Текст книги "Цель (СИ)"
Автор книги: sillvercat
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Надо же. Ему признался в любви парень, и это не преисполняет его ни яростью, ни отвращением.
– Дед рассказывал мне, – вдруг припомнил он, откидываясь назад и опираясь лопатками на стену, так было удобнее сидеть, – что у лакота в старые времена человек сам выбирал, кем ему быть – мужчиной или женщиной – и с кем спать.
– То есть? – растерянно заморгал Кенни.
Певцу было странно, что он совершенно забыл обо всем этом, а сейчас вот вспомнил.
– Ну… – он в затруднении почесал затылок. – Бывало такое, что женщина проходила через Пляску Солнца, принося священную жертву крови, и могла стать после этого воином, сражаться, как воин, и спать с девушками. Если она выбирала такой путь. А если парень выбирал женскую силу, а не мужскую, то он носил женскую одежду и спал с воинами, как девушка. Но такие люди всегда жили отдельно от селения, – добавил он, подумав.
– Потому что они считались грязными, – тоскливо предположил Кенни и скривил губы в вымученной усмешке.
– Священными, – спокойно поправил его Певец. – Они считались священными.
– Серьёзно? Ты не шутишь? – Кенни даже подскочил на койке и схватил Певца за руку. В его глазах недоверие сменялось надеждой. – Не смеёшься надо мной?
– Уоштело, это чистая правда, – торжественно подтвердил Певец. – Хотя не понимаю зачем я тебе это рассказываю. И… вообще ничего не понимаю.
Это тоже было чистой правдой. Он ровным счётом ничего не понимал. И мысли у него путались безо всяких таблеток доктора Грэма. Оттого, что Кенни смотрел на него такими вот горящими глазами, оттого, что он ощущал на своей щеке его прерывистое тёплое дыхание. От всего этого голова у Певца пошла кругом. И в паху закололо. Но ведь Кенни даже не был девчонкой!
А кем он был? Священным существом? Этот странный неженка?
Певец хотел было усмехнуться, но губы не слушались. А потом Кенни завладел ими в каком-то отчаянном, несусветном поцелуе, пылко и неумело. Его волосы пахли дождём, пальцы, всё ещё стискивавшие запястье Певца, были такими горячими, словно он температурил.
– У тебя, – кое-как выговорил Певец, когда их губы наконец разомкнулись, – никого ещё не было. Ни мужчин, ни женщин, ни… инопланетян. Чёрт!
Он не спрашивал, он знал наверняка. Потому что чувствовал Кенни Питерса, как… себя самого?
Да.
Он будто снова услышал слегка надтреснутый размеренный голос деда: «Когда Вакан Танка посылает нам кого-то чудесного, он не спрашивает нас, какого тот должен быть пола или возраста или цвета кожи. Он просто даёт нам того, в ком мы нуждаемся. Кого мы заслуживаем. Хейапи.»
– Нет. То есть да, не было, – запинаясь, прошептал Кенни. – Но я видел, как это делается. В журналах видел. Даже в Миннеаполис ездил за ними. Покупал, смотрел… и выбрасывал. То есть… я знаю, как надо это делать, – он опять вспыхнул до корней волос, но упрямого взгляда не отвёл. – Ты можешь смеяться, сколько хочешь. Только не отталкивай меня. Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста…
Голос его зазвенел и сорвался.
«Меня, может, убьют завтра, – отрешённо подумал Певец. – Завтра… послезавтра… вот-вот наступит этот хороший день, чтобы умереть.»
– Припри чем-нибудь дверь, – выдохнул он, глядя в потрясённое лицо Кенни.
Дважды повторять ему не пришлось, но, сорвавшись с койки, Кенни пошатнулся, как пьяный, и потерял равновесие, чуть не упав.
Певцу было всё равно, что подумает доктор Грэм, если вдруг проспится и обнаружит, что дверь палаты единственного пациента подпёрта изнутри тяжёлой тумбочкой и для пущей надёжности – штативом от капельницы. Кенни Питерс готов был, кажется, и шкафчик туда взгромоздить, и стол с табуретками.
