растерянно разинувших рты.
Сжав зубы, парень махнул рукой судье, подтверждая своё участие, и вихрем взлетел на спину жеребцу, ухитрившись увернуться от мощного удара задних копыт. Зверь испустил оскорблённый, вибрирующий, яростный визг и заметался, как ошпаренный, молотя ногами по воздуху, который будто сгустился вокруг них зыбким дрожащим маревом. Стальные мускулы ходили ходуном под взмокшей от бесплодных усилий пегой шкурой. Песок стадиона, потрясённые лица зрителей на трибунах – всё слилось в сплошную круговерть.
Певец не считал летящих секунд, он уже с безудержным ликованием понимал, что берёт верх, одолевает. Побеждает! Он не чувствовал собственного тела, готовый расплачиваться неизбежной болью. Только эта бешеная скачка, отчаянный, на грани смерти, полёт!
Конь наконец замер на месте – ненадолго, а потом медленно пошёл шагом, взмыленный и вымотавшийся. Бока его тяжело вздымались. Певец наклонился к его шее под восторженный рёв трибун, сам едва дыша от усталости и всё ещё держась за раскосмаченную гриву скакуна. Он покаянно погладил эту гриву, не боясь, что конь снова взовьётся на дыбы, чтобы отомстить человеку, посмевшему справиться с ним.
Лакота издревле пели, укрощая коней, и Певец отчётливо вспомнил ту песню, что когда-то услышал от деда:
– Думал я – ступаю бесшумно,
Но ты мои шаги услышал.
Думал я – сердце тихо бьётся,
Но ты ему эхом вторишь.
Вот перед тобой стою я —
Твой брат по крови,
Потерянный и найденный снова.
Вот перед тобой стою я —
Пою тебе свою песню,
Чтобы стала она твоею…
Слова, насчитывавшие добрую сотню лет, сами собой срывались с его запёкшихся губ.
– Хочу, чтобы ты стал мне другом, – хрипло вымолвил Певец, едва переведя дух. – Я назову тебя Вазийа. Колдун.
Конь шевельнул ушами и тихонько фыркнул, как бы соглашаясь, а Певец обхватил его за шею и наконец спрыгнул наземь, повернувшись к гомонящей позади толпе. Он знал, что для этих васичу он сам – со шрамами и полосами засохшей крови на голой груди, со взлохмаченными длинными волосами – такой же дикий зверь, как и принадлежащий ему теперь мустанг. И разило от них обоих одинаково – потом и дракой.
Певец ликующе засмеялся, увидев, что к нему наперегонки несутся Дэнни, Шунктокеча, Кэти и Кенни – те, очевидно, успели вернуться из Рапид-Сити первым утренним автобусом, чтобы поспеть к его выступлению на закрытии родео.
– Господи Боже, что ты вытворяешь! – испуганно выкрикнула Кэти, подбегая к нему.
– У тебя кровь! – выдохнул Кенни, хватая его за руку.
– Кровь, ага, есть, – охотно согласился Певец сквозь смех. – А ещё вон та классная девчонка, – он указал на Шунктокечу, – и вот этот крутой парень, – он снова потрепал Вазийю по горячей крепкой шее.
– И ты, – одними губами добавил он, глядя в округлившиеся глаза Кенни. – Уоштело, всё как надо.
– А петь-то хоть будешь? – выпалил запыхавшийся Дэнни. – О Вакан, какой же красавец, – он восхищённо цокнул языком и тут же поспешно отдёрнул руку, протянутую к холке коня, когда зубы Вазийи предупреждающе лязгнули у самых его пальцев.
– Я уже спел, – спокойно пожал плечами Певец.
*
И снова была ночь, и прерия, и ветер, летящий с предгорий Паха Сапа, и костёр, так похожий на Бесконечный огонь, но возле этого костра лежала Шунктокеча, опустив на передние лапы острую морду и чутко вслушиваясь в ночные шорохи.
А чуть поодаль пасся Вазийа, на котором не было ни пут, ни узды. Он сторожко косился на волчицу, прядал ушами, пофыркивал, но никуда не уходил.
Только эти двое и были спутниками Певца.
