Текст книги "Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

На обстановку мне было плевать, главное, что там было тепло. Но на одну деталь я все-таки обратил внимание, на столе лежала пурпурная роза на длинном стебле. А граф-то оказывается романтик. Розу вон где-то надыбал, только не дождался любимую, кретин. Нет, чтобы встретить. А если бы я мимо не проезжал? Догрызал бы сейчас волчара то, что от Екатерины Долгорукой осталось.

Оставив мысли о возлюбленном княжны, я все же огляделся, хмыкнул, рассмотрев огромную кровать, с самой настоящей периной и белыми простынями. Прямо гнездышко для первой брачной ночи, а не охотничий домик.

В доме присутствовала вода, которой я смыл кровь с кинжала и с кистей рук. Предстояло самое главное.

– Катя, мне надо камзол снять, и сорочку, чтобы рану перевязать. Вот только сорочка у меня шелковая на бинт не сгодится.

– А, я сейчас помогу, только тряпицу подходящую добуду, – она снова очень мило покраснела. Очень скоро я понял почему. Подходящей тряпицей оказалась нижняя юбка, хлопковая и действительно хорошо подходящая для бинтов.

Распустив юбку на длинные полосы, воспользовавшись моим кинжалом, Екатерина подошла ко мне, чтобы помочь стянуть камзол. Я уже расстегнул пуговицы, но стащить его мне не позволяли ни раненное предплечье, ни все еще болевшая правая рука. Княжна уже взялась за правый рукав, чтобы сдернуть его с руки, но я остановил ее.

– Стой, подожди. Ежели сейчас сдерем, кровь снова пойдет. Надо приготовиться сразу, чтобы рану затворить. Здесь имеется что-нибудь крепче вина?

– Не знаю, – Екатерина растеряно огляделась по сторонам. – Сейчас погляжу. Вот есть бренди.

– Пойдет, тащи сюда.

– Зачем? – Екатерина поднесла мне бутылку.

– Как это зачем? Сейчас я глотну для храбрости, чтобы сильно не орать, затем, чтобы уменьшить боль, ну а потом просто так, чтобы весело стало. Ты тоже глотнешь, не посмеешь же приказа государя не исполнить, ну а потом я начну приставать к тебе с неприличественными целями.

– Чего? – княжна попятилась, глядя испугано.

– Шутка, – я вздохнул. – Не буду я тебя поить, мне соображающие женщины по вкусу, – видя, что она не успокаивается, я добавил. – Да не буду я к тебе лезть, успокойся. Мне этот бренди для другого нужен. К тому же у меня обе руки болят, так что ты без труда отобьешься, ежели сама не захочешь... Ай, – Екатерина поняла, что я ее подкалываю и сердито сдернула рукав камзола с правой руки. – Вот какие же женщины все-таки бессердечные создания.

Когда дошло до левой руки, рана, которая уже слегка затянулась, закровила снова. К тому же и сорочка, да и камзол прилипли к ней и их пришлось отдирать наживую. И если с камзолом все прошло довольно гладко, то вот сорочка, похоже, прилипла к ране намертво. Открыв пробку зубами, я плеснул на рану бренди, чтобы немного размочить прилипшую ткань и чуть сознание не потерял от боли. Стиснув зубы так, что почувствовал во рту привкус мела, я стоически терпел, пока побледневшая при виде раны княжна стаскивала с меня сорочку. Перехватив предплечье чуть выше укуса, я прошептал.

– Ремень сними, и в рот мне засунь, а то я без зубов останусь. – Находящаяся на грани обморока княжна весьма неумело стянула с меня ремень, постоянно касаясь холодными руками обнаженного живота, заставляя тем самым сокращаться мышцы. Екатерина держала в руках ремень и явно не знала, что с ним делать. – Да сверни ты его уже и засунь мне в рот.

Когда мои зубы сомкнулись на коже ремня, я без дальнейших колебаний плеснул на рану бренди, и застонав, откинулся на кровати на спину, мыча что-то мало разборчивое. Из глаз брызнули слезы, а стоящая рядом с кроватью Екатерина прикусила тыльную сторону ладони, и смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Почти минуту руку терзала страшная жгучая боль. Когда же она перешла в слабые мышечные подергивания, я сел и снова плеснул на рану бренди. На этот раз жгло не так сильно, вполне можно было терпеть. К счастью кровь прекратила течь, и можно было бинтовать. Все равно большего я в этих условиях сделать не мог.