– Хей, уймись, хватит, – попросил Певец сквозь смех. Он уже не знал, болит ли у него хоть что-нибудь – вспыхнувшее возбуждение заглушило всё, даже боль. Но Кенни, снова упав на постель рядом с ним, просунул руку под его футболку так осторожно и так бережно, словно боялся, что сквозь бинты опять проступит кровь. Певец резко втянул в себя воздух, когда рука Кенни соскользнула с бинтов на груди ещё ниже – на голый живот. А пальцы другой руки запутались в его волосах, проворно расплетая косу, пока длинные пряди не рассыпались свободно.
– Чёрт, – в очередной раз прошептал Певец, закрывая глаза и невольно улыбаясь. Ни одна девчонка не атаковала его столь нежно. Нежно и яростно. Всё-таки Кенни Питерс был охотником.
«Когда Вакан Танка посылает нам того, кого мы заслуживаем…»
– Напал на калеку, – попрекнул он со смехом и тут же ахнул, потому что рука Кенни добралась до его ширинки.
– Угу, – подтвердил тот, не отрываясь от него, и сам еле дыша. Неловкими пальцами он потянул его штаны вниз, выпустив на волю упруго качнувшийся стояк, и Певец ахнул. Бёдра сами дёрнулись навстречу неумелому и нетерпеливому рту Кенни, а свободная рука вцепилась в его растрёпанные вихры, теребя их и гладя. Пока сам Кенни теребил и гладил его член, лизал длинно и жадно, задыхаясь и всхлипывая, а потом вобрал в тёплый влажный рот так сладко, что Певец не удержался от вскрика – и ему не было стыдно.
Он мог не стыдиться Кенни. Мог до конца быть собой.
Когда тот отстранился, тяжело дыша, Певец потянул его вверх за плечи, впиваясь в распухшие губы поцелуем, и Кенни сам с судорожным всхлипом выплеснулся, едва потеревшись о его голый живот.
Вот так, уоштело.
Певец прижимал его к себе, взмокшего и горячего, и смотрел в окно широко раскрытыми, невидящими глазами. Лампочка над койкой невесть когда погасла. Но над Чёрными горами взошла Ван-ла-те, красная охотничья луна.
Сердце Кенни неровно и часто билось под его ладонью, и, заглянув ему в лицо, Певец понял, что тот улыбается, не открывая глаз, блаженно и безмятежно.
Оба они очнулись, только когда под окнами больницы завизжали тормоза подкатившей машины. Одной, второй…
Чёрт!
Заглохший пикап. Обочина дороги возле Мэндерсона. Певец будто снова оказался там, один в холодной тьме. И ждал смерти, не оборачиваясь к подъехавшим машинам. В одной из которых тогда был Кенни Питерс.
Певец посмотрел ему в лицо и буднично произнёс:
– Это они. Это Шульц. Снова пришёл меня убивать.
Он бесшумно спрыгнул с койки и натянул штаны. Так же бесшумно ступая босыми ногами по холодному полу, подошёл к окну и посмотрел вниз, чуть отодвинув занавеску. Джеки Шульц и ещё четверо подонков были тут как тут – чёрные тени, хорошо различимые в свете единственного фонаря, раскачивающегося над крыльцом больницы.
Как скоро они поймут, где искать своего врага? Как долго продержится импровизированная баррикада у двери?
Снова настал тот самый день, чтобы умереть? Пусть так. Для него. Но не для Кенни! Тот, возможно, ещё сумеет спастись! Певец не успел этого сказать.
– Нас. Убивать – нас, – негромко поправил его Кенни, и Певец стремительно обернулся.
Парень был бледен, но стоял на ногах твёрдо, подняв голову. Потом наклонился и нашарил на полу свой брошенный рюкзак. А когда выпрямился, в руке у него очутился револьвер. Здоровенный кольт, казавшийся слишком большим для такой худой руки. Сорокапятка.
– У отца взял, – пояснил Кенни, отвечая на невысказанный вопрос Певца. – Подумал, вдруг тебе пригодится.
– Точно пригодится, уоштело, – хрипло согласился Певец, протягивая левую руку за кольтом. Но Кенни Питерс, этот малахольный пацифист, ненавидевший драться и всегда говоривший, что его обидчики, мол, просто шутят, выгрузил из кармана обойму патронов. А потом объявил со всей невозмутимостью вождя Ташунки Витко у костра совета:
– Я умею стрелять. Отец же и научил. А ты не левша, и не спорь, пушку не отдам.
Взгляд его и голос были непреклонными.