Он и сам не мог бы объяснить, почему его опять так настойчиво потянуло в прерию. И это притом, что он не хотел тревожить или пугать Кенни – не дай Бог, тот заподозрил бы что-то неладное. Просто они же всегда уходили ночевать вместе под звездным небом. Шульц, сволочуга, верно угадал: «Ныкаетесь где-нибудь вдвоём…»
Но Кенни, едва Певец заикнулся про то, что хочет уйти один, твёрдо сказал, глядя ему в глаза: «Давай, я понимаю. Тебе надо иногда побыть одному. Чтобы песни к тебе приходили.»
Певец даже вздрогнул при этих словах. И благодарно его обнял, зарывшись носом в вихры на макушке. Кенни понимал его лучше, чем он сам.
Последние два дня будто вместили в себя целую жизнь, вымотали до края.
Ему и впрямь требовалось полежать в траве у костра и поразмыслить обо всём, что с ним происходит. Расслышать, что ещё скажут духи.
Но пока что, растянувшись на земле, среди колкой, пожухшей от дневного зноя травы, он услышал только отдалённый, но приближающийся топот копыт.
Шунктокеча насторожила уши, потом вскочила. Певец тоже рывком поднялся на ноги. Никто в целом свете не знал, куда он направился, но неизвестный всадник уверенно скакал прямо к его костру.
Может быть, Кенни всё-таки решил разыскать его?
Но нет. Шульц, Джеки Шульц, спрыгнув со спины чалого жеребца, встал в круге света перед костром, разжал пальцы, державшие коня за узду. Тот всхрапнул, скрываясь в темноте, только копыта по каменистой земле простучали.
Ошеломлённый, Певец посмотрел Шульцу в лицо – бледный, с непокрытой головой, тот выглядел так, будто не спал и не ел несколько суток кряду, даже глаза ввалились. Но метаморфозы, происходившие с этим гадом, равно как и их причина, Певца не волновали. Он впервые увидел своего врага после случившегося на ранчо Робинсонов. Кровь ударила в голову, и он, не раздумывая, молча опрокинул Шульца наземь коротким резким ударом в челюсть. И встал над ним, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Хотелось бить и бить – так, чтобы этот подонок больше никогда не поднялся.
Шунктокеча за спиной тихо заворчала, словно предупреждая о чём-то.
Певец глубоко вздохнул и проронил, обернувшись к волчице:
– Уоштело, я понял.
Шульц сел, упираясь ладонями в землю, поглядел на него снизу вверх, потряс головой и хрипло выдавил:
– Ещё бей. Или убей. Только трахни меня.
– Чего, блядь?! – не выдержав, Певец сгрёб его за грудки, вздёргивая на ноги. И яростно процедил ему в лицо: – Отъебись от меня, паскуда! Ты у меня уже в печёнках застрял!
Он встряхивал Шульца после каждой фразы так, что голова у того бессильно моталась из стороны в сторону.
Глаза у парня были точь-в-точь как у больной собаки. И оскалился он, как пёс. Бешеный пёс.
– Теперь ты понимаешь, каково мне? Ты у меня и в башке застрял, и в печёнках, зараза! И чего я тебя… – он осекся и со всхлипом вобрал в себя воздух. – Почему я тебя… не прикончил?
– Так почему же? – выдохнул Певец, не отпуская его.
– Не смог, – прошептал Шульц, болезненно скривившись.
– Да провались ты! – Певец снова опрокинул его на землю одним ударом. – Это мне стоило бы тебя прикончить, ублюдок!
Шульц опять засмеялся, как залаял, и упрямо сел, утирая кровь с разбитых губ тыльной стороной ладони:
– Но ты тоже не можешь. Не-ет!
Его окровавленная улыбка была яркой и страшной.
А Певец вдруг вспомнил, как изредка видел в прерии одинокие деревья, сожжённые изнутри попавшей в вершину молнией. Издалека такое дерево даже казалось целым, пока не подъедешь поближе и не разглядишь расщепленный ствол и чёрную выгоревшую дотла сердцевину, виднеющуюся в разломе.
Шульц, покачиваясь, поднялся на ноги и едва слышно пробормотал:
– Тебя вроде как совсем не парит, что ты спишь с Питерсом, как с девкой?
Они схлестнулись взглядами.
– Он мой, – ровно подтвердил Певец, мгновенно напрягшись.
Кенни совсем ни к чему было сюда приплетать.
– А если бы его не было? – так же, полушёпотом, продолжал Шульц и вскинул руку. Его горячие пальцы клещами вцепились в локоть Певца. – Если бы ты был один?
