355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » shellina » Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ) » Текст книги (страница 8)
Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ)
  • Текст добавлен: 9 августа 2021, 22:31

Текст книги "Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ)"


Автор книги: shellina



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 9

Путь обратно в Москву показался мне слишком коротким. Вроде бы в Царское село ехали мы ехали, да дорога все никак не кончалась, а тут раз и на месте, я даже все свои тяжкие думы продумать не успел. И хотя я и поглядывал на небо в надежде на хорошую бурю, которая существенно снизила бы скорость передвижения моего не слишком большого поезда, на небе как назло максимум облака проплывали, а так погода была ясная и морозная. Не чувствовалась пока стремительно приближающаяся весна совсем не чувствовалась.

Все время, проведенное в пути, я размышлял о том, что же мне можно ожидать от Феофана Прокоповича и от его постоянных визави: Дашкова, Смолы и Феофилакта Лопатинского. То, что Феофан сейчас при смерти могло быть делом рук одного из этой троицы? Да легко. Хотя нет, Феофилакт вроде бы позиционировался как истинно верующий и очень набожный человек. Когда-то давно в той жизни, где я исследовал объект, я поставил бы знак равенства между этими двумя определениями, но при более детальном изучении данного вопроса я понял всю глубину моего прежнего идиотизма и разделил их. Но я все же намекнул Ушакову, чтобы он не исключал и светских товарищей. Ведь может так статься, что это отравление могло быть поводом вытащить меня в Москву. Тем не менее, хотя разногласия этой четверки достигли своего апогея, и грозили выйти на новый уровень, который в известной мне истории приведет к практически невосполнимым потерям среди ученой братии, которую сейчас в большей степени представляли именно монахи, я примерно знал, как это остановить. И тут сам Феофан еще при деде развязал мне руки. Вот только не пришлось бы действовать силой. Но и эта проблема решаемая, потому что в итоге силой действовать все равно пришлось, и почти все участники сегодняшнего конфликта довели царствующих в то время женщин до ручки и попали таки в крепкие объятия Тайной канцелярии, которую в начале моего царствования какой-то идиот от моего имени ликвидировал. Сейчас же мне приходилось возрождать ее почти с нуля, и именно в том виде, который мне нужен. Только вот успею ли я это сделать? Время к январю 1730 года стремится просто с ужасающей быстротой. Ну что же, спрятаться не получилось, буду начинать брыкаться, авось пронесет, если это все-таки не оспа была. Ну а если оспа или какое-то другое заболевание, то тут я сделал все, что было возможно, чтобы помочь себе. Над остальным я не властен. Так что буду пока думать, как минимизировать потери от дебильного конфликта веры. Ведь все сводится как обычно: сколькими перстами креститься, да на каком языке молитвы читать. Остальное касается только внутреннего управления и состояния самого духовенства, а мне эти заморочки вообще не нужны. Мне проще будет при продолжении нарастания конфликта всех участников просто убрать с доски и заменить другими, менее упертыми. Хоть и жалко их, они же каждый – гений в своем роде. Но если не получится их неуемную энергию по мирному руслу пустить, да заставить снова к науке вернуться, то, что поделать...

Вообще в этом времени церковь была мало отделима от всех этапов жизни человека, в какой бы стране он не проживал. Но я почему-то так и не стал ни истинно верующим, ни набожным, несмотря на все мои беседы с отцом Михаилом и уже прошедшее время, проведенное в этом теле. Более того, я не чувствовал никакого ответа от Петра по поводу церкви и религии, вообще никакого. Да некоторые моменты у меня больше трепета вызывали, чем у юного императора, потому что его тело мне никаких знаков, никаких остаточных рефлекторных импульсов, основанных на привычках, не подавало. Ему до такой степени было на все эти проблемы наплевать, что, похоже, в священном Синоде творилось хрен знает что, а императору было по барабану, лишь бы его не трогали и не впрягали в эти дела.