После секунды потрясённого молчания Певец выругался длинно и беспомощно. Засранец Кенни был прав. Кругом прав. Начав сейчас с ним пререкаться, Певец погубил бы их обоих. Поэтому он лишь стиснул зубы до хруста и опять встал у окна – но по другую сторону, прижавшись к стене.
Так лихо подкатившие к больнице ублюдки вовсе не прятались, не скрывались. Чего и кого им было бояться? Покалеченного ими индейца? Доктора Грэма, который к вечеру лыка не вязал до такой степени, что и полицию не сумел бы вызвать? Полицию, которая никогда не спешила на помощь, если убивали индейцев.
Певец присмотрелся – Шульц и остальные подонки деловито выгружали из багажников две канистры с бензином.
Они решили поджечь больницу?!
– Гады. Твари. А я идиот, – вымолвил Певец едва слышно. – Знал же, что заявятся, но чтоб сюда…
И тут Шульц задрал голову, словно услышав его. Певец не успел отпрянуть, и их взгляды невольно скрестились. Глаза Шульца казались чернильными пятнами на бледном лице.
А Кенни тем временем спокойно, как в боевике, оперся на подоконник, тщательно прицелился и спустил курок.
Первая пуля пробила одну из канистр, и бензин тонкой струйкой потёк наземь. Пока громилы Шульца обалдело стояли, вертя башками, а сам он вскинул руку, показывая на окно палаты, вторая пуля проделала дырку в другой канистре. Третья пуля цвиркнула по бетону стоянки, высекая искры, и бензиновые пары тут же вспыхнули. Струйки огня взметнулись вверх, Шульц рефлекторно отшвырнул канистру, и через несколько мгновений сам он и его парни, вопя и матерясь, выскакивали из моря огня, судорожно сбивая с одежды пламя.
Чистый ад.
Чистый восторг.
Хохоча во всё горло, Певец притянул Кенни к себе здоровой рукой и потряс, всё ещё глядя в окно, из-под которого разбегались, как тараканы, ребята Шульца, торопясь к своим тачкам, пока до них не добрался огонь. Кенни в окно не смотрел. Зажмурившись, он уронил руку с револьвером и прижался к Певцу так, словно хотел слиться с ним. Сплавиться. Врасти в него.
– Эти суки не вернутся, – пробормотал Певец прямо ему в губы. – По крайней мере, сегодня. И Грэм дрыхнет. Он всё проспал, старый пьяница! О Вакан…
Он опять ликующе засмеялся, но резко оборвал смех. И наконец-то поцеловал Кенни, вжимая его в подоконник. Всё перестало существовать, всё исчезло, кроме этого худого, но крепкого тела в его объятиях.
– Чёрт, вот чёрт, – простонал Певец, уткнувшись лбом в горячий лоб Кенни. Сдёргивать штаны одной рукой было адски неудобно.
Пушка, вывалившись из ослабевших пальцев Кенни, почти неслышно ударилась об пол, а сам он тихо всхлипнул, цепляясь за плечи Певца. Тот лишь коротко выдохнул, обхватывая оба их пылающих стояка своей ладонью.
Больница Вест-Крик-Хоспитал сейчас могла гореть от чердака до подвала, и они бы, наверное, даже не заметили этого, полыхая в собственном костре. Кенни всё ещё конвульсивно вздрагивал всем телом, уронив голову на плечо Певцу, когда тот, бессильно привалившись к стене, разжал пальцы, будто сведённые судорогой. И размазал липкое, горячее, скользкое, залившее ему ладонь, по животам обоих.
Это было как обряд.
Священный обряд.
Певец поднял голову, глядя на Чёрные горы, темнеющие вдали, и произнёс, как клятву:
– Я тебя не отпущу.
Он вдруг подумал, что ни разу не говорил такого ни одной своей девчонке.
– Я домой не вернусь, – эхом отозвался Кенни, продолжая тесно прижиматься к нему. – Только маму нельзя там оставлять.
Его голос дрогнул.
– Мы её заберём, – уверенно пообещал Певец, вспоминая худенькую светловолосую женщину, очень похожую на Кенни. Она всегда робко улыбалась наёмным ковбоям и однажды даже вынесла им поднос с кофейником и чашками, но муж грубо обругал её и отправил обратно в дом. – Но послушай, – он даже головой помотал, – народ же охренеет.