Холодея до лихорадочного озноба. Певец так же молниеносно схватил Шульца за горло, показавшееся ему очень хрупким. Он даже ощутил, как бешено пульсирует жилка под бледной кожей. Сжать пальцы покрепче, и…
А Шульц и не пробовал сопротивляться – в точности, как в баре у Майка, когда Бычок опрокинул его на пол, под ноги толпы. Он только смотрел и смотрел на Певца неотрывно, почти не дыша.
Шунктокеча позади них снова заворчала. И Вазийа шевельнулся в темноте – почти неразличимой тенью.
– Я люблю Кенни, – очень тихо и ровно произнёс Певец, ослабляя хватку. – Только его. Никого больше.
Он никогда не говорил таких слов даже самому Кенни. Но это было сущей правдой. Чистой, беспримесной правдой.
«Когда Вакан Танка, великий и таинственный, посылает нам кого-то чудесного…»
– Понятно, – прохрипел Шульц. – Я…
Он запнулся, сглотнул – горло дёрнулось – и шагнул было в сторону, но Певец неожиданно для себя поймал его за плечо и остановил:
– Ты как меня нашёл?
– Я тебя чую, я же сказал, – прошептал тот, едва шевеля губами. Будто сил у него совсем не осталось, и он вот-вот мог свалиться наземь.
В очередной раз.
«Думал я – ступаю бесшумно,
Но ты мои шаги услышал.
Думал я – сердце тихо бьётся,
Но ты ему эхом вторишь…»
Блядь, да что за наваждение-то?!
– Ночуй здесь, – отрывисто приказал Певец, швыряя к ногам Шульца свёрнутое в скатку одеяло, лежавшее у костра. – Ты же сейчас концы отдашь, долбоёб. Ложись тут и дрыхни, чтоб тебя черти взяли. Я уеду.
Не возразив ни словом, Шульц опустился на выгоревшую траву там же, где стоял, словно ноги и впрямь перестали его держать. Кое-как он закутался в брошенное одеяло, скорчился на траве и тут же затих. Вырубился.
Певец посмотрел на Шунктокечу, и та зевнула с коротким подвывом.
– И не говори, – подтвердил Певец, старательно затаптывая костёр, возле которого скрючился Шульц. – Просто бешеный.
Он коротко свистнул Вазийе и легко взлетел ему на спину. Шунктокеча побежала поодаль от копыт коня, но не отставала ни на шаг, стелясь по траве зыбкой тенью.
Певец знал, куда направляется – в то ущелье, где лишь однажды был вместе с дедом. Оно звалось Вакиньян Тайоспейе – Грозовая пропасть. Если голоса мёртвых душ-нагийа можно было где-то услышать наяву, то, наверное, только там, пока он сам ещё не погиб и не отправился к Бесконечному огню в сопровождении Небесного Пса – Шунки Скана.
А тут с ним были Вазийа и Шунктокеча… но не до конца его пути.
Певец спрыгнул с коня и встал у входа в ущелье. Луна светила так ярко, что чётко выделялся каждый мелкий камешек, каждая травинка, каждый корявый куст, вцепившийся корнями в твёрдый склон.
Певец разулся. Снял с себя одежду – всю до нитки, и ощутил, как кожа на плечах и лопатках взялась ледяными мурашками. Не от ночного холода, не из-за порыва ветра. От предчувствия битвы.
Его праотцы шли в бой обнажёнными. Можно было бы сложить про это песню, подумал он сумрачно и кое-как усмехнулся.
Он глянул на смирно стоявшего Вазийю и велел:
– Ты жди.
Потом посмотрел на прильнувшую к земле Шунктокечу и произнёс:
– Стереги.
И пошёл внутрь тёмной пасти горного провала, легко ступая по камням босыми ногами.
Его окружила тьма, казавшаяся вечной.
Когда дед говорил ему, мелкому пацану, про Таку Сканскан – Вечное Сейчас, тот ничего не понимал. Где ему было! Он рвался играть и драться. Теперь же, стоя нагим в непроглядной тьме ущелья, где не видно было даже очертаний собственной вытянутой вперёд руки, он чувствовал, что находится в самом сердце Таку Сканскан. Здесь было только «всегда» и только «сейчас».
У него закружилась голова, а горло судорожно сжалось. Проглотив слюну, он хрипло прошептал:
– Вы послали мне Шунктокечу и Вазийю, братья-нагийа. Вы хотите, чтобы я остался здесь, на священной земле лакота. Но в чём моё предназначение? Я знаю, что вы видите и слышите меня. Ответьте же мне.