Екатерина забинтовала руку достаточно туго, намотав на нее почти всю свою юбку. После этого она встала и приложила руку к груди.

– Мне дурно, – сообщила она, и побежала на улицу, где, судя по звукам. Ее вырвало. Но девчонка молодец. Сначала все довела до конца, а потом уже блевать побежала.

Когда она вернулась в дом, я лежал на кровати, задумчиво разглядывая деревянный потолок.

– Как-то странно все это, – проговорил я. – И почему нас никто не ищет?

– Ищут, только в лесу. Опосля, когда на волка наткнутся, или на мою дурную кобылу, поймут, что сюда надо бы двигать.

– Ложись, – я похлопал рукой по перине рядом с собой. – Нам поспать надобно. Вдруг до волка искатели не доберутся, ночь все-таки на дворе. Тогда нам с утреца самим придется домой добираться.

Екатерина с сомнением посмотрела на кровать, потом на меня, и, вздохнув все-таки легла на самый краешек. Руки в покое перестали донимать болью, и я даже не заметил, как заснул.

– Катька! Ты что натворила, курва! Сама императрицей стать вознамерилась? – пронзительный женский голос вырвал меня из крепкого сна. Не понимая, где я нахожусь и почему кто-то орет над моей постелью, я приподнял голову, сонно щурясь и пытаясь сообразить, что происходит. Почувствовав на плече какую-то постороннюю тяжесть, я скосил глаза в то сторону. Екатерина Долгорукая во сне видимо замерзла и ища тепла подкатилась ко мне под бок, использовав мое плечо в качестве подушки. Подушка так себе была, твердая, к тому же она отлежала плечо и его теперь словно иголками прокалывало. А Джейн Уорд все-таки была права: бесконечные охоты и другие физические упражнения сделали тело Петра развитым не по годам – пропорциональным, мускулистым и все еще по мальчишески гибким. Я отмечал это, разглядывая свою грудь, с которой в это время поднималась блондинистая головка, обладательница которой тоже пока не соображала в каком мире она находится.

– Ах ты девка гулящая, блудница Вавилонская! – я посмотрел на указывающий перст бледного Алексея Григорьевича Долгорукова и тут на меня словно ушат воды вылили. Что? Долгорукие? Они нас нашли, а мы мирно в одной койке спим, да и еще... Я снова посмотрел на свою обнаженную грудь, живот и приспущенные, лишенные поддержки ремня штаны и едва не начал грязно материться. Сев на кровати, я уже было попробовал донести до отца что это всего лишь досадное недоразумение. И он бы послушал, потому что для Алексея Долгорукова подобный финт также стал весьма неприятной неожиданностью, ведь что теперь с австрияками делать, одному из которых Катька обещана, если бы ни одно маленькое «но». Я захлопнул уже открывшийся для оправданий рот, потому как с ужасом заметил, что белые простыни довольно обильно испачканы кровью. Прекрасно понимая, что это моя кровь, и что она натекла на кровать, когда я катался по ней, едва не теряя сознания от боли, я также понимал, что для столпившихся вокруг родичей девушки это оправданием никак не будет являться, пока Катерину не осмотрит медикус и не подтвердит ее девственность.

Да, такой подставы от судьбы я не ожидал. Первым моим порывом было послать всех Долгоруких куда подальше, вот только, если я еще надеялся не сдохнуть в грядущем январе, то в этом случае я так искупаю в дерьме свое имя, что мне никогда его больше не отмыть. Да и девушка, которая здесь совершенно не при чем, пострадает, ведь единственная дорога ей отсюда в том случае, если я ее пошлю, в ближайший монастырь.

Я расхохотался и упал на кровать, хохоча во все горло, чувствуя, что падаю в самую настоящую истерику. У меня был выбор, вот только выбирать приходилось между очень плохим и совсем херовым. А это значит, что я сейчас встану и официально при свидетелях буду просить у Алексея Григорьевича Долгорукова руку его дочери Екатерины Алексеевны.