– Это ты ещё мягко сказал, – глаза Кенни были тревожными, растерянными и счастливыми. Мокрыми от слёз. Он, не стесняясь, рассеянно их утёр и взахлёб продолжал: – Мама бы давно ушла, но ей некуда было. Родных у нас нет. И денег тоже нет. И я не мог её оставить, я потому и в колледж не поехал. Что, если он явится за нею и потребует её выдать, потому что она его жена? По закону!
– Ты на индейской территории, – перебил его Певец, тоже проводя пальцами по его влажной щеке. – Здесь наши законы. Формально, конечно. Всем заправляют эти падлы из Бюро по делам индейцев и племсовета, но мой дом и моя земля принадлежат мне. Так что твой папаша обломится. Если наёмников пришлёт, будем драться, – он чуть усмехнулся. – Хоть ты и не любишь этого, но я теперь знаю, что ты умеешь, неженка Кенни.
Глаза парня сузились.
– Я не буду драться. Я буду убивать – за неё и за тебя. И… на самом деле я вовсе не его сын. Он взял маму замуж, беременную мной, – скороговоркой выпалил Кенни. – Я давно это знаю, он всегда по пьяни орал, что… ну, в общем, орал. Я к тому, что он, может, просто открестится от нас с мамой, и всё.
– Уоштело, отлично, – подумав, объявил Певец и взъерошил ему волосы. – А кто твой настоящий отец?
Ему всё хотелось знать о Кенни Питерсе. И рассказать о себе – тоже всё. Как умерла его мать – от пневмонии, а отец спился, не справившись с горем. Как дед учил его, совсем мальца, ездить верхом, как рассказывал ему о духах-нагийа в Чёрных горах. Как он стал петь об этом песни и получил своё имя.
– Мама говорила, что мой отец – художник из Фриско, – прошептал Кенни. – Послушай, но ведь люди будут про нас говорить… судачить… болтать всякое. Мне-то всё равно, но ты… Тебя все здесь любят. Ты же станешь…
Он осёкся.
– Священным существом, – повёл плечом Певец, снова начиная неудержимо улыбаться. Ему вдруг пришла в голову резонная мысль. – Да брось! Никто же не поверит, что мы можем трахаться в присутствии твоей мамы. Мы и не сможем.
Кенни разинул рот и вспыхнул до ушей:
– А как же мы тогда?..
– Чёрные горы велики, – преспокойно объяснил ему Певец и снова со смехом обнял.
Это было так странно, так удивительно и так… правильно. Совершенно правильно, уоштело.
Потому что когда Вакан Танка, великий и таинственный, посылает нам кого-то чудесного, надо принимать этот дар, не спрашивая. Просто принимать.
Внизу снова послышался шум – подъехала машина, на сей раз единственная, и Певец, отстранившись от Кенни, поглядел в его вспыхнувшие тревогой глаза:
– Похоже, Грэм всё-таки проспался и вызвал племполицию. – хмыкнул он. – Пошли вниз, сейчас начнётся шоу.
– А непохоже, что мы… – Кенни запнулся.
– Только что любились? – Певец фыркнул, подталкивая его к дверям палаты. – Шутишь? Я покалечен, можно сказать, при смерти. А ты, Кеннет Питерс, как добрый самаритянин, принёс мне гитару и жратву. И ещё ты мне снова жизнь спас, не забывай, – добавил он уже серьёзно. – Пушка при тебе?
Кенни шумно перевёл дыхание и кивнул. Они кубарем скатились по лестнице и вывалились на крыльцо приёмного покоя, где уже высился доктор Грэм в мятом зелёном халате, распространяя вокруг себя крепкий сивушный смрад. Кенни чуть попятился, когда тот обернулся и ошарашенно воззрился на них, недоумённо моргая опухшими глазами.
Двое крепких парней в тёмной униформе племенной полиции, подсвечивая себе фонариками, осмотрели следы пожара – чёрные вонючие полосы копоти на асфальте стоянки – и вразвалочку направились к ярко освещённому крыльцу.
Певец знал их как облупленных – ещё бы, они столько раз упихивали его в каталажку. Кулаки у них были увесистые, это он тоже знал не понаслышке, но и сам задавал им жару не раз. Звали их Мэтт Воронье Крыло и Саймон Маленький Камень.
– Что здесь произошло? – кашлянув, осведомился Мэтт и смерил Певца колючим взглядом. – Это же вы нам позвонили, док?