Он так отчаянно всматривался в темноту, что перед глазами замелькали яркие всполохи. Он пошатнулся, но на ногах устоял. И крикнул, уже с гневом сжав кулаки:
– Ответьте мне! В чём моя цель? Как мне жить? Так, как жил Ташунка Витко? Умереть, сражаясь за лакота? Я готов! Я не побоюсь смерти! Васичу убивают нас, а я просто пою про Ташунку Витко и про наших воинов, погибших в Пайн-Ридже! Я готов умереть, подобно им!
В ущелье стояла пронзительная, мёртвая тишина, нарушаемая только его голосом.
– Ответьте мне! – закричал Певец во всю глотку.
– Тш-ш-ш… – раздалось вдруг в ответ. – Что ты так орёшь, охламон? Дед уже объяснил тебе, что смерти нет, а ты пришёл сюда и надрываешься без толку.
Певец заморгал и яростно потёр кулаками глаза.
Но он по-прежнему никого не видел, а голоса – несколько голосов – звучали словно бы у него в голове единым, слитным, насмешливым хором. Но в этой насмешке не было злобы.
– Чантэ Ишта – Глаз Сердца, – проговорили голоса нараспев. – Чантэ Ишта. Открой его, чтобы всё понять. Доверься ему. Довольно ненависти.
– Довольно… ненависти… – медленно повторил Певец пересохшими губами.
Последние отзвуки сказанного всё ещё звенели у него в голове, стремительно отдаляясь. Он даже не почувствовал, что опускается прямо на камни, беспомощно взмахнув руками.
«Чантэ Ишта – Глаз Сердца. Открой его!»
Тьма расступалась. Теперь стало видно, что вокруг – просто горное ущелье в предрассветном полумраке, где среди буйной поросли кустов робко пересвистываются первые утренние птахи. Осторожный мерный стук копыт по камням – и из тумана вынырнул Вазийа, мягко, но настойчиво ткнул Певца головой в плечо. Фыркнул требовательно.
– Уоштело, – пробормотал Певец. Шунктокеча, видно, так и осталась у входа стеречь шмотки и ждать его возвращения.
Он чувствовал себя как после тяжёлой, долгой болезни, едва не закончившейся смертью. А ведь Шульц, оставшийся у потухшего костра в прерии, был измотан точно так же. Что же его грызло, бешеного засранца?
Кое-как вскарабкавшись на тёплую спину коня, Певец обхватил его за шею обеими руками.
– Давай вернёмся, – шепнул он Вазийе. – Выйдем отсюда – и домой.
Конь пошевелил ушами. Он понял.
========== Часть 7 ==========
*
Певец проспал больше суток, до утра следующего дня. Он едва помнил, как обессиленно сполз со спины Вазийи, почти упав на руки подбежавшему Кенни. Тот крепко обхватил его за плечи, помогая удержаться на ногах.
– Господи, да что с тобой? – испуганно воскликнул он.
– Я был… в Чёрных горах. В ущелье. В Громовой пропасти, – объяснил Певец, едва ворочая языком, будто пьяный. – Я тебе потом… всё расскажу. Спать.
Глаза у него отказывались раскрываться, ноги подгибались. Чёрт, вот чёрт…
Когда они оба ввалились в дом, Кэти в тревоге всплеснула руками, отворачиваясь от плиты, на которой варился кофе.
– Что случилось?
Но Певец уже не в силах был вымолвить ни слова. Он добрёл до кровати и рухнул на неё, блаженно зарывшись лицом в подушку, приятно пахнущую мятой. Спать, спать, спать…
«Что ты так орёшь, охламон? Дед уже объяснил тебе, что смерти нет…» – всплыло у него в мозгу.
Проснулся он на рассвете. Полежал немного, прислушиваясь к щебету птиц за окном и к озабоченным голосам Кенни и Кэти, сидящих на кухне. На душе у него враз потеплело. Его семья за него тревожилась!
– Он себя совершенно не щадит. Поговори с ним, – это Кэти.
– Если он проходил через какой-то ритуал в Чёрных горах, то это ему необходимо. Поверь, мам, – горячо возразил Кенни. – Там особенное место.
– Не смотри на меня так умильно, я отдала тебе все кости, – это Кэти говорила уже Шунктокече. – ты и их не заслужила, ты плохо следила за своим хозяином.