Пока шли сборы, а официальные сборы императора – это не три хлопка вожжами, это занимает гораздо больше времени, нежели сунуть запасные трусы в пакет и метнутся к самолету, при этом заняты в сборах десятки людей, включая роты охраны и конюхов, все, кроме самого императора, которому главное – это морально к путешествию подготовиться, я очень старательно изучил «Камень веры» из-за которого, собственно, эта пресловутая война российского духовенства и началась. На самом деле книга произвела на меня тягостное впечатление, вплоть до отторжения. Она была настолько пропитана идеями католицизма, что я просто отсюда чувствовал вонь Ватикана, стоящего за ней. Как истинный ученый я старательно и детально изучил все основы всех существующих на сегодняшний момент конфессий, чтобы понять, о чем вообще идет речь. Так что, сейчас меня легко можно было заявлять на разные полемики, белой вороной, открывающей рот, я бы себя там не чувствовал. Благо изучать было по чему. Дед составил великолепную библиотеку, видимо, до конца лелеял надежду свою прачку читать выучить.

Так вот, по сравнению с «Камнем веры», труды самого Феофана нашли во мне гораздо больший отклик, особенно его определение понятия материи. Меня поразило, каким образом священник восемнадцатого века был близок к тому, что открылось нам лишь в двадцатом, да и то, считай, что случайно. Феофан настолько приблизился к понятиям самой материи, что, возможно, неосознанно, сделал предположение о наличие антиматерии, назвал он ее конечно по-другому, но не суть. Назвать его труды схоластическими лично у меня язык не поворачивался. Вот тебе и священник. И хотя все во мне противилось появляться в Москве, встретиться и побеседовать с Феофаном мне очень хотелось, и раз я все равно вынужден вернуться, то зачем отказывать себе в такой малости, как разговор с умным человеком, который похоже несколько рановато родился. Интересно, если бы подобный умище появился где-то рядом со мной, как быстро сумел бы он разгадать все загадки объекта? А вот почему «Камень веры» периодически запрещали в Российской империи, я прекрасно понимаю, у меня самого руки зачесались это сделать, вот только не буду. Количество человек, способных хотя бы название прочитать, в России было настолько невелико, что это уже становилось не смешно. Почему-то я думал, что все обстоит не настолько печально, но неграмотные даже среди благородных сословий частенько встречались, что уж тут про другие говорить. Да уж если императрица с трудом могла расписаться... Но не буду даже думать об этой недоцарице. Тут и собственное восприятие, и тело такие откаты выдает, что я даже не осознаю, как меня начинает трясти от злости, когда я об этой пасторской бляди думать начинаю.

– В Лефортово или в Кремль, государь, Петр Алексеевич? – я вздрогнул и очнулся, вынырнув из мыслей в этот мир. Надо же, так увлекся размышлениями на знакомые мне темы, которые, как оказалось и в эти темные времена были известны хотя бы на интуитивном уровне, что даже не заметил, как карета остановилась, и в распахнутую дверь заглянул Репнин.

– Давай сразу во Владыкино, Юрий Никитич, навестим его святейшество Феофана, а потом уже в Лефортово.

– Как прикажешь, государь, – он захлопнул дверь и тут же послышался его зычный голос, отдающий приказы. Освоился, окончательно освоился, как и Митька, который привычно уже сидит со своей кочергой, но не сжимается в комок, когда я к нему обращаюсь. Даже дерзит, правда, в меру и ко времени, но бывает. Я как-то обхожу тему про то, что взял их к себе временно, а они мне даже не намекают на этот нюанс. Ведь известно же, что нет ничего постояннее временного, вот они и подтверждают это незыблемое правило, которое уже давно пора в аксиому превратить.

Карета тронулась, меня слегка качнуло назад, откинув на подушки. Ну что же, вот мой Рубикон. Период покоя, который я всеми правдами и неправдами выбил себе на акклиматизацию, пытаясь попросту спрятаться, закончился, только вот почему-то страшно мне, так страшно, что коленки дрожат, хотя я морально готовил себя, что все-таки вернуться придется.