– Да, я, – проворчал Грэм, засовывая в карманы халата обе руки, видимо, для того, чтобы скрыть, как они дрожат. – Я проснулся… мне показалась, что во дворе кто-то выстрелил… дважды… и раздаются крики. И я увидел, что там что-то горит, когда выглянул в окно. Потом отъехали машины. Кажется, две, но я не уверен. Я сразу позвонил вам. Мне не нужны тут проблемы. Это же больница! Больница при церкви!
«Положим, позвонил ты не сразу», – подумал Певец, подавив улыбку. Покуда док прочухивался, им с Кенни даже удалось кончить.
– Выстрелы? – Крыло поднял брови. – Кто стрелял? Там нет стреляных гильз.
– Откуда мне знать? – раздражённо огрызнулся Грэм. – Я спал, у меня был тяжёлый день. Много пациентов. Больница на вашей территории, вы племенная полиция, вот и разбирайтесь.
– Разумеется, сэр, – неспешно согласился Воронье Крыло, поднимаясь на крыльцо. – Саймон, запиши его показания, а я опрошу этих двоих, – на Певца он, впрочем, посмотрел лишь вскользь, демонстративно повернувшись к Кенни: – Ты-то что тут делаешь, Питерс?
Удивительно, что Кенни даже не покраснел. Он ответил со спокойным достоинством:
– Друга навещаю.
Воронье Крыло наклонил коротко стриженную голову:
– С каких это пор вы друзья?
– Со школы, – не моргнув глазом, заявил Певец и шагнул вперёд. – Мы сидели и разговаривали… и тут снаружи началась пальба, что-то загорелось.
– Кто стрелял? – поинтересовался Крыло со скептическим прищуром.
Кенни позади него затаил дыхание.
Певец мог бы честно рассказать, как было дело, но ведь револьвер-то принадлежал Питерсу-старшему.
– Откуда мне знать, – буркнул он, копируя доктора Грэма. – Вы племполиция, вы и разбирайтесь.
– Если это приезжали по твою душу те, кто тебя не добил возле Мэндерсона, – Воронье Крыло гнул своё, он был отнюдь не дурак, – так почему они до тебя не добрались, а свалили к чертям? Окна, кстати, целы, – заметил он, оглянувшись. – Друг в друга они тут палили, что ли?
Певец повёл здоровым плечом:
– Я их не спрашивал. Свалили, вот и хорошо, уоштело. Может, просто перепились. А тебе бы полегчало, если б они меня добили? – добавил он почти шёпотом, чувствуя, как напрягся рядом Кенни.
– Не пори ерунды, – сердито отрезал Воронье Крыло, в явном замешательстве проведя широкой ладонью по своей макушке. – С чего бы это мне полегчало?
– А почему вы вообще не расследуете всё, что с ним произошло? – выпалил Кенни с вызовом. Его глаза вспыхнули гневом, кулаки сжались.
Скуластое лицо полицейского заметно потемнело.
– Место происшествия находится не в юрисдикции резервации, – объяснил он деревянным голосом. – Пусть потерпевший обратится к шерифу или к федеральным властям.
– Может, сразу к президенту? – с невольной горечью ухмыльнулся Певец, присаживаясь на перила крыльца, возле которого топтался Маленький Камень и под диктовку доктора царапал что-то в своём блокноте. – Так ему не до меня, у него там скандал в ООН, Советы, термоядерная бомба и всё такое.
Учитывая, что Джеки Шульц со своей бандой как раз служили помощниками шерифа в деле усмирения индейского молодняка, предложение Крыла было очень уместным.
– Давай без своей экстремистской пропаганды, – буркнул тот, не глядя, впрочем, на Певца. – Про нарушенные индейские договоры ещё скажи. Есть у тебя что засвидетельствовать по существу происшествия? Что-то конкретное?
– Хийа, нет, – медленно произнёс Певец и встряхнул головой, про себя решив, что не это сейчас главное. Он сам разберётся с Шульцем, как и намеревался, когда поправится. Защитить Кенни и его мать – вот это было куда важнее для него. – Слушай, Крыло, наш племенной судья будет на месте, если я свалю отсюда и с утра к нему явлюсь?