– Он ей не хозяин, мам, – хмыкнул Кенни.
– Это уж точно, – подал голос Певец, приподнимаясь на локтях, и мотнул головой, отбрасывая с лица спутанные волосы. – Привет. Я вернулся. А что это там так вкусно пахнет, а?
Он вдруг ощутил, что просто помирает с голоду.
Кэти немедля притащила ему поднос с едой прямо в постель, и, уплетая за обе щёки пшеничную кашу с кусками цыплёнка, Певец объяснил как мог, глядя в вопрошающие глаза Кенни:
– Я хотел познать сам себя. Найти свой путь. Чтобы духи мне его подсказали. Я пою про подвиги наших воинов, но ведь и я воин. Я хотел узнать, стоит ли мне тоже выйти, – он неловко усмехнулся, – выйти на тропу войны.
– Ты что! – ахнула Кэти.
– Но война идёт, мам, – рассудительно произнёс Кенни, опуская руку матери на плечо. – Разве ты не видишь? Лакота вынуждены защищаться. Другое дело, что защищаться можно по-разному. Не обязательно с оружием. Я вот точно стану адвокатом.
В голосе его звучала непререкаемая уверенность.
Певец помнил, что так же уверенно Кенни обращался с оружием. Он хотел было сказать об этом, но взглянул на встревоженное лицо Кэти, придержал язык.
– Твои песни – тоже оружие, – твёрдо заявил Кенни.
– Это просто песни, – вздохнул Певец. – Оттого, что я в них обсира… э-э… обсмеиваю гадов из племенного Совета, они же не перестанут продавать нашу землю другим гадам – нефтеразработчикам.
– Но если бы ты об этом не пел, всё осталось бы так… шито-крыто, – запальчиво гнул своё Кенни. – Ты выволок на свет все их паршивые махинации. Люди о них узнали благодаря тебе. И теперь должны вступать в дело юристы.
– Такие же продажные гады, как племсовет, – пробормотал Певец, отправляя в рот новую порцию каши. – Вкуснотища! – он благодарно улыбнулся Кэти.
– Вот поэтому я и хочу стать адвокатом, – подытожил Кенни. – И стану. Слушай… а что тебе поведали духи? Можешь рассказать?
Его взгляд был полон любопытства.
«Чантэ Ишта – Глаз Сердца»…
– Я должен это всё сам обдумать, – быстро проговорил Певец, успокаивающе коснувшись его руки. – Я расскажу… попозже.
Кенни задумчиво кивнул.
– У твоих песен есть ещё одна сторона, – негромко сказала вдруг Кэти, машинально сворачивая и разворачивая на коленях полосатое кухонное полотенце. – Они показывают остальным людям, как сейчас живут лакота. Чем они живут. Что чувствуют. Показывают самую душу твоего народа. И как раз это важно. Это делает твои песни самым что ни на есть грозным оружием.
Голос её стал таким взволнованным, что Певец даже смутился.
– М-м… особенно когда я ору дразнилки про племсовет и племполицию, – неловко усмехнулся он. – Уоштело, пила майа. Но вот бабла я такими песнями точно не заработаю.
– А ты что, хочешь петь другие? За бабло? – спокойно уточнил Кенни, и Певец отозвался, не раздумывая:
– Нет. Песни даются мне не за этим. А чтобы люди слушали… и слышали.
– Вот видишь, – развёл руками Кенни.
Шунктокеча, спокойно лежавшая возле кухонного стола, вдруг навострила уши и вскочила на ноги. Тут и Певец услышал шум автомобильного мотора, донёсшийся от старой грунтовки.
Подойдя к окну, Кенни чуть раздвинул пластиковые полоски древних жалюзи, каждую из которых Кэти собственноручно протёрла во время уборки, и теперь с них не сыпалась пыль и паутина.
Из подкатившего полицейского «форда» степенно вышли Воронье Крыло и Маленький Камень. Бравые и подтянутые, несмотря на ранний час.
– Эй, бузотёр! – прокричал Крыло с ухмылкой. – Ты дома? Всё окей?
– Чего надо? – в свою очередь, ворчливо осведомился Певец, так же вразвалочку выходя на крыльцо и демонстративно почёсывая голый живот. – Всё отлично, вашими заботами.
Кенни, встав рядом с ним, тихонько фыркнул.