Во Владыкино мы немного передислоцировались. Остерман пересел в карету Ушакова, и умчался с моего высочайшего позволения узнавать, что же произошло во время его отсутствия в Верховном тайном совете и что именно Головкин написал мне в письме, содержание которого я ему так и не открыл. Ну вот такая избирательная глухота, совместно с приступами острой дебильности на меня накатывали временами, что я не слышал и не понимал ни его намеков, ни прямых вопросов.

Стремительно войдя в дом, я приказал немедля проводить меня к Феофану. Ушаков неслышной тенью следовал за мной, остановившись только возле дверей спальни, где сел в кресло, стоящее в коридоре, и приготовился ждать меня столько, сколько потребуется. Вообще, мне показалось, что Андрей Иванович по-настоящему кайфует, занимаясь этой работой. И что он всего лишь на десять минут пожалел о том, что примчался ко мне с такой скоростью, в первые минуты нашей встречи, надо сказать, весьма напряженные. А от осознания того, что ему дозволено не просто натаскивать своих птенцов, зачастую не понимающих, что они делают, а сначала обучать их теории, Ушаков впал в экстаз, из которого не выходил уже несколько дней. От избытка чувств он мне даже коротенькие справки на высшее духовенство приготовил, извинившись, что больше у него ничего нет, слишком специфический и закрытый народ – это духовенство, не подступиться никак. Я тогда снова подобрал челюсть, приказал ему вернуться, и мы долго, до ночи обсуждали эту проблему. В итоге родился указ, который был уже готов, тщательно составлен вздыхающим Остерманом, и подписан мною, который будет великим сюрпризом для всего российского духовенства. А то ишь что задумали, как братки сферы влияния делят. Делом пускай лучше займутся, самым что ни есть богоугодным.

В спальне, где на огромной кровати лежал Феофан было невероятно душно. Сильно пахло ладаном, потом и болезнью. Подойдя к кровати, я опустился на одно колено, подхватил руку с перстнем, свисающую с перины, и прислонил камень перстня на секунду ко лбу. Никто и никогда не заставил бы меня поцеловать этот камень, даже, если бы от этого моя жизнь зависела. Хотя, что я себя обманываю, если бы от этого зависела моя жизнь, я бы камень облизал, не то что поцеловал бы.

– Я примчался, как только печальная весть дошла до меня, владыко, – проговорил я очень тихо, но Феофан меня услышал.

– Встань, государь, – неожиданно твердым голосом проговорил он. – Негоже царю на коленях пред рабом своим ползать.

Я молча поднялся и мне тут же какой-то дьячок подставил мягкое и очень удобное кресло. Сев в него, я с искренней тревогой начал рассматривать Феофана. Ну что я могу сказать – большой мужчина. Густая черная борода только подчеркивала бледность лица, тени под глазами. Кожа на щеках висела сероватыми складками – видимо, он сильно похудел за последнее время.

– Что произошло? – спросил я, наткнувшись на внимательный взгляд лихорадочно блестевших черных глаз.

– Почувствовал себя нехорошо: полилось из меня со всех сторон, прости господи, – начал говорить Феофан. – Рези в животе были такие, что поневоле подумал я, будто в Ад угодил за грехи свои тяжкие и черти в меня толченое железо начали запихивать. Царевна Елизавета Петровна в тот момент неподалеку была, перепугалась она, Лестока сразу кликнула. Медикус и сказал, что яд то был. Хотел он мне желудок мыть, но не позволил я.

– Почему же? – я нахмурился.

– На все воля божья, и коли суждено мне было так отойти, значит, Отцом нашим так велено. – Хотел я было ответить ему довольно резко, но вовремя опомнился. Несмотря на свое вольнодумство, Феофан прежде всего священник, значит, в своем праве.