Племенным судьёй вот уже десяток лет был Одинокая Птица, подслеповатый тощий старик, разбиравший в основном дела об угоне малолетками чужих коней да о незаконной торговле самогонкой. Творящихся в резервации бесчинств федералов он никогда не замечал.
– Ну допустим, – настороженно проговорил Воронье Крыло, остро глянув на него. – Зачем он тебе?
– Нужен, – коротко отрезал Певец.
Чёрт, он собирался сделать то, чего никогда не делал – обратиться за помощью к властям. Пусть соплеменникам, но назначенным федералами. Все лакота, занимавшие какие-либо должности в администрации племени, были марионетками Бюро по делам индейцев, иначе бы они вообще там не сидели. Получая деньги от федералов, они преспокойно закрывали глаза на то, как страдают остальные лакота. Певец уже столько песен сложил об этом – злых и язвительных. В том числе и про племенного судью. Он живо представлял себе, как вытаращится на него ехидный старикан. Но ради спокойствия Кенни Певец был готов поступиться гордостью.
*
Наутро Певец стоял перед зданием племенной администрации вместе с Кенни. Тот был бледен и казался осунувшимся, но глаза его возбуждённо горели. Он всё-таки вернулся ночью домой, чтобы переговорить с матерью. Певец гадал, как ему удалось это сделать, не вызвав подозрений у Питерса-старшего, но Кенни объяснил как само собой разумеющееся:
– Он выпил лишнего и спал. Я сказал маме, что ты предлагаешь нам жить в твоём доме. И ещё сказал, что без неё не уйду. Либо же убью его. Она заплакала и согласилась.
Певец только глубоко вздохнул. Он, как оказалось, совсем не знал Кенни Питерса, зубрилу и мямлю.
– Пушку вернул? – спросил он бесстрастно.
– Ещё чего, – так же невозмутимо отозвался Кенни, и Певец фыркнул. Он тревожился за то, как могут обернуться дела, учитывая скверный нрав Питерса-старшего, но, чёрт, это всё было круто!
Доктор Грэм отпустил Певца без возражений, сделав последнюю перевязку. Ему действительно не надо было проблем в его лечебнице. Певец с превеликим удовольствием избавился от осточертевшей лангеты. Рука ныла, но терпимо.
Они с Кенни взяли всё тот же старый пикап на больничной стоянке, чтобы доехать до Оглалы. И вот теперь они бок о бок поднялись на крыльцо кирпичного одноэтажного здания администрации, построенного ещё до второй мировой. Прошли через узкий коридорчик, где в лучах солнечного света кружились пылинки, медленно оседая на исшарканный подошвами пол. Рози Тихая Речка, секретарша суда и уборщица, старательно заметала мусор в совок. При виде парней она выпрямилась и хмуро на них уставилась, сжимая совок в жилистой смуглой руке.
– Привет, Роз, – бодро окликнул её Певец. – Судья у себя?
Рози только кивнула, провожая их озадаченным взглядом.
Певец пару раз стукнул костяшками пальцев в обитую дешёвым коричневым дерматином дверь кабинета судьи – Бюро по делам индейцев, однако, поскупилось на помпезный антураж для своих прихлебателей. Зато в углу кабинета гордо торчали американский флаг и флаг штата. Красота.
Старик-судья чинно восседал за своим столом и завтракал. Его сильно тронутые сединой чёрные волосы были заплетены в две жидкие косы, украшенные бисером и странно контрастировавшие с чёрным официальным костюмом. Уронив в бумажный стакан с кофе раскрошившееся печенье, он изумлённо воззрился на вошедших сквозь толстые стёкла очков.
Словно бы не верил собственным глазам.
Певцу вдруг пришло в голову, что они с Кенни похожи на парочку, желающую сочетаться законным браком, и едва не заржал. Им стоило взяться за руки, смиренно потупив глаза, тогда старикана бы точно удар хватил.
– Хинханни уоште, сэр, доброе утро, – негромко поздоровался Певец, подавив неуместное веселье. Но он был счастлив просто оттого, что Кенни здесь, рядом с ним.
– Доброе утро, – настороженно ответил Одинокая Птица глубоким низким голосом и отодвинул в сторону стакан. – Что вам угодно?