– Пекусь о тебе денно и нощно, парень, – весело поведал Крыло, прислонившись к дверце «форда». – Только проснусь, сразу думаю, как же там наш горлопан поживает? Приветствую, миссис Питерс… э-э… мисс Форбс, – он снял свою широкополую шляпу при виде показавшейся из дома Кэти.
– Привет, – с улыбкой откликнулась та. – Спасибо вам, что не забываете о наших нуждах.
– Не стоит благодарности, мэм, охранять покой и порядок в резервации – наш долг, – важно произнёс Крыло, и Певец закатил глаза. – Вообще-то я хотел сообщить нашему певуну, что Мо Филипс ждёт его сегодня в полдень на радиостанции, чтобы записать его попевки. Просил передать, раз уж мы мимо проезжаем. Телефона-то нету у тебя.
– Что, правда? – Певец даже подпрыгнул. – Он меня не бортанул? А ты не разыгрываешь? Ты таковский.
– Да брось, – буркнул Крыло, снова усаживаясь за руль «форда» в ожидании, когда напарник займёт место рядом. – Седлай своего зверюгу и отправляйся за славой. С тебя магарыч.
Он сверкнул белозубой улыбкой, захлопнул дверцу и нажал на газ.
Посмотрев вслед исчезающему в пыли «форду», Кенни вдруг испустил воинственный боевой клич, в точности как Храбрая Медведица на Пау-Вау. А Певец безудержно расхохотался. Его так и подмывало схватить Кенни в охапку и закружить, но он проделал это с Кэти.
– Я же говорила, что тебя оценят по достоинству! – та тоже счастливо рассмеялась. – Вот видишь! Видишь! Ну же, поставь меня на место… и оденься поприличнее.
Запыхавшись, она восторженно глядела на Певца снизу вверх.
– Мама, его же не в кино будут снимать! – провозгласил Кенни, уставившись на Певца с таким же благоговением. – Слушай, я хочу поехать туда с тобой!
– И до Голливуда дойдёт дело, – объявила Кэти уверенно.
– Давайте поедем к Мо все вместе! – радостно предложил Певец.
Но тут выяснилось, что Кенни и Кэти просто не на чем ехать, разве что пристроиться втроём на спине Вазийи, но это выглядело бы крайне смешно. Старый пикап забрали ребята из Центра, а дом Храброй Медведицы, у которой Певец хотел поклянчить грузовичок, оказался заперт снаружи на палку. Во дворе обретался только старый чёрный пёс по кличке Чико, лениво развалившийся на солнцепёке и даже головы не соизволивший повернуть при появлении запыхавшихся соседей. Очевидно, Медведица с семейством отправилась в Рапид-Сити за покупками, как и намеревалась.
– Ну во-от… – разочарованно протянул Певец, почесав в затылке.
– Поезжай один, всё будет хорошо, – бодро заверила его Кэти. – Вот свежая рубашка. Надевай. И волосы заплети.
– Мы тебя будем ждать! – выпалил Кенни. – Пальцы скрестим на удачу!
И вот Певец, закинув за спину гитару, рысью погнал Вазийю по грунтовке. Шунктокеча бежала следом. А Кенни и Кэти стояли у изгороди и ободряюще махали ему руками.
Но когда он, счастливый и взбудораженный, вернулся обратно, дом был пуст.
========== Часть 8 ==========
*
– Мою землю оскверняют.
Черный снег,
Горячий камень —
Лица прячут
И бьют,
Бьют наотмашь,
Не скрываясь —
Это значит:
Войну
Нам пророчат…
Встаю
Я с колен, и я снова живой!
Встань рядом со мной —
Мы вернулись домой!
– Хочешь, правду я расскажу?
– Нет. У меня своя:
Счастье – это когда есть путь
И ветер в гриве коня.
Встаю.
Прямо на дороге,
Во весь рост, ведь конь мой пал —
Ты поможешь?
Мою землю оскверняют,
По лесам проходит пал,
И тревожно…
Южная Дакота – мой поруганный дом.
Встань рядом со мной.
Мы сразимся – к плечу плечо…
Певец и сам не знал, откуда к нему пришла эта песня, едва он надел наушники в студии Мо Филипса, встал у микрофона и взял в руки гитару.
В неё будто вместилось всё, что он услышал от духов в Громовой пропасти, – любовь и ненависть, Кенни и Шульц, стремление защитить свой народ и отчаянная тяга к миру и покою.