– На кого думаешь, отче? – все еще хмурясь спросил я.

– Считай, что ни на кого, – строго ответил Феофан. – Бог им судья.

– Но...

– Не произошло злодеяние, на поправку я пошел, а тебя увидел, так и вовсе воспарил, даже глазам сперва не поверил, думал бред горячечный, на слишком ты ко мне благоволил, государь. Дальше разбираться Священный Синод будет. Наше это дело, внутреннее. Светским там нечего делать.

– А как же тот факт, что именно я являюсь главой церкви? – поддел я Феофана.

– Когда расследование произойдет, судить супостатов тебе придется, – он кивнул и на мгновение прикрыл глаза. Видно было, что плохо ему.

– Ежели худо тебе, могу оставить, чтобы отдохнул, – я немного подался вперед.

– Не надо, – он тут же открыл глаза, и снова посмотрел на меня. – Побудь рядом, коли дела позволяют.

– Что ж, ежели не помешаю, то побуду, но, если обижу чем, не обессудь, – я поставил локти на колени и положил подбородок на скрещенные руки.

– И чем же обидеть ты меня сумеешь? – Феофан слабо улыбнулся.

– Тем, что велю помириться и побрататься с Феофилактом Лопатинским, – он вздрогнул, а глаза его сверкнули. – Да-да, ты не ослышался, именно что с Феофилактом.

– За что мне такое наказание?

– За грехи тяжкие, не забыл? – я откинулся в кресле. – После того как окрепнешь, приедешь в Лефортово. Туда же Феофилакт будет доставлен. Коли я глава православной церкви, то я и буду правила устанавливать. И не по душе мне, что два умных, думающих впереди времени своего, хоть и принявшие сан, люди ведут себя как ослы. Я читал твои ранние работы – они на грани гениальности. А сейчас что? Хочешь церковь объединить с протестанской – не бывать этому. Али ты не знаешь, что протестанты превыше души земные блага ставят? Феофилакта же наоборот к Риму потянуло. А про веселую семейку Борджиа все уже позабыли? Нет уж. Или вы придете к единому мнению и положите мне на стол проекты школ, как их следует создавать, где, чему учить в первую очередь, кто будет учить дабы мракобесие и суеверие на Руси-матушке искоренить, как о том Феофилакт мечтает, или же потребую я, как глава ваш, чтобы постриг вы оба совершили, и удалились от земных дел.

– Государь, – Феофан вытаращил глаза. – Что ты такое говоришь?

– То, что считаю правильным. Развели тут хрен пойми что, прости, господи, что вслух подумал, – и я, как-то незаметно ставшим привычным, жестом осенил себя крестным знамением. – Дед мой Петр Алексеевич правильно сделал, что патриархат упразднил, вот только я далее пойду. Священный Синод под крыло Тайной канцелярии уходит. Потому как даже священники вполне светскими проступками себя марают. А уж, ежели Андрей Иванович, или кто из его птенцов докажет, что в преступлении нет ничего земного, а только ересь, то тогда и вы поработаете. Но, подозреваю я, нечасто это будет. Да и забот у Синода выше крыши скоро появится, потому как школы полностью на вас будут лежать, на ваших широких плечах. Про то, чему детишек учить будете, мне прежде на подпись подавать. Всего это касается, даже уроков богослужения. Особенно уроков богослужения. Незачем неокрепшие умы вашей ересью смущать.

– Государь, – Феофан схватился за грудь. Как бы у него инфаркт вдобавок к отравлению не произошел.