Глава 17

Я стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел, как внизу препираются Репнин и Михайлов, выясняя, кто виноват в том, что я оказался в ночном лесу один, и каким образом они меня вообще потеряли. Когда я задал им этот вопрос в лоб, то они клялись, что будто кто-то глаза им отвел: вроде бы вот он я, кого-то явно углядевший, а потом раз и словно кто платок на голову набросил. И самое главное, ни одному из них даже в голову не пришло, что я могу элементарно заблудиться. То же самое, скорее всего, и с женишком произошло, покрутился он, покрутился в домике и ни с того, ни с сего рванул домой, твердо уверенный, что Катька не придет. Ну тут пускай Ушаков следы умысла ищет, это его непосредственная работа, между прочим. Я же пока о Екатерине думать буду. Она ведь ключевая фигура в смерти Петра, как ни крути. Ведь именно с ней он поперся на какой-то праздник, то ли ярмарку, то ли еще какие народные гуляния, и в этом идиотском камзоле сильно простудится, а там оспа и привет Ромашке.

Что же мне все-таки с ней делать? Предложение я так в охотничьем домике не сделал, сказал, что разберемся. Перечить мне не стали, все равно во всем ее в итоге обвинят. Как бы это не было несправедливо, но в это время в подобных ситуациях виноватой всегда считалась девушка, без исключений. Даже, если ее взяли силой. Таковы правила игры, и только от порядочности мужчины зависит, что с ней в дальнейшем станет. Да осадок остался, как бы Долгорукие пакостить раньше времени не стали. Знать бы еще точное время, когда эти прожжённые твари свои «Кондиции» для Курляндской герцогини напишут. Но я не помню, до смерти Петра это было или уже после, а и помнил бы, ничего это не решало – все равно изменения от написанного углядываются в каждом моем шаге. Точно знаю лишь дату смерти, я ее высчитал, прикинув дни после возможного обручения – в ночь на девятнадцатое января.

Сейчас княжну осматривал Бидлоо, который перед этим долго сокрушался над моей раной, но нашел ее достаточно чистой. Еще бы она чистой не была, когда на нее пол-литра бренди вылили.

– Государ, как бы деликатно это сказат, – я продолжал смотреть в окно.

– Она беременна? – голос звучал достаточно равнодушно, мне, действительно было наплевать и на Катьку, и на ее еще не родившегося ребенка.

– Откуда вам... о-о-о... – Бидлоо замолчал, словно давая понять, что прекрасно понял, что к чему.

– Ничего ты не понял, Николай Ламбертович, ничего ты не понял, – я повернулся к нему лицом. – О состоянии княжны молчи, иначе перед Ушаковым Андреем Ивановичем за слишком длинный язык отвечать придется.

– Государ, как можно... – хорошо возмущается, мне даже понравилось.

– Полно тебе, Николай Ламбертович, я не хотел тебя как-то недоверием обидеть, да, как говориться: доверяй, но проверяй. Можешь отдыхать Николай Ламбертович, надеюсь, тебе никого сегодня пользовать больше не придется.

– Завтра не забуд перевязку, государ.

– Не забуду, а забуду, так ведь напомнишь, – я снова повернулся к окну. В голове стоял вакуум. Что делать? Жениться или нет? Или все же поговорить с Катериной, как планировал перед тем, как приехал сюда? Наверное, нужно все же поговорить. Она меня избегает, но ничего, вечером в комнату к ней проберусь. Нашей репутации уже ничто не повредит.

– Государь, Петр Алексеевич, к тебе де Лириа просится, – Репнин зашел как обычно, забыв постучаться. Почему-то именно сейчас эта его дурная привычка вызвала во мне глухое раздражение. Развернувшись, я, нахмурившись, решил его отчитать.

– Да доколь уже... Ого, – я прервался, рассматривая просто великолепный бланш, который красовался на его правом глазу, начавшем уже отекать. А ведь еще буквально полчаса назад ничего подобного на лице моего адъютанта не было. – Решил экономию казне на свечах сделать? Похвально, а нужно ли? – Молчит, набычился только. – Кто хоть прав оказался, выяснили?