Певец некстати припомнил, как, стоя перед этим же столом, выслушивал вердикты судьи, приговаривавшего его к неделе отсидки в племенной тюряге или к месяцу общественных работ за участие в несанкционированных митингах и за драки. Он посмотрел на Кенни и выпалил, как в реку с разбегу прыгнул:
– Могу ли я полагаться на защиту Совета племени и племенного суда, если у моего друга, который поселится в моём доме вместе со своей матерью, возникнет семейный конфликт с отцом?
– Э-э? – недоумённо протянул судья.
– Меня зовут Кеннет Питерс, сэр, ваша честь, – учтиво уточнил Кенни, выступая вперёд. – Моя мать собирается подать на развод, – он мгновенно уловил слабые места в старательно сконструированной Певцом тяжеловесной фразе. – Ей нужно где-то укрыться. У нас нет родственников, ваша честь. Мой друг предложил нам пожить в его доме. Но мама опасается, что мой отец будет нас преследовать.
Судья задумчиво поправил очки и кашлянул.
– Вы просите защиты у племени лакота? – осведомился он.
– Да, ваша честь, – с жаром выдохнул Кенни, а Певец кивнул. От волнения у него пересохло в горле. Чёрт, ведь этот старый нудный крючкотвор и гораздые махать кулаками полицейские действительно были единственной законной защитой Питерсов и олицетворением всего племени лакота!
Одинокая Птица поджал губы с явным сомнением. Он наверняка был наслышан о гнусном норове Питерса-старшего.
– Но вашей матери нужен адвокат, – задумчиво проговорил он, снимая очки.
– Да, разумеется, – закивал головой Кенни. – У племени же есть юристы?
– Конечно, – важно подтвердил судья.
По мнению Певца, племенные юристы способны были только лизать задницы федералам, но он благоразумно предпочёл промолчать. Он и так достаточно много спел об этом!
Взгляд Одинокой Птицы упёрся прямо в него, став неожиданно жёстким:
– Ты, смутьян из ДАИ, пришёл к людям, которых презираешь и высмеиваешь, чтобы просить о помощи?
– Не для себя же, – буркнул Певец, враз ощетинившись. – То есть… да, сэр. Пришёл.
«Чтоб вам скиснуть», – добавил он мысленно.
– Твои раны зажили, кости срослись, – продолжал судья, ткнув в его сторону узловатым пальцем. – И ты снова нарываешься на неприятности?
– Да, сэр, – подтвердил Певец с тяжёлым вздохом, готовый повернуться и отправиться восвояси. Внутри у него всё кипело. Старый хрыч просто издевался над ним!
– Система, которую ты ненавидишь, тем не менее, работает, раз ты стоишь тут, – важно изрёк старик, протирая очки валявшейся на столе салфеткой.
Певец прикусил губу, чтобы не выпалить всё, что думает по поводу их грёбаной системы, но судья на него уже не смотрел. Он смотрел на Кенни, строго и устало, и наконец произнёс:
– Кеннет Питерс, так вы и ваша мать, вы оба, просите юридической и полицейской защиты у племени лакота?
– Да, ваша честь, – пылко согласился Кенни.
Судья выдержал долгую томительную паузу и неспешно проронил:
– Что ж, она будет вам предоставлена. Ваша мать тоже должна прийти сюда и подписать все необходимые бумаги.
– Я привезу её! Спасибо, ваша честь! – Кенни чуть ли не пританцовывал на месте, сияя улыбкой от уха до уха, и судья тоже скупо улыбнулся. Морщины на его темнокожем лице обозначились резче.
– Пила майа, – пробурчал Певец и попятился к дверям. Он предчувствовал, что полицейские – Воронье Крыло и Маленький Камень – тоже от души позлорадствуют, патрулируя его участок. Ещё бы!
– Погодите! – окликнул их судья, когда они уже шагнули за порог. – Надеюсь, оружие, если оно у вас имеется, официально зарегистрировано?
– А как же! – бессовестно соврал Певец, не поведя бровью, но сердце у него неприятно ёкнуло. Значит, старик в самом деле считал, что конфликт с мудаком Питерсом-старшим может слишком далеко зайти.
– Кеннет Питерс, я надеюсь, что вы и ваша мать благотворно повлияете на этого молодого человека, привив ему навыки пристойного поведения, – заключил судья, сделав величественный жест рукой, и уткнулся в свои бумаги.
– Да, ваша честь, – подтвердил Кенни прерывающимся голосом, дёрнув остолбеневшего Певца за локоть. Они прогрохотали по коридору, едва не сбив с ног трудолюбивую Рози, и вывалились на крыльцо, под яркое солнце, заливаясь хохотом.