– И еще. Князь Куракин Александр Борисович имеет проект шпиталь для увеченных и убогих офицеров строить. Вот и родился у меня вопрос, как так случилось, что Священный Синод даже не подумал про то, чтобы нечто подобное сотворить, и лишь лается промежду собой, а князь Куракин уже даже проект имеет? С церковью на территории шпиталя? Синод поможет ему в этом истинно богоугодном деле, и впредь будет помогать, а потом расширит богодельни, на всю Российскую империю их перенесет, дабы меньше людишек от хворей разных погибало, а уж с преступностью вон, Ушаков разберется, да вами лично назначенные следователи из духовенства. Я уже и несколько рот солдат ему в помощь выделил. Но ты выздоравливай, владыко, как только здоровье позволит, тогда мы втроем в Лефортовом дворце удобно расположимся и все-все вопросы обговорим, потому как долго вам гостить у меня придется. И чтобы ты не переживал, я здесь роту преображенцев оставляю, дабы никакой супостат более не смог к тебе проникнуть. Они же и сопроводят тебя ко мне, чтобы я сумел первым порадоваться твоему доброму здравию.

С этими словами я встал, отвесил лежащему Феофану земной поклон и направился к выходу. Когда перепуганный дьячок уже открывал передо мной дверь, я обернулся к больному.

– И еще, отче, еще древние поговаривали, что на Бога-то надеется надо, да только самому никак нельзя руки опускать. Нас людишек много, а Господь-то один, куда ему за каждым усмотреть? Так что зря от Лестока отказался, ой зря. И окна открой, Господь нам не просто так солнце и небо дал, и ветер, что свежесть несет, чтобы мы от них прятались, суеверием каким-то от этого несет.

И я вышел, оставив Феофана переваривать то, что только что произошло. Ну так сам дурак, на кой черт он наделил императоров Российских такой властью над всем духовенством? В будущем хитрые святоши это поймут и начнут воспитывать отроков царских таким образом, чтобы мысль о том, что именно император несет на себе бремя всей церкви, даже не проскальзывала в их головы. Но вот у меня таких проблем не было, и я сразу же ухватился в эту формулировку. Я вцепился в нее с силой бультерьера и не собирался выпускать из рук подобный рычаг давления. Коронация моя состоялась, я помазанник божий, так что Синоду придется утереться и смириться, потому что инквизиции и тем более чего-то вроде Варфоломеевской ночи я пока жив точно не допущу.

За дверью меня ждал Ушаков.

– Как все прошло? – спросил он меня сразу же, как только дверь за моей спиной закрылась.

– Как мы и предполагали, – я посмотрел на его довольное лицо. – Как и договаривались, одну роту преображенцев под командованием Мельгунова здесь оставляю. Можешь начинать расследование и дознание. Трубецкого пока с собой забираю, дабы начал людей подбирать посмышлёней. Устал я что-то, Андрей Иванович, поеду, отдохну немного. Завтра поутру жду с докладом.

Ушаков кивнул, и пошел рядом, сопровождая меня к карете. На улицу он выходить не стал, ему для этого пришлось бы одеваться в верхнюю одежду, так что я его отпустил у дверей, где меня встретили сразу двое: Трубецкой и Репнин.

– Никита Юрьевич, я тебя домой отпускаю, пару деньков с женой проведи, порадуй женщину, – я повернулся к Трубецкому. – Ну а после приступай к отбору из преображенцев солдат в специальную роту. Андрей Иванович должен был с тобой о ней поговорить.

– Говорили мы с Андреем Ивановичем, – кивнул головой Трубецкой. – Андрей Иванович также намекнул, что нужно сделать так, чтобы боевые роты как бы входили в состав Тайной канцелярии, но своего командира имели. Чтобы не он приказы отдавал, а через командира, который может и другие задачи выполнять, которые, например, ты прикажешь исполнить. Это путаницу уберет, а то солдат будет стоять в затылке чесать, не зная, за что ему хвататься: за супостата, али за фузею.

– Годная мысль, – я кивнул. – Вот тебе ее и осуществлять. Ты опыт боевой имеешь славный, с преображенцами снова на короткой ноге, они тебя слушать будут.

– Нужно только название хитрое придумать, чтобы эти роты от остальных отделить.