– Ежели про Михайлова спрашиваешь, то у него на двух глазах фонари, в темноте сейчас точно не заблудится и охраняемую персону не потеряет, – мрачно ответил Репнин.

– Вот что, надо бы и взаправду что-то навроде личной охраны императора сотворить. Полагаю, что по числу батальона будет как раз достаточно. Пусть называются, хм, – я постарался вспомнить, какого гвардейского полка еще не существует. – Вот, Императорским лейб-гвардейским полком, состоящим неотлучно при императоре и семье его. Переводом оформи обе ваши роты, командиром пока тебя назначаю, в звании полковника, но тебе времени заниматься полком не будет, так что сразу ищи заместителя толкового. Вон, хоть Михайлова. Да звание до поручика ему поднять надобно. Людей вы знаете, подберете таких, в чьей верности никаких сомнений быть не может. Да и отправь Михайлова к Ушакову. Охрана императорской семьи особых навыков требует.

– Это небыстрый процесс, дай Бог, к февралю уложиться, – Репнин уже что-то писал, втащив лист из сумки, наподобие курьерских, которую в последнее время таскал с собой почти постоянно. – Ты полностью доверяешь Ушакову, Петр Алексеевич?

– Разумеется, нет, – я даже фыркнул от такого предположения. – Как я могу доверять тому, кто отца моего со света божьего сжил? Только вот его ненависть к Верховному тайному совету гораздо превышает возможную неприязнь ко мне. Тем более что, я-то ничего плохого Андрею Ивановичу не делал, наоборот, обласкал со всех сторон.

– Тогда к чему такая спешка, в создании полка? – Репнин посыпал бумагу песком, чтобы быстрее высохла и скатал в трубочку, которую засунул в свою сумку в отдельный карман.

– Надоело постоянно подпрыгивать, думая, кого из преображенцев, к примеру, вон Елизавета в свою опочивальню зазвала, и не станет ли этот преображенец генератором очередного бунта. Единая будет охрана. С единым патроном – самим императором и с докладами ежедневными, и сменами постоянными, чтобы не терлись при одной персоне одни и те же лица. Мне о государстве думать надобно, а не о том думу думать, что там опять Верховный совет замыслил. А ты с чем пришел? – я опомнился, вспомнив, что Репнин пришел с каким-то докладом.

– Так де Лириа к тебе просится. Пустить, али в шею гнать?

– Гнать в шею послов, которые так щедры к нашим нуждам – дурной тон. Так что зови, послушаем, чего он наговорить хочет.

Де Лириа был как всегда безупречен. Я смотрел на его танцы с бубном весьма положительно. Когда все формальности были соблюдены, этот испанец французского происхождения вытащил из отворота на рукаве небольшой кусок ткани весьма невнятного цвета, в которой я узнал деним.

– Что это? – я указал рукой на ткань, а затем пристально посмотрел на посла.

– Это образец ткани, сотканной весьма странным способом, – охотно ответил де Лириа. – И я точно знаю, что в моей стране этот образец сочли бы браком и наказали ткача, весьма неприятным методом за порчу дорогого материала. Но ваше императорское величество сочло сочетание плетения в этой ткани приемлемой для некоторых элементов одежды.

– Откуда вы все это узнали? – резко прервал я посла. Вообще-то мой эксперимент не являлся тайной, но интерес иностранцев к моим мануфактурам стал довольно неприятной неожиданностью.

– А разве это большой секрет? – де Лириа очень натурально удивился.

– Нет, не секрет, так что вы хотите, господин де Лириа? – я уже привычно наклонил голову, пристально глядя на него.

– Вы очень прямы, ваше императорское величество, – в голосе посла послышался легкий упрек.

– Это плохо?

– Это необычно, – посол вздохнул. – Я хотел бы узнать, вы будете продавать эту ткань?