Он торопливо спешился, оставив Вазийю у коновязи, и вбежал в дом, чтобы побыстрее поделиться своими мыслями с Кенни.
Но Кенни, как и Кэти, там не оказалось.
Сперва Певец даже не поверил в это.
– Эй, – позвал он, растерянно озираясь. – Вы где?
Они что, решили подшутить над ним? Разыграть его? Спрятались?
Но тут же он с оборвавшимся сердцем заметил, что возле кухонного стола валяется перевёрнутый табурет, а под раковиной – осколки бело-голубой фаянсовой тарелки. Певец машинально подобрал их и повертел в руках. Кэти, конечно, могла случайно разбить тарелку, почему бы и нет, но не подмести осколки, не поставить на место табурет – для такой чистюли, как она, это было немыслимо.
– Чёрт, – прошептал Певец пересохшими губами и вздрогнул, когда ему в колено ткнулась мордой неслышно подошедшая Шунктокеча. Он посмотрел в её янтарные глаза и понял, что волчица чувствует то же, что и он.
Пришла беда.
О Вакан, как же все они были беспечны и неосторожны!
Певец быстро обошёл комнаты, пытаясь отследить произошедшее намётанным взглядом охотника, привыкшего изучать звериные тропы в горах. Шунктокеча не отставала от него, втягивая ноздрями воздух.
Уоштело, в дом кто-то внезапно и бесшумно вошёл.
Кто?
Питерс? Шульц?
Кэти стояла спиной к двери, мыла посуду и из-за шума воды, ударявшейся в жестяное дно раковины, не услышала чужих шагов.
Она повернулась, когда вошедший схватил её. Выронила тарелку, которая с треском разбилась.
Крови нигде не было видно, значит, чужак просто крепко держал женщину, угрожая ей ножом или револьвером.
Возможно, Кэти успела вскрикнуть. Начала отбиваться.
Покрывало на постели в её комнате было смято. Кенни в отсутствие Певца любил там валяться, листая книги с полки, пока мать хозяйничала на кухне, мелкий ленивый дуралей.
Он выскочил на шум. На полу у кровати лежала оброненная книга. Скотт Фитцджеральд. Кенни выбежал и увидел, что кто-то – Питерс? Шульц? – угрожает убить Кэти. И Кенни закономерно сделал то, что приказал напавший на его мать мудак – без сопротивления последовал за ним и за матерью.
Ружья в кухне не было – очевидно, чужак забрал его с собой.
Певец что было сил саданул кулаком по дверному косяку, даже не почувствовав боли. Господи, ну почему, почему он не оставил в доме Шунктокечу, тупой малахольный долбоёб?! Почему понадеялся на помощь полиции?!
Снаружи раздалось короткое отрывистое ржание Вазийи. Значит, к дому кто-то подъехал.
Кто?
Певец опрометью кинулся на крыльцо – уже с револьвером в руках.
Джеки Шульц, верхом на своём чалом жеребце, глядел на него из-под полей низко надвинутой на лоб шляпы. Глядел устало и удивлённо. Будто бы ничего не знал. Будто бы в самом деле удивлялся.
Сука, тварь.
Певец вскинул револьвер, целясь ему в лицо. Ненависть захлестнула его, калёная и острая, как жало стрелы. Захлестнула так, что палец на спусковом крючке задрожал. Шунктокеча метнулась с крыльца – он едва это заметил.
Духи Чёрных гор не защитили тех, кого он любил.
– Куда ты их отвёз? – выкрикнул он хрипло. – Говори, сука!
Шульц сглотнул, губы его дёрнулись, и он свободной рукой стащил с головы шляпу, как в церкви.
– Я… никого не отвозил. Я тут сроду не был, – тихо вымолвил он, глядя Певцу прямо в глаза. – Убей, не вру. Какого хера стряслось?
И правда, не врёт, понял Певец с непонятным ему самому облечением.
– Какого хера ты припёрся? – прохрипел он, нехотя опуская ствол. – Чего надо?
Шульц тряхнул непокрытой головой.
– Понял, что надо, – непонятно отозвался. – Блядь, да скажи же, чего тут у тебя!
– А ты что, не видишь? – еле выговорил Певец. В ушах у него шумело, словно он стоял на ветру. – Мои… Кенни и Кэти пропали куда-то, вот и всё. Поеду искать.