– А чего тут придумывать, – я махнул рукой, мысленно расхохотавшись, – пусть так и остается: отдельное войско тайного назначения, – после этого я повернулся к Репнину. – Ну что, Юрий Никитич, поехали в Лефортово, будем тебя на новом месте обустраивать. Да, бумаги подготовь, что переводишься ты в мои адъютанты с окладом, согласно табеля о рангах. А о твоих обязанностях на месте поговорим.

И я быстро сбежал со ступеней и залез в карету, собственноручно открыв дверь. Что-то я и вправду устал, а ведь еще даже до Москвы толком не доехал.

Глава 10

Я сидел в очередном кабинете, выбранном мною в качестве рабочего, на этот раз в Лефортовом дворце и пытался вникнуть в безумное налогообложение, введенное дедом, Петром первым. По всему выходило, что прибылью от налогов в казну поступило при введении подушевого налога почти в три раза больше нала, полученного за год до этого, но... затем прибыль начала стремительно падать. Я пока не спешил ворошить этот муравейник, и отслеживать, куда, точнее в чьи карманы часть казны переместилась. Мне было важно понять, каким образом деньги туда попадали. А вот здесь был не просто тупик – это было болото. Население стремительно сокращалось, да и условия существования были настолько разными, что грести всех под одну гребенку было, нет не неэтично, это суровые времена, требующие суровых мер, и слово «этика» здесь неуместно, это было невыгодно. Кроме прямых укрывательств, были еще и недоимки по причине, что с налогоплательщика попросту нечего было взять в качестве оплаты налога. Придуманные и введенные в дело выбиватели налоговых долгов, если и помогали, то видно этого не было. К тому же не были разработаны механизмы определения укрывательств, кроме обычных обысков и запугиваний, что, как известно, работает только на первых порах, потом в дело должны вступать другие механизмы, но их попросту не было. И кроме повышенной смертности, в том числе на строительстве Санкт-Петербурга, империю захлестнула волна перебежчиков. Как говориться, вот тебе, бабашка, и Юрьев день. Ну а если проще, крестьяне выражали свое недовольство проводимой Петром, который первый налоговой реформой ногами. И как эту ситуацию сейчас переломить, я понятия не имел.

Других податей, взиманий и черт его знает, чего еще, что, похоже, дед придумывал на ходу, чтобы успеть закончить провести все свои реформы, было столько, что я сначала только затылок чесал, пытаясь подсчитать, а на жизнь-то кому-нибудь хоть копейки оставались? Во всем этом следовало разобраться, но первое, что нужно было все же сделать – это провести перепись населения, или составить «ревизские сказки», вот только мне было нужно не только знать точное количество лиц мужского пола, проживающего в Российской империи, нет, я хотел понять, сколько людей проживает в стране вообще. Вместе с женщинами и детьми старше десяти лет. Я взял этот возраст только из-за того, что младенческая смертность находилась на очень высоком уровне, и считать детей более младшего возраста было пока нецелесообразно, из-за скорой неактуальности этих данных. Также мне были нужны списки землевладельцев с точным указанием того, сколько именно душ у них имеется в наличие. Налоговую систему нужно было менять и как можно скорее, вот это я понимал очень отчетливо. Но на какую? А вот это пока понятно для меня не было.

В дверь постучали, я с облегчением отодвинул в сторону бумаги, и потянулся. Где-то тут же лежал все никак не изученный до конца «Табель о рангах», который я все еще хотел как-то упростить, исключив из цепочек подчинения множественные промежуточные звенья, которые никакой конкретной функции на себе не несут и только способствуют еще более бурному росту коррупции.

– Государь, Петр Алексеевич, его святейшество Феофан Прокопович приехал, – доложил вошедший в кабинет Репнин.

– Уже? – я удивленно посмотрел на своего адъютанта. – Мы же только вчера от него приехали, и вид у него был не слишком цветущий.

– Не мне судить о состояние здоровья святейшего, – поджав губы, ответил Репнин.