– Почему вас это интересует? Это же всего лишь брак, который я не хотел пускать в утиль. Вы сами сказали, что за такое наказывают ткачей. А моя казна не настолько богата, чтобы терпеть подобные убытки, у меня же нет колоний в Америках, богатых золотом и серебром, – я позволил себе слегка улыбнуться. – Да и от наказания ткача я ничего, кроме определенного удовлетворения не получил бы, а вы знаете, сколько стоит выучить ему замену? – де Лириа поморщился. Я уже его до печенок достал, жалуясь постоянно на свою вопиющую бедность и неспособность чем-то помочь добрым соседям. Вот... хотел бы, прямо до икоты, но не могу, сам с хлеба на соль перебиваюсь.

– Я видел изделие из этой ткани. Ваши моряки, которые участвуют в пошиве, выбрали весьма необычный фасон, но довольно практичный, – я кивнул. Морячки первыми определились с выбором. Сейчас я одену один корабль в новые штаны, и, если нареканий не будет, пущу на госзаказ. Получилось действительно оригинально, и весьма необычно, потому что штаны удлинились, ушли с ног идиотские чулки с подвязками, зато сами штаны снизу могли потягиваться и фиксироваться к щиколоткам. А вообще модель напомнила мне чем-то брюки-карго, тем более, что грубая ткань для них подходила. – Один из них имеет приятеля на корабле «Санта-Мария», зашедшего сегодня в порт. – Понятно. Приятель похвастался штанами, продемонстрировал карманы, а испанский морячок, пощупав ткань задал вопрос, а почему это мы в более жаркой стране ходим в парусине, а эти варвары в чем-то менее плотном и жестком, но довольно прочном и удобном? Да еще и дешевом. Новая ткань обходилась из-за особенностей плетения на треть дешевле той же парусины.

– Так что вы ответите мне насчет продаж, ваше императорское величество?

– А почему вы спрашиваете об этом у меня?

– Потому что у государства монополия на данные товары, разве нет? Бриты очень недовольны сложившимся положением дел, но вы в своем праве, ваше императорское величество, – и он отвесил глубокий поклон, как бы извиняясь за то, что отвлекает такими пустяками от действительно важных дел, очередной охоты, например.

– Я пока не могу обсуждать эти вопросы. Я еще не получал никаких отчетов о прохождении эксперимента. Но как только мы примем окончательное решение о судьбе этой ткани и бедного ткача, то сразу же сообщим вам, господин де Лириа, самому первому.

Если мое, сказанное совершенно намеренно королевское «мы» и резануло слух посла, то вида он не подал, зато сразу же понял, что аудиенция окончена. Нет, нашим придворным до подобной гибкости еще далековато. Иных если прямо не пошлешь, сами не додумаются уйти.

Когда дверь за де Лириа закрылась, я сел в кресло и задумался. Все то время, пока шла аудиенция мы с послом стояли, при этом я продолжал стоять возле окна, использовав подоконник как опору для поясницы, де Лириа же стоял посреди кабинета. Но эта тактика всегда играла положительную роль, потому что, посетители обычно не задерживались, если не могли ни на минутку присесть. Мне-то пока без разницы, мне на днях четырнадцать исполняется, а вот людям в возрасте далеко не все равно.

То, что я сказал де Лириа – было правдой, я, пока не закончится испытательный период ни за что не отдам команду на массовое внедрение. Но в тут все понятно, я ученый, и привык доверять только проверенным данным, причем неоднократно и, желательно, перепроверенных лично. То, что ткань кого-то заинтересовала, мне, если честно, понравилось. Интересно, патентное право уже работает, или я бегу впереди паровоза? Да даже если не работает, что мешает мне стать первопроходцем? Ничто не мешает. Так что можно пока на штангенциркуле, который «мой дед» изобрел опробовать. А потом на телеграфе, когда он заработает. Я слишком прижимистый, чтобы кому-нибудь что-нибудь дарить просто так на халяву. Вон, де Лириа уже это понял. А у меня в Лефортовском дворце даже заведена специальная полка в кабинете, для драгоценных табакерок, такой вот непрозрачный намек себе любимому о бренности нашего существования. Французы пока тормозят, но там, как я уже понял, посол подкачал. Вот пришлют Шетарди, и можно будет поработать. Тот еще тип, зато умен и зело сообразителен. С ним нужно ухо востро держать будет, но и весьма интересные прожекты составить можно. Австрийцы в своем репертуаре, пока пыжатся, наверное, считают, что ради матер я им чем-то обязан. Ага, хрен им по всей морде. Я не должен никому и ничего. Где они раньше были, когда всеми брошенный ребенок так нуждался в обычной компании? А теперь пускай попрыгают, я вон Ушакова приблизил, потому что считаю это выгодным. Да я на Катьке без проблем женюсь, если просчитаю, что этот шаг будет оправдан и принесет множество дивидендов. А все потому, что я привык работать на результат. Мне простое участие не интересно. Правда руки у меня пока связаны практически морским узлом, но ничего, девятнадцатого января все так или иначе решится. Пока же с иностранцами было все более-менее ровно. Даже шведы не бухтели, хорошо от деда отхватили, пока еще в себя не пришли, родимые.