Жизнь снова была прекрасной, уоштело!
– Навыки пристойного поведения… – простонал Певец, держась за живот. У него уже не было сил смеяться.
– Это моя миссия, – важно согласился Кенни.
– Тебе бы адвокатом стать, – уже серьёзно заявил Певец, остановившись у пикапа и внимательно вглядываясь в голубые глаза Кенни.
– Я и собираюсь, – немедленно отозвался тот.
– Но ты же художником хотел быть! Ты же здорово рисуешь, – оторопел Певец.
– Я и не перестану рисовать, – спокойно возразил Кенни. – Но знать законы и уметь защищать людей – важнее.
Певец уважительно кивнул. Ей-Богу, этот мальчишка иногда казался куда взрослее его самого.
========== Часть 3 ==========
«Над головами пули-пули, пули-пули всё летят
И о любви нам, о любви нам, о любви нам говорят.
Вот полюбила пуля парня – аж до сердца проняла
И он ушёл с ней, не смотря, что дома барышня ждала.
(«Ленинград»)
*
Миссис Кэти Питерс с сыном доставили к дому Певца на старом полицейском «форде» всё те же Воронье Крыло и Маленький Камень. Они забрали обоих от их дома по распоряжению племенного судьи, дождавшись, пока Питерс-старший уедет, ни о чём не подозревая.
Вопреки ожиданиям Певца полицейские не стали насмехаться над ним из-за того, что он обратился за помощью в Совет племени. Видимо, их сдерживало присутствие миссис Питерс, с которой они почтительно попрощались, сняв шляпы и заверив, что они, мол, собираются регулярно патрулировать участок дороги, ведущий к дому Певца, и дважды в день подъезжать к самому дому.
«Вот радость-то», – сумрачно подумал Певец и лаконично сообщил им:
– У меня дедово ружьё есть.
Он помнил, как судья спросил насчёт зарегистрированного оружия. Револьвер папаши Кенни пришлось оставить в доме Питерсов – Кенни резонно заметил, что обвинения в краже оружия Кенни не нужны. Так что Певец усиленно размышлял, где бы раздобыть непалёный ствол. Но пока что все отложенные деньги должны были уйти на то, чтобы привести в божеский вид дедову хибару.
– Вообще-то, мэм, тут ничего нет из того, к чему вы привыкли, – честно признался он, перенося через порог чемодан. Миссис Питерс мало что взяла с собой, убегая из собственного дома. Чемодан и рюкзак со шмотками Кенни – вот всё, что у них было.
– Сортир во дворе, а вода в кране только холодная, – неловко продолжал он. – Электричества тоже нету. И даже зеркала. Ну, кроме осколка над рукомойником.
А про то, что нет ни душа, ни ванны, не стоило даже упоминать. Такими были две трети домов в Оглале, построенных чуть ли не во времена переселения индейцев. А для того, чтобы обустроить их как следует, семьям в резервации не хватало средств. Правительственное пособие, тяжёлый труд чернорабочих на чужих ранчо да выступления на родео – вот всё, чем могли заработать индейцы.
Певец прекрасно понимал, каково придётся здесь миссис Питерс – уж в её-то богатом доме были все мыслимые и немыслимые удобства. А тут…
– Здесь нет моего мужа, а это главное, – возразила женщина тихо, но твёрдо. Совсем как Кенни.
Певец снова подумал: до чего же сын на неё похож. Хрупкая, как тростинка, светловолосая, с огромными голубыми глазами, она и сейчас была красива, но выглядела измождённой, и ранние морщинки избороздили её тонкое лицо.
– Ты привёл нас в свой дом, – продолжала она, глядя на Певца с такой благодарностью, что тот опустил глаза, чувствуя, как скулы запылали жаром. – Рискнул дать нам убежище. Взвалил на себя такую обузу. Ты хочешь решить наши проблемы, а ведь я сама столько лет не смела этого сделать. И ещё извиняешься и говоришь про горячую воду и электричество! Да Бог с ними!
– Ещё про сортир, – ляпнул Певец и прикусил язык. – О чёрт… то есть, о Господи, мэм, я же просто нищий индейский бузотёр, и не могу предложить вам то, чего вы заслуживаете. Вы же леди!