– Тоже верно, – я кивнул, – не нам судить. На то Господь Бог есть. Отведи святейших в комнаты, кои им были приготовлены, и оставь там до моего последующего приказа. – Феофилакт прибыл сегодня же, за час до Феофана.

– Я правильно понял тебя, государь, велишь ты запереть обоих святейшеств в одних покоях? – Репнин смотрел недоверчиво.

– А что в этом удивительного? – я непритворно удивился. – Когда сан они принимали, то клялись, что будут со смирением терпеть выпавшие на них горести, а также лишения всевозможные. Чего их лишили, всего лишь дав поговорить уже без свидетелей в комнатах, в коих царская семья нередко останавливалась? А ведь за все безобразия я мог их в кельях для покаяния оставить, дабы никто не мог потревожить кающихся. Я как глава православной церкви обязан следить, дабы нового раскола не произошло. Нам и одного хватает.

– А что ты будешь делать со старообрядцами? – уже шагнув к двери Репнин обернулся и с любопытством посмотрел на меня. Осмелел, но так даже лучше. Пока я не вижу в нем корысти. Он ни разу не попросил ни за себя, ни за кого-нибудь из родичей своих. Если все так и останется, то Репнин-Оболенский далеко пойдет.

– Ничего, – я покачал головой. Видя скепсис на лице Репнина решил пояснить. – Они в большем своем фанатики, и, что бы я ни делал, им будет мало, они будут требовать того, чего я при всем желании не смогу им дать. Ведь дед еще отменил все «Двенадцать статей», и что? Да ничего. Ну и, до меня дошли слухи, что они снова раскололись, уже меж собой. В который уже раз? Похоже, старообрядство для этой группы всего лишь повод, им просто нравится идти в пику всему миру, а когда власти перестают обращать на них внимание, напирая только на то, чтобы никого к себе не заманивали, а на остальное, плевать – творите, что хотите, лишь налоги платите, то они хоть друг другу, но в кашу плюнут, не побрезгуют. И заметь, они ведь ни разу даже не попытались договориться. Постоянно в бунты срывались. А ведь, думается мне, что могли бы мирным путем чего-то добиться. Ведь строят же лютеране те же свои костелы в слободах, и никто им молиться так, как они хотят, не мешает. Это их дело, главное, чтобы не проповедовали среди православных. Такие вот дела, Юрий Никитич.

Репнин задумчиво посмотрел на меня, затем подошел к двери, сделал знак караулящему меня гвардейцу и что-то вполголоса ему сказал, затем закрыл дверь, и подошел к моему столу.

– Позволь еще вопрос задать, Петр Алексеевич, – он смотрел с искренним любопытством. Я знал про слухи, что ходили по крайней мере по дворцу, Митька исправно меня ими снабжал, что, мол, от горя по сестре император слегка головой поплыл. В дальнем имение несколько месяцев только и делал, что книги ученые читал, и, о, ужас! даже ни разу на охоту не съездил. А начитавшись умных книг, похоже, слегка мозгом сдвинулся, но, что греха таить, чуть-чуть поумнел.

– Позволяю, – я махнул рукой на кресло. – Ты садись, Юрий Никитич, садись, не нависай надо мной.

Он сел, несколько мгновений раздумывал, а затем задал свой вопрос, который, похоже, интересовал очень многих.

– Это правда, что ты задал задачу нашим воинственным святейшествам школы организовать и начать детишек крестьянских грамоте учить?

– Правда, – я кивнул. Интересно, у кого нервы сдали, и он всем растрепал о наказании от императора?

– А в чем наказание-то? Ну создадут они школы при церквях, заставят подьячих грамоте ребятишек учить и все на этом? Я не понимаю, государь, – он пристально смотрел на меня, я же думал, как ему объяснить, чтобы он понял меня правильно.