Англичане что-то молчат, и вот это конкретно напрягает. Мутят они воду, как пить дать.

– Государь, Ушаков донесение прислал, – я даже не посмотрел на Репнина, а просто взял нож для бумаги и быстро вскрыл письмо.

Так и что нам пишет Андрей Иванович? Ага, всех виновных в погроме немецкой слободы наконец-то отловили, теперь идет дознание. Долго же они, надо попенять Андрею Ивановичу. Так, чем оправдывается? Половина из гренадеров Ивана Долгорукого, это что оправдание? Я схватил лист и принялся писать, делая акцент на том, что перед законом все равны, и никого нет, кто был бы ровнее. А четкое соблюдение законов мне ой как пригодится именно в стремительно наступающем январе. Происшествие, по поводу которого я сейчас журил Ушакова, случилось в мае. Немецкая слобода заполыхала, огонь быстро распространялся. Я принял решение организовать посильную помощь, потому что сами жители слободы не справлялись. Помощь пришла вовремя, в этом я молодец. И Репнин молодец, и Юдин, который быстро метнулся, и в очень кратчайшие сроки собрал спасательную команду. За что был пожалован премией. Звания я не дал, потому что парень всего лишь свою работу выполнял. Вот премию за оперативность заслужил, это да. Вообще те, кто попал вольно или невольно в мое индивидуальное рабство быстро поняли, что, для того, чтобы хоть что-то получить существенное, нужно работать, чтобы жилы от натуги трещали, так что они не в претензии. В общем, пожар погасили быстро, но мне пошли жалобы на то, что многие так называемые спасатели, пользуясь плачевным положением жителей, занимались откровенным грабежом. Я в такой ярости уже давно не был. Ушаков взял это явно полицейское дело под контроль, потому что оно явно на каком-то этапе застопорилось. Да, с созданием полиции надо что-то быстро решать иначе Андрей Иванович у меня от натуги сдохнет. И вот теперь дело почти завершено. Осталось провести дознание и устроить публичные казни. Я поморщился. Вообще я в душе отношу себя к пацифистам, но тут по-другому никак нельзя, такие вещи нужно пресекать в зародыше.

Так, что дальше? О-па, бунт ткачей, причем всех в Голландии? Потрясающе. Вот где поле не паханное. И этот бунт вполне подойдет, чтобы Ушаков и его выкормыши слегка потренировались за рубежом нашей необъятной работать. Ну а что, им можно постоянно нашу оппозицию во все времена поддерживать, а мы чем хуже? Вот и начнем понемногу, с голландских ткачей. Пускай наши агенты разузнают потихоньку, чего товарищам не хватает, и можем ли мы им посильную помощь в их нелегкой борьбе с нечеловеческими условиями существования оказать. Я даже руки потер от предвкушения, и тут же принялся набрасывать указания Андрею Ивановичу. Бунт ткачей, поставляющей Англии ту же продукцию, что и мы, страны должен заставить бритов пошевелиться в принятии решений, которые весьма для нас важны.

Так а вот это не слишком хорошо. То, что Англия хочет замириться с Испанией, закончить их вялотекущую войну и Георг второй уже послал послов для обсуждения с испанцами этого вопроса. Дьявол, вот на этот уровень нам пока замахиваться рановато. Ладно, пока на ткачах потренируемся.

Больше ничего интересного в донесение не было. Запечатав письмо, я крикнул Репнина и отдал ему с наказом передать Ушакову лично в руки.

Когда адъютант ушел, я глянул в окно. Ого, уже смеркается. Я, кажется, ужин пропустил. Но есть не хочется, а хочется поговорить с Катериной.

Выйдя в коридор, я столкнулся с Михайловым. Вид его фонарей впечатлял, как и решительный взгляд. Вообще, лично я в том, что меня плохо охраняли и потеряли на охоте, ничего криминального не видел. Насколько я помню еще дед где-то болтался без надзора, вообще по заграницам, да улепетывал на лошади, пугая девок своим исподним во время стрелецкого бунта, так что это всего лишь общепринятая практика в Российском государстве, с которой я и хочу покончить, создав особый полк.

– Государь, – по его знаку ко мне выдвинулись двое будущих гвардейцев. Но вот прямо сейчас мне его опека была не слишком нужна.

– Оставь, Кузьма Алексеевич. Я всего лишь пройтись решил, ноги размять.

– Так они не помешают тебе, государь, – упрямо проговорил Михайлов. – Им тоже прогуляться не помешает, ноги размять.

Тьфу, вот заставь дурака Богу молиться, как говорится.

– Ой, похоже, мне в уборную нужно, что-то живот прихватило. Отменяется прогулка, – и я юркнул в свою спальню. Гвардейцы, я их буду так называть, чтобы не ошибаться, отошли на свои места, а Михайлов снова устроился на диванчике в объединяющей мои апартаменты гостиной. – Митька, – позвал я шепотом своего личного слугу.

– Чего изволишь, Государь, – я наклонил голову, задумчиво глядя на Митьку, который отложил в сторону какую-то книгу и подошел ко мне.

– Что читаешь? – мне было не просто любопытно. Меня практически разрывало от любопытства.

– «Рассуждения о методе», – ответил Митька, а я с трудом подобрал брякнувшуюся на пол челюсть.

– И все понимаешь, что пытается месье Декарт донести до наших скорбных умишек?

– Ну да, там все понятно, и дюже интересно, – кивнул Митька. Я решил пока абстрагироваться от этой картины и, подойдя к нему ближе прошептал. – Мне надо незаметно выйти, а потом вернуться. Помоги через окно спуститься.

Митька поджал губы, и я по его глазам прочитал, что он думает об этой авантюре, но мне было жизненно важно встретиться с Катериной Долгорукой именно тайно, чтобы никто не узнал об этой встречи. Я насупился, и Митька, еще больше поджав губы, пошел делать веревку из простыней.

Спуск был довольно простым. На внешней стене дворца было множество выступов, за которые легко можно было ухватиться руками и встать ногами. Небольшое неудобство доставляла лишь раненная рука, если бы не она, то мне бы даже веревка не понадобилась.

Довольно быстро достигнув земли, я начал пробираться к той половине дворца, которую занимали сами Долгорукие. Оставалось вычислить окно комнаты Катерины. Я приготовился ждать столько, сколько потребуется, чтобы получить хоть какой-то знак, но тут в который раз за этот день получил потрясение, когда одно из окошек открылось и из него вылетела точно такая же веревка из связанных вместе простыней, по которой я буквально только что спускался. Вниз на землю полетел плотно связанный узел с вещами, а вслед за ним из окошка вылезла женская фигурка и принялась куда осторожнее, а главное медленнее меня спускаться вниз. Похоже, кто-то собрался драпать. Дождавшись, когда ей до земли останется совсем немного, я вышел из своего убежища в кустах и подхватил спрыгнувшую на землю девушку. Она начала отчаянно сопротивляться и вырываться, но я закрыл ей рот ладонью и прошептал в ухо.

– Можно узнать, куда это собралась будущая императорская невеста? – Катерина обмякла в моих руках и смотрела испуганным зайцем, задрав голову, потому что была намного ниже меня. Пожалуй, это идеальный момент, чтобы наконец поговорить по-взрослому.