– Наказание состоит в том, что они не справятся, а я приказа своего не отменю, пока не исполнят, – я слегка наклонил голову, глядя на Репнина. Он откинулся в кресле недоверчиво глядя на меня, явно не понимая, почему это ученые мужи, облаченные саном, не справятся с такой, казалось бы, малостью. – Как бы тебе объяснить? Понимаешь, мало открыть класс в церкви и сказать: «Идем учиться читать, писать и считать». Отроков можно только заставить учиться, это я по себе знаю. Они пойдут и будут усердно изучать науки, пусть даже это будет обычный алфавит только, когда папка притащит и ремнем пригрозит за непослушание. А случится это тогда, когда родители уверены будут, что науки пойдут отрокам впрок. Что самые прилежные пойдут дальше, и будут в средних школах науки постигать, которые помогут им в люди выбиться. К примеру, самые усердные и прилежные могут в итоге получить вольную, с условием, конечно, что обучение и вольную он отработает на службе государевой, будь то военная служба или светская, не столь важно. Только подумай, какая польза государству Российскому будет, ежели в полки пойдут не увальни, которым сено и солому придется к ногам привязывать, а люди кое-каким наукам обученные?

– Тогда нам не нужны будут иноземцы, в войсках-то точно, ежели отрок уже будет знать, куда он пойдет и науку, артиллеристскую заранее выучит, – подхватил Репнин, сразу въехав в суть дела. – Это очень благое начинание, государь. Но почему ты думаешь, что святые отцы не справятся с первой частью, самой легкой, читать детишек обучить?

– Да потому что, Юрий Никитич, каждый нормальный родитель мечтает о лучшей доле для своей кровиночки, чем та, что у него была. Но обещать, что все так и будет, может только государство Российское, и я император его. А я не собираюсь святым отцам помогать и обещания какие-то давать, – и я жестко усмехнулся.

– Да, но... – Репнин растерялся. Ведь он представил перспективу, и она ему, что и говорить, понравилась.

– У нас нет пока возможности что-то обещать, – я вздохнул и покосился на бумаги с налогами. – Мы начнем строить школы, которые после церковных будут, учителей искать, на довольствие их ставить, материал учебный тоже не в лесу на деревьях растет. К тому же мы пока не знаем, как именно все обустроится. Какие школы будут, или школы будут общие, а потом для части особо усердных дальнейшая дорога откроется. Проблем дюже много, и это пока только задумка моя. А вот святые отцы вольны начинать сие богоугодное дело. Они же проповедники – вот и пущай проповедуют, покажут, как способны крестьян убедить отдать им детей просто так, чтобы те на науку время тратили, коего у крестьян и так мало, на то, без чего их отцы и деды, и прадеды прекрасно жили и не померли в одночасье. Три месяца я даю на то, чтобы собрались они всем миром, нашли того, кто писать обучен и передали мне челобитную, в коей будут просить оградить отроков их, кои на страдах ничего не делают, потому что попы ума лишились совсем и требуют, чтоб те к ним шли в самый разгар работы.

– Во как, – Репнин задумчиво поскреб подбородок. – А через три месяца, ты, значит, и условия и обещания выкатишь. И, думаешь, сработает?

– Нет, конечно, – я фыркнул. – Народ у нас дюже недоверчив к разного рода новинкам и придумкам, да еще когда живы те, кто помнит, как дел мой круто взялся. Но кое-кто рискнет. А вот когда дети и взаправду начнут в люди выходить, а не просто в солдаты забирать их будем на пушечное мясо готовя, то тогда потихоньку пойдет дело. Я принуждать никого пока не буду, сами к этому придут. Другое дело недоросли дворянские да боярские, вот там повозиться куда как больше, чем с крестьянством придется. Тем более что им-то, я времени на раздумья всякие давать уж точно не собираюсь. Но, думаю, есть у меня идея, как заставить их родителей пошевеливаться, да своими руками отроков на учение, а в дальнейшем на службу отдавать, – и я покосился на налоговые сказки, все еще лежащие на столе и никуда не исчезнувшие. – Да, есть у меня идея на этот счет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю